На Мейн-стрит были люди.

Не много, может, с десяток или чуть больше. Они стояли то тут, то там у многоэтажек в конце Ройял-Оук, причем некоторых мне даже удалось узнать. На углу Гас, известный парикмахер, в своем рабочем халате, с ножницами, торчащими из нагрудного кармана, вглядывался в небеса, словно гадая, пойдет ли дождь. Один из сослуживцев моего отца жевал нераскуренную сигару и, стоя на четвереньках, что-то рассматривал внизу, под канализационной решеткой. Кассир из «Холидей Маркет» толкал взад-вперед детскую коляску, набитую мертвыми птицами.

Когда я проходил мимо, все смотрели на меня с откровенной неприязнью, перераставшей в открытую враждебность тем быстрее, чем дольше их внимание было приковано ко мне. Я почти физически ощущал ее и понимал, что причина этого заключена в моей способности передвигаться. Я еще не отыскал свое место, поэтому продолжал идти, направляясь на юг. И эта моя способность выбирать направление и следовать туда по своей воле – скитаться, как назвала это мама, говоря про Эш, – вот это наполняло их яростью.

Парочка из них, бормоча что-то под нос, последовали за мной, но тут же отказались от своей затеи, когда я прибавил ходу. Никто не осмелился пересечь железнодорожные пути. Все они были привязаны к Ройял-Оук.

Когда я добрался до того места, где Мейн-стрит встречается с Вудворд-авеню, свет начал тускнеть. Серая дымка пошла рябью, словно легкая алюминиевая занавеска, а над нею по-прежнему тяжелой массой нависали тучи, гладкие снизу, будто простыни. Где-то за ними, выше облаков, солнце начало клониться к закату, хотя возникало стойкое ощущение, что оно убывает по собственному желанию, а не в соответствии с законами природы. Значит, через два часа, а может, через пять или пятнадцать (кто знает, что в этом месте означает слово «час», сколько он длится) здесь наступит ночь.

Детройтский зоопарк находился прямо впереди, на дальней стороне многочисленных изогнутых улочек и переулков Вудворд-авеню. Я начал пробираться через металлические конструкции поваленной водонапорной башни, когда увидел фокусника. Сначала между билетными киосками на входе стал заметен высокий цилиндр, он покачивался из стороны в сторону, но как-то держался на его голове. Тот самый человек, который развлекал нас на единственном детском утреннике, устроенном родителями персонально для меня. Тот человек в мантии и перчатках, мимо которого я проехал на велосипеде, когда оказался здесь с Эш, и который достал из воздуха мертвую голубку.

Фокусник карабкался на остатки водонапорной башни. Заметил меня, но не остановился. Его глаза смотрели в другом направлении.

Громкий рев заставил нас обоих замереть на месте. Рык, похожий на львиный, но это не лев. Он доносился с территории зоопарка.

Неподалеку от меня фокусник издал невольный крик ужаса. Пошатываясь, начал карабкаться дальше.

Затем появилась зебра. Она протиснулась в пролом, где когда-то стояли турникеты, и тихо заржала. Очевидно, не зная, куда бежать дальше, она осталась стоять на месте, возле перевернутой тележки продавца сладостей. Белая пена капала у нее с губ.

Новый звериный рык.

За которым последовали другие. С разных сторон. Некоторые доносились издалека, другие раздались совсем рядом.

На крышу одного из киосков запрыгнул чудовищный тигр и посмотрел на всех нас троих, словно проверяя, все ли собрались. Зебра, фокусник и еще один человек – да, все тут.

Времени оказалось достаточно, чтобы заметить, что это не совсем тигр. Такие же полосы, длинный хвост, усатая морда. Однако его оранжевая шкура была как-то уж слишком оранжевой, черные полосы – чересчур черными, словно эту тварь раскрасили и покрыли лаком. К тому же ее размер был раза в два больше, чем у любого тигра из мира живых людей.

Зверь принял решение.

Он выбрал травоядное. Прыжок! Тридцать футов, отделявших его от жертвы, хищник преодолел в полете, словно был рожден летать. И упал на хребет зебры.

Та издала короткий вопль, и все кончилось. Ноги в черно-белую полоску еще беспомощно молотили по земле, однако в следующее мгновение чудовищные челюсти впились в шею несчастной, а когти с отчетливым треском оторвали ее голову от тела.

Фокусник раньше меня увидел, что будет дальше, поэтому побежал не оглядываясь.

Это напомнило мне, что следует подумать и о собственном спасении.

Только я собрался припустить за ним, как вдруг у билетных киосков ситуация начала меняться.

Второй тигр. Потом еще один. Причем этот, третий, больше остальных двух по крайней мере наполовину. Мощный, с лоснящейся шерстью, блестящей так, словно ее намазали жиром. Весь его вид, а также взгляд говорили о том, что он вожак этих тварей. Его глаза светились красным огнем, особенно ярким в серых сумерках уходящего дня. Именно такой огонь я видел в глазах отца Сильвии и Вайлет Григ, когда он провожал меня, стоя на лестнице. И этот же красный свет горел в глазах доктора Ноланда, принимавшего роды у моей матери.

Я бросился мимо многоярусной парковки на юг. Безусловно, здесь, в этом ПОСЛЕ, мое сердце оставалось таким же больным – через две сотни ярдов спринта оно с огромным трудом заставляло мои ноги шевелиться, так что мне пришлось перейти на рысь. Я чувствовал, как в груди разгорается острая боль, но страх умереть после смерти оказался не таким ужасным, как перспектива повстречаться с огромными тиграми, поэтому я продолжал бежать, пока окончательно не выдохся. На углу Лерой-авеню и Вудворд, где стоит серая глыба методистской церкви, я вновь встретил фокусника.

Мы заметили друг друга одновременно. Он сидел, прислонившись к дереву посредине поляны с выгоревшей травой. Увидев меня, он встал. На его восковом лице отразилось недоверие. Казалось, он не мог поверить в это, и в его глазах читалось: «Неужели на пустыре площадью в тысячу акров нужно было оставить след, который приведет именно туда, где я сижу?» Впрочем, у него тут же появились новые темы для размышлений.

Он оценивающе взглянул на дерево, однако оно было слишком низким и стояло слишком на виду, чтобы тратить время на попытку найти спасение в его ветвях. Дальше на юг тянулась Вудворд-авеню, широкая и открытая всем взорам. Фокусник посмотрел на улицы по другую сторону авеню, не найдется ли там безопасного убежища, как вдруг замер.

Я проследил за его взглядом и примерно за шесть многоэтажных зданий до нас увидел идущего посередине улицы третьего, самого крупного тигра. Его пылающие красным огнем глаза заметили нас.

Фокусник развернулся и бросился в церковь, я последовал за ним.

Непроглядная тьма обрушилась на меня, и я на мгновение задержался на входе в храм. За это время фокусник куда-то скрылся, и, пока я шел в проходе между рядами, его нигде не было видно.

Однако красные глаза заметили, куда мы скрылись.

Органные трубы возле алтаря обрушились, на клавиатуре осталось лишь несколько клавиш, так что сейчас она выглядела как челюсть боксера на пенсии. Однако большинство труб еще находились на месте. В промежутках между ними виднелась спасительная темнота. Возможно, там будет достаточно места, чтобы спрятаться взрослому человеку.

Забираясь наверх по остаткам органа, я смог подтянуться на платформу, где были установлены трубы. Это было легкой частью задачи. Устоять там на ногах и не упасть оказалось сложнее.

Тигр вошел в церковь в ту самую минуту, когда я протиснулся вдоль стены и затаился между органными трубами. Он шел между рядами, опустив голову к полу, принюхиваясь. А когда поднял ее, его взгляд был устремлен прямо туда, где стоял я.

Целое мгновение мы оба выжидали. Примерялись, прислушивались. Потом тигр двинулся вперед.

Чудовище замерло прямо подо мной, там, где когда-то сидел органист. Теперь мои ноги отделяли от головы зверя всего два лестничных пролета.

Стремительно, так, что не хватило бы времени вздохнуть, тигр вскочил на алтарь. Своды храма потряс его громовой рык, с потолка посыпались куски штукатурки.

И в ту же секунду из темной церковной паперти выпрыгнул фокусник, прятавшийся там. Он попытался проскочить мимо хищника и добежать до дверей. Тигр, будто только этого и ждал, как-то нехотя поднял огромную лапу и ударил беглеца. Тот как подкошенный улетел куда-то под скамьи, а его высокий цилиндр покатился по полу.

Фокусник страшно кричал, когда чудовище выковыривало его из-под скамеек, а потом разрывало на части. И кричал он не только потому, что ему было больно, но и от отчаянного, мучительного осознания того, что он оставляет здесь последние воспоминания о том, как он когда-то был живым.

И когда клыки чудовища вонзятся в меня, настанет мой черед.