Элизабет и Мосси провели вдвоем весь август.

– Мне не хочется жить в доме, где пищит ребенок, поэтому я решила навестить тебя в нынешнем году, – сказала Джулия Эшли.

Элизабет была рада тетушке, хотя Джулия была все так же язвительна. Элизабет охотно распорола крохотные фланелевые распашонки и перешила их так, как того требовала Джулия. Она даже пыталась говорить по-французски за чаем, но тетушка остановила ее, заявив, что словарь племянницы недостаточен, а произношение оскорбляет культуру, породившую Монтеня и Мольера. Джулия заставляла племянницу совершать вместе с ней ежедневную пятимильную прогулку.

– Ты станешь рыхлой, как пудинг, если будешь до появления младенца валяться в гамаке. Как это понравится твоему Аполлону?

Сначала Элизабет жаловалась, что у нее болят ноги, потом стала с нетерпением ждать прогулок. Лукас не разрешал ей плавать, но допускал, что прогулки полезны. В сентябре он вернулся домой и стал сопровождать ее после отъезда Джулии. Элизабет опиралась на его руку, любовалась золотистыми волосами, которые ерошил соленый ветер, и шум прибоя казался ей музыкой.

В кукольный домик они вернулись в октябре.

– Мне надо усердно трудиться, чтобы все подготовить к появлению маленького Лукаса, – сказала счастливая Элизабет. – Скоро беременность станет заметна, и я не смогу ходить по лавкам.

Последний раз она появилась на публике в неделю скачек, на рыцарском турнире. Джона Купера не было видно – еще с прошлого года он не жил дома. Лукас без труда стал победителем. Под всеобщие аплодисменты он увенчал свою супругу гирляндой цветов. Элизабет слышала, как дамы вполголоса восхищаются ее мужем, и в самом деле чувствовала себя королевой любви и красоты.

В ноябре они вдвоем с Лукасом отпраздновали ее девятнадцатилетие. Все ее родственники и друзья были на похоронах Эммы Энсон. Элизабет не могла пойти на кладбище. Она была уже на седьмом месяце беременности.

– Кемпер, сказал же я вам, что поеду непременно сегодня. Я не могу больше слушать дела.

– Да, господин судья. Но тут особый случай. Стюарт яростно взглянул на робкого молодого адвоката:

– Похороны моей кузины – вот особый случай. Остальное может подождать.

Мистер Кемпер продолжал настаивать, что было против обыкновения:

– Судья Трэдд, хотя бы два слова…

– Даю вам две минуты.

Выслушав первую фразу, Стюарт снял с вешалки судейское платье и вдел руки в рукава. О похоронах Эммы Энсон он почти забыл.

Истцом выступал мистер Альберт Когер – от имени своей внучки Генриетты. Мистер Когер был маленький сухонький старичок, с гладкими седыми волосами, зачесанными под парик. Ему было семьдесят девять лет, но по дряхлому виду можно было дать и все сто. Его внучка была невысокой хрупкой девушкой лет девятнадцати. Но выглядела она двенадцатилетней. Семья Когеров судилась со штатом Южная Каролина за возвращение ста одиннадцати тысяч акров земли, которая была конфискована за неуплату налогов.

– Мой клиент не признал самозваное правительство, которое осуществляло власть в штате в восемьсот семьдесят третьем году. Именно в этом году земля была конфискована. Он утверждает, что правительство было незаконным; следовательно, оно не имело права облагать налогами граждан штата, завоеванного силой оружия.

Стюарт взглянул на тщедушного старичка. Лицо мистера Когера было багровым, он дрожал от ярости. Стюарт по себе знал силу этого чувства. Правительство периода Реконструкции следует объявить незаконным и все его акты аннулировать. Стюарт был согласен с мнением истца.

– Сэр, – сказал он, – вы изложили суду интересную и смелую точку зрения. К несчастью, я не вправе решить дело в вашу пользу, чего бы мне от всей души хотелось. Рассудок подсказывает мне, что вы, вероятней всего, проиграете. Но я буду счастлив действовать от вашего имени. – Стюарт поклонился в сторону скамьи. – И от имени вашей внучки.

Генриетта Когер сделала реверанс.

В тот же день Стюарт поездом поехал в Колумбию. Вопрос касался политики, а не юриспруденции. Еще по пути домой он подвез Когеров к пансиону, где они жили. Мистер Когер был слишком слаб для длительных прогулок, хотя наотрез отказывался от помощи.

Стюарту следовало бы посоветоваться с Джошуа Энсоном, прежде чем убеждать губернатора, но он полагал, что мистер Энсон занят проблемами, возникшими в связи с кончиной жены.

Стюарт не знал, что его престарелый кузен не в состоянии заниматься делами. Джошуа Энсон пребывал в отчаянье. Продолжительная болезнь Эммы отняла все его силы, однако, ухаживая за ней, он не понимал, что супруга должна умереть. И даже когда она умерла, он был не в силах принять это.

– Он словно покинутое дитя, – сказала Люси Пинкни спустя две недели после похорон. – Блуждает по огромному пустому дому, не находя себе места. Можно подумать, он ищет ее. На него жалко смотреть.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? Кузен Джошуа был для меня опорой в дни тяжелейших испытаний. Я люблю его, как отца.

Люси коснулась рукой его щеки:

– Не ты ему поможешь, Пинкни, а я. Мы переедем на Шарлотт-стрит.

Пинкни поймал ее руку.

– Нет! – сказал он и сжал руку Люси так, что у нее хрустнули суставы.

Опомнившись, Пинкни разжал пальцы и поцеловал руку Люси:

– Что я делаю? Прости меня.

Люси уверила его, что ей ничуточки не больно. Пинкни сказал, что не должен создавать для нее дополнительных трудностей. Лицо его побледнело от внезапной муки.

– Ради Бога, – воскликнула Люси, – ну хоть один раз не будь таким честным и благородным! Лучше бы ты ненавидел меня за то, что я уезжаю, и Эндрю – за то, что он живет и я до сих пор не свободна, миссис Эмму – за то, что она умерла, и мистера Джошуа, который нуждается во мне больше, чем ты. Будь человечней, Пинкни. Тогда и я смогу быть человечной.

Пинкни притянул ее к себе, и они в отчаянии прижались друг к другу.

– Поцелуй меня, Пинкни, – шепнула Люси.

– Я не смею. Позволь мне только обнять тебя. Люси высвободилась из его объятий.

– Это пытка, – сказала она. Слова ее прозвучали жалобно. – Нам надо соображать, что мы делаем.

Прежде они встречались каждый день, ужиная в компании Эндрю-младшего. Это было жалкой заменой вечеров на веранде при лунном свете прошлым летом. Тем не менее они могли проводить вместе хотя бы час, забывая о мире реальности, разделявшей их. Теперь они теряли все.

Пинкни в тысячный раз ощутил, как несправедливо, что он не может позаботиться о Люси, сделать ее жизнь легче, доставить хоть немного радости. Люси, как всегда, беспокоилась, что с замужеством Элизабет он остался совершенно один. Пинкни убеждал ее взять хотя бы немного денег, если уж она отказывается от его прямого покровительства.

– Найми, по крайней мере, кого-то, кто бы ухаживал за Эндрю. У тебя и так столько забот!

Люси покачала головой.

Она сказала, что Пинкни следует вести более открытую жизнь. Ездить охотиться по выходным, как другие мужчины, сопровождать Лукаса на петушиные бои или бокс – матчи проходили негласно, но тем не менее о них в старом городе знали все. Пинкни отказался. Драк и крови он насмотрелся достаточно. – Если бы могла, я умоляла бы тебя познакомиться с хорошенькой девушкой и жениться. Тебе, наверное, следует так поступить. Хотя это, конечно, убьет меня.

Унылое лицо Пинкни озарилось тихой улыбкой.

– Я уже знаком с одной хорошей девушкой. Мне остается только подождать.

Слова его огорчили Люси.

– Ах, Пинкни, мне уже тридцать два года. А чувствую я себя восьмидесятилетней старухой. Я вижу ее в зеркале.

В последний вечер, который они провели вместе, Пинкни принес свою книгу в бархатном переплете. Это был томик стихов Джона Долиа. Лента была заложена на странице с заглавием «Отвага». Одна строфа была помечена карандашом.

В доме на Шарлотт-стрит Люси поместила книгу на столике рядом со своей кроватью.

Пинкни отводил душу, сидя над учетными книгами компании «Трэдд—Симмонс». Слишком долго он пренебрегал делами. К тому же он понял, в какой зависимости от Симмонса находился с самого начала. Симмонс заключал все контракты, Симмонс был знаком с представителями компаний, покупающих фосфаты. Неудивительно, что после случившейся ссоры Симмонсу ничего не стоило убедить эти компании вести дела с поставщиками-саквояжниками, которым штат предоставил монополию. Оставив компанию «Трэдд—Симмонс», Джо вообразил, что с ней покончено.

– Но мы вполне можем существовать, – сказал Пинкни своему шурину. – Тысячи тонн фосфатов лежат под землей. Надо только найти покупателя.

Лукас вызвался ехать на север, чтобы установить торговые связи, но Пинкни не отпустил его.

– Ты вот-вот станешь отцом, и Лиззи мне не простит. Я поеду сам.

Он уехал в феврале, рассчитывая вернуться к середине марта. На второе апреля была назначена свадьба Стюарта с Генриеттой Когер, и Пинкни пригласили в качестве шафера.

Случилось так, что Лукасу пришлось занять его место. Пинкни столкнулся с большими трудностями, чем ожидал. Элизабет также не могла сопровождать свою новую сестру. Маленький Лукас запаздывал на три недели и не подавал признаков, что собирается наконец выбраться на свет. Элизабет сравнивала себя с бегемотом. Хэтти, каждый день приходившая ее навестить, только расстраивала Элизабет. Пинкни пообещал, что старая негритянка, оставив дом Трэддов на Клару, будет жить у Куперов в няньках. Хэтти не могла дождаться этого часа.

Джулия сыграла роль «самой старой в мире подружки невесты», как она себя называла. Она с удовольствием приняла, участие в свадебном торжестве. Когеров она хорошо знала – это семейство связывал с родом Эшли брак, заключенный еще в восемнадцатом столетии. Она дала свадебный ужин в Барони после венчания в старой церкви Святого Эндрю, находившейся на плантации Эшли. В церкви не проводили службы со времен войны, но епископ открыл ее ради Адама Эдвардса. Его голос был слишком мощным для крохотной церквушки, но, к счастью, в окнах не было стекол и он мог свободно изливаться наружу. Мэри Трэдд Эдвардс, не обманув всеобщих ожиданий, без устали плакала.

– Леди так не поступают, моя милая, – заявил доктор Перигрю. – Ты выкинула ребенка, будто уличная кошка. Перестань плакать. Ты у нас молодец, хорошая девочка.

– Где Лукас? Я хочу его видеть.

– Слава Богу, что его здесь нет. Нет ничего хуже, когда взволнованный отец путается под ногами. Занявшись им, я бы не заметил, как выскочила малышка.

На следующее утро Делия встретила Лукаса на тротуаре. Он как раз возвращался из Барони.

– Мистер Лукас, ребенок родился!

Лукас взбежал по лестнице, перескакивая через три ступеньки.

– Элизабет! Моя дорогая! Как я мог уехать? Будь прокляты все свадьбы на свете, кроме нашей. Где же он? Где мой сын?

Элизабет отогнула одеяло, чтобы показать мужу крохотное существо, спящее у нее на руках. Лукас на цыпочках приблизился.

– Какой маленький, – прошептал он. Лукас залюбовался точеными ушками и крохотными пальчиками. – Прекрасно, – прошептал он с благоговением.

Элизабет почувствовала прилив гордости и любви, отозвавшийся в ее сердце теплотой.

– И на ногах пальчики, – сказала она. – Хочешь взглянуть?

Она развернула одеяло.

Лукас потерся щекой о крохотные ступни, и она хихикнула.

– Мокрые, – добавила Элизабет. – Придется нам все запасные простыни изрезать на пеленки. Позови Хэтти, милый. Она перепеленает девочку.

Лукас прекратил разглядывать крохотные ноготки младенца:

– Что?

Элизабет, смеясь, повторила:

– Разве ты не знаешь, что младенцы не умеют проситься? Мосси ввела тебя в заблуждение.

Лукас взглянул на пеленки младенца.

– Что ты, глупенький, – сказала Элизабет. – Пусть это делает Хэтти.

– Это девочка! – воскликнул Лукас. Элизабет кивнула:

– Я уже подобрала ей имя. Ты ведь обещал, что я сама буду называть девочек.

Лукас повернулся к ней спиной.

– Лукас! Лукас, куда ты?..

Элизабет услышала, как он стремительно сбежал вниз по лестнице.

Вернулся он поздним вечером. Элизабет к тому времени успела наплакаться и уснуть. Малышка спала в колыбели на кухне, где Хэтти стирала пеленки.

– Это вы, мистер Лукас? – спросила Хэтти. Ответа не последовало.

Хлопнув дверью, Лукас ворвался в спальню. Элизабет проснулась. В темноте она не видела мужа, но услышала его голос и почувствовала сильный запах виски.

– Я хочу сына, – заявил Лукас. – Мужчине подобает иметь сына.

Он был пьян.

– Лукас! – взмолилась Элизабет. – Мне очень жаль, что ты так разочарован. Но у нас красивая дочка. В следующий раз родится сын.

– Я хочу сына, – простонал он. – Ты должна родить мне сына.

Он повалился на кровать, шаря в простынях, путаясь в складках ее ночной сорочки.

– Проклятье! Ты должна дать мне сына.

Тело Лукаса было тяжелым, от него нестерпимо пахло потом. Элизабет показалось, что к ней ворвался кто-то чужой. Пальцы Лукаса терзали плоть, израненную родами. Элизабет завизжала. Он рукой заткнул ей рот. Когда он насиловал ее, она чувствовала, что ее будто режут стилетом. Элизабет погрузилась в черную бездну страха. Она задыхалась. Кулаками она била мужа по голове и плечам, пока руки безвольно не упали на простыню. Элизабет потеряла сознание.

Очнулась она оттого, что ее трясла Хэтти.

– Маленькая мисс хочет кушать, – сказала нянька. На одной руке она держала младенца. В другой руке – фонарь, освещавший пятна крови на простынях, которыми Лукас прикрыл тело и голову жены. – Иисусе, – прошептала служанка. – Я пойду за доктором.

Элизабет ощупала раны:

– Не надо, Хэтти. Кровь уже не идет. Помоги мне дойти до стула. Я покормлю Мэри Кэтрин, пока ты перестилаешь постель.

«Должно быть, мне приснился дурной сон, – подумала Элизабет. – Этого не могло случиться».

Когда сытый младенец уснул на чистой кровати, Хэтти помогла Элизабет переменить ночную сорочку. Стягивая ее через голову, Элизабет почувствовала вонь виски, смешанную со сладковатым запахом запекшейся крови.

Она баюкала малютку, прижав девочку к ноющему телу.

– Господи, помоги мне, – молилась Элизабет. – О Господи, помоги!