На следующий день, ближе к вечеру, она, свободная и, несмотря ни на что, счастливая, с высоко поднятой головой гордо шагала по проспекту. На ней были все те же потрепанные Светкины джинсы, та же немыслимая зеленая курточка, стоптанные кроссовки… Но она была свободна.

Она шла в свое новое жилище, из которого вышла несколько дней назад, намереваясь вернуться часа через два, но поневоле задержавшись почти на целую неделю. Фантазия рисовала ей радужные картины новой, безоблачной жизни, не зависимой ни от кого, наполненной солнечным светом и ощущением своих неограниченных возможностей.

Сквозь стекла своих очков она со снисходительным видом смотрела на суетящуюся толпу. Презрительной улыбкой встречала бросаемые исподтишка в ее сторону оценивающие, ощупывающие взгляды. Они теперь совершенно не смущали ее. Не раздражали, как прежде, но, наоборот, даже смешили и тешили самолюбие.

Ей было легко, весело и хотелось хулиганить.

Она была свободна.

Домой они добрались только под утро.

Насытившись любовью в салоне автомобиля, вышли на шоссе и долго брели до станции, дрожа от пронизывающего насквозь холода осеннего утра. Затем, крепко прижавшись друг к другу, ехали в электричке. И, оказавшись наконец в городе, с трудом поймали какую-то допотопную колымагу, хозяин которой с большой неохотой согласился довезти их до Мечниковского проспекта. До дома дошли пешком, крепко обнявшись и согревая друг друга своим дыханием.

Зато в квартире было тепло. И несмотря на все ее попытки наконец-то избавиться от назойливого гостеприимства этих ненавистных стен; несмотря на то что все вокруг словно ополчилось против нее и неизбежно снова бросало ее в эту добровольно избранную тюрьму; несмотря на то что один только вид этой злополучной квартиры давно уже вызывал у нее приступы аллергии и тошноты… сейчас Лариса была рада и этому пристанищу.

Переодевшись во все теплое, что только можно было найти в квартире, они с Арвидом выпили взятую по пути бутылку водки, наскоро перекусили и, закутавшись в ватное одеяло, прижались друг к другу и, уже не помышляя ни о каких эротических развлечениях, быстро уснули.

Ей не снилось ничего.

И, проснувшись где-то около двух часов дня, она долго лежала и не могла понять, что с ней, где она, вечер сейчас или утро и есть ли кто-нибудь поблизости… Все вчерашнее наслоилось одно на другое, смешалось с какой-то невообразимой фантасмагорией и казалось не более чем хаотичными впечатлениями от просмотренного на сон грядущий нелепого американского ужастика…

Рассеянным взглядом она медленно скользила по стенам и окружающим ее предметам. И приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы понять то, что она видела их и прежде, и притом неоднократно. То, что она когда-то уже была в этой комнате, видела все, что окружало ее сейчас.

И поэтому на одно мгновение ей даже показалось, что она у себя дома, окруженная давно, с раннего детства знакомыми вещами. Ей показалось, что не было ничего из того, что с безжалостной неотвратимостью накатилось на нее в последнее время.

Затуманенное сознание с трудом воспринимало самое элементарное и упрямо отказывалось возвращаться в неприглядную действительность.

Но дрожащие, постепенно угасающие в свете наступившего дня видения, прихотливо переплетающиеся друг с другом, насмешливо ускользали от ее пристального внимания, от бесплодных попыток зафиксировать их в памяти и сквозь рассеивающийся туман уплывали вдаль, уступая место все более и более отчетливо проступающим картинам реального мира…

Она открыла глаза и, отогнав от себя остатки сна, увидела, что снова находится в квартире Арвида, услышала его тяжелые шаги за стеной, хлопанье дверцы кухонного стола, стеклянный звон пустой посуды.

Она встала и медленно пошла к нему.

Все дальнейшее оказалось как бы продолжением какого-то фантастического и бессмысленного в своей абсурдности сновидения…

Она и думать забыла об этой бутылке.

Когда, блуждающе улыбаясь спросонья, Лариса появилась в дверях, Арвид стоял за кухонным столом и, приглашающе глядя на нее, держал в руках наполовину наполненный стакан. На столе стояла пустая бутылка «Амаретто» и наполненная рюмка.

Сначала Лариса ничего не поняла. Потом дернулась было, но что-то вдруг удержало ее.

— Carpe diem… — пронесся над ее головой чей-то вкрадчивый шепот.

Между тем Арвид поднял стакан и с каким-то радостным удивлением начал:

— Хотел уже в киоск бежать. А у нас, оказывается, тут одна осталась недопитая… — Он показал рукой в угол, где сгрудились разнокалиберные пустые бутылки. — Как раз кстати. Давай выпьем за наши будущие успехи… За твое здоровье! Прозит!..

Он открыл рот и быстро поднес стакан к своим губам…

Опершись плечом о косяк двери и все так же улыбаясь, Лариса с напряженным вниманием смотрела на него. С любопытством следила за тем, как рука со стаканом все ближе и ближе стремится к ожидающим прикосновения улыбающимся губам. Как губы потянулись навстречу и коснулись края стакана. Она смотрела. И ленивые мысли ее неохотно взвешивали все «за» и «против» неумолимо приближающейся развязки…

И вдруг ее словно ударило молнией.

— Нет! Нет!..

В унисон с ее пронзительным воплем зазвенело оконное стекло.

Она рванулась вперед. Задела стул. Чуть не упала. Руки, казалось, стремились вырваться из плеч, чтобы выбить из его рук этот ужасный стакан…

Он все понял. В глазах сверкнула догадка.

Но давно отработанное, привычное движение мышц до конца совершило роковой цикл…

Так, совершенно неожиданно для себя, она стала виновницей еще одной смерти…

Но постепенно, раз за разом все это уже начинало казаться какой-то заурядной обыденностью. Чувства притуплялись. Совесть молчала, покорно уступая место резонным доводам о совершенно естественной необходимости борьбы. За самосохранение и элементарное выживание…

Наконец теперь она окончательно проснулась. И с внезапно нахлынувшим облегчением огляделась вокруг. И улыбнулась.

Больше уже ничто не держало ее в этой квартире. Этот неожиданный всплеск был ложным порывом испугавшегося долгожданной свободы узника. Последний из ее тюремщиков лежал на полу, судорожно сжав горло побелевшими пальцами, и остекленевшими глазами бессмысленно смотрел в потолок. Этот случайно обретенный, странный не то друг, не то враг. Готовый заботиться о тебе, защитить при случае. И в то же время безо всякого колебания отбросивший бы тебя, как использованную, ненужную вещь. Он был мертв.

Лариса собрала свою немногочисленную поклажу и, не запирая двери, вышла из квартиры.

Настроение было приподнятое. И она гордо шагала по проспекту, не обращая ни на кого никакого внимания. Она не замечала ни пасмурной, промозглой погоды, ни холодного, сырого ветра. Все было прекрасно. И радость от долгожданной свободы озаряла все окружающее радужным, исходящим из самого ее сердца светом, с лихвой компенсируя отсутствие солнца над головой.

Она была свободна. Сильна.

Ей хотелось хулиганить…

Внезапно к тротуару подрулил сияющий перламутром автомобиль. И резко затормозил рядом с Ларисой. Дверца распахнулась.

— Эй, рыжая! Покатаемся? — высунулась из салона и весело крикнула ушастая голова какого-то подвыпившего сопляка.

Лариса покосилась на него. И как ни в чем не бывало продолжала свой путь.

— Давай, давай! Чего ломаешься?.. Посмотришь, как люди живут, — потянулся к ней салажонок, выползая из машины.

Лариса не отреагировала.

Он встал на пути. Раскинул руки. Пустил клуб дыма ей в лицо. Лариса приостановилась. Смерила его взглядом.

Какой-то тощий, щуплый. В длинном черном пальто, с тонкой шеей, на которой каким-то чудом держалась ушастая голова.

«И этот туда же…» — усмехнулась про себя Лариса.

— Будьте так любезны, оставьте меня в покое, — вежливо, но с нескрываемым оттенком презрения в голосе произнесла она.

— Пошли!.. — Он потянул ее за рукав. Обернулся к кому-то в машине, весело подмигнул. Изнутри одобрительно похохатывали.

— Чего из себя девочку строишь?..

Лариса была совершенно спокойна. Она приветливо улыбнулась. И в упор глянула в глаза этому уже начинавшему ее утомлять молокососу.

— Чего скалишься!.. — начал было он. Но не договорил. Осекся.

Взгляд Ларисы фосфоресцировал, ничего не выражая. Словно кто-то из ледяной бездны холодно и жестоко смотрел на него через эти глаза.

Парня передернуло. Он быстро убрал руку. Повернулся к машине. И под дружный хохот сидящих внутри сплюнул. С деланным пренебрежением отошел вразвалочку и неуклюже полез обратно в салон.

— Да пошла она!.. Шлюха очкастая!.. Соска!.. — бросил он кому-то внутри, захлопывая дверцу.

Автомобиль дал газ, вырулил на полосу и помчался дальше.

Лариса неподвижно стояла на тротуаре и провожала его недобрым взглядом.

Ей испортили настроение. Ее посмели оскорбить!.. Ее все-таки вывели из себя, как она ни хотела сдержаться… Ее разъярили!.. И кто?.. Какой-то сопливый, лопоухий щенок, возомнивший о себе черт-те знает что…

Лариса стояла. И шипела, словно мечущаяся капля на раскаленной плите. Глаза сузились и злобно искрились…

— Сейчас я покажу вам!.. И шлюху… и соску… — бормотала она. — Развлечься захотели?.. Сейчас получите.

Она погасила взгляд. Как-то рассеянно и безразлично посмотрела вслед уходящему автомобилю. Увидела себя на месте водителя и мысленно перетекла в его тело. Взглянула его глазами на перспективу дороги и торчащий впереди высокий фонарный столб. Опять же мысленно быстро прочертила воображаемую линию между столбом и машиной. И приказала этой линии не прерываться. Затем строго зафиксировала взгляд водителя, нацелив его на этот столб… И расфокусировала свой.

Автомобиль вдруг как-то резко вильнул. Заскользил на мокром асфальте, не успев вовремя затормозить. Краем бампера протаранил несколько заградительных тумб и ткнулся носом в чугунное основание столба… Удар!

С грохотом выстрелило сверкающим фонтаном ветровое стекло. Столб дернулся. И, как-то переломившись, верхней частью рухнул на капот автомобиля, сминая и топорща самодовольно сияющий перламутр обшивки и разбрызгивая по асфальту осколки плафонов…

Дверцы распахнулись и ошарашенная компания вывалилась наружу. Отчаянно матерясь, она принялась смешно прыгать вокруг своей иномарки. К ним тут же подрулил гаишный «вольво»…

«Развлекайтесь, господа…» — удовлетворенно улыбнулась Лариса.

Она торжествовала.

Вернулось хорошее настроение. Мир снова заиграл веселыми красками, и сознание собственного превосходства вновь окрыляло ее.

Легкой, игривой походкой она прошла мимо искореженного автомобиля, придавленного фонарным столбом. Бросила насмешливый взгляд на незадачливых суперменов, что-то невразумительно объясняющих гаишникам, и, миновав перекресток, пошла дальше.

Упоенная свободой, сознанием собственной силы и рисуя в мечтах картины безоблачной и радостной жизни, она снова целиком погрузилась в свои сладостные грезы…

И совершенно не обратила внимания на то, что следом за ней, на медленной скорости, бесшумно, буквально ползя вдоль тротуара, уже давно осторожно крадется вишневая «ауди»…

Послышался тихий смех.

Лариса вздрогнула.

— Ну, а со мною вы, надеюсь, не откажетесь прокатиться, Лариса Михайловна?.. — произнес за спиной ласковый женский голос.

Лариса остановилась как вкопанная. Она сразу заметила и пасмурное небо над головой, и пронизывающий насквозь осенний ветер, и сумерки, неотвратимо сползающие на город с крыш грязно-серых домов.

Плечи опустились. Взгляд потускнел.

В одно мгновение она из гордой и высокомерной Ларисы Липской превратилась в застигнутую врасплох напроказившую школьницу…

Она обернулась. И, обреченно глядя перед собой, словно в каком-то гипнотическом полусне, подошла к машине. Дверца услужливо распахнулась. Лариса обессиленно опустилась в кресло рядом с водительским сиденьем.

— Добрый день, милая, — прозвучал красивый женский голос. — Как самочувствие? Нагулялась?

— Здравствуйте, фрау… — прошептала Лариса, еле шевеля губами. — Благодарю… Хорошо…

— Ну и вид у тебя…

Лариса откинулась на сиденье. Покорно пристегнула ремень.

— Ну что ж, тогда поехали… — усмехнулась Хильда.

Машина плавно тронулась с места.

Хильда критически оглядела Ларису. Ее новую стрижку, цвет волос.

— Ничего… Так тебе даже идет. На валькирию похожа…

Помолчала немного, закурила сигарету.

— Будешь? — спросила она.

Лариса молча кивнула. Тоже закурила.

Автомобиль двигался не спеша, вежливо пропуская пешеходов, притормаживая на перекрестках, не стараясь успеть проскочить на желтый сигнал.

— Ну и чего ты этим добилась? — спросила наконец Хильда. — Взбаламутила всех. Все вверх дном перевернула… А в итоге — снова со мной… И никуда ты больше не денешься.

Она выпустила клуб дыма через приоткрытое окно. Покосилась на Ларису. Фыркнула.

— А ты вообще-то молодец! — вдруг засмеялась она. — Ловко эту девку использовала! Так никто ничего и не понял. Кроме меня, правда. Я, когда вошла к тебе за кассетой и увидела твою гостью, валяющуюся в твоих тряпках, сразу поняла, что это не ты… Уж меня-то тебе не провести. Я хорошо тебя изучила. А на похоронах — и вообще развлекалась, глядя, как тебя на тот свет провожали. И в первую очередь муженек твой…

Лариса невольно улыбнулась:

— Я видела…

— Через зеркало?

— Да.

Лариса с усмешкой вспомнила, как в день своего поминовения, сидя перед зеркалом в квартире Арвида, она вдруг увидела, как из мерцающей глубины выплыла на какое-то мгновение и тут же растаяла банальная картина разнузданного застолья и масляно сияющие пьяные глаза Игоря, облапившего тумбоподобную Таню…

Хильда поймала ее усмешку.

— Но ведь если ты умеешь пользоваться зеркалом, то неужели не сообразила, что я это умею не менее тебя? Зачем же в прятки со мной играть?.. Я же за каждым шагом твоим наблюдаю… Особенно в последнее время. Когда ты с этими непутевыми бандитами связалась…

— Испугалась…

— Чего ты испугалась?.. Меня?.. — Хильда как-то странно вздохнула. — Как раз меня-то тебе бояться менее всего надо… Это небось Роман, дурак, тебя запугал, наговорил черт-те знает что… Я и за кассетой помчалась только потому, чтобы ты глупостей натворить не успела. Звонила утром несколько раз… Не хотела, чтобы ее кто-нибудь посторонний увидел. Поэтому когда у тебя ее не нашла, сразу к этой рыжей дряни заспешила. К Илоне. Поняла, что твой непутевый муженек по дурости с собой ее прихватил. И была уверена, что они вместе с ней просмотрели все, что Люда там наснимала… Так что в смерти своей подруги детства ты больше всех виновата… Ты! Ты! Не мотай головой. По твоей милости все это произошло… Хотя, по правде сказать, я эту тварь всегда терпеть не могла. Никогда не забывала, кто она такая и чья она внучка. И когда она застала меня за поиском этой кассеты, то я, не задумываясь, размозжила ей голову. За тебя же и беспокоилась. Не хотела лишних свидетелей твоих развлечений оставлять… Здоровая оказалась, стерва. Живучая. Пришлось повозиться… А когда кровь с себя смыла и уходить собралась, так еще и из пистолета добавила. Из собственного пистолета ее деда. Чтобы этот Лешак с того света полюбовался, как Хильда фон Зигельберг этим сувениром распорядится… Впрочем, очевидно, именно таким образом и должна была свершиться моя месть. И чтобы все так четко совпало… А пистолет для того оставила, чтобы версию подкинуть для следствия, будто бы ты ее из ревности убила, а затем сама отравилась с горя… Ничего, вроде бы клюнули… Правда, одного не предполагала. Того, что эти воришки малолетние его утащат… Все-таки надо было бы входную дверь запереть… Ну да ладно. Зато теперь этот парабеллум снова у меня… Дай его сюда!

Лариса молча протянула пистолет. Хильда небрежно бросила его в свою сумочку.

— Хватит. Наигралась…

Лариса всхлипнула:

— Жалко Лошку… Она добрая была… Мы с ней помирились…

— Замолчи! — прикрикнула Хильда. — И чтоб я больше про жалость от тебя ни слова не слышала! Добрая, а мужика увела… Нечего их жалеть, — усмехнулась она своим мыслям. — Они сами себя хорошо жалеть умеют… И хорошо, что вас с ней в этот день вдвоем видели…

Помолчала и добавила с усмешкой:

— Что же ты, такая жалостливая, ни в чем не повинную девку отравила?..

Лариса прикусила губу. Затем, словно оправдываясь, тихо произнесла:

— Но ведь она сама отравить меня хотела…

— Не придумывай! Не ври. Ни мне, ни себе… Не отравить, а усыпить она тебя хотела на время. И, пользуясь сходством и твоей одеждой, вынести из квартиры столько, сколько в руки влезет. Чтобы на улице не заподозрили… Впрочем, действительно правильно сделала. Никчемная была девка. Такую не жаль. Хотя мне именно такая могла бы пригодиться… Ну и черт с ней! Зато ты лишний раз свой характер укрепила… Моя школа. Тем более что все это меня вполне устраивает. Теперь ты вроде как бы и не существуешь. И никто тебя искать не станет… Теперь ты моя. Целиком и полностью. Моя! — повторила Хильда. — Ты мое черное зеркало… Хотя и значительно порыжевшее, — добавила она и расхохоталась.

Некоторое время ехали молча. Лариса курила и обреченно смотрела перед собой.

Внезапно Хильда с подозрением покосилась на нее:

— Ты, кстати, с ней не спала? Ну, с этой…

Лариса помотала головой. Потом усмехнулась:

— Что ж ты спрашиваешь? Ты ж сама все видишь, все знаешь… За каждым шагом следишь…

— За всем не уследишь. Других дел достаточно… Ладно. Хорошо. Хотя и без того на тебе всякой гадости налипло сверх всякой меры… Добегалась… Проверю тебя. А до того к себе не подпущу.

— Я больше не хочу этого… И вообще ничего больше не хочу.

— Ничего, захочешь… От меня никому не уйти.

— А Марина?

— Что Марина?! — внезапно разозлилась Хильда. — Меня там не было в тот момент. А Роман, дурак, ей помог… Пожалел, видите ли, бедную евреечку!.. Я уже давно за ним замечать стала что-то недоброе. Совесть, видите ли, у него проснулась! По церквам зачастил, книжки разные почитывать начал… Прежде и буквы-то еле разбирал… Я его из дерьма вытащила, а то гнил бы на своей Колыме… Ничего, — злобно прошептала Хильда. — Он сполна получил за это свое предательство…

Лариса передернулась.

— И за кассету, — покосилась на нее Хильда. — И за язычок… А ты не скули! — цыкнула она на Ларису. — Будешь вести себя хорошо — наследницей сделаю. Власть передам. А заодно и коллекцию твою тебе верну.

— Как коллекцию? — удивилась Лариса. — Так это ты?

— Да, я. Вовремя из твоей квартиры вывезла и в надежном месте спрятала, пока твой дурень ее не пропил. Или пока ты сама на нее свою банду не навела… Вовремя успела.

— А где он, кстати?..

— Муженек-то? Тоже прячется.

— От тебя?

— Нет, — засмеялась Хильда. — От милиции. Ты ему такую кашу заварила, что он не знает, как ее расхлебать, чтобы живот не вспучило… — Она помолчала. — Он мне тоже пригодится. Вместо Романа будет. Постепенно подготавливаю его к этой роли. Хотя он об этом вряд ли подозревает. Только иногда за голову хватается…

Лариса во все глаза смотрела на свою наставницу.

— Откуда у тебя пистолет моего отца? — спросила она.

— Сам подарил.

— Неправда. Это ты его убила. И мать мою — тоже ты…

— Не говори ерунды. Зачем? Ради пистолета, что ли?

— Они догадались, кто ты на самом деле.

— Да если бы и догадались, им-то что?.. Я свой срок отсидела. На всю катушку. И на поселении пожила, не приведи никому…

— За то, что эсэсовка?

— Да, за это… За то, что в плен попалась… как дура.

Наступило молчание, нарушаемое лишь гулом переполненных улиц и урчанием обгоняющих автомобилей. Пару раз с ревом пронеслись рокеры.

— Я его просто стащила.

— Что? — переспросила Лариса, впавшая в какое-то отупляющее забытье.

— Пистолет стащила. Увидела дарственную надпись и не стерпела.

— Ты разве знала Илониного деда?

— Еще бы!.. — усмехнулась Хильда. — Мне ли его не знать!.. Его энкавэдэшники наш отряд под Шяуляем брали после войны. Мужиков — сразу в расход, а меня как красивую девку — на сеновал… Это и спасло.

— Ты мне этого не рассказывала.

— Не было повода… Ну а теперь можно.

Хильда свернула на пустынную улочку и на медленной скорости повела свою машину. Закурила. Протянула пачку Ларисе. Начала рассказ:

— Когда в конце войны наши из Литвы уходили, меня контузило. В спешке посчитали мертвой и бросили. Литовцы, спасибо, подобрали, выходили. Так с ними я и осталась. А когда Советы пришли, в лес подалась… Слыхала о лесных братьях? Так вот, я с ними была… Что там мой подвал! Детский лепет. Я, милая, и там, и у нас в гестапо… а затем и в ваших лагерях такого насмотрелась — в кошмарном сне не приснится…

Лариса со страхом и одновременно с каким-то восторженным интересом слушала свою наставницу.

— Борзенков. Иван Николаевич… — продолжала Хильда. — Я давно его знаю. Его Лешаком прозвали, потому что он в лесу, как в собственном доме, ориентировался. Поэтому и послали лесных братьев ловить…

Хильда затянулась. Глубоко и мечтательно.

— А нас он долго поймать не мог. Литовцы тоже не лыком шиты. Лес для них что горы для чеченцев. Своя земля… Но достал все-таки. Когда братьев взяли — никого в живых не оставили. Всех расстреляли. А меня он как трофей — под себя… А ведь ты не поверишь, я тогда девчонкой еще была… Да, да, не улыбайся! Здоровой, честной немецкой девчонкой. Гельдерлина читала, над «Вертером» слезы проливала, цветы любила. Своего Зигфрида дожидалась… Да, эсэсовка! Но не шлюха! Это уж потом, в лагерях, сделали из меня черт знает что… Хотя Лешак, наверное, и не понял сдуру, что ему девчонка попалась. Использовал во всех видах… А потом за собой таскал повсюду… Этим и спас. Хотя потом и сдал куда следует. Но пока тюрьма, допросы, пересылки всякие… Короче, выяснилось, что я беременна. Да еще и от русского. Поэтому и не расстреляли… Потом, уже в начале шестидесятых, в Ленинград приехала. С сыном. Хотела его с папочкой познакомить. Не успела. Умер Лешак. Зато семью его нашла. Все думала, как бы отомстить. Вот и дождалась. Пусть теперь его внученька на том свете ему привет от Хильды фон Зигельберг передает… В школу устроилась, где она училась. Ненавидела ее страшно. А тут тебя встретила. Потому что вы все время вместе были. А там и с твоими родителями подружилась… Ради тебя, дуры, все забыть решила. Оставить в покое его отпрысков… А ты все испортила…

— За что же мстить ему? — спросила Лариса. — Он же воевал. А ты кто была для него?.. Мы немцев к себе не звали…

— Да я не об этом… — как-то странно усмехнулась Хильда. — Понимаю, конечно, что я для него враг. И что наши тоже не ангелами были… Но ты себе даже представить не можешь почему… Влюбилась я в него. Вот так просто взяла и влюбилась… Пристрелить хотела, на куски разорвать, а не смогла. Хотя и случаев было предостаточно… Представляешь, Лариса: высокий, мощный. Глаза синие, волосы золотые… Словом, идеальный ариец. Зигфрид… Уж и намечтала себе в голове невесть чего… А он сдал меня властям, словно вещь какую-нибудь использованную, да и думать забыл о романтической немецкой девчонке…

— Ничего себе романтическая, — усмехнулась Лариса. — Эсэсовка… Даже представить страшно…

— Ну и ты теперь не лучше, — отмахнулась Хильда. — Помолчала бы… Кстати, ну-ка ответь, помнишь что-нибудь из Гельдерлина?

— Прости, забыла…

— Швайн! Я же учила тебя!

— Не до этого сейчас.

— Да, не до этого, — согласилась Хильда. Помолчала. — Другое меня бесило всю жизнь. Особенно когда узнала о его семье.

— Что особенного?

— Для тебя-то ничего. А для меня обиднее всего было, что этот Зигфрид после меня не нашел ничего лучшего, как с еврейкой снюхаться.

— С Софьей Наумовной-то? Она вместе с моим отцом служила.

— Теперь знаю. Все ваши родословные древа изучила.

— Зачем?

— А затем, что все знать люблю.

Хильда снова замолчала. Затем со злостью произнесла:

— Потому хотела отомстить, что даже сыночка своего юродивого только из памяти к нему оставила, а не прикончила как неполноценного… Хотя черт с ним! Это для Третьего Рейха он считался бы неполноценным. А для вашей дурацкой страны сойдет. Вы тут все неполноценные. Думала, хоть ты человеком станешь…

— Чем же мы хуже?

— А тем, что живете как свиньи. И на всех обижаетесь, что жить не дают. На нас, на американцев, на войну списываете… А сами разрушили еще больше… Мы ваши монастыри из орудий в упор не расстреливали и храмы просто так, за здорово живешь, не взрывали… Да и сейчас все, что еще осталось, разваливаете да разбазариваете. Полноценные, что ли? Как сама считаешь?

Лариса покосилась на Хильду. Вспомнила о Петродворце, Павловске, о бомбежках Ленинграда… Усмехнулась. Но промолчала.

— Вот и правильно, что молчишь. Нечего тебе сказать… Так что мой Иохан не дурней многих из вас… У него только одна блажь — на почве секса. Да и то не его в том вина.

— А чья?

— Хорошо, слушай дальше. Нервы у тебя крепкие — мое воспитание, — Хильда удовлетворенно улыбнулась. — Интересный рассказ будет… Так вот, было это уже после лагеря. На поселении. Меня, сама понимаешь, ни к Москве, ни к Ленинграду в те времена и на шаг бы не подпустили. Так что жила буквально там, где и срок отбывала. Сыну тогда лет двенадцать уже было… Квартировали мы в избе, разделенной на две половины. В соседней парочка проживала. Зек бывший со своей сожительницей, маленькой, узкоглазой и фантастически грязной. Оба вечно пьяные, каждый день драки, мат… У подружки его я никогда толком не могла глаз рассмотреть. Только щелки какие-то заплывшие. Словно постоянно в фиолетовых очках ходила. Синяки у нее один на другой наплывали и периодически лишь оттенок меняли. Может, и русская была, не знаю, но только в том состоянии, в каком она вечно пребывала, расовых отличий невозможно было выявить… Вот такие у меня были соседи.

Хильда закурила новую сигарету.

— И вдруг зек этот ко мне любовью воспылал. И каждый вечер — ко мне в гости. Я сначала с ним по-человечески поговорила. Не понял. Затем — по-своему. Так, как меня на родине учили с недоумками обращаться. Несколько дней не показывался, только из-за стенки матом крыл во все горло. Но, очевидно, и это его не проняло. Только еще больше раззадорило. И в один прекрасный день снова явился. «Я, — говорит, — тебя, курву фашистскую, буду по-нашенски уму-разуму учить». Сына моего в тот момент дома не было. Так что этот ублюдок смело набросился на меня и начал ломать. Руки выкручивать. Долго я сопротивлялась. Но в него словно бес вселился. Одолел все-таки. За руки, за ноги к кровати кое-как привязал. Платье, белье в клочки разодрал, навалился на меня и начал… А тут сын вошел. И остановился как вкопанный. Глаза вытаращил. И глядит. А кобель этот пьяный с меня соскочил. В одной рубахе, всклокоченный. Ноги и живот голые, грязные. И член торчит. Иохана моего сгреб, к стулу накрепко веревками прикрутил. «Гляди, — кричит, — как надо с немецкими шавками обходиться!» И снова на меня. Краем глаза заметила — сидит мой сын. Весь напряженный. Бледный. Глаза сверкают. Рот раскрыт. Из носа кровь сочится. И молчит, как внезапно обезумевший. А на мне эта сволочь корячится. Чувствую, как грязная вонючая плоть меня изнутри до самого живота протыкает. Вижу перед глазами эту пьяную харю, шею бычью, потную, напряженную. И кадык туда-сюда ходит. Дыхание смрадное, хриплое… И тут я не выдержала. Одна рука как-то сама собой из веревок выскользнула, и я ею, этой свободной рукой накрепко обхватила его за шею, чтобы вырваться не смог. Рот разинула как можно шире, напряглась, как кошка. Изогнулась. И — в горло зубами. Даже всосала в рот эту шею, чтобы захватить побольше. Сомкнула. Сцепила. И сжала, как клещами железными. Он взвыл. Захрипел. Вырываться начал. Кулаками лупить. А я глаза закрыла и зубами все глубже и глубже. Умирать так умирать, думаю. Но и ты, гнида ползучая, жив не будешь. Чувствую, зубы в мясо погружаются. В губы колючая щетина впивается. По языку — грязь, пот течет. Рот кровью наполняется. Еле проглатывать успеваю. Грызу. Буквально жую это горло. Головой мотаю, чтобы как можно больший кусок из него выкусить. И чую, зубы смыкаются. Кадык перекусывается. С хрустом каким-то… И тут, понимаешь, Лариса, такой я вдруг оргазм ощутила!.. Такое наслаждение!.. Готова была всех мужиков перегрызть, чтобы это бесконечно продолжалось…

Хильда помолчала, как будто переводя дыхание.

— Короче, сдох он. Затрясся. На меня навалился. Дернулся, вытянулся. И затих… Как я тогда из-под него вылезла и как из веревок выпуталась, уж и не помню. Иохана отвязала. А он сидит и не шевелится. Словно чурка деревянная. Не плачет. Не кричит… Молча сидит. И на меня, голую, растерзанную, всю окровавленную, во все глаза смотрит… С той поры свихнулся. Несколько месяцев словно немой был. Слышит, понимает, но молчит… Еле выходила. Шаман один помог. С женщинами ничего не может. Как увидит — трясется. Чувствую, хочется ему девку. Знакомить пробовала. Поженить… Все бесполезно. Боится, что загрызут… Вот только с мертвыми и может.

— А если ее усыпить на время? — спросила Лариса. — А не убивать.

— Пробовала. Бесполезно. Боится, что вдруг проснется и набросится… Ему нужно своими глазами видеть, как ее убивают. А еще лучше — если он сам это делает…

— А что дальше было? — поинтересовалась Лариса.

— В каком смысле?

— Ну, после того как ты этого зека убила.

— Ах тогда-то… Много чего было. Но сначала уходить надо было. Бежать.

— Почему? Это же самооборона.

Хильда презрительно скривилась:

— Какая там еще самооборона!.. Это и обыкновенному человеку доказать не под силу. А я сама знаешь, кем была для окружающих. Немкой. Фашисткой… И до суда бы не довезли. Растерзали бы… Бежать надо было.

Ну, сначала предприняла кое-что. Труп этого подонка на части разрубила и потихоньку в погребе закопала. Но не у себя, а на другой половине. А предварительно соседку свою до смерти напоила.

— На самом деле до смерти?

— На самом деле. Почти так же, как и ты со своей подружкой поступила. — Хильда усмехнулась. — Только я без яду обошлась. Для этой цели мне и самогону хватило. Влила ей в глотку столько, что едва из ушей не потекло… Короче, сделала так, что она захлебнулась им. Тут уж никакого следствия не надо. Весь поселок знал, какие у этой парочки между собой отношения были… Но это все только для того, чтобы время оттянуть. Все равно могли бы дознаться. Вот я ночку подходящую выбрала, и ушли мы с Иоханом в леса, надеясь выйти хоть куда-нибудь. Хотя заранее знала, что это дело безнадежное. Либо сами по себе где-нибудь в лесу сгинули бы… Либо зеки беглые поймали бы и сожрали с голодухи… Такое там тоже бывает… Просто повезло нам. На шамана наткнулись. Травы собирал. Год у него прожили. Этот шаман меня многому научил… Он и Иохана моего на ноги, как говорится, поставил. Более-менее в сознание привел и речь вернул. У него и с Романом встретились. Прятался от лагерной охраны… Короче, выжили.

Вот в честь него, этого шамана, я и провожу этот ритуал…

— Страшный был шаман? — спросила Лариса.

— Страшный! — коротко бросила Хильда. — Не спрашивай о нем никогда…

Она снова закурила. Помолчала некоторое время.

— В итоге правдами и неправдами, как видишь, в Ленинграде оказались. С хорошими документами и добрыми именами… Пожалуй, и достаточно об этом.

Вдруг резко повернулась к Ларисе:

— Так что ты, милочка моя, больше таких фокусов не выкидывай! Ты еще многого про меня не знаешь. И не надо тебе ничего знать. Только одно. Против меня не иди.

— Страшная ты. И злая, — прошептала Лариса.

— Только не для тебя, — отрезала Хильда.

— Не для меня?.. Неужели ты полагаешь, что я стану такой же, как ты?

— Если захочешь…

— А если не захочу?

— Зря спрашиваешь. Ответ сама знаешь. Подвал. — Хильда пристально взглянула в глаза Ларисе. — А во-вторых, ты хочешь. Я знаю.

Лариса подняла глаза, полные слез:

— Хильдочка, пожалей… Не делай этого…

— И не подумаю. Замолчи! Ты мое создание, креатура. Ты моя вещь, в конце концов!.. Что же ты хочешь, опять с бандитами якшаться? Под забором где-нибудь, без имени, без жилья околеть?.. Нет у тебя иного выхода! Запомни! Если не будешь со мной, то в твоем положении мой подвал для тебя — милосердие!..

Хильда помолчала, затем каким-то странным шепотом добавила:

— Тем более что скоро тебя начнут искать. Именно тебя.

— Почему?

— Потому что кассету я так нигде и не нашла. Она исчезла, и, в чьих руках находится, я не имею ни малейшего представления. Вот почему. Но раз ты снова со мной, то мне до этой кассеты дела нет. Пусть смотрят, кому захочется. К вашему общему другу, — Хильда с ядовитой иронией посмотрела на Ларису, — к Барину вашему сразу не догадалась зайти. А когда опомнилась, поздно было. Но по всему видать, и тот, и муженек твой самого главного в ней так и не увидели. Тебя во всей твоей красе… Эти кассеты не для тебя снимались. А для тех, кого припугнуть следовало. И заставить делать то, что я от них потребую. Как, например, ту дуру, которая из окна сиганула. Ты — это ты. Тебе нечего бояться. Это они тебя теперь бояться должны.

— Но я же ничего не соображала, — попыталась оправдаться Лариса. — Я не хотела ничего этого. Ты же меня опоила чем-то…

— Сначала — да. Несколько раз опоила. А потом… — Хильда многозначительно посмотрела на нее. — Потом просто сок наливала. Гранатовый. Так ведь?

Лариса смутилась:

— Да, я чувствовала… Но все равно…

— Так что не притворяйся, милочка. Тебе это понравилось. Власть. Кровь… И бежала ты не от меня, а от себя самой. Узнала наконец, кто ты есть на самом деле. В черном зеркале души свое истинное «я» увидела… Но ты своего добилась. От себя убежала. Нет теперь Ларисы Липской. Есть Верховная Жрица Луны. Вот кто ты теперь. Так что прими это как должное…

Хильда замолчала. Потом резко подрулила автомобиль к обочине и, опустив руки, медленно повернулась к Ларисе. И совершенно изменившимся голосом прошептала:

— Поцелуй меня…

Лариса удивленно заглянула ей в глаза. Из леденяще холодной голубизны тянулись к ней какие-то доселе неведомые, искрящиеся лучи, одновременно зовущие и умоляющие.

— Но ты же сама сказала, что не подпустишь меня к себе, — пробормотала она. — Я не умыта…

— Пусть… Целуй…

Лариса обняла ее, и губы этих странных любовниц слились в долгом и нежном поцелуе…

Сознание медленно угасало. Окружающее заволакивалось прозрачной пеленой искрящегося тумана. Течение мысли прерывалось. Внутренний голос невнятно нашептывал какие-то бессвязные фразы.

«Да и что же это, как не желание любить и ласкать самое себя? — шептал он. — Любить то, что любишь в себе… Что же это в итоге, как не жгучее желание преодолеть невозможное?.. Желание отдаться себе самой или обладать самою собой?.. Что же это такое, как не любовь к собственному образу, к своему отражению в зеркале любви?.. Юный Нарцисс умер, не имея возможности во всей полноте своего желания излить переполняющее его чувство прекрасному отражению… А разве та мраморная печальная статуя не ожила на мгновение, чтобы вернуть тебе твой жаркий, полный горячей истомы, сладостный поцелуй?..»

Перед внутренним взором Ларисы вдруг явственно предстала увиденная много лет назад мраморная скульптура, украшающая чье-то старинное надгробие. Случайно замеченная Ларисой на каком-то городском кладбище и почему-то настойчиво притянувшая к себе ее внимание.

Это было изображение прекрасной коленопреклоненной девушки. Лариса подошла поближе, чтобы получше рассмотреть статую, и вскрикнула от неожиданности. Ей вдруг показалось, что это она сама. Печальное лицо мраморного изваяния в точности, словно отражение в зеркале, повторяло черты самой Ларисы…

Завороженная, она долго стояла перед статуей. И внезапно, в каком-то стремительном порыве, крепко поцеловала ее мраморные губы. И отпрянула в ужасе.

Ей показалось, что статуя ответила поцелуем…

Несколько дней Лариса ходила как завороженная. Все мысли, как бы далеко они ни находились, в конечном итоге словно каким-то неведомым магнитом притягивались к поразившей ее в самое сердце картине: кладбище, надгробие… И она сама, изваянная из мрамора, коленопреклоненная, скорбящая о ком-то… Быть может, о себе самой?..

Она вспоминала известный в литературе сюжет об ожившей статуе. Припоминала и «Венеру Ильскую» Проспера Мериме, и «Флорентийские ночи» Гейне, и, как наиболее древний из известных ей памятников литературы, поведавший об этой удивительной статуе, — «Римские деяния»…

Кончилось тем, что Лариса в итоге примирилась с неожиданно пришедшей к ней мыслью о том, что именно она и похоронена в этой могиле, и эта мысль, постепенно нанизывая друг на друга нескончаемые звенья этой странной логической цепочки, порождала сомнение в собственном земном существовании. В этом фантасмагорическом, каком-то ирреальном состоянии души ничто уже не могло помешать ей полностью погрузиться в мир таинственных грез и неудержимой фантазии…

Стремящаяся к какой-то особой, неземной красоте, напоенная феерическими видениями, навеваемыми ей строками античной поэзии, воспевавшими красоту земной и божественной любви, Лариса с ранней юности упивалась стихами Сафо, с упоением читала о древнейших культах Афродиты, Астарты, Кибелы, Весты и душою своей, внутренним зрением видела и осознавала себя жрицей этих великих богинь, мечтала о необузданных эротических посвящениях в храмах, наполненных таинственными откровениями божественного экстаза…

Именно в этот момент в ее жизни и появилась Галина Николаевна.

Когда в их класс пришла новая преподавательница биологии, Лариса не обратила на нее никакого внимания. Ну красивая, очкастая, какая-то высокомерная и невероятно, до жестокости строгая… Последнее особенно напугало не слишком прилежную ученицу. И поэтому Лариса усиленно налегла на изучение этого, казалось бы, малоинтересного предмета. И неожиданно для себя вдруг увлеклась им. И даже до такой степени, что стала отличницей.

Галина Николаевна отметила Ларисино усердие, начала благоволить к ней и мало-помалу сделала ее своей любимицей. Как-то раз зашла в дом, поближе познакомилась с семьей Липских и со временем стала другом этой семьи.

Кроме цветов, животных и всего прочего, что так или иначе было связано с предметом биологии, Галина Николаевна была прекрасно эрудирована в литературе, особенно в античной и немецкой, в искусстве, и родители Ларисы не могли нарадоваться тому, что их дочь оказалась под опекой столь интеллигентной, обаятельной и во всех остальных отношениях достойной дамы.

Галина Николаевна осталась их другом и после того, как Лариса окончила школу и по доброму совету своей наставницы поступила на классическое отделение университета.

Семьи часто обменивались визитами и не раз вместе отдыхали на даче у Липских.

По настоянию родителей, что, мол, надо как-то определяться в семейном плане, Лариса вышла замуж. Вначале все эти хлопоты, приготовления к свадьбе и перспектива чего-то нового несколько заинтересовали ее. Природный инстинкт заставил вспомнить о каких-то общепринятых традициях, о продолжении рода и обо всем тому подобном.

Но муженек на поверку оказался личностью не совсем соответствующей ее возвышенному идеалу, не тем идеализированным в мечтах сказочным героем. И поэтому, быстро разочаровавшись, Лариса потеряла к семейной жизни всякий интерес.

Тем более что у нее была другая любовь…

Галина Николаевна представлялась для Ларисы неким недостижимым совершенством. Постоянно находящаяся в прекрасной форме, всегда подтянутая, аккуратная. Справедливо строгая и в то же время на удивление жесткая по отношению к тем, кто осмеливался ей противоречить. Она была утонченно интеллигентна и… необычайно красива.

Лариса была влюблена в нее.

Та прекрасно догадывалась о чувствах своей подопечной и мало-помалу приручала восторженную девушку, влюбляя ее в себя все больше и больше. В конце концов это взаимное влечение вылилось во вполне конкретное чувство, которое уже невозможно было таить друг от друга и тем более от себя и которое окончательно и взаимопроникновенно соединило их тела, в горячем желании обоюдно стремящиеся слиться в единое целое… И Лариса со всей долго сдерживаемой страстью подчинилась и отдалась своей хотя уже и не молодой, но по-прежнему прекрасной наставнице…

После свершившегося они постоянно старались оказаться вместе. И вместе с любовью Лариса жадно впитывала всем своим существом все мысли и чувства, которыми жила ее старшая подруга.

Единственное, что несколько смущало Ларису, так это то, что та почему-то не одобряла ее дружбу с Илоной, с которой они росли чуть ли не с пеленок. Ревновала, что ли? И при упоминании ее имени всегда как-то презрительно усмехалась и всячески стремилась разделить их. И она же впоследствии намекнула Ларисе, что ее супруг неравнодушен к ее закадычной подруге и на то, что все это, похоже, не так уж и безгрешно…

К сожалению, и тут ее наставница оказалась права, хотя это для Ларисы уже не имело почти никакого значения.

А когда погибли родители, Галина Николаевна заменила Ларисе всех и с новой энергией взялась за ее воспитание в своем, каком-то своеобразном духе…

Начались таинственные беседы, верчения столов, гипнотические сеансы, медитации… Эзотерические собрания, посвящения, постепенно сменяющиеся ритуально-эротическими мистериями, переходящими в откровенные оргии… И наконец, начались жертвоприношения.

Когда Лариса вдруг опомнилась и осознала, во что она в итоге влипла, то перепугалась не на шутку и решила бежать. Любой ценой.

Но было уже поздно.

Ее мечты сбылись.

Она стала посвященной жрицей…

— Смотри, Генка! — раздался снаружи гадкий голос. — Лесбиянки лижутся!..

Хильда оторвалась от обнаженной груди Ларисы. Затуманенным взором посмотрела вокруг себя.

Возле машины стояли двое подвыпивших парней и, приплюснув к затемненному стеклу свои ухмыляющиеся физиономии, заглядывали в салон, слюняво хихикая и тыча корявыми грязными пальцами в боковое окно автомобиля, чуть ли не в самое лицо Хильды.

Она лениво, словно выполняя какую-то давно привычную и надоевшую обыденную необходимость, приоткрыла дверцу. Так же лениво вынула из сумочки пистолет и, направив его на ничего не понимающих парней, два раза нажала на спуск. Дважды резко хлопнуло, и парни, с удивленными лицами и еще не остывшей улыбкой на смешливых губах, повалились на асфальт.

Хильда обессиленно упала на сиденье. Провела рукой по лбу. Затем ласково улыбнулась Ларисе, захлопнула дверцу и надавила на стартер. «Ауди» стремительно сорвалась с места и помчалась вперед.

Машина пронеслась по набережной. Свернула на мост, втискиваясь в тесный поток автомобилей. И, выехав на другой берег, юркнула в малозаметный переулок. Здесь Хильда наконец сбавила скорость.

— За нами, вероятно, уже гонятся… — с некоторым равнодушием в голосе произнесла Лариса. — Там, кажется, еще какие-то машины были. Наверняка заметили…

— Конечно, заметили, — злорадно улыбнулась Хильда. — Только им это не даст ничего. Как заметили, так и забудут…

— Понятно…

— Умная девочка, — похвалила Хильда. — Быстро схватываешь мою науку. Знаешь, — что твоя старая подруга понапрасну рисковать не станет. Именно там, где мы с тобой стояли, находится граница энергетических полей, при мгновенном пересечении которой стирается сиюминутная информация…

— А как же нас увидели те двое?

— Они, очевидно, слишком медленно шли. Брели не торопясь. По сторонам глазели… Гуляли, одним словом… А так сама по себе эта набережная немноголюдна. Единственно, что с другого берега заметить могли… Но там Нева широкая, с одного берега трудно разобрать, что на другом происходит… Да к тому же мы с тобой оттуда и убрались как можно скорее…

— Понимаю…

— Хорошо, что понимаешь… — как бы про себя произнесла Хильда. — А теперь домой пора. Хватит. Накатались…

«Ауди» свернула на проспект и понеслась по нему. Лариса, казалось, задремала. Что-то снова наплыло на нее. И какие-то тени, перемежаясь с яркими блестками, плыли у нее перед глазами. Из далекой глубины туманной дымки нечетко вырисовывался до боли знакомый образ, укоризненно глядящий на нее и шепчущий что-то, словно предупреждающий о чем-то надвигающемся — то ли опасности, то ли освобождении…

— Что это вдруг рокеры раскатались? — недовольным голосом вдруг произнесла Хильда. — У них что сегодня, показательные выступления перед городской публикой?..

Лариса открыла глаза. Огляделась. По обоим бортам их автомобиля вровень с ними неслись черные мотоциклы, словно сопровождающий особо важную персону кортеж. Хильда занервничала.

— Что это они задумали? — прошептала она.

Попыталась прибавить скорость. Мотоциклы прибавили тоже.

Попыталась свернуть. Но наткнулась на целый сомкнутый ряд черных наездников, и не помышляющих о том, чтобы хоть как-то посторониться и дать дорогу ее автомобилю, заставляя ехать в заданном ими направлении.

— Сейчас я им устрою показательное выступление!.. — прошипела Хильда.

Она резко остановила машину. Тут же вокруг нее роем больших черных мух, рыча моторами, хищно закружились мотоциклы с черными седоками в больших круглых шлемах, похожими на каких-то инопланетян. Клубы отработанного газа громко выстреливали из выхлопных труб, создавая своеобразную грязно-голубую дымовую завесу вокруг нее. Едкая вонь заполнила салон автомобиля.

— Сволочи!

Хильда открыла дверцу и вышла, нащупывая в сумочке рукоять пистолета.

Но едва она успела оглянуться, чтобы выбрать подходящую жертву, как один из мотоциклистов сорвался с места, налетел на нее, пронесся мимо и, выбросив вперед ногу, тяжелым ботинком ударил ее в бок. Хильда рухнула на асфальт. С заднего сиденья другого мотоцикла соскочил другой рокер, влетел в кабину автомобиля и дал газ.

Взвизгнув, бешено вращающиеся колеса проскрежетали буквально в каком-то сантиметре от ее головы, брызнув в лицо мелкими песчинками.

«Ауди» рванулась с места и, со всех сторон словно облепленная черной саранчой, унеслась вдаль.

С большим трудом поднявшись на ноги, Хильда видела, как эта шальная, рокочущая и ревущая кавалькада уносила ее Ларису…