Из белой темницы они вышли в такой же белый проход. Здесь стены были сложены из таких же плохо пригнанных камней, покрытых слоями эмалевой краски. Неравномерно расположенные лампочки освещали кривой потолок. Лампочки соединял между собой измазанный белой краской толстый коричневый провод, местами провисающий, а местами приколоченный гвоздями к деревянным балкам.

Там, где потолок состоял только из камней, они плотно прилегали друг к другу. Но во многих местах виднелась странная мешанина из отдельных камней, кирпичей и бревен.

Эгги увидел пятна крови на белом полу: здесь волокли подростка с отрезанным языком. Хиллари подтолкнула Эгги. Они прошли мимо одетого в белое человека в маске Ричарда Никсона: с длинным носом, прищуренными глазами и широкой усмешкой. Человек держал в одной руке швабру, а рядом стояло желтое поцарапанное ведро, из которого пахло отбеливателем. Обмакнув швабру в ведро, он затирал следы крови на полу.

– Постой, – сказал Эгги. – Можно мне задать вопрос?

– Можно, – ответила Хиллари.

– А как насчет масок? – спросил он. – Ты ведь не носишь маску.

Хиллари с отвращением фыркнула.

– Потому что я – la reine prochaine. Ouvriers носят маски в дань уважения к guerriers, которые рискуют жизнями, чтобы приносить нам пищу. Понимаешь?

Эгги мало что понял. Она по-итальянски с ним говорила, что ли?

На его лице, должно быть, отразилось смятение. Хиллари покачала головой, затем протянула руку и сняла маску Никсона с головы человека со шваброй. Эгги затаил дыхание, ожидая увидеть нечто ужасное, – но перед ним оказался обыкновенный человек. Чернокожий. Он стоял, выкатив от удивления глаза и все еще не выпуская швабру из рук. Его рот раскрылся, а кончик языка коснулся внутренней части нижней губы.

– Он, что, умственно отсталый? – спросил Эгги.

– Он – ouvrier. Он просто выполняет необходимую работу. А теперь хватит болтать и пошли. Иначе мы пропустим самое главное.

Хиллари подтолкнула Эгги вперед. Каждый ее толчок побуждал его к движению, и при каждом прикосновении ее руки он чувствовал странную силу. Они шли быстро. У Эгги возникло ощущение, что она не хочет, чтобы их заметили.

Узкий проход, изгибаясь и закручиваясь, уводил их все дальше и дальше. Вскоре белый цвет уступил место коричневым, черным и серым тонам – более свойственным подземелью. Куда-то в стороны уходили другие туннели. Ни четкой структуры, ни регулярности – просто бесконечный и запутанный лабиринт мрачных коридоров. Сначала они шли по камням и кирпичам. Потом Эгги почувствовал под ногами плотный грунт. Коридор расширился. Хиллари вытолкнула Эгги в один из боковых туннелей. Он послушно последовал туда, но она вдруг крепко схватила его и повернула к себе.

– То, что ты сейчас увидишь, еще никто не видел, – сказала она. – Веди себя тихо и иди туда, куда я тебе скажу. Если наделаешь шуму, тебя разорвут на кусочки. Понял?

Эгги кивнул.

После этого она втолкнула его в такой узкий и тесный проход, что Эгги вынужден был пригнуть голову и пробираться боком. Лицо и грудь быстро покрылись царапинами и грязью. Это было похоже на археологические раскопки: грунт и камень, почерневшие деревянные доски, подгнившие бревна, битое стекло, керамические черепки и куски ржавого металла от инструментов, газовых канистр и труб. Этот туннель, видимо, был прорыт на месте старой свалки.

Из-за крутого подъема Эгги, пройдя всего два десятка шагов, совершенно выбился из сил.

Пока он пробирался вперед, воздух наполнялся каким-то необычным, тяжелым запахом. Это не были духи – скорее запах… животного. Эгги остановился и вдохнул поглубже, но так и не смог разобрать.

Хиллари пихнула его сзади.

– Поторопись. Ты должен это увидеть.

Эгги продолжал карабкаться вперед. Подумать только: он вдруг явственно почувствовал, как напрягается его член! Но разве мог он в такой момент думать о сексе?!

Подъем прекратился, и пол выровнялся. Эгги очутился в крошечной комнате с таким низким потолком, что пришлось опуститься на четвереньки. Пол представлял собой нагромождение металлических решеток, под которыми зияла черная пустота.

Хиллари наклонилась к его уху:

– Мы успели вовремя.

Эгги прошептал в ответ:

– Вовремя для чего?

– Чтобы увидеть, что с тобой произойдет, если ты не выполнишь, что я тебе велю.

Внизу мелькнул крошечный огонек – это была свеча, которую нес облаченный в белое человек. На его лице была маска перекошенного, улыбающегося демона. Эгги заметил, что от пола до решетки, по которой он полз, всего футов восемь, не больше. Он мог бы, протянув руку, даже дотронуться до капюшона человека в маске…

Вошел еще один одетый в белое человек в маске. Потом еще один. И еще…

Свечи постепенно разогнали темноту, и взору Эгги открылась прямоугольная комната размером двадцать на пятнадцать футов. В углу комнаты мелькнул просторный кусок брезента, покрывающий что-то очень крупное, размером со слона.

Число свечей увеличилось. Их приносили люди в белых робах, которые входили через узкую дверь, расположенную посередине одной из боковых стен. Эта дверь, казалось, служила здесь единственным входом и выходом. Эгги увидел, что ранее вошедшие люди в масках уходили; это была непрерывная процессия – одни входили, ставили свои свечи, потом уходили, уступая место другим. В комнате становилось все светлее, мерцающие свечи все ярче освещали брезентовое покрывало.

Один край брезента зашевелился. Оттуда раздался женский стон. К противоположному краю брезента подбежал человек в маске. Он сунул руку внутрь, поднял что-то, затем встал, крепко прижав что-то к груди. Что это за пятно на его белой робе? Кровь? Свежая кровь? Человек в маске вышел из комнаты.

Хиллари схватила Эгги за ухо.

– Тихо! Если они увидят тебя, ты умрешь.

Странный запах усилился. Эгги почувствовал, что у него горят щеки. Член начал напрягаться…

Поток людей в белом не прекращался: они ставили свечи на полки, на стол, на пол, в любом доступном месте. Затем поворачивались и уходили, а на смену им шли другие.

В комнате стало совсем светло.

Заиграла музыка; пронзительная, звонкая, металлическая мелодия. Эгги заметил на противоположном конце комнаты человека, который сидел за белым деревянным столом. К столу подошел другой человек в маске. Он принес канделябр, в котором торчало восемь свечей. Эгги напрягся… Это был не стол, а небольшое фортепиано!

К первому канделябру добавился второй. Теперь света было достаточно, и Эгги смог разглядеть, что у человека, сидящего за фортепиано, была маска Дональда Дака. Маленькое фортепиано оказалось не белым, а скорее бледно-желтым. Краска давно рассохлась и потрескалась, обнажая местами темное дерево.

Эгги крепко вцепился руками в железные прутья. Его член принял почти вертикальное положение, выделяясь на фоне грязных штанов. Он не просто встал – он сделался таким твердым, что иногда Эгги даже чувствовал боль.

Количество свечей увеличилось.

В комнате стало еще светлее.

Эгги замер… Брезент зашевелился.

Он почувствовал возле уха горячее дыхание Хиллари.

– А сейчас приведут жениха.

Ее губы были совсем рядом. Ее дыхание вызывало покалывания в позвоночнике. Он хотел ее, его напрягшийся член явственно намекал ему на это. Но как он мог хотеть эту старую клячу, которая к тому же держала его в плену?

Музыка заиграла громче. Это уже не было фортепиано – звук стал резким, тонким, пронзительным. Эгги вспомнил этот звук. Он слышал его в старом телешоу… Семейка Аддамсов… так играл клавесин. Облаченный в белое Дональд Дак начал раскачиваться взад-вперед, перебирая обшарпанные клавиши.

Еще больше свечей, еще больше света.

Брезентовое покрывало задвигалось. Не только один край, о боже… задвигалось все сразу… Все, что бы это ни было… нет, оно не могло быть живым, не могло, потому что оно слишком большое… как слон. Что это такое, черт побери?

Скрип колес. Через узкую дверь въехала тележка, которую толкал перед собой человек, облаченный в белое. А в тележке сидел связанный…

Подросток с отрезанным языком!

В мерцающем свете по меньшей мере сотни свечей мелькнули окровавленные губы мальчика с белокурыми волосами, его рот, шея, толстовка… Он дрожал, стонал и всхлипывал. Эгги присмотрелся. Неужели?.. У него же стоит… Эгги не поверил собственным глазам! Даже отсюда, сверху, эрекция мальчика была четко различима под его штанами.

Люди в масках собрались возле покрывала, приготовившись, видимо, снять его. Гигантская ткань развевалась, посылая волны того самого запаха, который взбудоражил Эгги. Он усиленно заморгал, ощутив нахлынувшую страсть, прижал лицо между холодными железными прутьями, стараясь совладать с теплом, охватившим все его тело.

– Делай то, что я тебе говорю, – прошептала ему на ухо Хиллари, – иначе тебе самому придется испытать на себе любовь Мамочки.

Воздух наполнили пронзительные звуки клавесина.

Люди в масках сорвали брезент.

Эгги отпрянул назад. В животе у него сдавило, и остатки непереваренной пищи устремились в глотку.

Раздувшаяся масса белой плоти, словно гигантский кусок сала, обтянутый рябой кожей. Это что же?… ноги? Они были такие толстые, что походили на гигантские серо-белые колбасы с крошечными ступнями. А над ногами – круглый, невероятных размеров живот, казавшийся почти прозрачным, который дергался и шевелился при каждом телодвижении…

Если у обладателя этого тела имелись голова и руки, они были скрыты в толстых складках жира…

Существо шевелило ногами, словно новорожденный, совершающий первые движения.

Хиллари предупредила Эгги сидеть тихо и не шуметь. Открыв рот, он вцепился зубами в один из прутьев решетки. Губы ощутили холодный металл. Он почувствовал привкус ржавчины. Его челюсти сжимались все сильнее и сильнее, и вскоре у него треснул один из коренных зубов. Эгги почувствовал, как будто ему в десну вогнали раскаленный гвоздь. Но эта боль помогла ему сосредоточиться – и помешала кричать.

Облаченные в белое люди окружили существо. Эгги понял, что оно лежит на прочном столе… нет, на повозке – с черными автомобильными шинами по углам. Дергающиеся ноги свисали с концов повозки. К ним подошли шестеро в масках – по трое к каждой ноге. Они нагнулись и достали Т-образные стержни, которые вставили в ржавые крепления, установленные на повозке. После этого все шестеро стали тянуть. Между задней частью повозки и стеной втиснулись еще несколько человек и, собравшись с силами, начали толкать.

Повозка медленно покатилась, а старый деревянный пол прогибался и скрипел под страшной тяжестью. Люди в масках медленно повернули повозку, отодвигая ее от стены, пока край, с которого свисали ноги, не уперся в тележку со связанным подростком без языка.

Клавесин заиграл громче.

Облаченные в белое люди в комнате начали раскачиваться в такт с мелодией.

Эгги почувствовал во рту отколовшийся кусок зуба и проглотил его.

Он увидел тело в профиль: это был гигантский слизняк из человеческой плоти. Теперь он заметил руки – по крайней мере, правую. Она представляла собой наслоение жира, на фоне которого трудно было разобрать, где кисть, а где плечо…

– Venez а moi, mon amoureux, – проговорил глубокий, звучный голос, в котором явственно слышались эротические нотки.

Голос исходил от груды плоти на повозке…

Эгги переместил взгляд левее, мимо вздутого живота и слоновьей груди. Он разглядел голову и понял, что это и есть Мамочка, на которую Хиллари привела его посмотреть.

Эгги Джеймс застонал.

Хиллари тут же щелкнула его по уху. Больно. Жгучая боль вновь помогла ему сохранить хотя бы некоторое подобие здравомыслия.

Ее голова… О боже праведный, ее голова пребывала в какой-то коробке – из металла, кожи и дерева, – прикрепленной к повозке. У нее было такое патологическое ожирение, что без этого приспособления она могла просто погибнуть от удушья. На испещренной морщинами голове виднелось несколько каштановых прядей волос.

– Venez а moi, mon amoureux, – снова сказала Мамочка.

Ее белую кожу осветил свет сотни свечей. Кожа была не бледной, а именно белой, как у личинки, выкопанной из земли – личинки, которая никогда не знала солнечного тепла…

Казалось, внутри ее раздутого живота что-то светится. Эгги вдруг понял, что может видеть сквозь этот живот, через полупрозрачную кожу и сплетение вен, подсвеченных мерцающими огоньками свечей с противоположной стороны.

Он видел, как в этом огромном животе что-то задвигалось. И не одно… Несколько живых комочков…

Зародыши.

Сколько их, с десяток? Два десятка? Некоторые из них дергались, но большинство вообще не двигалось; это были неподвижные черные точки внутри жуткого мясистого шара.

К тележке с подростком подошел один из людей в белом. Он качнул ее, затем подкатил к ногам Мамочки.

Подросток закричал.

– Mon cheri, – сказала Мамочка.

К ее ногам скатился ребенок. Эгги почувствовал, как к горлу подступила желчь. Он вынудил себя проглотить ее, иначе она могла выплеснуться вниз. Ребенок не шевелился. Его коричневая кожа резко контрастировала с серовато-белой плотью матери. Человек в маске бросился к повозке, вытащил плод из-под ног размером с могучие деревья.

Крик белокурого подростка сменился на частые стоны и мычания – он просил, умолял о чем-то, но без языка его мольбы превращались в нечленораздельную мешанину. Человек в маске взял тряпку и запихал ее в рот мальчику…

Потом он снял с него штаны и, наклонив тележку, вкатил ее между ног Мамочки.

Эгги почувствовала на своей шее руку Хиллари. Сильную руку, готовую перебить ему позвонки, если он только пикнет. Он хорошо все понял…

– Ты еще ничего не видел, а когда увидишь, держи свой гребаный рот на замке…

– А теперь, – прошипела Хиллари, – Мари Латрейль возьмет себе мужа.

Облаченные в белое люди завыли еще громче, а клавесин заиграл быстрее.

Голова Мамочки затряслась в коробке.

– Mon cheri, – проговорила она.

Ее короткие ноги вытянулись, обхватили тележку и притянули мальчика. Его со всех сторон обволокло жиром; казалось, что он оказался по пояс в свернувшемся молоке…

Мальчик с вырезанным языком задергался, но он был крепко привязан к тележке… Все его усилия были тщетны.

– Mon cheri! Mon cheri!

Рука Хиллари сдавила шею Эгги. Она наклонилась, с силой толкнув его вперед. Эгги откинулся назад, машинально ухватившись за ее платье.

Хиллари ослабила хватку, но до конца не отпустила.

– Сегодня вечером к ней явится король, – прошептала она. – Мы будем спасены.

Ноги Мамочки дергались много раз, подтягивая мальчика. Жуткая масса жира покачивалась.

Запах. Тот самый запах, который ранее так возбудил Эгги, теперь ощущался по-другому, он заполнил всю комнату, заполнил всю его голову.

Крик мальчика изменился; стоны ужаса быстро уступили стонам экстаза…

Звуки клавесина стихли.

Эгги заморгал, с трудом оторвав лицо от железных прутьев, не в силах больше ни секунды смотреть на этот жуткий спектакль. Затем повернулся и прижался губами к уху Хиллари.

– Я сделаю то, о чем ты попросишь. Что угодно, только не дай мне испытать такое, пожалуйста!

Хиллари повернулась к нему, улыбнулась, и в огне свечей мелькнули остатки желтых зубов. Она обхватила его лицо, поглаживая щеки кончиками пальцев. Затем наклонилась поближе.

– Для него еще не все закончилось. Тебе предстоит еще кое-что увидеть. Теперь новоявленный муж Мамочки совершит Прогулку Жениха.