Глава 38

– Трой – мой отец? – Джеки нервно заерзала на стуле.

Лусинда вздохнула:

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «отец». Да, он привнес в тебя свою генетику. На что-то большее он никогда не годился.

– Но Трой же был с Дианой. Он отец Джоша.

– Да, через какое-то время после меня он переметнулся к ней. Тогда он был еще так молод. Он странный человек, и я не уверена, что время не проделывает и с ним каких-то фокусов.

Джеки наклонилась вперед. Ее мать отклонилась назад. В этих движениях не содержалось ни агрессии, ни попытки защититься, однако они казались реакцией одного на другое.

– Джош – мой единокровный брат.

– Думаю, ты поймешь, дорогая, что подобные отношения не делятся на половинки. Сейчас он тебе вовсе не брат, но если бы ты захотела, полагаю, он мог бы стать тебе полноценным братом. Это будет зависеть от того, как ты к нему отнесешься.

– А Диана мне вроде как мачеха?

– Она – мать человека, который мог бы стать тебе братом, если бы вы оба этого захотели. Похоже, что она, наверное, еще и друг. В этом-то вся штука.

Джеки открыла было рот, но Лусинда перебила ее:

– Дорогая, прошу тебя, не спрашивай, почему я не рассказала тебе этого раньше. У тебя ведь всегда так. Я говорила тебе об этом много раз, и всякий раз ты ужасалась и клялась, что никогда этого не забудешь. Но потом память начинает тебе изменять, и ты снова меня не узна́ешь. Ты не можешь вспомнить, как я готовила тебе обед, когда тебе было пять лет, или завязывала тебе шнурки, или помогала тебе пережить непростой переходный возраст, или даже того, где я храню столовое серебро.

– А все-таки где же ящик со столовым серебром?

– У меня нет такого ящика, дорогая. Когда-то ты об этом знала. У меня есть люк над столовым серебром. Он под одним из ящиков с горячим молоком.

– Под ящиком с горячим молоком. – Джеки постаралась произнести эти слова так, как будто наконец-то что-то припомнила, а не так, словно только что об этом узнала.

Она подумала о Диане и Джоше, снова представив себе лицо Дианы, когда та узнала, что Джош пропал. «Доигрался», – подумала она тогда, даже сочувствуя Диане, переживавшей нестерпимую боль.

Бездонная пропасть горя и боли, думала она теперь, мысленно возвращаясь назад. Джеки полюбила Диану за ее тоску по Джошу. Она полюбила Диану за то, что та жила своей жизнью, несмотря на Троя.

К тому же теперь она думала о Диане с еще большей тревогой. Была ли та матерью, другом, сестрой, чужим человеком? Джеки не знала, как вести себя после того, как она узнала эту новость.

Для Дианы время текло линейно и равномерно. Ее воспоминания были неразрывными и последовательными. Ее действия порождали ответные реакции и результаты. Она могла чувствовать горечь потери, страх перед болью или развивать сложные, полные доброжелательности и любви отношения с окружающими. Джеки этого не могла. Для нее даже случившееся несколько секунд назад начинало исчезать в далекой и давней бесконечности.

– Прости меня, – сказала Джеки и обняла мать, крепко прижав ее к себе, словно это объятие позволяло сомкнуть ощущения времени, которые испытывала каждая из них. – Прости меня за то, что я не помню, мам.

Лусинда улыбнулась:

– Когда-нибудь ты постареешь, дорогая. Мы все стареем. Кто-то из нас старится дольше других. Сейчас тебе всегда девятнадцать. Когда-нибудь ты не сможешь вернуться в свои девятнадцать лет.

Джеки переместилась на диван и села рядом с матерью. На обивке не было ни единого пятнышка. Ее мать и вправду обожала чистоту.

– Я запомню столько, насколько смогу, – произнесла Джеки.

Она снова крепко обняла мать, и через секунду та ответила на ее объятие.

– Мне страшно жаль, что все так вышло, мам. Я не то чтобы извиняюсь, мне действительно страшно жаль, как будто у меня горе.

– Мне тоже, дорогая. Мне тоже очень жаль. Да, по-моему, тебе нужно взять вот это. – Она открыла ящик журнального столика и порылась в нем. Наконец она вытащила старую фотографию. Очень старую, пожелтевшую, потрескавшуюся и заворачивающуюся по краям. На ней был изображен мужчина – несомненно, это был Трой. Одной рукой он обнимал маленькую девочку.

– Это ты со своим отцом. – Она протянула фотографию Джеки, которая издала сдавленный стон.

– Я сделала ее, когда ты была совсем маленькой. До того, как он исчез из нашей с тобой жизни.

– Но, мам, посмотри на это фото. Его сделали по меньшей мере сто лет назад. Это мэрия в центре города, но тут немощеные улицы и деревянные будки вместо магазинов, а вместо машин – лошади с огромными крыльями. Люди не летают на крылатых конях, ну, я не знаю, с каких незапамятных времен.

– Дорогая, ты застыла в своем теперешнем возрасте на много десятков лет. Я сделала эту фотографию лет четырнадцать или пятнадцать назад. Тогда это был обычный «поляроид». А теперь взгляни-ка. Это фото изменилось, чтобы соответствовать твоему возрасту, а я помню его таким, каким оно было изначально. Это очень в твоем духе. Тебе нужно его взять.

Джеки положила фотографию в карман. Лусинда слабо улыбнулась.

– Теперь все будет по-другому, – сказала Джеки и посмотрела на мать серьезным взглядом. – Даю слово. – Она нерешительно взглянула на мать. – Обещаю. – И отвела глаза.

– Важно то, какие ты прикладываешь усилия. Вот что мы всегда себе говорим.

– Мам, мне пора, – прохрипела Джеки, с трудом отрывая от дивана свое избитое тело. – Я скоро к тебе снова заеду.

– Он неплохой человек, твой отец. Но и не очень хороший.

Джеки направилась к двери. Она чувствовала жесткую ровную фотографию в кармане и острые края смятого листка бумаги под гипсом.

Лусинда осталась сидеть на своем прежнем месте, но вскоре она займется другими делами. Она станет прибираться, читать, приводить в порядок машину в гараже и переделает массу других дел, которыми заполнены ее дни. В конце концов, у нее своя жизнь.