Восток Детройта населен еще меньше, чем его западные районы, а про законы там знают только понаслышке, если вообще знают. А Мак-Дугалл-Хант расположен в самом сердце восточного Детройта.

Именно туда меня и направил Уильям Ламей. То ли он рассчитывал, что я смогу найти его клиента, то ли надеялся, что у меня там не только отберут кошелек, но и сделают со мной чего похуже, – не знаю. Не уверен. Причин ему верить у меня не имелось. Тем не менее все эти соображения не остановили меня. Я добрался до этих мест, повернул на указанную мне улицу и, миновав широкое поле, на котором когда-то должны были стоять здания, обнаружил дом, который искал. Он стоял в одиночестве среди высокой травы и был похож на какой-нибудь фермерский дом, затерянный в прериях Дакоты. Вдоль окончательно пришедшей в негодность выщербленной улицы стояло еще около полудюжины домов, однако только у этого на крыльце горел свет. Голая, без всякого плафона сорокаваттная лампа размером с пакет из-под чипсов, засиженная непрерывно пикировавшими на нее мотыльками.

Чего я ожидал от своего приезда сюда? Что тут должно было случиться? Постучать в дверь и спросить живущего здесь человека, не он ли является возможным убийцей в дополнение к тому, что он еще и насильник? Только там и только тогда мне стало понятно со всей очевидностью, насколько глупой была моя поездка и до чего нелепый у меня вид, если смотреть на себя в зеркало заднего вида при мерцающем свете зеленоватых огней на панели приборов. Мне стоило немалых трудов уговорить себя припарковаться примерно в сотне футов от нужного дома. Ни впереди, ни сзади я больше не заметил ни одного автомобиля. Еще минут десять мне потребовалось на то, чтобы убедить себя, что именно на этой темной улице (которая больше не улица) я смогу найти то, что спасет мою семью.

Я вылез из машины и направился к входной двери. Ночь стояла теплая и безветренная. И все-таки, несмотря на значительное расстояние до неровных силуэтов ближайших домов, меня не оставляло ощущение, что я здесь не один. И мой чистенький автомобиль, у которого даже по заднему стеклу была видна его стоимость, и сам я в рубашке с короткими рукавами и модных туфлях – уже стали зрелищем, которое заметили. Безмолвны не те, кто спит, а те, кто ожидает.

Дверной звонок не работал. От стука в дверь эффекта оказалось не больше. Я постучал еще раз по дереву рядом с квадратным окном на двери, и этот звук эхом разнесся внутри.

В любом другом месте можно было бы смело утверждать, что в этом темном доме никого нет. Но здесь это ничего не означало.

Я подергал за ручку. Она не подалась, намертво привинченная несколькими болтами изнутри.

Прогулка вокруг дома позволила обнаружить несколько окон на первом этаже, вместо штор заклеенных газетами. Земля во дворе была настолько сухой, что на ней не росло ни былинки. На некотором расстоянии угадывался широкий прямоугольник с торчащей из него трубой дымохода – словно кто-то приветствовал меня, показывая средний палец.

Обогнув строение, я посмотрел вверх. Над дверью черного хода имелся металлический балкон, с которого, как я предположил, можно было попасть в спальню на втором этаже.

Вот и вход.

Если, конечно, удастся отодвинуть перекосившуюся стеклянную дверь. Если я смогу забраться туда, не сломав себе шею. Если, наконец, чьи-нибудь руки, или собачьи клыки, или заряд дроби не сбросят меня вниз.

Я уже взялся было за одну из деревянных колонн, поддерживавших балкон, как вдруг заметил плотницкий молоток.

Он лежал рядом с ржавой банкой из-под краски у самой двери черного хода. При взгляде на вмятины на банке создавалось впечатление, будто кто-то во что бы то ни стало хотел открыть ее этим самым молотком. А когда ничего не получилось, успокоился и бросил то и другое за домом.

Теперь молоток поднял я. Швырнул его вверх, и, как оказалось, мне повезло, потому что он упал прямо на балкон, издав ужасающий грохот, словно ударили в гонг.

Я снова начал извиваться на деревянной колонне, чувствуя, как сквозь рубашку в тело впиваются занозы. В какой-то момент мне удалось уцепиться за перила балкона одной рукой и, раскачавшись, забросить на него ногу. На секунду показалось, что я сейчас полечу на землю вниз головой.

Но обошлось. Еще один толчок, и я перевалился через перила. И рухнул на какую-то дурацкую железную лохань, оставленную там, видимо, для сбора дождевой воды. Опять раздался звон, напоминающий удар гонга. Только теперь его произвела моя физиономия, соприкоснувшись с этой самой емкостью.

Я уже собирался вновь воспользоваться молотком, чтобы открыть дверь, но этого не потребовалось. Она и так оказалась приоткрыта, правда, не больше чем на дюйм.

После метания молотка, звона металла, грохота моего падения любой человек, находящийся в сознании, должен был быть предупрежден о вторжении, однако я все-таки попытался отодвинуть дверь как можно тише.

Из темноты на меня ничто не набросилось. Зато ударило прямо в нос. Мертвенный и неподвижный, будто стена, запах давно не мытого тела. Тяжелый и сладковатый, как от мешка с гнилыми апельсинами.

Внутри оказалось еще жарче, чем снаружи. Жара и тишина оказывали удивительное воздействие, замедляя движения и даже способность соображать, так что я начал осматривать комнату с притупленным восприятием.

На лестничной площадке второго этажа – еще три двери. Одна ведет в пустую ванную. Другая – в еще одну спальню, также без кровати и без мебели. Встроенный шкаф в ней также был пуст, если не считать гнезда из сухой травы и обрывков журнальных страниц, да лент с надписями «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!» на полу. Последняя дверь открывалась в третью спальню, в которую, судя по первому взгляду и по запаху, кто-то приходил поспать. Все комнаты имели довольно маленькие размеры, но эта все же была самой большой. Кроме того, в ней имелись кровать (правда, без простыни, без подушки, без изъеденного молью матраца в горошек) и комод с зеркалом.

В ящике комода находилась пара спортивных штанов с надписью «РЕД УИНГЗ». Пара длинных боксерских шортов, украшенных логотипом высшей бейсбольной лиги. Три одинаковые футболки – все размером XXL и с надписью «ДЕТРОЙТ ТАЙГЕРС – ЧЕМПИОН МИРОВОЙ СЕРИИ». Что и говорить, гардероб человека, одевающегося в отделах распродажи залежалого товара спортивных магазинов.

В остальных ящиках комода могло еще что-нибудь лежать, однако там висел большой замок.

Я начал было размышлять над тем, как туда попасть, как вдруг осознал, что держу в руках тот самый молоток. Оказывается, переходя из комнаты в комнату, я все время носил его с собой. Ну, что ж, пара ударов по скобам на дверцах, и они отлетят.

Решив таким образом одну проблему, я сказал себе, что имеет смысл сначала спуститься на первый этаж и посмотреть, нет ли чего интересного там.

В холле – оторванный и завернувшийся линолеум и лежащий повсюду мышиный помет. В задней части дома расположена кухня, однако там ничего нет, только неработающий холодильник, в котором на полках валяются несколько рулонов туалетной бумаги. В столовой – складной стул и банка из-под масла на столе.

В отличие от предыдущих комнат, гостиная производила впечатление помещения, в котором все-таки иногда жили. На поверхности кофейного столика лежала стеклянная трубка для курения крэка, шарики скомканной фольги и парочка одноразовых зажигалок. Диван с выпирающими наружу пружинами. Пакеты от фастфуда и хот-догов валяются на полу и похожи на бумажный архипелаг на поверхности пола-океана.

Пока я обливался потом в душной темноте этого дома на Арндт-стрит, мне в голову забрела парочка мыслей.

Во-первых. Неизвестно, принадлежит этот дом Малво или кому-то еще, но я только что вломился в дом, где живет незнакомец, курящий крэк.

И во-вторых. Незнакомцы, курящие крэк, не любят, когда к ним вламываются в дом.

Отсюда последовал запоздалый вывод: если сейчас здесь никого нет, то хозяева все равно скоро вернутся. Потому что вон там, на столике, в фольге лежит горка светлого неиспользованного крэка. Единственная ценность в этом разоренном здании с покосившимися полами.

Если только все же не найдется чего-нибудь в запертом комоде наверху.

Я снова пошел туда, однако по пути вынужден был раза три остановиться и подождать, пока успокоится сердце. А плотницкий молоток в руке постепенно наливался свинцовой тяжестью.

В спальне я несколько раз примерился, как бить. А затем обрушил удар молотка на скобы замка.

Никакого результата, если не считать ощущения, что я сломал себе руку, а не замок. Впрочем, это не остановило меня, и я попробовал ударить еще.

И еще раз.

После четвертого удара дерево затрещало. Шурупы, державшие скобы, наполовину вылезли из доски. Я подергал за дужку замка, и они выпали совсем. Я бросил молоток куда-то за спину и наконец смог открыть дверцу комода.

Эш…

Газетные вырезки с описанием ее выступления в пьесе «Тихоокеанское побережье». Все ее фото, опубликованные в ежегоднике школы Дондеро за 1989 год.

И там же фотографии, которых я никогда прежде не видел.

Эш со странной, напряженной улыбкой сидит на пассажирском сиденье автомобиля Дина Малво. Ее лицо крупным планом, глаза закрыты, а губы слегка приоткрыты в какой-то похотливой манере, словно кто-то попросил ее изобразить на лице именно такую фальшивую гримасу. Обнаженная Эш. Она сидит на земляном полу, лежит на одеяле и смотрит назад через обнаженное плечо на того, кто держит камеру. Ее ноги широко раздвинуты. Потрясение от вида ее кожи. Открыто плотоядный взгляд фотокамеры…

Впрочем, она была не единственной…

Вся задняя стенка комода была заклеена фотографиями. Ближе к полу – Мэг Клеменс. Словно кто-то решил разместить девчонок в виде дерева, в котором Мэг была корнями, а Эш стволом. Чуть повыше – фото других девочек, словно они были ветвями и листьями. Все примерно одного возраста, в одинаковых позах, хотя чем выше, тем более оживленными они казались, тем откровеннее становились требования фотографа. На некоторых верхних фотографиях частично и он сам попал в объектив.

Внизу комода обнаружился металлический ящик для хранения наличности. Однако денег в нем не оказалось. Там хранились записки, в основном сложенные листочки разлинованной бумаги, но кроме них нашлись страницы из блокнотов, карточки каталогов и что-то еще. Переписка между кем-то, подписывавшимся только буквой «Д», и ответные письма, написанные девичьим почерком. Подпись «Эш» с нарисованным сердечком в конце.

Ее рука.

Ее голос. Или одной из тех девочек.

Это многое проясняло. Вот оно – ключевое слово. Место, название которого превратилось в слово с глубоким подтекстом.

– Ну-ка, повернись…

Голос за моей спиной прозвучал нарочито презрительно, но твердо и более чем угрожающе. Тон, которым это было сказано, давал понять, что человек долго ждал именно этой минуты и сейчас готов к действиям, которые от него потребуются.

Я стоял на коленях в очень неудобной позе и, когда немного обернулся к нему, увидел, что Боб Малво держит в руке тот самый молоток и слегка постукивает им по ноге. Пальцы, которыми он сжимал инструмент, побелели от напряжения.

– Ты один из папочек? – спросил он. – Дядя или что-то в этом роде? Или тебя нанял кто-то из них?

– Думаете, я пришел, чтобы доставить вам неприятности?

Он внимательно смотрел на меня, прикидывая, не захватил ли я оружие.

– Многие этого хотят…

– Признаться, я тоже.

– Однако ты сейчас стоишь здесь на коленях.

Малво оказался крупнее, чем я ожидал. Шире в плечах и массивнее. На нем были четвертая из маек с надписью «ДЕТРОЙТ ТАЙГЕРС» – ЧЕМПИОН» и зеленые штаны, какие носят врачи в больницах. И майка и штаны были настолько просторными, что, когда он двигался, они еще пару секунд колыхались на нем.

– Интересно, как вы ухитрились сохранить все эти сувениры? – произнес я и попытался встать с колен, однако Малво приподнял молоток и выразительно покачал им, так что я счел за лучшее вернуться в исходное положение. – Я полагал, что у вас должны были это все конфисковать перед тем, как отправить в тюрьму.

– Ячейка в камере хранения. Знаешь, насколько дешево это дерьмо стоит?

– Но зачем все это хранить?

– Память начала подводить, стал многое забывать.

Он говорил, брызгая слюной, и одна капелька ее попала мне на лицо.

– Может, позволите мне уйти?

Я постарался, чтобы это не прозвучало как просьба, однако все равно получилось именно так. Впрочем, он, похоже, не услышал этого. Он снова заговорил, обнажая черные десны с остатками гнилых зубов.

– Ты брат. Близнец. Она всегда говорила, что тебя ждет дерьмовый конец в какой-нибудь дыре.

– Вы изнасиловали мою сестру.

– Это звучит несколько пристрастно и односторонне. Как я уже сказал, память у меня теперь не та, и кое-какие детали забываются. Но вот что я тебе скажу. Она опустошила меня. Если однажды попробуешь сладкую ягодку, то все остальные придется немного больше посыпать сахаром. Понимаешь, о чем я говорю?

В его лице ничего не переменилось, однако в тот момент стало ясно, что он собирается проломить мне череп молотком. И это случится без предупреждения. Малво больше не раздумывал, только действовал. Он превратился в растревоженный комок инстинктов и импульсов. Совсем как те, что вторглись в дом Уиллы и Эдди. Совсем как Эш. Ошибка заключается в том, чтобы пытаться найти в них остатки человеческого, грань между тем, что они могут сделать и никогда не сделают. И пока ее ищете, они опускают молоток вам на голову.

– Вы их убили? – спросил я. Руки у меня дрогнули от рефлекторного желания закрыть лицо.

– Надо тебе кое-что прояснить…

– Вы закопали Мэг в подвале того дома? И пытались сделать то же самое с Эш, но что-то пошло не так, и вы просто заманили ее в ловушку и оставили там. А потом развели огонь, да? Вы убили мою сестру?

Малво возвышался надо мной. Он не колебался. Он вспоминал.

– Она была самой восхитительной актрисой, – сказал он. – Я даже не знаю, какую роль она играла в половине случаев. Жертва. Стерва. Трахнутая на всю голову. Невинная девочка-инженю. Прекрасная игра во всех амплуа. Только значительно позже я, наконец, сообразил, что это неискренне! И это тоже ненастоящее! И то! Все было неправдой.

Он рассеянно поднял молоток на уровень плеча. Влажная от пота резина рукоятки. Полукруглый боек ударной части.

– После этой девочки я завязал с актерством, – сказал он и посмотрел вниз прямо мне в глаза. – После того, как я трахал твою сестру, я не сыграл ни одной роли. Все, что мне осталось, это трахать других сестричек.

Знаю, он успел сказать это – других сестричек, – потому что я услышал эти слова. Но одновременно с тем, как он их произнес, произошло еще кое-что. И это «кое-что» совершил я. Заорав что было сил, обхватил обеими руками щиколотки Боба Малво и дернул на себя, как вырывают сорняки с корнями. При этом взвыл, когда молоток попал мне по спине.

А дальше была мешанина ногтей, зубов, кулаков.

Пронзительный звериный визг, когда молоток вскользь задел меня по уху. Большой палец Малво пытается вдавить мой глаз мне в затылок.

Удивительно, что я совершенно осознанно принимал некоторые решения. Например, заехал ему по небритому подбородку. Ребром ладони ударил по горлу, а потом вцепился в его артерию, или сухожилие, или что-то такое, похожее на связки и мягкое, отчего он начал хватать воздух. Коленом ударил по руке, державшей молоток.

Его пальцы разжались, и молоток упал на пол.

Окровавленный. И кровь эта – моя.

Я схватил мокрую рукоятку и смог удержать ее достаточно долго, размахивая в воздухе молотком, как маятником. И попал Малво по челюсти.

Раздался звук, который издает кость, когда ее ломают. Отвратительный треск костей его лица. Может, из-за этого звука, может, из-за кругов, плававших у меня перед глазами, но молоток я выронил, и он, кувыркнувшись, упал на кровать.

Если бы на полу лежал я со сломанной челюстью и избитый, тут бы мне и пришел конец. Но Малво, похоже, ничего не чувствовал. Казалось, у него даже сил прибавилось.

Он боднул меня головой, тыльной стороной ладони врезал мне так, что я отлетел назад. И одновременно другой рукой потянулся за молотком.

В каком-то уголке моего сознания этот вопрос показался чрезвычайно интересным. Однако в целом мозг подсказал мне, что, оставаясь на месте, я дам своему противнику достаточно времени, чтобы разукрасить стены содержимым моей черепной коробки.

Я стоял возле кровати на коленях доли секунды. Потом я начал движение.

На лестничную площадку. Натыкаясь на стены, ворвался в спальню, через балкон которой попал в дом.

Вышиб прочь стеклянную дверь и перевалился через перила.

Тяжело рухнул на землю и, хромая, бросился прочь от дома. Одну руку я прижимал к животу, другую вытянул вперед, чтобы в темноте не напороться еще на что-нибудь. В общем, я в этот момент напоминал игрока, прижимающего к себе мяч, который он несет к линии ворот противника.

Не знаю, преследовал ли меня Малво или нет. Я не оглядывался.

Просто распахнул водительскую дверцу и сунул ключи в замок зажигания.

А потом обеими ногами вдавил до пола педаль газа.