17
— Валера, а ты в боковых помещениях все запер?
— Запер.
— В прошлый раз тоже говорил «за-апер». А настоятель потом ругался. Пришел в понедельник, а двери нараспашку, в кельях сквозняк.
— Честно. Запер. Двери запер на ключ, а ключ повесил на щиток.
— А окна на той стороне проверил?
— Не успел.
— Иди проверь. Если окно откроется, знаешь, какая лужа натечет за выходные?
Невидимый из моего укрытия Валера, судя по звукам, пошлепал проверять окна.
Я попробовал разглядеть, сколько времени. Единственный фонарь болтался по другую сторону от дацана. Я не мог разглядеть не только циферблат, но даже руку, на которую были надеты часы.
Вечерняя служба в монастыре закончилась. Прихожане разошлись. Монахи во главе с настоятелем уехали до самого понедельника. Только двое сторожей никак не могли окончательно убедиться, что окна задраены, двери в кельи закрыты и вверенный объект пребывает в безопасности.
Я стоял, вжавшись в стену монастырской пристройки. Из-за противоположного угла дацана послышались шаги исполнительного Валеры.
— Ну как? Все заперто?
— Все.
— Хорошенько проверил?
— Хорошенько.
— А собаку спустил?
— Ну какая собака? Ты на погоду посмотри. Ее из будки и мясом не выманишь.
Секунду поколебавшись, собеседник согласился:
— Ладно, запирай двери, пошли.
Позвякав в темноте ключами, сторожа спустились с крыльца, вышли за калитку и, прощаясь, пожали друг другу руки.
— До понедельника.
Теперь только дождь лупил по жестяной крыше пристройки да скрипел, покачиваясь на ветру, фонарь. Я остался один. Нащупав в кармане сигареты, вытащил одну, щелкнул зажигалкой, укрыв ее от сплошной стеной идущего дождя.
Через пару затяжек сигарета промокла и сломалась у самого фильтра. Вот и покурил.
Ничто не мешало мне делать то, зачем я сюда пришел. Можно было приступать.
Попасть внутрь через массивные центральные двери, запертые на громадный амбарный замок, можно было только с помощью стенобитной машины. Так что остается окно.
Окна в дацане были прорезаны на трехметровой высоте. Побродив вокруг здания, я отыскал окошко, под которым росло подходящее деревце, и швырнул в стекло заранее припасенный булыжник.
Последний раз я бил окна лет пятнадцать назад. Но попасть удалось с первого раза. Талант, наверное.
Я прислушался. Вроде бы тихо. Что там насчет собаки говорили сторожа? Встретить сейчас сторожевую собаку было бы как раз кстати. Скажем, голодную, спущенную с цепи кавказскую овчарку.
Я вскарабкался по дереву и, повиснув на одной руке, принялся вынимать из оконной рамы осколки. Крупные кидал вниз на траву, а мелкие проталкивал внутрь. Когда рука онемела от напряжения, я плюнул на оставшиеся мелкие осколки и полез в окно. Перекинул ноги, стараясь не пораниться, прополз животом, спрыгнул.
Лететь было довольно высоко. Курткой я зацепился за торчащий из рамы осколок стекла, а ладонью угодил прямо в кучу стекол под окном. Кровь тут же закапала на пол. В темноте она казалась черной.
Я приложил к порезу носовой платок и огляделся по сторонам. Молитвенный зал. Очень хорошо. Нужная мне дверь находилась здесь же, слева за статуей Будды. Я уселся на постамент статуи и полез за сигаретами.
Ковер на полу был ворсистый, гасящий звуки. Свет сквозь окна почти не проникал. Сидел бы тут и сидел. В темноте матово отсвечивал золоченый Будда.
Не мог ты, парень, выдумать религию поприличнее, а? Чтобы, например, без человеческих жертвоприношений? Одни неприятности, блин, от твоего изобретения. Я затушил сигарету, поднялся и вышел на лестницу, ведущую на крышу дацана.
На лестнице пришлось подсвечивать себе зажигалкой. Более или менее светло было только к четвертому, последнему этажу. Сквозь дыры в застекленной крыше падал дождь и был виден одинокий уличный фонарь, торчащий перед монастырем.
Я задрал голову. Мерзкая парочка была на месте. Жирный бог-мститель Махакала. Похотливая богиня-шлюха Шакти.
Фонарь на улице слегка покачивался на ветру, тени скользили из стороны в сторону, и оттого казалось, будто божественные супруги строят мне рожи.
Архитектор, строивший монастырь, умудрился разместить статуи практически на самом коньке крыши. Если бы не строительные леса, взобраться туда мог бы только альпинист. А по лесам вроде долезу… Я прикидывал: здесь поднимусь по лесам, там перейду по карнизу… Только в самом конце мне, скорее всего, придется повиснуть на руках…
Голова немного болела. Прежде чем лезть, я выкурил еще одну сигарету. Трубы строительных лесов были мокрыми и холодными.
Сперва я следил, чтобы не перепачкать голубые джинсы ржавчиной. Потом плюнул. Правая рука, левая нога. Левая рука, правая рука. Вниз я старался не смотреть. Далеко ли до тебя, потаскушка Шакти? Сгорая от страсти, ползу, дабы припасть к твоим тибетским чреслам.
На самом верху было холодно, и сквозь дыры в крыше тянуло ветром. Чтобы дотянуться до статуи, мне нужно отцепиться от лесов, встать во весь рост и подпрыгнуть. Ненамного — сантиметров на пятьдесят.
И если с первого раза я не смогу ухватиться, то успею вдоволь наораться, пока, сшибая леса, буду лететь вниз.
Отцепить пальцы от ржавой трубы было сложнее, чем распахнуть рот, поднести к нему бокал пива и, не попробовав, поставить бокал обратно на стол.
Я отцепился, стараясь не смотреть вниз, потихоньку распрямил ноги и поднялся с корточек. Над головой, раскинув длинные стройные ноги и уперев пальцы в соски громадного бюста, возвышалась Шакти.
Полуприкрытыми похотливыми глазами она смотрела прямо на меня и растягивала губы. Зря, дура, улыбаешься. На меня такие фокусы не действуют. Вернее, действуют, но не очень сильно.
Подпрыгнуть, оторвать ноги от твердой поверхности, ухватиться за навес, на котором стояла статуя, и подтянуться на руках. Все просто.
Я поглубже вдохнул, присел и — прыгнул. Еще до того, как успел хорошенько испугаться собственной решительности. Обеими руками, сдирая ногти, я ухватился за правую ногу статуи, подтянулся, вжался в нее щекой и замер.
Потом, громко дыша, я начал подтягивать правую ногу. Стоило мне упереться ногой в навес, перенести на нее центр тяжести и начать подтягиваться, как сгнивший цемент развалился у меня под ногой. Часть навеса отделилась от стены и ухнула вниз огромным центнеровым кусом.
Вжавшись в холодную ногу статуи и чувствуя, как седею, я слушал… а звука не было. Целую вечность, миллионы и миллионы лет не было НИКАКОГО звука! Только потом где-то далеко внизу тяжко ухнул об пол обрушившийся кусок.
Рук я уже не чувствовал. Сипящим шепотом я матерился на всех выученных в жизни языках. Вряд ли эти стены слышали подобные словечки. Со второй попытки я все-таки закинул ногу на помост, извиваясь, как французская лягушка, вполз на навес всем телом и откатился к дальней от края стене.
Ни единой мысли. Абсолютно никаких чувств. Только вдох и выдох, вдох и выдох. Живой. Не упал. Хорошо!
Я сидел у стены, медленно курил сигареты и никуда не спешил. В целом мире не было ничего такого, ради чего стоило бы спешить.
Я кидал окурки вниз и с удовольствием ждал, пока они щелкнут, долетев до самого низа. Куртка была разодрана в клочья, перепачкана ржавчиной, цементом и древней пылью.
Когда консул Дэн привел меня в дацан, то оттуда, снизу, статуя показалась мне знакомой. Я никогда не интересовался буддийским искусством. Я точно знал, что впервые в жизни вижу изображение тибетской богини. И тем не менее…
Статуя раскидывала ноги, изгибала ноги в форме вопросительных знаков. Предлагала подумать. Вспомнить.
Мне потребовалось услышать от умирающего бандита слово-пароль «бриллианты», чтобы сообразить: профессор Толкунов… мантра расстрелянного востоковеда… «ввожу свой сияющий бриллиант в твое, богиня, влагалище…»
Можете называть меня извращенцем. Я и есть извращенец. Я влез ночью в монастырь, карабкался по лесам на двадцатиметровую высоту, чуть не сорвался вниз и разорвал модную куртку с единственной целью: сунуть ладонь между ног богине Шакти.
Вот я буду идиот, если там окажется лишь то, что может оказаться между ног у богинь.
Я подтянул ноги, сел на корточки, стараясь не подползать близко к краю, подобрался под выпяченный таз богини. Пригляделся. Богиня была изображена во всех анатомических подробностях…
Тьфу! Это просто кусок камня. На женщину это похоже только формой. Я протянул руку, и ладонь вошла в прорезь, ровно между ног богини. Есть!
Я отполз обратно к стене и взглянул на добычу. Из влагалища богини удалось извлечь две коробочки. Небольшие, обтянутые голубым бархатом, совершенно одинаковые. Почему две? Я поковырял ногтем защелку одной из коробок. Поддалась она хотя и не сразу, но довольно легко.
Внутри коробочки лежал клочок бумаги. Старый, пожелтевший от времени, второпях вырванный из тетради.
Я нащупал в кармане зажигалку, щелкнул, прикрывая пламя ладонью.
«Аллочка!..»
Почерк был сбивчивый. Огонек зажигалки скакал на ветру. Текст записки я разбирал с трудом.
«Аллочка! За мной, похоже, пришли. Если ты сейчас читаешь эту записку, значит, ты получила мое письмо с мантрой и обо всем догадалась. Умница! Прошу тебя — увези Шань-бао из этой проклятой богами страны. Владимир Борисович обещал мне, что поможет вам с Сережкой перебраться в Румынию. Позвони ему, телефон А-14-20. Если мне не удастся выйти, то знай — я всегда любил только тебя. Да хранит тебя Бог. Твой Витя».
Я убрал зажигалку в карман. Ветер гудел в разбитых окнах.
Ровно семьдесят лет назад востоковед Виктор Кострюков заканчивал рабочий день. Убирал экспонаты в коробки, или чем он там еще занимался?
Они зашли в кабинет вон через ту дверь внизу. Двое или даже трое. Вежливых, гладко выбритых, похожих на майора Борисова. Кострюков все понял, попросил у них десять минут на сборы и принялся лихорадочно соображать, куда бы ему засунуть алмаз?
Кто такая Аллочка — я уже, наверное, никогда не узнаю. Жена? Сестра? Симпатичная аспирантка? Он был неплохим парнем, этот Кострюков. Понимал, что все — кранты, но думал об этой своей Аллочке.
И засунул свой сияющий бриллиант между ног сладострастной тибетской кобылке… А десятилетия спустя вынул его оттуда я.
Я выкинул вниз до фильтра докуренную сигарету и посмотрел на вторую коробочку. В жизни не держал в руках ничего драгоценнее обручального кольца. Я ногтем подцепил край коробочки и приоткрыл.
…Захлопнув футляр, я зажмурился. Это было как удар по глазам. Молния — и на мгновение мир превращается в негатив. Камень даже внешне напоминал череп: изгибы поверхности складывались в очертания мертвой человеческой головы.
И он совсем не сиял, этот камень. Он был словно черная дыра, выпивающая свет из окружающего мира. Он действительно потряс меня.
Я спустился вниз автоматически. В глазах рябило, и я не обратил внимания на то, что, когда я входил, молитвенный зал был темен, а теперь в нем горел свет.
Разумеется, я не думал, что просто приду, заберу камень и поеду домой отсыпаться. Но когда неприятности все-таки начались, я еще не был к ним готов.
— Стогов, Стогов… тебя предупреждали, а ты — тупой.
Приобняв блондинку Жасмин, посреди молитвенного зала стоял плечистый и бритоголовый бандит Дима.
