Алексей довез Катю на такси до самого дома — рано или поздно, но ей нужно было возвращаться, тем более, что, как она сказала, да и сам Алексей это видел, чувствовала она себя неважно.

— Поеду я домой, Алеша, полежу, полечусь, вечерком созвонимся и завтра увидимся, — сказала она ему.

— А что с тобой, Катя?

— Ну, Алеша, это чисто женские дела, — она улыбнулась, — не волнуйся, пожалуйста, ничего страшного нет.

Они поднялись на пятый этаж, и Алексей поцеловал ее.

— Ну, давай лечись. Завтра чтобы была как огурчик. Я же уезжаю через три дня.

— Конечно, Алеша, не грусти. Звони вечером. Все, пока.

Дверь за Катей мягко закрылась, и Алексей медленно пешком стал спускаться по лестнице. Ему нужно было съездить на работу и оформить отпуск — с этим проблем никаких не было, и он снова впал в состояние отрешенности, в состояние, которое охватило его тогда, на «Горьковской», перед встречей с бравыми светотехниками. Он вышел из подъезда и пошел вперед, не глядя по сторонам, не обратив внимания, как с лавочки, стоящей у парадного, поднялась высокая фигура в плаще.

— Алексей!

Он удивленно обернулся и почувствовал, что его начало тошнить. К нему приближался Сергей Андреевич — как-то странно пошатываясь, путаясь в полах длинного старомодного плаща, покачивая головой при каждом широком нетвердом шаге. «Когда же это кончится? Господи! Да что ему надо?»

— Алексей, подожди минуточку, — своим войлочным голосом кричал Сергей Андреевич, но крик у него получался тихим, как бывает при сильной простуде, когда горло отказывается подчиняться желанию поговорить, крикнуть, даже кашлянуть.

— Давай прогуляемся немного. Ой, извини, здравствуй! — Он протянул Алексею руку.

— Здравствуйте, Сергей Андреевич, но, простите, я спешу.

«Откуда же он узнал, что мы сюда поедем?» — почти с ужасом думал Алексей. Он перебирал мелочь в кармане куртки, шаркал ботинками по асфальту, сжимал пальцы в кулаки, пытаясь определить — реальность ли все это или опять дурной сон.

— Алексей… — Сергей Андреевич пошел рядом с ним, противно прижимаясь боком к плечу Алексея и пытаясь заглянуть ему в лицо. Иногда он задевал его за ногу своей острой коленкой и едва не наступал на ноги. Вдруг Алексей понял, что кагебешник Сережа совершенно пьян — от него несло сивухой, как бывает либо от большого количества пива, либо от плохой, дешевой водки. «Что это гебист всякую дрянь пьет?» — машинально подумал он и обрадовался — эта мысль хоть немного отвлекла его от тупого ужаса, который обволакивал его в присутствии этого странного неприятного человека.

— Алексей, я вот что хочу тебе сказать… — продолжал он, — я выпил, да, ну и что? Могу я раз в жизни выпить? Ты мне так нравишься… — Алексей при этом инстинктивно отстранился от нависающего над ним Сережи.

— И Толик мне нравился. Но я же не виноват, что он так… Нелепо все. Противно. — Он остановился и взял Алексея за рукав. — Алеша, да не вырывайся ты, Господи, да не бойся ты меня, я сам себя боюсь.

— Слушай, друг…

Алексей разозлился по-настоящему. Этот тип портил ему все — и прощание с городом, которое Алексей запланировал на сегодня: сходить на Петропавловку, оттуда прогуляться через Дворцовую на Невский, а дальше куда ноги понесут. Он мял, как прочитанную газету, все его мысли о Катьке, — то, что чувство, испытываемое им по отношению к этой женщине, называлось любовью, он теперь не сомневался, после того как он увидел Катины глаза, наполненные непонятной ему болью, ее серое лицо, внезапно изменившее цвет с обычного золотисто-розового на какой-то страшный, он понял, что действительно любит ее. А этот тип — он словно убивает все вокруг себя, высушивает, гипнотизирует все живое, кажется, даже небо темнеет, мир утрачивает краски, тоска смертная заползает в душу от его взгляда…

— Слушай, друг, а пошел-ка ты… — Алексей грубо выругался, глядя прямо в болото Сережиных глаз.

— Алеша, я так и думал, что ты будешь ругаться, — вяло как-то выдавил из себя поскучневший Сережа. — Я специально за тобой следил, мне нужно тебе сказать…

— Что, непонятно? — Алексей двинулся на Сергея Андреевича, готовясь ударить, разбить, смять это лицо, преследовавшее его без конца. — Непонятно, да?

— Постой, постой, — Сергей Андреевич протянул вперед обе руки, отстраняя от себя Алексея, — выслушай меня. Меня никто давно уже не слушал…

«Еще бы», — подумал Алексей.

— Алексей, только слушай внимательно и ничего не предпринимай. Потом можешь делать все, что сочтешь нужным. Мне все равно. Мне вообще все равно. — Он вдруг улыбнулся. — Ты знаешь, как это страшно, когда ВСЕ РАВНО?

Он вдруг сжался, словно спрятался в панцирь, взгляд его уперся в землю, и он заговорил монотонным голосом, как школьник, отвечающий у доски вызубренный дома досконально, но постылый и непонятный урок:

— Алеша, я знаю, ты уезжаешь. Будь осторожен. Я знаю все. Ну, может быть, почти все. Дома тебе появляться сейчас опасно. На работе тоже. У друзей тоже. Они тебя ищут. И они тебя найдут. Я тебе говорю это, потому что я — один из них. Просто жить мне, видимо, осталось недолго, да нет, нет, я здоров. Мне просто надоело все. Смертельно надоело. Вся жизнь — псу под хвост. А они тебя найдут. Я же тебя всегда нахожу, если мне нужно, — видишь? А их много, и они тоже не дураки. Скрывайся. Скрывайся и здесь, и в Америке, если долетишь, конечно. Я тебя не пугаю, ты же взрослый, сильный парень. Придумай что-нибудь. Я сказал все. Теперь делай как знаешь. Но я не хочу, чтобы еще и ты… — Он повернулся и шатаясь двинулся прочь. Алексей стоял и смотрел вслед нелепой длинной фигуре, которая шла не разбирая дороги, наступая в лужи и запинаясь о поребрики, подскальзываясь на чем-то, что для любого другого не было бы препятствием.

Алексей поверил Сереже. Поверил сразу, с первых его слов, и слушал до конца, ни о чем не переспрашивая и не перебивая. Что тут еще спрашивать? Все ясно. Прощай, Катерина. Надо ложиться на такое дно, о котором он даже и не думал раньше. Куда вот только?

Он повернулся и быстрыми шагами пошел к проспекту — нужно ловить машину, в дороге что-нибудь придумается — и тут же услышал за спиной топот и тяжелое дыхание. «Ну вот, началось». Он резко крутанулся на месте, принимая боевую стойку. Сергей Андреевич, растрепанный, красный, с развевающимися полами плаща сделал еще два шага и остановился перед Алексеем:

— Это я, я, не беспокойся. Я хочу, чтобы ты знал все. Вообще все. Толик — это из-за меня. Он сидел у нас на крючке по кокаину. Когда тебя стали, искать, начали поднимать архивы. Толик был связан с трофейщиками. Я поехал к нему, и он дал мне все адреса, всех кого он знал. И тебя. Он плакал, Алеша, плакал и писал. Это я виноват. Все. — Он снова повернулся и пошел от Алексея, теперь уже медленно, ссутулившись, словно ожидая удара сзади.

Алексей посмотрел вокруг. Газон, небо, дома, маленький садик с детскими качелями — все было черно-белым. Почувствовав на щеках слезы, он сжал кулаки и пошел к проспекту.

— Вы должны подняться с колен. Как вы можете спокойно терпеть всю эту сволочь, разворовывающую Россию, — неужели вам на это наплевать? Вы начните с себя — вы, именно вы и есть эта самая Россия, вы, рабочий человек, всю жизнь положивший на то, чтобы людям было что есть и было что пить, вы, каждый божий день в поте лица своего добывающий свой хлеб, — вы лишены всего: у вас отняли работу, у вас нет семьи, наконец, у вас отобрали последнее, что у вас было: то, на что каждый человек имеет право, — жилье. Вы, которые работали всю свою жизнь, вы лишены всего, а сытая сволочь, которая в жизни своей пальцем не пошевелила, чтобы хоть видимость какого-то труда изобразить, — посмотрите — они все на иномарках. Это они теперь в вашей квартире живут, жируют, ездят за границу, не вылезают из ресторанов, эта камарилья воров и бандитов, эти несколько тысяч человек присвоили себе богатства всей нашей страны, все, что заработали и вы в том числе, Роберт Карлович. Неужели вы будете это терпеть? Как хотите — вы можете снова вернуться в свой подвал и оттуда смотреть, как жирует сытая сволочь, напившись вашей крови. А можете помочь тем, кто хочет все это изменить, кто действительно болеет за Россию душой, кто даже сейчас, в это тяжелое время, не сложил руки, не поддался отчаянию, а продолжает верить, продолжает бороться и победит, обязательно победит. Подумайте, Роберт Карлович, это очень серьезно.

Сергей Степанович — крепкий, среднего возраста мужик, именно мужик, простой, с открытым, честным лицом, с большими рабочими руками, с глубокими складками, прорезающими толстую дубленую кожу щек, — был одет в строгий темный просторный костюм, в белую рубашку с неброским галстуком. На толстом пальце сияло узкое обручальное кольцо, волосы, седеющие на висках, Сергей Степанович носил короткие — ежиком и впечатление на собеседника производил самое благоприятное. Роберт сидел напротив него через письменный стол и внимательно слушал.

— Все это так, да-а… — протянул он, когда Сергей Степанович сделал паузу. — Сволочи они, конечно. Ну а мне-то что делать? Один черт, подыхать. Вы вот живете, у вас и квартира есть…

— Комната, — перебил его Сергей Степанович, — в коммуналке. С женой и дочерью. А я мастером на Кировском сколько лет оттарабанил.

— Ну ладно, у вас — комната, а у меня — вообще ни хрена.

— А вы видите, где находитесь? Все своими руками сделано. Помещение выбили у этой мэрии буржуйской: не посмели отказать — уже маленькая победа. Здесь такой бомжатник был… — Сергей Степанович искоса взглянул на Роберта. — Да, бомжатник, — повторил он. — Сами отремонтировали, привели в божеский вид, столовую сделали, сантехнику, все! Зарегистрировали как военно-патриотический клуб. Пусть только сунутся! Так что, если хотите, Роберт Карлович, работайте с нами, в обиде не будете, это я вам обещаю. — Он замолчал и забарабанил пальцами по столу.

— Знаешь, дружище, — тоже помолчав немного, сказал Роберт, — меня агитировать не надо. Уж агитировали, хватит. Сыт по горло. За кашу спасибо, а я пойду, пожалуй… — Он начал подниматься со стула. — Извините за беспокойство…

— Сядь. — Голос Сергея Степановича стал жестким. — Сядь. Ты что, не понимаешь, что ли? Я же тебе помочь хочу. Ты ж мужик. Мужи-ик! Ты хоть знаешь, что сейчас происходит, или совсем мозги пропил? Совсем совесть рабочую потерял? Выборы в Государственную Думу — ты про это хоть слышал? Нет? A-а, насрать тебе? Так вот из-за таких, как ты, мы страну и просрали! Имей в виду — на этих выборах победим мы. Это однозначно. И это только начало. В этой стране все будет по-нашему. Потому что это наша страна. Не этих, которые за американские шмотки и машины готовы все отдать — и землю, и лес, и воздух, и душу продадут, мать-отца не пожалеют, нет, эта страна — наша. И тем, кто был против нас, не поздоровится, это я тоже тебе обещаю. Так что подумай, подумай хорошенько, Роберт Карлович. Хочешь вернуть себе все, что у тебя было, или хочешь дальше вот так по помойкам шляться, а потом, когда мы придем, думаешь, на блюдечке тебе все преподнесем? Ни хрена! Все получат те, кто этого заслужит. Борьбой, трудом, может быть, кровью. Это для нас время испытаний, и здесь компромиссов быть не может. Решай, Роберт, ты же рабочий человек, ты же свой, едрен-батон…

— Ну, хорошо. А что я должен буду делать?

— Ты ничего не должен. Ты будешь делать то, что тебе совесть твоя повелит. У нас работы пруд пруди.

— А жить где?

— Пристроим. Пока, первое время, здесь можешь ночевать. Комфорта маловато, конечно, но все лучше, чем в парадняке. Да, вот еще что. Про бухло забудь. Пока. Потом еще выпьем с тобой, Роберт, будет у нас еще праздник. А сейчас, друг, перетерпи. Тебе же на пользу пойдет. Потом еще спасибо скажешь. Договорились?

— Посмотрим. Так что делать-то?

— Пойдешь сейчас с Филиппом в наш комиссионный, возьмешь одежду поприличней. Нижнее потом сам себе купишь, когда заработаешь, этого у нас нет. Потом можешь взять газеты и иди на Невский, туда, откуда тебя вчера притащили пьяного. Встанешь и будешь торговать. Деньги принесешь сюда. Десять процентов — твои. Договорились?

— Попробуем.

Роберт снова отправился в кабинет близнецов, где его уже ждал оповещенный по телефону Филипп. Они поднялись на второй этаж, Филипп попросил Роберта немного обождать, сказав, что их магазин сейчас закрыт и ему нужно сходить за ключами, и оставил Роберта в пустом коридоре. Прослонявшись в одиночестве минут двадцать, он остановился у одной из закрытых дверей, откуда доносился четкий, размеренный голос, внятно читавший что-то вроде лекции. Роберт прислушался.

— …в форме латинской «V» при жесткой позиции запястья и пальцев. Удар вызывает временную слепоту и потерю сознания. Нос — сильно травмировать или даже убить противника вы можете, нанеся удар по переносице ребром ладони сбоку. Так же эффективен удар снизу тыльной стороной кисти. Этот удар может быть смертельным, так как приводит к проникновению носовой кости в мозг. Ну и, конечно же, висок. Сплетение нервов и артерий здесь расположено чрезвычайно близко к кожному покрову, и достаточно сильный удар вызывает мгновенную смерть. Если вы не хотите убить противника, бейте слабее — он получит лишь сотрясение мозга.

«Ну и дела, — Роберт застыл на месте, — это что же такое?..»

— Прямо под носом, в месте соединения носового хряща с верхней челюстью, находится густая сеть нервов. Вы можете схватить противника большим и указательным пальцами за верхнюю губу, и он будет полностью в вашей власти. Если вы хотите, чтобы он потерял сознание, нанесите сильный удар ребром ладони снизу по верхней губе.

Роберту вдруг стало интересно. Он представил себе еврейчика с Пушкинской, вспомнил его снисходительный взгляд, равнодушие, с которым тот позволил Роберту собрать пустые бутылки, и представил себе, как он хватает жиденка за верхнюю губу и приводит сюда, к Сергею Степановичу, а потом…

— …от спинного мозга отходит нервный ствол, который располагается очень близко под кожей в области почек. Прямой удар вторыми фалангами пальцев может привести к летальному исходу…

«Вот так, прямой удар фалангами, — Роберт согнул пальцы, подчиняясь указаниям невидимого учителя, — вот так, и прямой удар, на, на, сволочь, на!..»

— Роберт Карлович, вы что это? — Подошедший сзади Филипп весело смотрел на Роберта, тыкающего кулаком в воздух. — A-а, лекцию нашу слушаете? Ну, это пока не для вас. Тут у нас специально подобранные кадры — молодежь, энтузиасты.

— А для чего вам это все?

— А вы что, думаете, нам защищаться не от кого? На демонстрациях нас знаете как гоняют? Гоняли, вернее… Теперь-то не будут уже. Еще кто кого погоняет. — Филипп продолжал улыбаться. — Впрочем, если захотите потом, сможете присоединиться. Ребята просто изучают необходимые знания по самообороне — это в любом случае в жизни пригодится. Ну, пойдемте?

В небольшой комнатке с длинным прилавком, заваленным кучами поношенных вещей, Роберт выбрал себе почти новые джинсы и, к удивлению своему, нашел старенькую, но вполне крепкую кожаную черную куртку.

— А это можно взять? — спросил он у Филиппа, поднимая куртку в воздух.

— Да берите, конечно. Нужно же вам выглядеть пристойно.

В соседней комнате Филипп вручил Роберту пухлую пачку газет и сказал:

— Идите, Роберт Карлович, к Гостиному, там увидите наших — узнаете, я надеюсь. Спросите Нину Сергеевну, скажете, что от нас. Она вам все объяснит. Сами почитайте заодно. А вечерком ждем здесь, поужинаем, чайку попьем, поговорим. Ну, с Богом!

Нужно было в любом случае попасть домой: там было все — деньги, загранпаспорт, билет, вещи… Да черт с ними, с вещами, вот документы и деньги являлись необходимым и достаточным условием для дальнейшего существования. «Интересно, а про Катьку они знают? Сережа-то знает, вопрос в том, рассказал он им про нее или нет? Если рассказал, то это — все. Если нет, еще можно повертеться». Он позвонил из автомата на работу и услышал то, чего ждал, хотя втайне надеялся, что этого не произойдет: «Леха? Ты где? Не можешь приехать? А тебя тут спрашивали. Да какой-то мужик приходил, искал тебя…» Спрашивали. А дома, наверное, уже ждут. Вот черт!

Он шел по Загородному проспекту, который никогда не любил — узкие тротуары не вмещали непрерывного, густого в любое время дня людского потока, пешеходы задевали друг друга локтями, толкались, петляли, обходя медленно идущих впереди, и отскакивали от обгоняющих. В нескольких сантиметрах от людей проплывали металлические громады троллейбусов, неслись машины, путь постоянно преграждали короткие плотные стихийные очереди у бананово-помидорных развалов, хлопали двери магазинов, занимающих сплошной стеклянной лентой все первые этажи Загородного, выбрасывали на тротуар покупателей, которые тут же натыкались на прохожих. Здесь всегда было шумно, душно, неуютно и суетливо. Стоило чуть притормозить, как кто-то обязательно толкал в спину, ускорить же шаг было невозможно из-за колыхающихся впереди в едином ритме спин.

Опасность была повсюду. Алексей понимал это и готовил себя к неожиданному ее проявлению: она могла выскочить из внезапно затормозившей рядом машины, выстрелить из глухого, зияющего чернотой подъезда, случайно затесавшегося между сверкающими дверями магазинов, могла подойти сзади и хлопнуть по плечу рукой, казалось бы, обыкновенного прохожего, могла выскочить из-за угла бритоголовым молодцом — воздух стал плотным, и Алексей чувствовал его упругое сопротивление, шаги давались с трудом, словно в лицо ему дул шквальный ветер. «Стоп, хватит психовать. Нужно быть трезвым, нужно успокоиться и все-таки что-то придумать». Он сунул руку в карман за сигаретами и нащупал рядом с пачкой смятую, мягкую, истертую до ворсистости бумажку. Вытащив ее, он прочитал — «Игнат» — и семь цифр телефонного номера. Алексей вошел в метро — он и не заметил, как уже поравнялся с «Пушкинской», — купил несколько жетонов и направился в здание вокзала к телефонным будкам.

Игнат был дома, в своем, как он говорил, «отстойнике». Алексей, впрочем, так и предполагал: после торжеств по случаю окончания халтуры Игнат нигде больше и не мог находиться — отлеживался, отмокал в ванной, приводил себя в порядок для того, чтобы предстать перед своей семьей в лучшем виде.

«Леха? Проблемы? Приезжай. Давай, через полчаса я тебя встречаю на выходе с эскалатора в Озерках». — И Игнат повесил трубку.

Он бежал вниз по ребристым, едва заметно пружинящим под ногами ступенькам эскалатора, задевал локтем стоящих справа пассажиров — он никогда не понимал, почему они стоят, не идут, неужели они никуда не спешат?

Алексей чувствовал, что восприятие его обострилось до невероятности, скользя рукой по резиновому поручню, он различал участки, которые имели более высокую температуру — совсем чуть-чуть, — минуту назад чья-то рука задержалась на мгновение в этом месте и оставила частичку своего тепла, которое вот-вот уже смешается с гулким, с низким содержанием кислорода воздухом метро, но он успел прикоснуться к этому теплому пятнышку, принял чье-то тепло на себя. Алексей отчетливо слышал обрывки фраз, которыми перебрасывались пассажиры, — редкие слова, большинство людей понуро молчали, глядя в спину стоящего впереди: «…сдала, слава Бо… ждет… Собчак пошел в гору, потому…»

Он вдруг испугался внезапного удара сзади — при той скорости, с которой он несся вниз, достаточно было легкого толчка, чтобы ноги оторвались от ступеней и тело вылетело бы снарядом, ломаясь и скручиваясь в немыслимые узлы на крутых выступах ступеней. «Чушь, не может этого быть», — говорил он себе, но страх не проходил. Мраморный зал станции «Пушкинская» успокоил его — сколько раз он ездил здесь, это было родное, знакомое до последней урны, до любой царапины на стене, до каждого блика ламп на мраморе колонн место. Он особенно любил уезжать отсюда ночью, на последней электричке, едва успев проскочить на станцию в тот момент, когда служительница уже закрывала входные двери и милиционер подозрительно косился на бегущего молодого человека, — он проходил по светлому, пустому, гулкому залу, долго, минут семь иногда ждал поезда, садился в вагон, где дремала парочка полуночных гуляк, вытягивал в проходе ноги и принимался мечтать. Здесь ему никто не мешал, здесь не могло быть никаких дел, не нужно было уже ни о чем думать. Он уже ни от чего не зависел — ни от чего, кроме поезда, который вез его как хотел — притормаживал, снова ускорял движение, иногда останавливался в темном тоннеле и стоял пару минут, — здесь он переставал контролировать себя, окружающее и всю ситуацию в целом, здесь он отдыхал.

Алексей покачивался вместе со стиснувшей его со всех сторон толпой, высасывающей, кажется, уже последний воздух из раскаленного вагона, с грохотом катившего по мертвой трубе, высверленной, выдолбленной глубоко под землей. Он вспомнил, как один знакомый трофейщик-метростроевец рассказывал ему, что до сих пор все эти огромные подземные ходы вырубаются отбойными молотками… Быстрым потоком горячего густого киселя вывалила толпа на «Техноложке» и вынесла его с собой — один из тысяч, миллионов сгустков в бурой, безмолвной массе.

Он пересел на другую ветку, и снова его сдавили, задышали в затылок, и если прежде он относился ко всему этому с юмором или просто читал, скрючившись в самой неудобной позе, повиснув на одной руке и едва ли не поджав ноги в тисках толпы, то теперь все раздражало его, не терпелось скорее доехать, а это, как он знал очень хорошо, самое опасное в любой дороге. Пока воспринимаешь дорогу как должное — не сетуешь на случайные задержки, на неудобства, на неприятных попутчиков, плохую еду или непогоду, — она послушна, она старается быть незаметной, тихой и спокойно приводит к конечному пункту. Но стоит обидеть ее досадливым замечанием, нетерпением, начать брюзжать и жаловаться, выглядывать в окно, пытаясь разглядеть впереди километровые столбы и считать их, загибая пальцы, как дорога начинает растягиваться, плутать, тормозить тебя на каждом полустанке в самый неподходящий момент. Она-то подсовывает путнику пирожок, от которого расстраивается желудок, то выдыхает в лицо выхлопные газы, вызывающие изматывающую головную боль, и весь путь превращается в сплошное мучение.

Еле дотерпев до заветных «Озерков», Алексей, весь в поту, сжав зубы, прошел последнее испытание — эскалатор наверх и, сойдя со ступенек, плавно сложившихся и исчезнувших под каменным полом, тут же увидел Игната. Он разглядывал видеокассеты, выставленные на продажу в ларьке, и был совершенно не похож на того громилу, каким выглядел при их первой встрече на «Горьковской». Игнат был одет в просторный дорогой костюм, причесан, чисто выбрит и трезв — это было видно даже издалека. Заметив, что с эскалатора начала появляться очередная порция пассажиров, Игнат обернулся и увидел Алексея.

— Привет, Леха. Ну, пошли ко мне, там поговорим. Только учти, пить не будем. Оттяг закончился, началась жизнь. Договорились?

— Не до питья тут, Игнат.

Сомнений у Звягина больше не было. Это — он. Молодец все-таки Виталий. Шустро информацию добывает. Если бы еще был порядочным человеком — цены бы ему не было. Но эти-то, эти… Господи! Хоть и нет тебя и не было никогда, но если бы ты был, презрением бы сердце твое преисполнилось — эти мышки безмозглые, беспомощные, беззащитные, как младенцы, как цыплята инкубаторские, одинаковые, хоть и кажутся разными, выбалтывают все, не спросили даже у Звягина кто да что. Пришел в театр — где Валинский? — сотрясение мозга у Валинского, побили Валинского, дома Валинский…

Ну, дома так дома. Поедем домой. Сев в такси и доехав до метро «Купчино», Звягин расплатился и пошел пешком искать дом трофейщика по адресу, данному ему Лебедевым. Он сильно хромал — растяжение хоть и пустяковая штука, но крайне болезненная и тягомотная. Ныло раненое плечо, но в жизни Звягина бывало и похуже. Оружия у него с собой не было — не мальчишка же он, чтобы рисковать и попусту таскать по городу пистолет. То, что для этого паренька хватит его рук, пусть даже одна из них ранена, — это совершенно очевидно. На зоне его многому научили. И зэки, и менты. Тем более, что убивать парня не нужно — Звягин должен был отвезти трофейщика на Васильевский, в квартиру, где томился ожиданием решения своей судьбы Михаил Петрович, и устроить им очную ставку. А потом уже разберемся, кому что…

Он был совершенно спокоен. С этим молокососом разобраться не представляло сложностей — то, что произошло в лесу, было чистой случайностью, везением для этого паренька, бешеным везением. Звягин же видел его полные страха глаза — это не боец, так, играет в солдатиков мальчик. Не понимает только, что в его возрасте солдатики уже начинают отвечать за свои поступки. Александр Евгеньевич изначально решил в данном случае действовать по обстановке, руководствуясь исключительно интуицией, которая до сих пор еще ни разу его не подводила.

Вот и нужный дом, Звягин поднялся на пятый этаж и взглядом быстро выхватил нужный номер квартиры. На площадке было пусто — это уже хорошо. Ни о чем не думая, Звягин позвонил. Если откроет юный трофейщик, это будет лучше всего. Если кто-то другой, он найдет что сказать. Но и после второго, и третьего звонка дверь не открывали. Тогда Александр Евгеньевич достал из внутреннего кармана длинную, причудливо изогнутую стальную проволочку и зашуршал ею в извилистой щели простенького французского замка. Надо сказать, что замок этот произвел на Звянига благоприятное впечатление, — он любил эти замки, открывающиеся просто, без суеты и лишнего шума, замки, как бы символизирующие некое джентльменское соглашение между вором и хозяином; «ну что ж, не повезло», — говорил хозяин; «повезло», — говорит вор и с оттенком благодарности покидает квартиру. В случае французского замка хозяин, как считал Звягин, не должен сильно расстраиваться, обнаружив, что его обворовали, — сам же оставил дверь практически открытой. А вот владельцев железных дверей Звягин презирал, считая это прямым издевательством. Хваленые «сейфовые» замки он тоже в большинстве случаев открывал без проблем, но это требовало немного больше времени, усилий и размышлений. «Какого черта, — ругался он про себя. — Что они дурака валяют, результат-то все равно тот же, что и с французским замком, зачем же мучить человека…» Находились еще умники, которые, оставляя надолго квартиру без хозяина, прилаживали в прихожей арбалет, стреляющий на уровне груди при незапланированном открывании двери. Это было совсем нехорошо, правда, Звягин сам с этим не сталкивался, но был готов и к таким мерзким сюрпризам. Ну, еще были собаки. Железный однажды, заливая прихожую и лестничную площадку собственной кровью, на его глазах разорвал пасть немецкой овчарке, хорошо выдрессированной, — она не подавала признаков жизни, пока они открывали эту поганую железную дверь, а бросилась молча, только где-то внутри у нее противно урчало. Они тогда еле ушли, а Железный потом два месяца лечился — присланный Лебедевым молодой доктор, который пользовал теперь и самого Звягина, залечивал Коле опасно прокушенное почти до кости предплечье.

Он вошел в квартиру, тихо прикрыл за собой дверь, включил в прихожей свет и осмотрелся. Небогато живет трофейщик… Звягин прошел в гостиную, миновав стандартную вешалку с длинным узким зеркалом, ступил на ковер, осмотрел стенку «Гранит», типичный для среднего достатка людей набор мягкой мебели, журнальный столик со стоящими на нем пустыми бутылками и рюмками, заглянул во вторую комнату — ага! Это, вероятно, его кабинет. Главенствовал в комнате письменный стол, старинный, по-настоящему хороший, единственный предмет мебели трофейщика, который представлял из себя какую-то ценность, — стол с широкой и длинной столешницей, в отличие от беспорядка гостиной, идеально убранный. В строгом порядке лежали на нем пачка писчей бумаги, карандаши, шариковые ручки, фломастеры, шесть выдвижных ящиков были заперты на ключ. Тут же стоял и телефон с определителем номера. Звягин набрал номер Лебедева. Трубку тотчас сняли — Виталий словно ждал его звонка.

— Алло!

— Виталий, привет, это я. Я в гостях у нашего друга. Запиши на всякий случай номер, с которого я звоню.

— Ты нашел его? — быстро спросил Лебедев.

— Да нашел, нашел, я же говорил тебе, что найду. Вот сижу у него на квартире, жду, когда придет дружок мой.

— Саша, уходи из квартиры, ничего там не трогай, не следи.

— Что так?

— Саша, это не телефонный разговор. В двух словах — твое личное дело стало теперь общественным. И более чем. Так что молодец, что нашел. — Звягин хмыкнул. — Поезжай либо домой, либо ко мне, как хочешь. Я сегодня весь день дома. За нашим другом поедете с Колей. Тут не должно быть осечек, дело крайне важное.

— Ладно, Виталий, я еду к тебе, заинтриговал ты меня. Жди. — Звягин положил трубку.

На другом конце провода Виталий Всеволодович несколько секунд послушал короткие гудки, потом нажал несколько кнопок, занеся в память аппарата телефонный номер, с которого звонил Звягин, и включил автоответчик. Затем встал и заходил по комнате. Он был одет по-домашнему, в добротный спортивный костюм, серый с красными лампасами, мягкие тапочки скрадывали шаги, дубовый паркет не издавал ни малейшего скрипа — все было так хорошо, так хорошо… Уютный дом, Антон, преданный ему до самоотречения, — Лебедев даже не понимал за что. Он раньше много раз задавался этим вопросом, потом бросил. «Буду принимать все, как есть», — решил он. Антон делал его по-настоящему счастливым, и этого было для Лебедева достаточно. Не хотелось думать о приближающейся старости, о грядущем бессилии — он чувствовал себя вполне еще молодым и абсолютно здоровым человеком и наслаждался бы жизнью вполне, если бы не этот мальчишка, который спутал ему карты, внес в душу так нелюбимую Лебедевым суету, смятение, да и с Ильгизом какая-то чушь. Нет покоя, нет, как ни крути!

Словно в подтверждение его мыслей во дворе за окном завыла сирена. Этот звук Лебедев узнал мгновенно — завывала, закручивала водоворотом стон-рев его машина. Сигнализация сработала — отключить ее, не зная всех хитростей, который навешал на его «ауди» Компьютерный, было вряд ли под силу рядовому угонщику. Да и нерядовому тоже, по крайней мере Компьютерный его в этом долго уверял. Лебедев выглянул в окно — машина стояла на месте, и рядом с ней никого не было видно. Взяв с подоконника пульт дистанционного управления сигнализацией, Лебедев понажимал на кнопки, но безрезультатно — вой не смолкал.

— Антоша! — раздраженно закричал Виталий Всеволодович. — Черт! Антон!

— Да, Виталий Всеволодович. — В дверях появился белокурый красавец, как всегда по пояс обнаженный, — он любил ходить дома без одежды и ходил бы вообще голым, но Лебедев мягко запретил ему это, хотя и сам был не прочь любоваться круглыми грудными мышцами и мощными бедрами петербургского Адониса. Но мало ли кто придет — ведь Антон не успеет одеться, он такой копуша…

— Антоша, дорогой, не сочти за труд, возьми ключи и спустись, пожалуйста, посмотри, что там с машиной… Я уже больше не могу — то одно, то другое. Сделай, пожалуйста, будь другом.

— Конечно, я сейчас.

Антон исчез, потом появился уже в легком свитере, взял лежавшие на тумбочке у двери ключи от машины и вышел в прихожую. Он слышал, как Антон открывает два хитрых замка-засова на входной двери, а потом произошло что-то странное — вместо звука захлопывающейся двери он услышал тупой удар, и в прихожей что-то упало. Там началась какая-то возня, и Лебедев, сообразив, в чем дело, бросился к письменному столу, где в верхнем ящике лежал пистолет и рядышком разрешение на ношение оружия, — выдавил он его все-таки из Якова Михайловича в свое время, мотивируя это опасностью своей деятельности, — но не успел.

В комнату вошли двое — один, молодой, лет двадцати двух, совсем мальчишка, но здоровый, черт, видимо, серьезно собой занимается, в спортивном костюме, кроссовках, с бритым затылком; «пробойник», — подумал Лебедев. Он хорошо знал этих ребят, несчастных по-своему. Бандиты рангом повыше в случае проколов сдавали этих юношей органам пачками, на их место тут же приходили новые — даже своеобразная очередь существовала. Не определившиеся еще в жизни, но физически очень хорошо развитые, они шли за призрачными большими деньгами, которые, как им казалось, придут к ним без особого труда. Но это были иллюзии. Трудиться нужно было много, и в конце концов, когда начинало пахнуть жареным, они оказывались крайними.

Второй — постарше, явно уже за тридцать, был гораздо опасней; Лебедев разбирался в таких вещах. С молодым бы и Антон справился — как-никак, а каратэ он знал, не сказать, чтобы в совершенстве, но уж всяко выше среднего. Этот же, с аккуратной прической, в хорошем костюме, скрывающем крепкую сухую фигуру, мог запросто пристрелить — это было ясно по глазам, по неторопливой уверенности каждого жеста. Нет, все-таки больше по глазам. У Звягина такие же глаза…

— Спокойно, спокойно, стоять! — приказал молодой.

— Ну, здравствуй, Виталик. Здравствуй, Вилли, дорогой. — Виталий Всеволодович похолодел. В комнату как-то лениво вошел Джек — Женька, его коллега тридцатилетней давности. Именно Джек находил фирмачей, которые покупали у них иконы, именно он сводил Лебедева и Кашина с нужными людьми, и именно его Лебедев сдал Якову Михайловичу первого. Сначала Лебедев отслеживал его — после выхода из тюрьмы Джек не проявился, связался с ворами, снова сел, а потом вовсе пропал из виду, — и вот появился. Ждать от него можно было чего угодно — Лебедев понимал, что за эти годы Джек мог узнать про него все. Ну, может быть, и не все, но, сопоставив некоторые факты, он мог вычислить, благодаря кому он первый раз сел. Нужно не подавать виду, пусть он делает первый ход.

— Женя?.. Слушай, тебя совершенно не узнать. Столько лет прошло, — сказал Лебедев как можно спокойнее. — Ты теперь что, всегда с охраной ходишь? Проходи, проходи, садись, рассказывай…

— Да, Виталик, я теперь всегда с охраной, — сказал Джек скучным голосом. — Жизнь такая, Виталик, что приходится с охраной ходить. — Он крякнул и повалился в мягкое кресло у окна. — Лучше ты, Виталик, расскажи, как живешь, чем занимаешься. Вспоминаешь ли старых друзей? Парни, сообразите кофейку на кухне. Кофе-то есть у тебя? — посмотрел он на Лебедева.

— Есть, есть. На полочке там, на верхней…

— Ну, так чем живешь?

— Да как тебе сказать… Консультации, деловые советы, кручусь, верчусь…

— Неплохие деньги тебе за деловые советы платят, Виталик. — Джек оглядел комнату.

Лебедев почувствовал легкое презрение и брезгливость к старому приятелю. Господи, каким он был — всегда, по собственному его выражению, «закованный в джинсуру», — это в те-то годы! Тогда «джинсура» эта самая стояла круче, чем сейчас костюмы, пошитые лично Славой Зайцевым… Стильный был парень Джек, ничего не скажешь. Девчонки к нему так и липли, а он их Лебедеву и Кашину передавал — не справлялся один. И это несмотря на его маленький рост и морду кирпичом. Обаяние какое-то в нем было, магнетизм какой-то. А теперь остался только маленький рост. Джек развалился в кресле — в дешевеньком сереньком плаще, из которого выглядывали лацканы кургузого пиджачка, в коротковатых мятых брючках, в ботинках скороходовских, за сотню, наверное, купленных где-нибудь в Военторге… Ну нет, на этот маскарад Лебедева не купишь. Маскируется, сволочь! Нет, не так прост Женечка, как хочет выглядеть.

— Ну, а ты-то как, Женя? Почему так долго не появлялся? Что делал?

— А то ты не знаешь? — Джек внимательно посмотрел Лебедеву в глаза.

— Ну, знал бы, не спрашивал.

— Да в торговле я подвизаюсь. На Апрахе в основном. Работа чистая, законная, налоги платим, население обеспечиваем товарами легкой промышленности.

— Нравится?

— Нравится, нравится. Знакомства всякие завожу. С национальными меньшинствами дружен стал. — Он принял чашку кофе у вошедшего бритоголового. Лебедеву кофе не предложили, а он сам спрашивать не стал.

— Да, о чем это я, — продолжал Джек после небольшой паузы, во время которой он сделал несколько глотков, — о национальных меньшинствах. Интересные ребята попадаются. Вот, например, один такой был — Ильгиз. Не слыхал?

Лебедев давно гордился своим здоровьем и тем, что, в отличие от большинства ровесников, до сих пор не знал вкуса валидола, но сейчас сердце прыгнуло вверх, а опускаться не захотело — затрепыхалось под горлом, задрожало, не зная, что делать дальше и как работать на новом месте. Стало не хватать воздуха, и Виталий Всеволодович постарался незаметно втянуть, вдохнуть побольше, поглубже, но ничего не получалось.

— Да, Ильгиз. Вроде хороший мужик, а на ерунде попался. У нас же рынок вещевой — шмотки, джинсы, то, се, — а он наркотики задумал торговать. Представляешь? Я, когда узнал, просто обалдел. А потом слухи дошли, что большую партию оружия берет на продажу, — ну что ты будешь делать? Уж не знаю, чем бы все кончилось, да он вдруг взял и помер. Представляешь?

Лебедев молчал. Все силы сейчас уходили на то, чтобы вернуть сердце на подобающее ему место. Он почти не слушал Джека, уже поняв все: и кто прикончил Ильгиза, и что сейчас будут от него требовать, и чем это ему грозит. Придется выбирать между Джеком и Яковом Михайловичем. А тут двух мнений быть не может — от Джека надо избавляться. Если, конечно, он первый не избавится от Лебедева.

— Ты чего побледнел, Виталик? Нехорошо?

— Все в порядке.

— Ну вот и славно, что все в порядке. Тогда можно и к делу перейти. В общем, так, дорогой. То, что ты стучал тогда, это, можешь считать, за давностью лет я тебе простил. Может, оно и к лучшему. Я из-за тебя многому научился. Сволочь ты, конечно, и гад, но не убивать же тебя… Мы сделаем проще. Хочешь реабилитироваться — отдашь мне то, что должен Ильгизу. Не отдашь — я даже тебя пальцем не трону. Просто расскажу кое-что нашим старым общим друзьям, тем, кто еще не в курсе про твои художества, — они тебя живого на части разорвут. Ну, а если не получится, я уж тогда помогу. Ведь друзьям надо помогать, а? Виталик?

— Где Антон? — хрипло спросил Лебедев.

— Телохранитель твой? В коридоре лежит. Да живой, живой, не дергайся. Буду я из-за говна мараться… Ну ладно, я пошел. Дружкам своим, что меня выследить пытались на дороге, привет передавай и скажи, чтобы больше не лезли. Один раз я их простил, второго не будет. Я тебя через несколько дней навещу, постарайся уж, Виталик, товар приготовить, очень тебя прошу. Мы люди торговые, для нас дело — в первую очередь. Пошли, парни.

Лебедев наконец вернул сердце на прежнее место, и на него напал какой-то столбняк — он не слышал, как захлопнулась дверь за Джеком и его свитой, сидел неподвижно, глядя в одну точку прямо перед собой без единой мысли в голове. В коридоре что-то звякнуло, и этот звук привел Виталия Всеволодовича в чувство. «Что со мной? — подумал он удивленно. — Что это я распсиховался из-за этого подонка? Мразь, торгаш комиссионный, челночникам своим пусть указывает, что им делать. Раздавлю мерзавца! Он еще мне угрожает. Да кто он такой? С бандитами связался, Ильгиза шлепнул — так для этого много ума не надо. Раздавлю!» Ярость захватывала Лебедева, ему стало ужасно стыдно за то, что он вдруг так перетрусил, но это ничего, это просто нервы. Много лет он представлял себе встречу с Джеком — зря на самом деле. Нагнал сам на себя мраку — вот и не выдержали нервы. Ничего, ничего, Виталий, мы еще покажем всем. Этот гаденыш сам признался, что Ильгиза грохнул, вот я его еще разик полковнику и отдам. И все дела. Апраха! Подумаешь, большое дело! А полковник на эту самую Апраху вместо Джека потом своего человечка сунет. Вот так, ко всеобщему удовольствию…

В прихожей снова что-то звякнуло. «Антон!» — вспомнил Лебедев и бросился в прихожую. Антон лежал на полу лицом вниз, из-под головы его растекалась по паркету небольшая красная лужица. Руки Антона были завернуты за спину и скованы наручниками. Ключа от них, разумеется, не было.

— Антоша! Что это с тобой?

— У-у-у, — промычал поверженный Адонис, возя головой по кровавой луже.

— Сейчас, милый, сейчас, потерпи… — Лебедев осторожно взял его за плечи и перевернул на спину. В центре лба у Антона наливался клюквенным цветом здоровенный кровоподтек. «Дубинкой, наверное, ударили», — оценил травму искушенный в таких делах Лебедев. Нос и губы были разбиты и сильно кровоточили.

— Ничего страшного, Антоша, ничего, сейчас я все сделаю. — Он стал приподнимать своего юного друга, но тот громко застонал.

— Руки, руки, Виталий Всеволодович… Снимите наручники, затянули, гады, больно… — пришепетывая и сглатывая кровь, выдавил из себя Антон.

Лебедев осторожно потрогал наручники. Да, ключ нужен, черт возьми, вот сволочи… У Виталия Всеволодовича не было дома никаких отмычек, да и пользоваться ими он не умел — не опускался никогда до черной работы, являясь всегда лишь мозговым центром любого предприятия.

— Сейчас, сейчас, Антоша. — Он беспомощно ковырял замок наручников, ощупывал его пальцами, понимая, что не справиться ему самому с этой проклятой железкой.

В дверь позвонили. «Звягин!» — вспомнил Виталий Всеволодович и бросился открывать дверь.

— Что случилось, Виталий? — хмурясь и не поздоровавшись, быстро спросил вошедший — это действительно был Звягин, — окинув взглядом прихожую.

— Саша, сейчас все расскажу. Нужно наручники снять с Антона — можешь?

— Плевое дело. Пусти-ка. — Звягин порылся в карманах пиджака, достал какие-то проволочки, присел, поковырялся в наручниках, Антон громко охнул и развел в стороны освободившиеся затекшие мускулистые руки.

— Спасибо вам.

— Не за что. Так что произошло?

— Пойдем в комнату. В общем, так, — начал Виталий Всеволодович, когда они вошли в кабинет, — конкуренты у нас появились. Или даже, скорее, не конкуренты, а просто рэкет.

— Рэкет? У нас? Ты в своем уме? Кто же эти мудаки?

— Да смешно сказать. Торговая мафия с Апраксина.

— Что предъявляют?

— Ничего не предъявляют. — Лебедев кривил душой, но не рассказывать же Саше про всех, кого он сдал КГБ. — Ничего, просто не нравлюсь я им. Чушь какую-то несут.

— Что хотят?

— Вот в этом-то и проблема, Саша. Если бы хотели денег — это понятно. А хотят они то, что мы в лесу ищем. Понял?

— Вот тебе и на! Уже весь город про это знает?

— Я и сам думаю, кто настучал. Ильгиза нет — если только кто-то из его окружения? Это в принципе возможно — они же торчат все, мало ли что наболтать могли. Или кто-то из нас.

— Ну, это ты брось. Может, мальчишка этот?

— Да, мальчишка, мальчишка… Мальчишку нужно брать срочно. Брать и колоть по полной схеме — с Петровичем очную ставку, все связи, кто его туда навел, карты, если есть, а есть наверняка, вообще все, что знает. Так что без лишнего шума, тихо бери Железного, и придется вам в машине подежурить, подождать нашего трофейщика. В него все упирается, с него, мерзавца, все началось.

— Да не психуй ты, Виталий. Разберемся. А с торгашами-то этими что делать будем? Кто этим займется?

— С торгашами? — Лебедев прищурился. — С торгашами уж я сам все улажу. Обидели они меня сильно. И парня моего. — Лебедев кивнул по направлению прихожей. — Так что «страшная месть» с моей стороны гарантирована.

— Ну-ну, — покачал головой Звягин. — Как скажешь. Смотри только, осторожней. Не вляпайся в дерьмо — это все мелкая сошка, но уж очень их много.

— Много-то много, да мелкие мне не нужны. Тот, что приходил, не мелкий. Если с ним разобраться, другие не сунутся. Антон! — крикнул он. — Ты жив?

— Все нормально, Виталий Всеволодович. — Он стоял в дверях, потирая руки. — Кофе хотите?

— Мне — с лимоном, — сказал Звягин.