Ключ пятый КОГДА ПОЙДЕТ ДОЖДЬ
Триада семнадцатая Никогда не экономьте силы и время, копая неглубокие могилы
1
Такого никак не могло произойти, однако же произошло.
Голова мадам Брошкиной буквально подпрыгнула. Невысоко, на несколько сантиметров от пола. И вцепилась зубами в руку Марины.
По счастью, клацнувшие челюсти до тела не добрались. Сошлись, защелкнулись на рукаве. Руку тут же потянула вниз уверенная тяжесть.
Марина заорала.
Вспышка очередной молнии показалась долгой, неимоверно долгой, и Марина прекрасно успела разглядеть, что все изменилось в мгновение ока, и голова совсем не похожа на ту, что только что мирно лежала на полу.
Движется все, что может двигаться: вращаются в орбитах мертвые глаза, и мигают мертвые веки, и топорщится мертвая щетина, и сокращаются на загривке мертвые мышцы… Потом все погасло, и озарилось снова: вспышка — темнота, вспышка — темнота…
Марина, не прекращая кричать, яростно затрясла рукой, замахала вверх-вниз…
Мадам Брошкина глухо ударялась об пол — но висела, вцепившись намертво, как питбуль: убей, разрежь на куски, но челюсти не разожмутся, — потому что мадам уже была убита… И разрезана на куски.
Марина вскочила на ноги, метнулась куда-то, не понимая, — зачем и куда. Голова волочилась следом тяжеленным чужеродным придатком. Рукав вытянулся, куртка поползла с плеча, пуговица-кнопка со щелчком расстегнулась, за ней вторая… Ткань трещала, но пока выдерживала. И тут же мелькнуло спасительное решение: совсем сбросить ветровку — сожри! подавись, проклятая дохлая тварь! — и бежать, бежать отсюда…
Рука потянулась к груди, и только сейчас Марина обнаружила зажатую в ней рукоять громадной сковороды… Ну тогда получай! Получай! Получай!! Получай!!!
Забыв первоначальное намерение, она лупцевала Брошкину хрустко, сильно, с размаху… Живое существо такие удары если б и не прикончили, то вполне могли бы отвратить от агрессивных намерений. Мертвое боль не ощутит, и мертвее не станет, но и ему можно раздробить кости, вышибить зубы… Наверное, именно этим яростный натиск Марины и завершился бы. Но раньше не выдержала ткань рукава.
Голова тяжело рухнула на пол.
Чуть позже туда же упала покрывшаяся вмятинами сковорода…
Марина, пятясь, сделала несколько шагов назад. Не отрывая взгляд от Брошкиной, ощупью искала ручку двери, ведущей в дом… Нащупала, надавила, потянула…
Ручка не шелохнулась Дверь тоже.
Она не удивилась. И не стала яростно дергать за ручку. Все правильно. Все так и должно быть. Когда все вокруг сходит с ума, так и должно быть. Ей не туда… Не в дом, освещенный и относительно безопасный. Ей — на улицу, под ливень, под вспышки молний… Что ждет ее там? Что там затаилось, спряталось, притворилось переплетением черных теней — и терпеливо ждет Марину? Что или кто? Не Маришка ли Кузнецова?
А ты выйди. И узнай. И не задавай глупых вопросов.
Никуда она не пошла. Медленно, безвольно начала сползать на пол… Все, хватит. Сейчас она сядет, сядет прямо у двери, закроет глаза… И ничего не будет делать…
А затем она вдруг вскочила на ноги. И через секунду очутилась по другую сторону двери.
Ну не идиотка ли… Полная идиотка.
Чтобы отжать защелку на этой двери, надо было не нажимать на силуминовую ручку-рычаг, как принято у нормальных людей и нормальных дверей, но тянуть вверх. Кирилл объяснил: наверное, у Викентия оказался под рукой лишь замок, предназначенный для двери, открывающейся в другую сторону, налево, — вот и врезал, перевернув… Пустяк.
Этот пустячок чуть не стоил ей слишком дорого… Она бы попросту свихнулась там, в сенях, сидя под якобы запертой дверью…
Свет десятков свечей заливал кухню-столовую, заливал горницу. От него появилось чувство уверенности, безопасности. Может быть, иллюзорное и ложное, — но появилось. На свету ТАКОГО не случается.
И тем не менее она повернула ключ еще на один оборот, и накинула крючок на дверь, ведущую в сени. С сомнением посмотрела на подпружиненную дверцу кошачьего лаза — может, чем-нибудь подпереть, забаррикадировать? Да ни к чему, голове никоим образом не протиснуться в это отверстие, разве что вдруг истончится, вытянется на манер дождевого червяка… А такого быть не может.
Не может? Правда? Так-таки и не бывает? Никогда-никогда не случается? Раз вы, милая девушка, так хорошо знаете, что случается, а что нет, объясните-ка: что произошло пару минут назад? Рядом, за этой вот дверью? В сенях?
Ей очень не хотелось пытаться объяснять кому-либо, хотя бы себе самой, увиденное и почувствованное недавно. Не хотелось…
Марина была материалисткой.
А с точки зрения закоренелого материалиста необъяснимых фактов нет и не бывает. Вообще. По определению. Если факт, невзирая на все потуги, все же объяснить нельзя, — значит, он вовсе не факт. Злостная фальсификация. Или банальный обман зрения.
Конкретный пример: у свиньи, как известно, шеи нет.
Конечно же, ученые-зоологи, специализирующиеся на парнокопытных, услышав такое заявление, тут же уличат заявителя в глубоком невежестве, а то и в злонамеренном искажении фактов, и радостно достанут схему свиньи в разрезе, и начнут тыкать указками в изображения позвонков, ехидно вопрошая: а это что, не шея? А это? А это?
Бог с ними, с кандидатами и докторами свинских наук. Всех в колонну, каждому лопату, — и на свиноферму. Пусть на практике ознакомятся с объектом изучения. Заодно и навоз уберут, поднакопился.
Так вот, у свиньи шеи нет. Факт. Не научный, бытовой. По крайней мере, внешне шея не наблюдается: голова и туловище хавроньи, от пятачка до хвостика, отдаленно напоминают пушечный снаряд — нечто цельное, не разбиваемое глазом на сегменты. И когда мясники разделывают тушу, то порой отсекают голову почти над лопатками, с большими прирезями мяса. Проще говоря: мышечной ткани у свиной головы достаточно, чтобы совершить какое-нибудь простенькое движение. Подпрыгнуть на несколько сантиметров, например.
Что? Мышцы мертвого тела сокращаться не способны? Ошибаетесь! — радостно скажут материалисты. И тут же припомнят опыты Луиджи Гальвани. (У махровых материалистов глубокие знания встречаются редко, но дергающиеся от тока лягушачьи лапки изображены в школьном учебнике биологии.) Лапки или головы, лягушки или свиньи, — какая разница? Если бы Гальвани отдал лапки кухарке, попросив соорудить к обеду фрикасе по-французски, и экспериментировал бы вместо них с головами, — результат бы не изменился.
Откуда взялись в холодильнике гальванические токи, если питается он от сети, а в доме от грозы вырубилось электричество? Ну, удивляете… А сама гроза? Электричества там — бери не хочу. Миллионы вольт. На дивизию свиных голов хватит. На корпус. На армию.
Вопрос решен. Факт объяснен.
Что Гальвани возился с лягушками свежими, только что умерщвленными, не лежавшими много часов в холодильнике, господ материалистов не смутит. Принципиальное объяснение найдено, а деталями пусть займутся вернувшиеся с фермы свинологи.
Марина была материалисткой. Законченной. Закоренелой.
Однако даже сейчас, отгородившись крепкой дверью от непонятного и страшного, при свете нескольких десятков свечей, она не попыталась сочинить подобное объяснение — как последнюю зацепку над пропастью безумия, как спасательный круг, удерживающий над бездонным океаном ужаса…
Вместо этого она вцепилась в другую версию.
Энцефалит!
Клещ все-таки укусил ее вчера утром, она не почувствовала, маленькие кровососы вспрыскивают что-то обезболивающее, какой-то природный анестетик… Укусил. А она не заметила. И ядовитая зараза угодила в кровь.
Клещевой энцефалит…
Об этой болезни Марина была осведомлена не больше, чем о ее переносчиках. Но одно знала точно: главный объект для атаки вируса — мозг. Вроде бы даже сам термин «энцефалит» происходит от латинского наименования мозга… Или от греческого? Она попыталась вспомнить, как будто это и в самом деле что-то меняло, и, конечно, не вспомнила… Тьфу, да какая разница, мозг — он и на китайском мозг…
А теперь вопрос на засыпку: из холодильника ли выпрыгнула хищная свинина? Не из вашего ли мозга, Марина Викторовна? Из мозга, где начался и продолжается воспалительный процесс? Не первая ли это ласточка?
Вопрос сложный… Пораженные извилины не всегда способны к самодиагностике…
Марина задумчиво рассматривала неровную дыру на рукаве куртки-ветровки — вернее, даже совокупность нескольких рваных дыр. Точно ли она их видит? Или лишь думает, что видит?
Просунула пальцы в дыру насквозь, пошевелила… Очень уж реальная, настоящая… Куда реальней взбесившейся головы.
Вот-вот… Дыра реальна. Способная кусаться мертвая голова — нет. Так кто же тут поработал зубками в припадке безумия, а? Поработал и напрочь о том забыл? Кто вышвырнул голову из холодильника и содрал с нее упаковочную бумагу? Не бойся ее, Кирюша, перешагивай смело, она не кусается, это просто твоя жена сошла с ума, ля-ля-ля-ля-ля-ля, сказала фрекен Бок, запихивая в мясорубку Карлссона, сумасшедшим такое можно, им можно все, интересно, чем были наполнены последние кошмары Маришки Кузнецовой, нет, и вправду интересно, надо же знать, что тебе предстоит…
Марина уже не понимала, что сама загнала себя в ловушку. Версия об энцефалите и его симптомах не стала спасательным кругом и зацепкой над бездной. Она стала шагом в другую бездну — в черный бездонный колодец, поджидавший свою жертву двадцать лет…
— Кис-кис-кис! — ласково позвала Марина, видя, как медленно поднимается дверца кошачьего лаза. И засмеялась — звонко, весело. Сойти с ума — плохо и зазорно лишь с точки зрения людей, мнящих себя здоровыми. Они, глупые, не понимают, какие чудные вещи можно создать при помощи больного мозга… Много лет Марина мечтала о кошке, мечтала и не могла воплотить мечту в жизнь, сначала из-за отца, позже из-за Кирилла, но стоило сойти с ума, — и пожалуйста, все к вашим услугам, вам перса или ангорца?
— Кис-кис-кис, — снова позвала Марина, углядев за поднимающейся дверцей какое-то шевеление. И ткнула туда повелительным жестом:
— Ты — ангорская! Я так хочу!
Но в дверцу медленно, волоча обе задние лапы, протискивалась не ангорская кошка. И вообще не кошка.
Марина не сразу опознала неимоверно грязное, облепленное землей создание.
А затем догадалась: лисица! Раздавленная ею на лесной дороге лисица! Раздавленная, и закопанная потом Кириллом, — неглубоко, у куста сирени, — и теперь вылезшая из могилы.
Обидно, что не ангорская кошка… Но все-таки не так скучно будет ждать мужа. И врачей, которых он, хочется надеяться, вызовет…
— Иди сюда, маленькая! — сказала Марина. — Я тебя вымою, и мы поиграем…
Лиса послушалась. Ковыляла прямо к ней, переступая лишь передними лапами. Вернее, не так уж прямо: хребет был сломан, и осевая симметрия тела нарушилась. Задняя часть тушки вместе с лапами и хвостом торчала в сторону, лисицу заносило, она выравнивала движение, — и приближалась неровными зигзагами.
Но курс держала к ногам Марины.
2
Совершенно непонятно, для чего мог служить домик, в котором Клава назначила свидание Кириллу.
Назвать его сараюшкой язык не поворачивался — кроме размеров, ничего общего. Ну кто, скажите, возводит сарайчики из толстых, основательных бревен? Куда проще наскоро слепить из бросовой доски-горбыля, пустить на кровлю рулон старого рубероида — и пожалуйста, храни на здоровье что-нибудь не самое ценное, например, мешки для сбора картофеля с ближайшего поля…
Банька? Но в той, как минимум, предполагается печь, не говоря о прочем… Здесь же всей обстановки — две широкие лавки вдоль стен. Ну хорошо, пусть незавершенная банька, — сруб возвели, а потом передумали… Почему тогда именно здесь? Квазибанька стоит на половине пути от фермы к деревне, — и никаких жилых строений поблизости. Вообще никаких строений…
Полное впечатление — кто-то соорудил сие прибежище, сочувствуя юношам и девушкам, не имеющим места для встреч… Может, сами и постарались, чтобы использовать по очереди. Повесишь на дверь условный знак — и все знают: гнездышко любви занято, и не ломитесь в двери…
Бедная Клава так и сделала, не подозревая, что в дверь все-таки вломится разъяренная фурия по имени Марина…
Для Кирилла вычислить убийцу оказалось легко и просто. Как ни странно, помогла одна деталь, промелькнувшая во вчерашнем ночном кошмаре. А именно: он собрался тогда вдребезги разнести взбесившиеся часы лихоедовским колуном. Будучи отчего-то уверен, что тот стоит в сенях дома Викентия.
Позже момент как-то стерся из памяти, но сегодня, когда они носили вещи в машину, Кирилл и в самом деле увидел в сенях колун! С рукоятью, обмотанной синей изолентой. Не тот, понятно, с которым упражнялся Юрок, просто очень похожий.
Он понял: колун уже попадался на глаза, просто не привлек внимания. Но отложился где-то в дальнем углу памяти — и всплыл в ночном кошмаре.
Но теперь колуна в сенях нет… Он лежит здесь. В дальнем углу. Измазанный кровью.
С такой уликой мисс Марпл и Эркюль Пуаро могут спокойно отдохнуть. Или расписать пульку в компании Шерлока Холмса.
Все и без них понятно.
Какое место идеально подходит, чтобы проследить за идущим на гриву Кириллом, и за поспешающей вслед Клавой? Проследить, не сходя с места?
Правильно, высоченное крыльцо стоящего на холме дома Викентия. Единственный и неповторимый наблюдательный пункт во всем Загривье. Только не рассказывайте сказки, что там мог оказаться кто-то другой. Он, другой, постучал бы и вошел. Или ушел бы обратно, не дождавшись ответа на стук.
Нет, на крыльце сидела Марина… Все-таки проснувшаяся достаточно рано. Увидела уходящего на гриву Кирилла, но ничего не сделала: кричать — не услышит, а нестись за муженьком сломя голову — это не для Марины Викторовны. Но затем в том же направлении прошла Клава…
Здесь, сейчас, в псевдобаньке, Кирилл ощущал к жене самую настоящую ненависть. Причем даже не столько из-за убитой Клавы, сколько из-за той, утренней, ситуации: они на полянке, голые (ну, по крайней мере одна из двоих)… И Марина. В кустах. Сука…
Не ежик там шумел — другой зверь… Гораздо крупнее и опаснее.
Лучше бы уж сразу выскочила, устроила бы скандал, даже мордобой…
Так ведь нет, Марина Викторовна занимается такими вещами исключительно на холодную голову.
Впрочем, возможно, наложилась еще одна причина. Тогда, на полянке, Клава говорила очень искренне — о детях, и о прочем… И эта рассудочная сука, упрямо не желающая никого рожать, могла испугаться
…
Испугаться, что для Кирилла, давно мечтающего о детях, скандал станет последней каплей. И он сделает то, что давно стоило сделать. Поскольку мифическая беременность — лишь средство продавить покупку дома…
Как бы то ни было, Марина тихо вернулась домой и удачно изобразила только что проснувшуюся… Но хорошо запомнила время и место назначенного свидания.
А потом… Черт, ведь трагедии вполне можно было избежать… Трамблер… Глупая случайность… Он идиот… Полный идиот. Совершенно не оценил значение ее злобного взгляда — тогда, при безуспешных попытках завести машину.
Она ведь заподозрила, что поломка — дело рук Кирилла!
Дальше — хуже…
Новая цепочка диких совпадений, но в глазах Марины все логично: муж где-то долго шлялся — значит, вполне мог сговориться с Толяном и Лихоедовым. Затем вдруг выясняется, что Кириллу надо уехать на пару часов — причем время идеально совпадает с назначенным Клавой свиданием…
Что могла подумать Марина? Лишь одно: он идет продолжить столь активно начавшееся знакомство с «королевой свинофермы», вся история с трамблером — блеф.
Дурак… Идиот… Мог ведь, наверное, догадаться… По каким-то ее обмолвкам, случайным жестам…
Она ведь убила не со зла, как дико ни звучит… Что ей Клава? Не стоит и руки пачкать… Она убила из страха . Из страха потерять верного раба, к которому все-таки привыкла, как привыкают к собаке или кошке… Раз уж он, тихо-мирно просидев шесть лет под каблуком, пустился на такие сложные комбинации — дело плохо. Ожидать можно всего.
Рассчитала она все идеально — но исходя из своих, ложных, посылок. Кирилл, получив свое, вернется из «баньки», и… стоп! Что-то не сходится… Вернется, и что подумает, не застав жены?
Значит, на столе лежала бы записка: пошла, дескать, позвонить маме по соседскому «Алтаю», чтобы та не волновалась, скоро приду, любимый, дата, подпись.
Проверить факт звонка маме Кирилл не успел бы.
Едва Толян заменил бы трамблер (а по версии Марины — лишь подсоединил бы отсоединенный Кириллом контакт) — они тут же укатили бы из Загривья.
И про смерть Клавы он узнал бы ох как не скоро…
Все-таки он кретин… Зачем сболтнул ей про новую книжку, про то, что будет изредка приезжать сюда за материалом? Промолчал бы — Клава осталась бы жить. Кириллу жена бы все припомнила, и не раз, — так что когти, вцепившиеся в член, показались бы детской забавой… Но Клава осталась бы жить.
Марина спланировала ИДЕАЛЬНОЕ убийство. Расследование? Не смешите, никто не стал бы даже вызывать из другого субъекта федерации двух никчемных свидетелей, всего-то пяток минут общавшихся с убитой… Мало ли кто покупает тут мясо…
Марина спланировала все идеально — и тем не менее сядет в тюрьму, и очень надолго. Потому что планировала, исходя из своей оценки ситуации — из абсолютно ложной оценки…
Почему все-таки убила, если Кирилл не пришел? По той же самой причине. Итак: она в кустах у «баньки», все рассчитано по минутам, колун наготове. Она уверена: Кирилл внутри и вот-вот должен выйти… Выйти первым и наверняка в одиночестве — у него цейтнот, и светиться в деревне рядом с Клавой ему ни к чему… Должен выйти — и не выходит, и не выходит, и не выходит…
Что могла подумать Марина?
Да что угодно. Лишь истинного положения дел она представить не могла: для этого ей надо было сломать всю цепочку своих рассуждений — логически безупречных и абсолютно ложных. Может, вообразила, что он все РЕШИЛ — именно здесь, именно сейчас, и останется с Клавой до утра, послав подальше супругу, которой недолго осталось носить это звание? И вот тогда она впервые сорвалась с резьбы…
Сломала дверь: Кирилла нет! Зато есть Клава… И шанс избежать трагедии еще оставался… Но остался нереализованным: Клава тоже была на взводе — из-за отсутствия Кирилла. Слово за слово, и…
Еще один маленький штришок, маленький бонус для прокурора: потолок тут относительно низкий. Кирилл, например, со своим ростом метр девяносто пять, — топором над головой не взмахнет, зацепится: на глаз видно, никакие следственные эксперименты не нужны… Для эксперимента сюда стоит пригласить (вернее, доставить в наручниках) одну гражданочку, чей рост составляет ровно сто шестьдесят четыре сантиметра без каблуков. Подсказать имя, фамилию, адрес?
И что теперь?
Теперь у него ни любовницы, ни жены… Один, как пугало посреди поля, пугало в каске вермахта образца 1935 года…
Страшно…
До чего же страшно, если вдуматься: Марина искалечила жизнь и себе, и ему, а Клаву вообще вычеркнула из списков живущих, — лишь потому, что умеет трезво, холодно и логично мыслить… Единственная неверная посылка, плюс несколько очевидных фактов, предвзято истолкованных, плюс безукоризненные логические построения — и готова непротиворечивая, но насквозь лживая картинка.
Она умеет мыслить логично. Не умеет лишь любить. И верить тому, кого любишь…
Недаром с древних времен три понятия объединяли в одну триаду. Если любишь — верь. Верь вопреки всему. Лишь тогда в любви можно на что-то надеяться…
А холодной логике места нет — среди веры, любви и надежды.
3
Казалось, лиса решила потереться об ноги, — как домашняя избалованная кошка, выпрашивающая ласку. И действительно, вскользь задела лодыжку своим грязным мехом; Марина вздрогнула, но не отдернулась, разве может испачкать или как-то еще повредить игра твоего воображения, порождение твоего зараженного мозга? Лисица, глядя куда-то в сторону мертвыми глазами, разинула пасть, сейчас замяукает, подумала Марина, но не удивилась, сойдя с ума, глупо чему-либо удивляться…
Лиса не замяукала, вообще не издала ни звука — деловито вонзила зубы в икру Марины.
В следующие секунды в доме воцарился ад…
Сбитые свечи падали и гасли, света становилось все меньше, тьма вновь поползла из своих мышиных нор и тараканьих щелей, — а по стенам металась громадные черные тени осатаневшей от дикой боли Марины.
И металась она сама — из горницы в кухню, потом обратно, лиса волочилась следом, и стискивала челюсти все сильнее, или так только казалось Марине, и не попадалось под руку ничего, чем можно было бы размозжить, раздавить, размазать по полу мерзкую гадину…
Ухватила было веник, тут же отбросила — что мертвым щекотка? — заметила у печки кочергу, рванулась туда, упала: нога с впившейся лисицей запуталась в ножках табуретки; вскочила, не чувствуя ушибленного колена — все забивала кошмарная боль в икре…
Кочерга оказалась несерьезная, легковесная, сделанная из полосы листового металла, совсем не толстого, Марина ударила несколько раз и отбросила… Затем она вспомнила про сковородку, про чудесное оружие для расправы с теми, кто не хочет вести себя, как положено мертвым…
Она уже лихорадочно повернула ключ, и откинула крючок, но в последний миг замерла: мадам Брошкина! проклятая башка никуда не делась, поджидает в сенях, и вдвоем они прикончат Марину… Не дождетесь!
Прикончили не ее. Прикончила она. Именно прикончила, не убила, — убитую еще вчера лисицу. Весьма нестандартным орудием — старинной радиолой.
Внутри «Ригонды» что-то покорежилось, что-то сорвалось со своих мест и болталось внутри корпуса, что-то разбилось со стеклянным дребезгом… Но сам ящик, добротно сделанный из хорошего дерева, пока держался — Марина поднимала и резко опускала его, круша и плюща лисицу — перевернув радиолу, держа за тонкие ножки. Вверх-вниз, вверх-вниз, раз за разом, вверх-вниз…
Разжались ли мертвые челюсти, или разлетелись на куски, Марина не заметила, просто в какой-то момент бесформенное месиво, мало уже похожее на лисицу, шлепнулось на пол, оторвавшись от ее ноги. Но она не прекратила сокрушительные методичные удары: вверх-вниз, вверх-вниз — у нас сегодня в меню не отбивные… фарш, кисель, манная каша… В звуки ударов вплеталось отвратное чавканье.
Потом все кончилось — «Ригонда» наконец развалилась кучей досок, рассыпалась грудой покореженных деталей. Никто и никогда не послушает больше «классное ретро»…
Изодранная лисьими клыками нога обильно кровоточила… Капли густо падали на крашеные доски пола, и Марине отчего-то вспомнилась Калиша. И кровь, впитывающаяся в циновку с загадочными иероглифами…
Господи, нашла же время предаваться воспоминаниям…
Скорее, отыскать скорее пластырь и бинт, и что-нибудь дезинфицирующее, был же у Викентия хотя бы йод, хотя бы зеленка… Пусть весь мир сошел с ума — она не сдастся, она будет драться, она победит! Она доживет до рассвета, до нормального утра нормального дня, — когда-нибудь же кончится эта дикая ночь, ночь восставшей хрен знает откуда падали, ночь гостей с кладбища домашних и диких животных…
Она не сдастся, но к машине, за аптечкой не пойдет… У Викентия найдутся пластырь и йод, обязательно найдутся, старики запасливы на всякие медицинские штучки… Марина лихорадочно рылась в выдвижном ящике стола, на пол летели пакетики с семенами, и старые квитанции, и даже упаковки просроченных таблеток, но пластырь или бинт не попадался, а искусанная нога болела все сильнее, и боль не позволяла Марине обратить внимания на другое, не столь болезненное ощущение… Затем она почувствовала неладное, и опустила глаза…
И пластырь с бинтом стали не нужны. И йод стал не нужен. И зеленка…
Потому что все закончилось. Для нее все закончилось. Как глупо…
Почти так она и сказала, вернее, начала говорить:
— Вот и все… Кира теперь меня…
Не договорила и зарыдала.
