Глава 35
Джеки откинулась назад, закинув ноги на прилавок. Впервые за много дней она оказалась в ломбарде.
Выйдя из больницы, она толком не знала, куда еще ей идти. Она не любила сидеть в своем заведении, но это был ее дом, а ей просто хотелось домой.
Вокруг все было почти как всегда. Но теперь у нее болело все тело. И она знала, что бумажка свернулась у нее под гипсом, словно скрытые гнезда сороконожек, которые вдруг иногда появляются в кроватях людей.
От сидения откинувшись назад (ее обычная поза за прилавком), дико болела спина, поэтому Джеки встала со стула. Раньше она этого никогда не делала. Она посмотрела в окно – туда, где не так давно наблюдала, как убегал прочь человек в светло-коричневом пиджаке.
В пустыне виднелись низко висящие над землей светящиеся пузыри и высокое здание. Раздавались голоса. Пока Джеки смотрела, там появлялось все больше и больше зданий, целый лес высоких построек. Все они светились, и чем ближе к лежавшему внизу песку, тем призрачней становились их громады. Светящиеся пузыри. И голоса. Целый хор голосов.
Это был Кинг-Сити. Теперь она это знала. С огромного расстояния город каким-то образом призывал ее. Она плюнула в сторону огней, но попала лишь в оконное стекло.
Джеки смотрела, как плевок сползает по стеклу, и впервые за всю свою долгую и недолгую жизнь ощутила безраздельное отчаяние. Все ее с Дианой общие расследования и приключения не избавили ее от бумажки, не позволявшей ей писать иных слов, кроме «КИНГ-СИТИ», и не прогнали видения в пустыне. Жизнь ее стала не такой, как прежде, и никогда не станет прежней. На какое-то мгновение, когда она ощутила себя с Дианой на равных, ей захотелось повзрослеть. Но теперь это желание исчезло.
Тело у нее болело. Сначала яд библиотекаря, затем авария, а потом то, что с ней сделали в больнице. В ее теле больше не чувствовалось молодости. Из нее вытянули всю энергию. Она ощущала себя старой, хоть и выглядела молодой, но не была ни той, ни другой.
Звякнул колокольчик на двери.
– Мы закрыты, – сказала она. – Извините. Я знаю, что написано «открыто». Но это совсем не так.
Ответа не последовало. Джеки подняла взгляд и увидела женщину в деловом костюме. Та посмотрела на нее, но, казалось, ее не видела. В одной руке она держала небольшую картонную коробку, а в другой – большую металлическую тяпку, на острие которой виднелось темно-коричневое пятно с несколькими спутанными клочками волос.
– Я же сказала, – повторила Джеки. – Мы закрыты.
Женщина положила оба предмета на прилавок и принялась мыть руки, напевая себе под нос.
– Эй, извините, мадам. Я не могу это принять. Я больше не могу это делать.
Посетительница закончила мыть руки. Ее трясло, упавшие волосы закрывали ей лицо. Она не смотрела ни на коробку, ни на Джеки.
– Забирайте свои вещи и уходите, черт вас подери!
Женщина не трогалась с места. Она стояла, словно ждала, пока ее отпустят. Джеки вздохнула. У нее страшно болела спина, и невыносимо чесалась рука под гипсом. Она никогда не чувствовала себя столь далекой от своего «я».
– Ну хорошо. Вообще-то я не смогу выдать вам квитанцию, потому что на ней будет написано только «Кинг-Сити», я вам ничего не заплачу, вы ни на секунду не умрете, и я не выставлю ничего на продажу. Просто распишитесь вот тут, и можете идти. Договорились?
Женщина написала на квитанции имя «Катарина», положила ручку на стол и спросила тихим, сдавленным голосом:
– Теперь все?
Джеки кивнула. Катарина вздрогнула и вышла из ломбарда улыбаясь, с гордо поднятой головой – совсем другой женщиной, чем та, что входила в заведение.
Джеки взяла тяпку и здоровой рукой неловко опустила ее в стоявшую рядом мусорную корзину. Потом открыла коробку. Внутри лежало изуродованное тело тарантула. Его рубили и рубили до тех пор, пока не изувечили до полной неузнаваемости, сделав похожим на несобираемую головоломку. Джеки выглянула за дверь и увидела, как задние огни машины Катарины медленно исчезали на шоссе. Вздрогнув всем телом, Джеки швырнула коробку в мусорку.
Огни и голоса в пустыне исчезли. Джеки сидела одна в темном ломбарде, ни на что особо не глядя и ни о чем особо не думая. Где-то вдали Катарине стало лучше. Где-то в «нигде» тарантулу стало вообще никак.
