Книга: Чарлстон
Назад: 26
Дальше: 28

27

– Какого черта! – возмутился Эндрю, когда Пинкни вошел в его комнату. Говорил он слабым голосом, и за попыткой шутить скрывался страх.
– Мы неделю не виделись. Может быть, ты поздороваешься?
– Я не жаждал тебя видеть. Люси говорила мне, что ты бегаешь от невест. Меня бесит, что я так ослаб. И замерз. А ведь на дворе июль. К тому же, Пинкни, у меня болят ноги. Столько лет ничего не чувствовал, а теперь вот адская ломота.
Пинкни взял Эндрю за руку. Сказать было нечего. Глаза Эндрю косили, лицо пылало, губы были красные. Когда он открывал рот, был виден ярко-алый язык. Все это были признаки желтой лихорадки. Люси говорила ему, что температура у Эндрю более ста двух градусов. Пинкни знал, что она будет повышаться.
В комнату тихо вошла Люси с тазиком воды в руках:
– Пинкни, ты не выйдешь на минутку? Я хочу обтереть его губкой.
– Позволь мне сделать это.
– Нет. Я знаю, он очень любит это. Я всегда это делаю. Накроши льда, если можно. Ты найдешь его в погребе на задней веранде.
Через четверть часа Пинкни встретился с Люси на верхней площадке лестницы.
– Сто четыре, – прошептала она, – начался бред.
В течение двух дней Пинкни и Люси вдвоем ухаживали за Эндрю. Они клали ему в рот кусочки льда, обмывали изможденное тело и крепко держали, когда он бился в конвульсиях. В бреду Эндрю не узнавал Пинкни. Поначалу, взглянув на его рыжие волосы, залитые светом лампы, Эндрю решил, что это дьявол. С жалобным криком он бросился к Люси и спрятал лицо у нее на груди. Люси, обняв, качала его, словно младенца.
– Все хорошо, – шептала она. – Шшш-шшш… Все хорошо. Открой рот. – Она протискивала ложку со льдом меж его зубами.
Пинкни неожиданно вспомнил, что его мать делала так, когда он лежал в жару.
– Люси, а где маленький Эндрю? – спросил Пинкни.
– На Шарлотт-стрит, хвала небесам. Все хорошо, Эндрю. Ты в безопасности. Все хорошо.
Жар усиливался, и Эндрю, возбуждаясь, становился совершенно невменяемым. Он перестал бояться Пинкни. Схватив Пинкни за рукав, Эндрю притягивал его как можно ближе и шептал ему в самое ухо осипшим голосом:
– Она во всем виновата, эта шлюха. Ты ведь знаешь. Ты знаешь все. Она затащила меня в свою кровать. Я хотел ехать. Я вез депешу. Срочное, важное сообщение. Если бы я привез его, мы не проиграли бы войну. Она шпионила на янки. Ты знаешь. Как же ты позволил ей? Позволил поднять подол и поймать меня? Ты мог ее остановить. И помочь мне добраться до Саванны. Если бы я доставил депешу, мы бы победили. И мои ноги слушались бы меня. Из-за шлюхи я не могу двигаться. Она отняла у меня все. Она погубила меня. Она погубила Юг. Ты знаешь. И ты все время знал.
– Ему кажется, что ты Бог, – заметила Люси. Эндрю оттолкнул Пинкни и повернулся к жене, выкрикивая оскорбления.
– Прекрати, Эндрю, – сказал Пинкни и зажал ему рот рукой.
Эндрю прокусил ему большой палец до самой кости. Кровь, хлынувшая из руки, окрасила пену в углах рта Эндрю. Он принялся кричать. Пинкни отдернул руку, но Эндрю поймал его за запястье.
– Умоляю, – зарыдал он, – милостивый Отче, умоляю… Позволь мне умереть. Я не хочу жить.
Судорога исказила его замызганное кровью и слезами лицо, и он забился в конвульсиях, потеряв сознание.
Люси намочила в воде губку и принялась обтирать лицо мужа.
– Бедный Эндрю, – проговорила она.
Голос ее звучал ласково, и столь же ласково касалась она закрытых век мужа.
– Что тут можно сказать?.. Эндрю сам не помнит, что говорит в бреду. И нам следует об этом забыть. Я очень сожалею, что тебе пришлось это услышать. Тебе, наверное, неприятно.
– Мне! Да ведь это тебе должно быть неприятно. Люси устало взглянула на него.
– Я привыкла, – сказала она.
Обмакнув в воде пальцы, она обрызгала губы Эндрю.
– У нас вышел весь лед. Будь так добр…

 

Пинкни разбудил звон колокола церкви Святого Михаила. Колокола вызванивали гимн, оповещавший о начале церковной службы. Пинкни медленно повернул голову, чувствуя боль в затекшей шее. Вспомнив, где находится, он открыл глаза. Эндрю лежал спокойно. Люси сидела подле него, держа руку у него на запястье.
– Почему ты не разбудила меня? – прошептал Пинкни.
– Температура снизилась, а ты так устал. Ты и проспал-то совсем немного. Пощупай, Пинкни. Пульс нормальный.
Люси улыбнулась. Пинкни отметил, как осунулось ее лицо.
Он взглянул на Эндрю. Кожа лимонно-желтого цвета. Виски на ощупь холодные, но пульс ровный, хорошего наполнения.
– Почему бы тебе не прилечь на часок, Люси? Пока Эндрю спит.
Люси кивнула:
– Да. Но ты разбудишь меня, если что-то изменится?
– Конечно.
– Слово чести?
– Слово чести.
Оба понимали, что может наступить ухудшение. Кризис еще не миновал.
Он начался через час. Эндрю вздохнул и закашлялся. Прозрачная жидкость брызнула у него изо рта. Пинкни вытер ему лицо и подошел к шезлонгу у окна, где спала Люси. Тонкие полоски света, пробивавшиеся сквозь ставни, жгли ее лицо. Под глазами у нее были синяки, а на лбу и от носа к уголкам рта пролегли морщины. Сквозь тонкую кожу просвечивали голубые вены. Пинкни колебался, будить ли ее. Но ведь он дал слово. Он легонько коснулся ее плеча.
Люси с трудом открыла глаза.
– Началась рвота, – сообщил Пинкни. Предложив руку, он помог ей встать.
– Спасибо, Пинкни.
Весь остаток дня Люси поддерживала голову Эндрю над подставленным тазом. Пинкни принес свежей воды, чтобы полоскать таз. Когда морской бриз застучал в ставни, он открыл их, чтобы бодрящий соленый воздух поступал в комнату. Наконец Эндрю вырвало кровью. Люси с отчаянием посмотрела на Пинкни:
– Боюсь, мне станет плохо.
Пинкни забрал у нее таз:
– Позволь-ка мне.
– Нет, Пинкни, милый, вдруг ты не удержишь его голову, и он задохнется. Лучше встань позади меня и не давай мне упасть. Осталось недолго.
Пинкни выплеснул и ополоснул таз и отдал его Люси. Она едва успела подставить его ко рту мужа. Снова кровь. Пинкни, протянув руку, нащупал запястье Эндрю. Казалось, пульса не было вовсе. Затем он поймал слабое биение. Между ударами были долгие паузы.
– Ну что? – спросила Люси.
– Довольно сильный.
– Ты не умеешь лгать, Пинкни, спасибо тебе за это… Ах, Боже!
Эндрю снова вырвало – таз наполовину наполнился черной жидкостью. Люси покачнулась. Пинкни крепко стиснул ее затылок. Сильная судорога свела ее тело, но он не разжал пальцев. Через несколько минут она выпрямилась и глубоко вздохнула:
– Спасибо, мне лучше.
На этот раз она сама выплеснула и ополоснула таз.
– Это должно кончиться, – сказала она. – Или он умрет.
Люси дрожала. Ее юбка была в пятнах крови.
– Я переоденусь и принесу простыни. В столовой есть бренди. Принеси, пожалуйста, два бокала.

 

Коньяк вернул краску ее лицу.
– Теперь мне понятно, почему вы, мужчины, постоянно пьете крепкие напитки: они поддерживают.
Пинкни подлил себе и ей. Скоро они узнают, будет Эндрю жить или умрет. Он выглядел так, будто уже был мертв. Желтоватая кожа свисала с челюстей и складками лежала на шее. Дыхание было таким слабым, что его не было слышно.
Надо что-нибудь сказать, подумал Пинкни. Чтобы ожидание не было слишком тягостным.
– Тебе что-нибудь известно о костях?
– Ты имеешь в виду игральные кости?
– Нет, ископаемые. Кости древних животных.
Вдруг он почувствовал, что плачет. Он рассказал ей об эогиппусе. Пинкни очень устал.
– Простите меня, – сказал он. – Не понимаю, отчего я плачу.
Люси тронула его руку.
– Я понимаю, – сказала она.
Эндрю, простонав, зашевелился. Они бросились к нему. Люси отвернула одеяла. Вся простыня вокруг него была в темной моче. Значит, он будет жить. Люси повернулась к Пинкни, ничего не видя от слез. Она рыдала у него на груди, а он ласково похлопывал ее по спине.
– Мы спасли его, теперь он поправится. Ах, Пинкни, я благодарна тебе до конца своих дней.
Под звон колокола и бодрые восклицания сторожа на колокольне Святого Михаила они сменили простыни и обмыли безжизненные ноги Эндрю. Выделение мочи с кровью прекратилось только перед рассветом, и дыхание сделалось естественным. Пульс был слабым, но ровным. Эндрю погрузился в глубокий целительный сон.
Люси накрыла мужа по плечи свежей льняной простыней. Она слабо улыбнулась:
– Я проголодалась. Ты не хочешь поужинать? Пинкни сообразил, что целых три дня ничего не ел.
– Я готов лошадь съесть, – ответил он. – Где ваша кладовая, госпожа Энсон?
Рассвет окрасил двор нежной серо-розовой краской. Люси и Пинкни шли к кухне, и шаги их звучали неестественно громко на покрытых росой булыжниках. Люси шаталась от усталости, но сохраняла равновесие.
– Думаешь, я пьяна?
– Нет. Но это было бы не вредно.
Они наелись до отвала – заливное из каплуна, горшок холодной фасоли, бекон, пирог с орехами-пекан и большая бутыль пахты. Когда они закончили, небо было бледно-лимонного цвета. Наступило утро. Птица на финиковой пальме, росшей за домом на улице, приветствовала солнце громким щебетом. Люси взглянула на Пинкни.
– Вот уж не думала, что у тебя темная борода, – заявила она. Измученно рассмеявшись, она повалилась на неубранный стол.
Пинкни оставил ее спать. Он тихо поднялся к Эндрю и занял пост у его кровати.

 

Желтая лихорадка свирепствовала в Чарлстоне пять с половиной недель. Она унесла более трех тысяч человек. Среди них было двести двадцать семь коренных чарлстонцев, включая Элинор Олстон и четырех ее учениц.
Лиззи тяжело переживала потерю подруг. Впервые умирали те, кого она знала. Пинкни пытался утешить девочку, но, когда Лиззи не захотела пойти на похороны, он оказался непреклонен:
– Ты должна пойти, Лиззи. Я пойду тоже, но я не смогу тебя заменить.
– Какая разница? Ведь они мертвые. Они не узнают, что я не пришла. Нет, ни за что не пойду.
– Пойдешь. Из уважения к подругам и их семьям. И потом, ты не права, Миссис Олстон и девочки увидят тебя. Они будут смотреть на тебя с небес.
Темно-голубые глаза Лиззи внимательно изучали лицо брата.
– Ты и вправду веришь в это?
– Конечно.
– В самом деле?
– Чтоб мне с места не сойти!
Вдруг Лиззи презрительно поджала губы:
– Держу пари, что Сьюзен Джонсон не станет глядеть вниз. Скорее всего – вверх. Она была такой задавалой!
Пинкни попробовал сдержать смех, но не смог.

 

По совету Люси Лиззи отправилась сразу же после похорон в мануфактурную лавку Робинсона на Кинг-стрит. Пинкни пошел с ними и томился добрых два часа, пока Люси посвящала Лиззи в тайны отрезов, лент, кружев и пуговиц. Девочка стала гордой обладательницей матерчатой сумки, набитой всевозможными образцами.
Дни и ночи, самоотверженно проведенные у постели больного, сблизили Пинкни и Люси. Они стали понимать друг друга без слов, как если бы дружили много лет. Было естественно, что Пинкни обращался к Люси посоветоваться насчет сестренки, и Люси прибегала к его помощи, когда дело касалось Эндрю. Оба чувствовали, что жизнь их стала богаче.
Переходы через Митинг-стрит сделались постоянными. Два дома словно объединились. Пинкни стал главой обеих семей, но двойная ответственность не тяготила, так как и он получал должное воздаяние. Люси стала матерью Лиззи и сестрой ему. Когда Симмонс вернулся из Симмонсвиля, он с неудовольствием обнаружил, что Пинкни назначил Эндрю юридическим консультантом фирмы «Трэдд – Симмонс». Однако он одобрил передвижное кресло и письменный стол, которые Пинкни купил для старого друга. Джо никогда не видал Эндрю таким воодушевленным. Теперь у него была работа, и он мог сам содержать семью. Конечно, он мало смыслил в заключении сделок, но его опорой был Джошуа.
Симмонс посоветовал сделать еще один важный для Энсонов шаг. Люси следует больше выходить, сказал он. Симмонс помнил, как она была счастлива на балу Котильон-клуба. Джо и Пинкни настаивали, Эндрю не возражал, и Люси наконец согласилась. Она наняла кухарку, сшила два новых платья и стала отвечать на визиты. Она даже устроила маленький ужин, когда Эндрю вполне овладел механикой своего кресла и смог играть роль хозяина.
– Для меня началась новая жизнь, – с благодарностью сказала Люси Пинкни. – Мне всегда хотелось иметь брата или сестру. А теперь ты и Джо мне как братья, а Лиззи – младшая сестричка для меня и старшая – для маленького Эндрю.
Все они, как большая семья, часто выходили вместе. Самой излюбленной прогулкой было посещение магазина Ван Сантена, роскошного кафе-мороженого, где был широкий выбор игрушек, очаровывающих восьмилетних мальчишек, и особая секция со стереоскопами и открытками чужеземных городов, приводившими в восторг и ужас.
Лиззи с первого октября обучалась в пансионе для молодых леди миссис Хопсон Пинкни. Плата за обучение была выше, чем в школе Элинор Олстон. Миссис Пинкни неплохо наживалась на чужаках, имеющих дочерей. Но компания «Трэдд – Симмонс» добывала около ста тонн фосфатов в месяц. Пинкни мог себе позволить платить пятьдесят долларов в год за основной курс обучения и, помимо того, двадцать долларов за уроки рисования и двенадцать – за французский язык. Ему не хотелось отказываться и от уроков музыки, хотя они стоили сорок долларов. Люси и Лиззи посовещались, Лиззи сыграла сонату Моцарта, и было решено, что брать уроки музыки не стоит.
Девочке очень понравилось в новой школе. Каролина тоже училась там. Но Лиззи смущало, что ей нельзя принимать приглашения от других девочек. Сердилась она и на то, что у нее нет ни такого количества платьев, как у школьных подруг, ни пальто с меховым воротником и муфтой. У всех девочек, живущих выше Брод-стрит, было такое пальто. Пинкни с облегчением предоставил решать эту задачу Люси.
– Но у всех девочек есть муфты, кузина Люси! Я уже сказала Пинни, что другого подарка ко дню рождения мне не надо. Когда тебе исполняется двенадцать, хочется получить какой-то особый подарок. А он подарил мне гребешок, как будто мне нечем расчесываться.
Люси, которая сама выбирала для Пинкни незатейливо украшенный серебряный гребень, пожалела, что не может щелкнуть им Лиззи по голове, как это делалось в старину. Вместо этого она пустилась в объяснения, опасаясь, что двенадцатилетняя Лиззи не сумеет верно понять ее:
– Лиззи, далеко не у всех девочек есть муфты, и ты хорошо это знаешь. Чарлстонские девочки не носят муфт. В них нет необходимости. В наших краях слишком жарко, чтобы носить меха. Наверное, там, где жили эти девочки, зимы такие холодные, что поверх перчаток приходится надевать еще и муфту. Я не буду осуждать их, это недостойно леди.
– Ты говоришь, как тетя Джулия: «Леди поступают так-то…», «Леди так не поступают…» Мне это надоело.
Люси улыбнулась:
– Мне в твои годы это тоже не нравилось, но это именно то, что мы все должны знать. Существуют причины, в силу которых что-то следует делать и чего-то, наоборот, не следует делать. Сейчас я объясню тебе, почему ты не можешь иметь муфту. Перестань дуться и выслушай внимательно. Быть леди или быть джентльменом – это значит считаться с другими людьми. Нельзя жевать с открытым ртом, потому что сидящим за столом это неприятно. Нельзя перебивать, чтобы не обидеть того, кто с тобой разговаривает. Когда кто-то входит в комнату, следует встать, предлагая свое место. Понимаешь? Другие люди – вот о ком надо заботиться в первую очередь.
– Я полагаю, это не слишком выгодная сделка.
– Ты ошибаешься. Ведь леди и джентльмены общаются только с себе подобными. И каждый из них уделяет другому внимание. В конечном счете выигрывают все. И никто не применяет к жизни термины рынка. Мне бы не хотелось впредь слышать от тебя подобные слова. Это вульгарно.
– Вот-вот, тетя Джулия тоже называет некоторые вещи вульгарными. И мама тоже. Но никто никогда не объяснит, что это значит.
Люси вздохнула:
– О Господи! Мы увязнем в этих материях. Не думаю, что ты достаточно взрослая, чтобы толковать с тобой о хорошем вкусе. Двенадцать, конечно, солидный возраст, но придется еще несколько лет подождать. Давай-ка возвратимся к муфтам.
– Хорошо. Я знаю, как следует поступить. Я предложу кому-либо, у кого нет муфты, пользоваться моей. Так я позабочусь о других. Но они, конечно же, откажутся носить мою муфту, чтобы позаботиться обо мне. И все будет в порядке. – Лиззи торжествовала.
– Нет, золотко, ты не права. Тебе не следует носить муфту, потому что это будет напоминать другим девочкам, у кого ее нет, об их бедности. Ведь меха стоят дорого. Не каждая семья может позволить себе такую покупку.
– Серебряный гребень тоже дорого стоит.
– Да, но ведь ты не расчесываешься на глазах у всех. Ты любуешься им в одиночестве, и никто даже не знает, что у тебя есть такой гребень. Ведь ты никому не рассказала.
– Рассказала. Девочки спрашивали меня, что мне подарили ко дню рожденья. Вот я и рассказала.
– Ты сказала, что тебе подарили гребешок?
– Да, конечно. А что же еще?
– Надеюсь, ты не сказала, что гребень серебряный? Лиззи вытаращила глаза:
– Правда, Люси. Я ведь тоже кое-что понимаю. Это было бы хвастовством.
– Вот именно. И то же можно сказать о ношении мехов. Согласна?
– Что же мне еще делать. Ведь мне не купят муфту, даже если я закачу истерику. Приходится уступать.
На том они и порешили.
Через несколько месяцев Стюарт закончил школу Потера, и Пинкни пришлось выдержать схожее столкновение с самонадеянным юнцом. Пинкни победил, хотя и не нашел понимания.
Стюарту только что исполнилось девятнадцать, и он был уверен, что знает все, тогда как Пинкни ничего не понимает. Между ними произошла бурная стычка. Мальчишкой Стюарт обожал своего бесстрашного брата и ничего другого не желал, как вступить в его кавалерийской полк, носить саблю и бросаться в атаку верхом на боевом скакуне. Война для него закончилась слишком быстро. Если бы мог, он бы вновь напал на форт Самтер. Ярость Стюарта, не находя выхода, обратилась на старшего брата.
– Ты капитулировал! – кричал он. – Ты сотрудничаешь с янки. Посещаешь их магазин и ешь мороженое, разговариваешь с ними на улицах и вступил в Торговую палату. Ты предатель, Пинни.
Обвинения Стюарта больно задевали Пинкни, потому что в душе он был согласен с братом. Он научился смотреть в лицо неизбежному, но не мог подавить в себе ненависти.
– Ради Бога, – устало ответил он брату. – Война окончилась семь лет назад. Мы обязаны считаться с фактами.
– Я не давал клятвы. Я не признаю янки.
– Честь тебе и слава. Ты не признаешь янки, потому что я тебя содержу! – Темпераментом Пинкни не уступал младшему брату.
Они смотрели друг на друга, сверкая голубыми глазами, рыжие волосы пылали. Пинкни взглянул на аккуратно подстриженные усы брата – предмет гордости Стюарта – и почувствовал прилив ярости. Волосы на лице Стюарта были рыжими – при желании он мог отпустить бороду.
– Ты утверждаешь, что ты мужчина, – взревел Пинкни, – вот и будь мужчиной. Не хочешь поступать в колледж – ладно. Тогда иди работай.
– Я не хочу работать на янки в твоей фосфатной компании. Вы перерыли Карлингтонские рисовые поля, чтобы фермеры на Севере могли выращивать свою пшеницу.
– Я не нуждаюсь в твоих услугах. Ты, конечно же, хочешь отправиться к тете Джулии. Это тебе по душе. Она будет смотреть за плантацией, а ты плескаться в реке и убивать важенок.
Стюарт побледнел. Он сам признался Пинкни, что по ошибке убил самку оленя вместо самца. Разве он мог предполагать, что Пинкни использует это против него.
Пинкни устыдился. Темперамент заставил его зайти слишком далеко. Охотничья сноровка Стюарта была единственным достижением юноши. В школе он учился кое-как, летом Джулия не требовала, чтобы он занимался, и Стюарт потерял свое превосходство над товарищами по классу, едва они, один за другим, переросли его.
– Прости меня, Стюарт, я негодяй, – сказал Пинкни. – Это все темперамент Трэддов. Ведь ты простишь меня? Если бы ты вызвал меня на дуэль, я бы даже не молился, чтобы взять над тобой верх.
Он протянул брату руку. Стюарт вспыхнул, но пожал ее.
– Я найду работу, – промямлил он.
– Если позволишь, я тебе помогу. Я надеялся, что ты будешь работать в компании. Но не буду настаивать. Ты не будешь против, если я запишу тебя в драгуны?
– Ура!!! – завопил Стюарт, позабыв о том, что он уже взрослый.
Поначалу Стюарт работал помощником капитана парома, переправлявшегося через реку Купер. Через два года он сам стал капитаном, а Билли взял помощником. В драгунском полку он имел чин лейтенанта. Стюарт никогда не снимал военной формы, за исключением балов святой Цецилии и Котильон-клуба. Ему очень шел загар и аккуратно подстриженная бородка. А его маленький рост вполне подходил для рулевой рубки «Дикси-Трэдда», где надо было сгибаться в три погибели.
Стюарт жил дома, но семья редко видела его. Он врывался, наскоро съедал ужин и переодевался для бала или ночного патрулирования. Пинкни с уверенностью мог утверждать, что Стюарт был доволен своим жребием.
Назад: 26
Дальше: 28