Шестьдесят пять лет — немалый срок.

В сравнении с человеческой жизнью, разумеется. Для деревьев, зачастую исчисляющих свой земной путь веками, — уже меньше. Для Земли, ведущей счет на эры и эпохи, — невесомое и мимолетное мгновение…

Так думал Кирилл, поднимаясь на гриву по склону, испещренному старыми воронками — буквально одна на одной…

Мало, очень мало осталось ветеранов, переживших бои на Лужском рубеже. Из здешних берез и осин лишь немногие, самые старые, сохранили память о страшном лете сорок первого года. А вот земля помнит все… Шрамы, истерзавшие ее тело — следы бомб и снарядов — заплыли, затянулись травой и кустарником, но не исчезли… И никуда не делась дремлющая в глубине ржавая смерть — до сих пор уносящая порой жизни охотников или грибников, запаливших костер в неудачном месте. У земли долгая память. И долго мстит она потомкам когда-то изуродовавших ее людей…

Впрочем, здесь и сейчас попадались ему и относительно свежие раны на теле матушки-земли — небольшие шурфы с кучами выброшенного наружу грунта. Наверняка дело рук местной молодежи. Подростки в местах былых жестоких боев, как им не запрещай, все равно идут и копают землю в поисках чего-либо стреляющего или взрывающегося. Мальчишеская тяга к оружию неистребима…

Троих «черных следопытов» они с Мариной повстречали вчера, по дороге на свиноферму. Парнишки лет пятнадцати-шестнадцати шагали, видимо, как раз с гривы. У двоих инвентарь, заурядный для доморощенных любителей раскопок, — лопаты и примитивные щупы: заостренные железные штыри с деревянными рукоятками. А вот у третьего…

У третьего на плече лежал металлоискатель «Юниор» — агрегат, хорошо знакомый Кириллу, он и сам пользовался таким на берегах Суходольского озера и реки Бурной… Не самая навороченная и дорогая модель, не напичканный суперсовременной электроникой «Гарретт-2500» — позволяющий отличить лежащую глубоко в земле монету от кольца той же массы. Однако вполне надежная рабочая машинка, легко засекающая какой-нибудь ржавый наган на метровой глубине. А снаряд хорошего калибра — на вдвое большей.

Кирилла удивило наличие такой техники у деревенского любителя… Неужели находки позволяют окупить вложения?

Ясно одно: раз уж перешли на металлоискатели, то все, что можно было собрать с поверхности, — собрано. И глупая смерть от подвернувшейся под ногу мины не грозит…

Он прошел по гриве уже метров четыреста. Воронки по-прежнему занимали большую часть поверхности, — ровных, незатронутых полянок мало. Да и размеры у них невелики.

Однако…

Это какие же чудеса героизма показали здесь в обороне прижатые к болоту ополченцы, что на них высыпали в полном смысле слова град смертоносного железа? Наверное, рядом с ними сражались и кадровые части РККА… И все равно сомнительно. Нет смысла тратить такие силы на добивание окруженных. Достаточно надежно блокировать попытки прорыва — и без подвоза боеприпасов и пищи, без эвакуации раненых долго противник не повоюет…

Загадка. И Кирилл чувствовал: он ее разгадает… Да, новая книжка получится куда более сенсационная, чем «Суванто-ярви», — та привлекла внимание лишь узких специалистов. Чем черт не шутит, вдруг удастся заинтересовать какое-нибудь большое издательство? Заманчивые перспективы…

В поросли молодого кустарника обнаружилась натоптанная тропинка. Кто-то здесь ходил, и не раз… Куда и зачем — выяснилось быстро: пройдя по тропе десятка два шагов, Кирилл очутился на краю широкой воронки с пологими склонами. И удивленно присвистнул…

Вот это да!

В воронке лежали боеприпасы, выложенные рядами на склонах. Старые, поржавевшие снаряды и минометные мины. Многие десятки, если не сотни…

Присмотревшись, Кирилл понял: перед ним пустышки. Фантики от конфет. Скорлупа от орехов. Взрыватели вывинчены, корпуса вскрыты, взрывчатка извлечена. Отходы производства «черных следопытов». Ну и масштабы у них, однако…

О ценах черного рынка на тринитротолуол Кирилл не имел понятия, никогда не поддавался искушению заработать на сделанных находках. Однако на металлоискатель хватит, без сомнения…

Пустышки — но выглядит груда металла более чем внушительно. Обязательно надо вернуться сюда с профессиональным фотоаппаратом — такой кадр украсит будущую книгу.

Он спустился по склону, внимательно рассматривая экспонаты ржавой коллекции. Зачем-то они были рассортированы — лежали рядами, сгруппированные по видам и образцам.

Знакомые все штучки…

Большей частью минометные мины — граждане, занимающиеся самочинными раскопками, именуют их «летучками», чтобы не путать с противотанковыми и противопехотными. Вот этими стрелял тяжелый немецкий миномет. И этими тоже он — так называемая «прыгучая мина», для более эффективного поражения живой силы… А вот другие — к легкому, пятидесятимиллиметровому, немного, всего три… Все правильно, к сорок первому году как раз два калибра: 81 и 50 миллиметров, — и состояли на вооружении вермахта…

Любопытно, что советский миномет, разработанный несколько позже немецкого 81-миллиметрового, имел калибр на один миллиметр больше. И спокойно стрелял трофейными немецкими минами. А наши в ствол немецкого не пролезали… Не забыть бы помянуть этот факт в новой книжке.

Следующие экспонаты нашей летней коллекции — немецкие пушечные снаряды. Тоже все логично: 75-миллиметровая пехотная пушка и 105-миллиметровая пехотная же гаубица. Значит, немцы не стали подтягивать сюда 150-миллиметровки, справились и без них… Дескать, много чести для ополченцев.

На поясках снарядов хороши видны следы от прохождения сквозь нарезы стволов. Однако, сколько же их, неразорвавшихся… Хотя неудивительно, Сычий Мох под боком. Топкие болота, как известно, настоящее проклятие для артиллеристов. У одних типов снарядов, угодивших в топь под определенным углом, взрывные трубки вообще не срабатывают. Другие взрываются, но погрузившись слишком глубоко, с минимальным ущербом для противника… Что поделать: генералы, формулируя свои требования для конструкторов оружия, никак не рассчитывают, что наступать или обороняться придется в трясине. Учебники военного искусства настоятельно рекомендуют болота обходить стороной. Хотя взрыватели мин легких немецких минометов отличались повышенной чувствительностью, недаром не сработавших пятидесятимиллиметровок тут всего три штуки…

Еще два вида снарядов Кирилл не сумел опознать. Возможно, от трофейных пушек вермахта, чешских или французских…

Патрон, валявшийся здесь же, попался на глаза случайно. И принесли его сюда тоже явно случайно, наверняка вместе с прилипшей к снаряду или к «летучке» землей, — больше ни единого боеприпаса от стрелкового оружия не видно. Кирилл поднял, осмотрел: от русской трехлинейки, капсюль вмят, но пуля на месте — значит, осечка, боец матернулся, передернул затвор, выбрасывая этот и досылая новый патрон… Или не передернул, сраженный осколком брата-близнеца валяющихся здесь снарядов.

Находка отправилась в карман, маленький сувенир на память…

Что у нас дальше? Один-единственный снаряд от «флака», незнамо каким ветром сюда занесенный… А это… Вот это уже интересно…

Он задумчиво созерцал два ряда снарядов. Советских снарядов. От 152-миллиметровой гаубицы. Попробовал сосчитать, дошел до двадцати трех и сбился, ряды были выложены достаточно небрежно, наезжали друг на друга…

Значит, по гриве отработала не только немецкая, но и наша артиллерия? Случается… В Зимнюю войну, как хорошо знал Кирилл, неоднократно бывало: советские дальнобойные пушки продолжали громить финские позиции, уже занятые своей пехотой. Обычная неразбериха, плохо налаженные связь и взаимодействие…

В любом случае, трофейные русские 152-миллиметровки никогда на вооружение вермахта не поступали.

Или имела место ситуация в духе патриотических фильмов старых лет? Последние погибающие ополченцы вызвали огонь на себя? Кирилл недоверчиво хмыкнул. (Патриотические фильмы он недолюбливал. Как, наверное, и любой, хорошо знакомый по мемуарам и старым документам с истинным положением дел…)

Но даже если все обстояло именно так, если найдутся тому свидетельства, в книге все равно необходимо будет рассмотреть и еще одну версию — сенсационную, с пряным запахом СТРАШНОЙ ТАЙНЫ.

Наша артиллерия била по своим СПЕЦИАЛЬНО!

Чем не вариант? Кому-то, в дикой спешке сформировавшему в Ленинграде дивизию-дублера, как кость в горле мешали упрямые ополченцы в Загривье, никак не желающие умирать, не оставляющие попыток пробиться к своим. И свои стали хуже чужих: из-за линии фронта, с одной из артпозиций Лужского рубежа, полетели сорокакилограммовые «чемоданы», добивая упрямцев…

Кстати, если здесь отработали гаубицы МЛ-20 (а так, скорее всего, и случилось) — это характеризует уровень принятия решений: вовсе не командир соседней кадровой дивизии приказал поддержать огнем ополченцев, а его подчиненные немного промазали… И не командир корпуса проявил самодеятельность… МЛ-20 — артиллерия, подчиненная командующему армией. А то и сам РГК… Решение об артналете вполне мог принять человек, пославший на верную смерть пятнадцать тысяч необученных добровольцев.

Эх, красивая версия вырисовывается… Конечно, патриоты-резуновцы снова взвоют, как гиены в течке: мы, мол, в сорок первом были ух и сильны! сильнее всех в мире, да не повезло чуть-чуть, а то бы мы уж… а он, Кирилл, дескать, злопыхатель и очернитель советской мощи и сталинского гения.

Ладно, не привыкать, отобьемся…

Вторую воронку, меньшую по размерам, но тоже служащую складом находок «черных следопытов», он обнаружил тем же самым способом, — пойдя по натоптанной тропинке.

Но лежали тут не боеприпасы…

Кирилл долго стоял на краю воронки без единой мысли в голове. Мозг отказывался осмысливать увиденное, отказывался — и все тут.

Лежали здесь останки. Останки, с которыми кто-то обошелся самым варварским, самым бессмысленно-жестоким образом.

Не скелеты… И даже не разрозненные кости…

Обломки, мелкие осколки костей — огромная груда на дне.

Свиноферма… Конечно же, это отходы со свинофермы, — ухватился Кирилл за спасительную мысль. Надо уйти отсюда, — понял он. Уйти, и забыть, и не задумываться, кому и зачем потребовалось так дробить свиные косточки… И о том, когда эти косточки успели так потемнеть, некоторые даже подернуться зеленым налетом, — тоже не задумываться… Отходы свинофермы, и точка.

Он не смог.

Не смог уйти, не смог заставить себя поверить в спасительную «свиную» версию…

Здесь лежали люди. То, что осталось от людей. Вон тот обломочек нижней челюсти, кость с двумя потемневшими зубами, что лежит совсем рядом, чуть не под ногами, — разве может он принадлежать свинье?!

Видел он не далее как вчера свинские зубы — в оскаленной пасти мадам Брошкиной…

Люди…

За что же вас так?! Кто же вас так ненавидел, что загнал на смерть — и продолжил убивать после смерти?!

Хотя нет, едва ли палачи третьей ДНО виноваты еще и в ЭТОМ, изломы костей свежие…

Способ, которым измывались над павшими, сомнений не вызывал, — вывернутый давним взрывом из земли гранитный валун-наковальня (из-за него-то наверняка и выбрали именно эту воронку), рядом валяется здоровенная кувалда…

Родительский день завтра, сказало им ангельское дитя, дробя на куски крысиные косточки.

Родительский день, говорите? Семейный, стало быть, праздник? Посторонние, значит, нежелательны? И в самом деле, к чему нужны свидетели такого обхождения с предками? Тюк-тюк по черепу, тюк-тюк по ребрам, каждый почитает родителей по-своему, у нас так уж принято… И нацистские свастики (какая, к чертям, славянская древность!), где только можно, — сегодня, по пути сюда, Кирилл разглядел даже собачью будку с резной опускающейся дверцей, украшенной ими… Будку! Собачью!!!

Тюк-тюк — вот вам за Сталинград! Тюк-тюк — вот вам за Курскую дугу! Тюк-тюк — а это за сорок пятый! Тюк-тюк — за штурм рейхстага!

Он понял — если не уйдет немедленно, то свихнется. Самым натуральным образом свихнется. Вокруг не ночной сумрак — яркое солнечное утро, но он, Кирилл, сделал шаг не туда. И оказался по ту сторону реальности. Тюк-тюк — добро пожаловать в кошмар! Тюк-тюк — у нас тут весело!

Кирилл попятился, не отрывая взгляд от воронки, — крохотный шажок назад, еще один… Может, достать из кармана швейцарский ножичек, да и вонзить лезвие в ладонь? Вонзить и проснуться рядом с Мариной на широкой двуспальной кровати… Он даже потянулся было к карману джинсов, но не закончил движение… взгляд приковало кое-что на другом краю воронки.

Ну почему вокруг не ночная тьма? Не густой утренний туман хотя бы? Тогда можно списать увиденное на обман зрения… Но при ярком свете сомнений нет: там сквозь кусты виднеется плаха — здоровенная деревянная колода с воткнутым в нее топором. Скелеты при помощи такого инструментария дробить несподручно… Им удобно расчленять живых. Или недавно умерших.

Почему ветви там, возле плахи, шевелятся — гораздо сильнее, чем могли бы от легкого ветерка? Что за странный запах уже давно щекочет ноздри? И что за ритмичный, побулькивающе-журчащий звук раздается за спиной? Все ближе и ближе…

С возвращением, Кирилл Владимирович… Добро пожаловать в кошмар, у нас тут весело…

Он побежал напролом через кусты, позабыв про тропинку.

Ветви хлестали по лицу.

— Кирилл! — негромкий женский голос. И рука, теребящая его за плечо. Он открывал глаза с облегчением: все же кошмар, все же уснул снова, хоть и не хотел…

Перед глазами была трава. Зеленая. По стеблю — близко-близко, у самых глаз — ползла божья коровка. Что за…

— Кирилл! — да и голос-то не Маринкин…

Он рывком перевернулся.

Клава… Продавщица Клава… А вокруг… Да, сомнений нет, вокруг все та же грива: поросли кустов, кое-где одинокие елки на краях старых воронок…

И как это понимать?

У Кирилла появилось подозрение: на самом деле ничего этого нет. Вообще ничего. И никогда не было. Ни Загривья, ни объявления о продаже дома, ни раздавленной на дороге лисы… Он задремал в самолете Москва-Петербург, и сейчас проснется от женского голоса, просящего пристегнуть ремни и сообщающего температуру в аэропорту приземления…

Он внимательно посмотрел на Клаву. Жаль, что тебя нет. Ты очень красивый морок и фантом, куда красивее воняющих болотной гнилью мертвецов…

Девушка улыбнулась — как-то робко, неуверенно, никакого сравнения с давешним разбитным поведением в магазине при свиноферме. Хотя какой магазин? Не было ничего, не было, не было… Или все же было?

Он протянул руку, осторожно прикоснулся к коже, тронутой первым летним загаром, — прикоснулся чуть ниже короткого рукава платья.

— Ты настоящая?

Она ответила так, словно и подобные вопросы, и сопровождающие их жесты стали давно привычными:

— Настоящая, конечно… А ты?

В этот миг Кирилл, наверное, проснулся окончательно.