Глава 4
Это решение ошеломило Гвинет.
Она не могла поверить, что Мария отсылает ее прочь. Конечно, у королевы есть придворные дамы, есть четыре Марии, но Гвинет считала, что королева нуждается и ее дружбе, а значит, в ней самой. К тому же они так недавно приехали сюда. Она явно нужна Марии, поскольку хорошо знает Шотландию.
Гвинет поделилась своими мыслями с королевой. Понимая, что позволяет себе слишком много, она все же промолвила:
— Я не могу покинуть вас сейчас. Я нужна вам здесь.
Мария только улыбнулась в ответ:
— Гвинет, не надо об этом. Разве ты не веришь в меня? Да, я давно не была здесь, но очень много читала. И кроме того, у меня есть брат Джеймс, который дает мне советы во всех делах. Я собираюсь идти вперед очень медленно и осторожно. Скоро я отправлюсь в поездку по стране, побываю во многих городах, чтобы встретиться с большим числом моих подданных. Гвинет, я не отсылаю тебя прочь, я отдаю в твои руки самое большое желание моего сердца.
Слова королевы потрясли Гвинет, и она должна была подчиниться.
Елизавета была на десять лет старше Марии и взошла на трон в возрасте двадцати пяти лет. До своего воцарения она на протяжении многих лет видела мятежи, сражения и смерть. И однажды даже сама попала в тюрьму — правда, условия там были достойные королевской особы, но все же эта была тюрьма. А случилось это потому, что ее старшая сводная сестра Мария Тюдор боялась восстания протестантов. Впоследствии Мария умерла естественной смертью, и Елизавета на законном основании взошла на престол. Она не отличалась ни молодостью, ни наивностью, наоборот, считалась сильной и рассудительной правительницей. А Мария Шотландская по-прежнему в глубине души верила, что достаточно пожелать чего-то, и это непременно сбудется.
— Боюсь, вы ставите передо мной задачу, для выполнения которой я не подхожу, — попыталась все же возразить Гвинет.
— Я прошу тебя о том, о чем не могу попросить никого другого. Это займет не очень много времени, Гвинет. Несколько недель в горном краю, еще несколько недель пути на юг, месяц или около того в Лондоне, а потом ты вернешься. Ты идеально подходишь для выполнения этой миссии. Я не жду от Елизаветы официального ответа, а только хочу заложить основы для будущего — остальное сделают министры и послы.
— А если я подведу вас?
— Ты не подведешь, — ответила Мария, и на этом разговор был закончен.
Они должны были уехать в воскресенье после церковной службы.
Мария уже сообщила лорду Ровану о своем намерении, и Гвинет была уверена, что это известие его крайне огорчило. Он, разумеется, не будет рад поручению отвечать за ее безопасность. А ее твердое решение присутствовать на двух церковных службах одновременно — католической мессе и своей протестантской — должно было если не рассердить, то по меньшей мере раздражить его, потому что в результате они поедут позже, чем он рассчитывал.
Однако ее планы были нарушены в самом начале.
Гвинет была достаточно умна, чтобы не идти в большую церковь Эдинбурга, где проповедовал пламенный Джон Нокс, и поэтому вместе с несколькими протестантами из свиты Марии отправилась верхом в маленькую и очень простую часовню, находившуюся всего в нескольких милях к юго-западу от города.
Священника, служившего в этой часовне, звали Дональд Донехью. Его голос звучал мягко и ласково. Но как только он начал проповедь, Гвинет сразу поняла, что ее ждут неприятности. Он был из тех, кого четыре Марии, смеясь, называли «стукалы».
Речь Дональда Донехью была пропитана ненавистью к папистам, он назвал их пятном на теле страны. Ударяя кулаком по кафедре, священник смотрел прямо на Гвинет, а потом, указывая на нее, заявил:
— Те, кто чтут ложных идолов, хулят Бога! Их жизнь — кощунство, они — проклятие нашей страны! Эти люди подобны ведьмам, которые в темноте призывают беду, и сеют смерть!
Гвинет была так потрясена, что сначала сидела молча. Но когда эхо его слов разнеслось по всей часовне, она встала со своего места, кипя от гнева.
Девушка тоже простерла руку в сторону священника. Не ум работал с бешеной скоростью. Она хотела осторожно выбирать слова, но это было уже невозможно: ей казалось, она вся горит внутри.
— Те, кто верит, что Бог их друг и что Он друг только им; те, кто считает, что Он шепчет только им на ухо, что хорошо, а что плохо, — вот кто пятно на теле нашей страны! Никто из нас не знает наверняка, каковы намерения Господа. Те, кто осуждает других людей, но не видит собственных ошибок, — вот кто опасен и злобен. Если Бог, благословляя страну, ставит во главе ее человека, который ясно понимает, что никто не узнает Бога, пока не будет призван к Нему, и хочет позволить своим подданным считать добром то, что признают добром они сами, жители такой страны должны поклониться этому правителю или правительнице в знак благодарности. Наша королева так мудра и добра, что не желает проливать кровь, но боюсь, что иногда об этом хочется пожалеть.
Закончив говорить, Гвинет еще какое-то время не мигая смотрела на проповедника, затем повернулась к нему спиной и стала пробираться к выходу, в спешке задевая соседей по скамье.
Все молчали, пораженные ее дерзостью. Она остро чувствовала эту звенящую тишину, когда со всем достоинством, на которое была способна, шла между рядами.
Перед самой дверью она снова услышала яростный удар кулака по кафедре и голос священника — и похолодела.
— Сатанинская ведьма! — проревел он.
Она повернулась и невозмутимо ответила:
— Я очень сожалею, что вы так думаете, ваше преподобие. У меня возникло впечатление, что вы сами слуга Сатаны.
В ее голосе было больше спокойствия, чем она чувствовала на самом деле.
— Прекратите сейчас же!
Гвинет с изумлением увидела, как лорд Рован поднимается со своего места. Он строго взглянул на священника, затем на нее и произнес:
— В этом доме Бога ни одна партия не должна из чувства мести обвинять другую. Преподобный отец Донехью, обращайтесь к нашим душам, но не используйте церковную кафедру для ваших личных нападок или для того, чтобы возбуждать недовольство властью. Леди Гвинет…
— Он нападал на королеву! — гневно крикнула она.
— И больше не сделает этого, — заявил Рован. Затем он снова повернулся к священнику и сказал: — Королева проявляет к чужим верованиям только терпимость и поощряет деятельность шотландской церкви. Она просила, чтобы ей не мешали хранить верность религии, которую она знала с детства. Она никогда не будет говорить другим, что они должны чувствовать и во что верить в своих сердцах. Будем уважать ее мнение и ее постоянство и станем беспокоиться о собственных душах.
Гвинет могла только догадываться, что именно прихожане станут говорить этим вечером. Но сейчас они сидели неподвижно, потрясенные и немного взволнованные, ожидая продолжения происходившего у них на глазах скандала.
Но больше ничего не случилось «Представление окончено», — с облегчением подумала Гвинет. Она вышла на улицу, зажмурившись от ярко бившего в лицо солнечного света.
Едва не споткнувшись, девушка побежала по разбитым камням, уложенным для удобства на дорожке, которая начиналась у церкви и вилась между длинными рядами могил. Возле низкой каменной стены, окружавшей церковный двор, она остановилась, чтобы отдышаться, ухватилась за стену и стала глотать ртом воздух.
В следующее мгновение она услышала приближающиеся быстрые шаги и нисколько не удивилась, когда, подняв глаза, увидела Рована.
— Что, черт возьми, вы делали там, в церкви? — сердито спросил он.
— Что делала я? — изумленно переспросила она. — Преподобный Донехью нападал на нашу королеву.
— Так какое-то время будут делать многие священники по всей стране. Она католичка. Если шотландцы уверовали во что-то, они будут верны этому безрассудно и безгранично. Именно так они сейчас преданы церкви, которая носит имя их страны. Вы только раздуваете огонь, который и так уже слишком силен. Вы слушаете мессу с королевой, а после этого идете в эту церковь.
— Я выбрала протестантскую веру, — с негодованием заявила Гвинет. — А королеву я сопровождаю на мессу только потому, что давала клятву следовать за ней всюду, куда она идет.
— Она поняла бы вас, если бы вы не пошли.
— Тогда я показала бы, что не поддерживаю ее выбор.
— Вы показали бы, что уважаете ее выбор, но сделали свой.
— Вы говорите мне, что в нашей стране все люди — мужчины, женщины и дети — все до одного протестанты? Почему они так быстро ими стали? Прошел всего год с тех пор, как был принят эдикт о вере. Кто же мы тогда — овцы? Никто не думает сам за себя? Господи Боже! Утром мы чтили римскую церковь, вечером чтим шотландскую. А завтра, может быть, начнем молиться древним богам-идолам? Вы, лорд Рован, не сделали ничего, не сказали ни слова в защиту королевы.
Он сложил руки на груди, посмотрел на нее с высоты своего роста и покачал головой.
— Вы думаете, я в силах заставить людей изменить их мнение? Или я должен был вызвать этого пожилого седого проповедника на дуэль на церковном дворе?
— Вы должны были заговорить.
— И подлить масла в огонь? Разве вы не видите, что он рвется в бой? Если вы не будете обращать внимание на тех, кто унижает королеву Марию, вы не дадите пищу для их бешеного гнева.
— Он указал на меня, — процедила Гвинет сквозь стиснутые зубы.
— Вам следовало спокойно слушать его и делать вид, что его слова недостойны ответа.
— Я не могла сделать этого, — просто сказала она.
— Тогда хорошо, что мы уезжаем.
— Неужели вы такой трус? — спросила она, по-прежнему кипя от гнева, потом подняла взгляд, чтобы посмотреть Ровану в глаза.
Гвинет увидела, что его лицо исказилось от ярости, которую Рован все же сдерживал.
— Я не молод и не безрассуден. Я знаю, как настроен народ. Я знаю, что, если попытаться заставить замолчать священника, когда он проповедует с кафедры, это заставит его кричать еще громче, и тогда его крики проникнут в души прихожан, потому что они поверят его словам. Ваша вспышка гнева для них будет только доказательством истины того, что он сказал. В церкви находятся и другие люди, которые заговорили бы позже, спокойно и обдуманно. Они — и я тоже — сказали бы, что королева не раз доказывала, что она источник доброты и справедливости и полна величайшей заботы о своем народе. Наши сдержанные слова прозвучали бы гораздо мощней, чем ваши гневные упреки.
Гвинет отвела взгляд и прошептала:
— Он назвал меня ведьмой. Как он посмел?
Рован глубоко вздохнул:
— Если мы все сможем быть выше того, что говорят люди, которые своим фанатизмом пытаются разрушить нашу страну, все кончится так, как должно кончиться. Королева не изменит свою точку зрения, в этом я уверен. И вы правы: в нашей стране действительно есть католики, и вот это как раз и злит таких людей, как этот преподобный отец. Они боятся мятежа или восстания.
Он помедлил в нерешительности, но продолжил:
— Дай бог, чтобы Мария не стала выяснять, возможна ли ее свадьба с доном Карлосом Испанским.
Гвинет изумленно взглянула на него. Слова Рована ее очень встревожили: она думала, что никто, даже Джеймс Стюарт, не знает, что Мария обдумывает свою свадьбу с испанским наследным принцем. Потом она покачала головой и ответила:
— Королева заявила, что считает самым лучшим для себя брак с протестантом внутри своей страны.
— Тогда будем молиться, чтобы такой брак состоялся. Но лучше бы ей сначала укрепить свою власть. А вот и ваша лошадь, — указал он на ее кобылу. — Вернемтесь в Холируд, а потом отправимся в горный край.
Он взял свою спутницу за руку и подвел к лошади. Хлоя — так звали кобылу Гвинет — действительно сама вернулась в конюшню после той злополучной охоты. Гвинет могла бы после этого случая выбрать себе другую верховую лошадь, но она была твердо уверена, что они с Хлоей станут хорошо чувствовать друг друга. Гвинет не могла упрекать животное за страх перед кабаном, который до ужаса напугал и ее саму.
Ей не нужна была помощь, чтобы сесть в седло, но Рован намеревался помочь, и она решила не давать ему повода для нового спора.
Уже сидя верхом, Гвинет снова упрекнула Рована:
— Вы не защитили ни меня, ни королеву!
— Я защитил вас обеих, — коротко ответил он. — Я отвечаю за вас.
— Вы не обязаны отвечать за меня. Я вполне способна сама отвечать за себя.
Она удивилась, когда Рован в ответ насмешливо улыбнулся:
— В самом деле? Тогда, может быть, вы действительно ведьма?
— Не смейте так говорить!
Он рассмеялся:
— Это было сказано как комплимент — правда, своеобразный. Вы можете очаровывать людей и, несомненно, создавать бурю.
Он ударил коленом свою лошадь и отъехал от Гвинет. А в ней по-прежнему бурлил гнев. Ей хотелось вытащить преподобного Донехью из церкви за волосы и сказать ему, что он злой и неумный человек. Кроме того, она сердилась на Рована. Ее уже пугало, что она должна будет терпеть его общество много дней. Даже педель. А может быть, месяцев.
— Я должна еще раз поговорить с королевой Марией перед нашим отъездом, — сказала она, когда они доехали до Холируда.
— Вот как?
— За время поездки мы можем убить друг друга. Я должна снова попросить ее избавить меня от вашего общества.
— Сделайте для этого все возможное! — ответил он. — Моя скорость наверняка будет меньше, если я поведу вас на поводу.
Он был прав, и Гвинет это знала. Но это было не важно. Он произнес это с таким пренебрежением, что ей страшно захотелось вырвать ему волосы.
— Вы тоже могли бы поговорить с ней, — напомнила она.
— Уже пытался.
— Значит, плохо пытались.
— Леди Гвинет, я прожил на этом свете на несколько лет больше, чем вы. Я умею сражаться — и мечом, и словом. И кому, как не мне, знать, когда лучше всего бывает отступить, чтобы продолжить сражение. Я изучал историю нашей страны, которую горячо люблю. Я не безрассуден и знаю, когда идти в бой. Да, я проиграл в споре с королевой. Вам ничто не мешает снова взяться за оружие, но я хочу уехать отсюда не позже чем через час, — сказал он.
Гвинет попыталась добиться своего. Она нашла Марию в одной из маленьких приемных. Джеймс докладывал королеве о проповеди, которую Нокс произнес в тот день. Знаменитый проповедник не признал ни Марию, ни ее идеалы, но заявил с кафедры, что королева имеет острый и сильный ум, что она заблуждается и потому остается занозой в теле страны, но такую правительницу протестанты должны постоянно пытаться обратить в истинную веру.
Марию это, кажется, позабавило. Она улыбнулась, и ее улыбка стала еще больше, когда она увидела Гвинет.
— А, моя свирепая птичка колибри! — воскликнула она со смехом. — Ты готова сразиться за меня со всей шотландской церковью!
Гвинет остановилась в дверях и нахмурилась: она не ожидала, что о событиях в церкви так скоро станет известно здесь.
Мария встала, отложила в сторону вышивку, подошла к Гвинет и обняла ее.
— Я буду так скучать по тебе! — призналась королева и немного отступила назад, но продолжала держать ее ладони в своих руках.
— Мне не нужно уезжать, — сказала Гвинет.
— Нет, нужно, — ответила Мария, бросила взгляд на Джеймса и добавила: — Может быть, особенно важно, чтобы ты уехала именно сейчас.
— Я защищала вашу милость.
— Ты всегда была верна мне, и я благодарна тебе за это. Я тоже чувствую гнев из-за фанатиков, которые настолько слепы, что не видят ничего, кроме своих мелких интересов. Но если бы я силой заставила их замолчать, это легко могло бы вызвать восстание. Поэтому я просто позволяю им говорить и надеюсь, что смогу создать в народе настроение, при котором им придется замолчать самим. А теперь о тебе. Готова ли ты к поездке? Очень ли хочешь увидеть свой дом?
«Нет, не очень», — подумала Гвинет. Ее родители умерли, и у нее был только строгий и суровый дядя, для которого долг был важнее всего на свете. Ее родной дом — грубая крепость, почти полностью окруженная морем. Люди там кормятся тем, что рыбачат, ловят угрей и держат нескольких сильных овец или же с трудом возделывают твердую каменистую землю. Но большинство из них счастливы: у них есть семьи, есть любимые. А она, но мнению дяди, не заслужила такой простой человеческой радости. Она должна исполнять свой долг. Энгус Маклауд, несомненно, понравился бы яростному Джону Ноксу.
— Я беспокоюсь о вас, ваша милость, — сказала она.
Улыбка Марии стала шире.
— Мне действительно повезло с тобой. Но ты должна уехать.
Гвинет признала, что не сможет победить в этом споре. И Рован знал это. Теперь ей придется спешить, чтобы быть готовой к назначенному им сроку. Она не позволит себе опоздать, не даст ему больше ни одной возможности показать всем своим видом, как его раздражает, что он вынужден терпеть ее.
— Тогда… прощайте.
— Ты вернешься быстро, — заверила ее Мария. — Дорога кажется длинной, но на самом деле она коротка.
Гвинет кивнула. Они обнялись, а после этого случилось нечто, поразившее Гвинет: лорд Джеймс подошел к ней и сердечно попрощался. Она знала, что Джеймс не имел склонности выставлять напоказ свои добрые чувства, и поэтому ей было приятно, когда он неловко похлопал ее по плечу и произнес:
— Помоги вам Бог в пути, леди Гвинет! Мы будем скучать по вас.
Она улыбнулась, поблагодарила его и выбежала из комнаты, пока по лицу не потекли слезы, которыми уже наполнились ее глаза. «Такова жизнь!» — грубо напомнила она себе. Марию, когда та была еще ребенком, послали за море, без матери, к человеку, за которого она должна была выйти замуж, захочет она этого или нет. Женщин постоянно посылают куда-нибудь для выполнения брачного договора, и часто это похоже на продажу ангела отвратительному зверю.
На минуту ее сердце похолодело. Хотя она наследовала титул отца, ее дядя Энгус, брат ее деда, по обычаю, имел право решать ее судьбу. Она могла лишь благодарить Бога за то, что служит при дворе: любые намерения дяди на ее счет должна была одобрить Мария.
Королева никогда не принудит ее к чему-нибудь ужасному. Или может принудить?
Нет, не может. Даже сейчас Мария всего лишь отправила ее в поездку, чтобы прощупать, насколько велики ее, Марии, шансы на дружбу с кузиной, могущественной английской королевой. Она никогда не навязывала свою волю ни одной из своих фрейлин.
«Но один раз навязала — сейчас». Гвинет тут же выругала себя за эту предательскую мысль.
В своей уединенной маленькой комнатке, которую она так любила, Гвинет обнаружила ожидавшую ее женщину средних лет, немного полноватую, с щеками пухлыми, как у ангела, доброй улыбкой и большим животом.
— Миледи, меня зовут Энни. Вообще-то я Энни Маклауд, хотя родство между нами, разумеется, очень дальнее. — Тут она радостно улыбнулась и добавила: — Я буду сопровождать вас и служить вам. Это для меня большая честь.
Гвинет улыбнулась, Наконец-то кончились сложности! «Эта женщина, кажется, просто веселый и приятный человек, я рада, что она будет рядом».
— Я счастлива, что ты будешь служить мне, Энни.
— Я отослала ваш сундук вниз, к нашему маленькому каравану. Я буду готова, миледи, как только будете готовы вы.
Так вот почему она здесь.
Когда она отправилась в церковь, то оделась так, чтобы скакать на коне весь долгий день. Девушка надеялась, что уедет укрепленная и благословленная словом Божиим, а вместо этого… Хочется ей или нет, ее все равно подготовили в путь…
— Энни, пора. Нам нужно быть уже в дороге.
Она с тяжелым сердцем закрыла дверь в свое холирудское святилище и сбежала по каменной лестнице во двор, где уже ждали вьючные лошади, маленький отряд охранников и Рован.
«По крайней мере, леди Гвинет не пожилая или больная подопечная», — подумал Рован. Один он легко мог бы проезжать по пятьдесят миль в день. Но если бы ему пришлось ехать с каретой и большим багажом, это сильно затруднило бы движение вперед. К его удовольствию, леди Гвинет умела не обременять себя вещами в дороге. Веселая женщина, которую дали ей в спутницы, была гораздо более тяжелым бременем, хотя и не по своей вине. Она была неплохой наездницей и твердо сидела на своей спокойной лошади, но никогда еще не проводила в седле много часов подряд. Поэтому Рован был вынужден регулярно делать остановки, чтобы все они могли размять ноги, перекусить и отдохнуть.
Один он добрался бы в первый день уже до Стирлинга. Но из-за женщин решил, что лучше провести первую ночь во дворце Линлитгоу — почти на полпути к Стерлингу.
У ворот дворца его радушно приветствовал вооруженный привратник. Управляющий дворцом, знавший имя Гвинет и ее должность, мучился от любопытства и был очарован гостьей. Хотя они приехали поздно, Рована и Гвинет пригласили в огромный зал с массивными стенами, а их четверых охранников отвели спать в комнаты верхнего этажа конюшни. Энни и слугу Рована накормили на кухне, а потом указали им постели в комнатах для прислуги. Сам Рован и Гвинет еще какое-то время разговаривали с управляющим, которого звали Эмос Мак-Элистер. Этот здоровяк с огромным удовольствием рассказывал им о том, как королева Мария родилась в этом дворце и как ее отец, к несчастью, умер всего через шесть дней после ее рождения. Рован смотрел на Гвинет, а она жадно слушала рассказы старика управляющего о том, какой Мария была в младенчестве, и улыбалась. Рован решил, что день прошел хорошо, особенно если учесть, каким было утро. Во время долгой скачки он и Гвинет вежливо держались на расстоянии друг от друга, и он надеялся, что они и дальше смогут так же ладить между собой.
Следующее утро тоже было прекрасным. Их приветствовал управляющий замком Стирлинг. Он принял их с такой же заботой и уважением. Гвинет, кажется, понравился Стирлинг. Этот замок действительно выглядел впечатляюще, да и городок вокруг него был красив. Люди на улицах шептались о появлении приезжих из столицы. Гвинет улыбалась при виде горожан, которые встречали их приветствиями. Рован должен был признать, что она даже здесь была очаровательной неофициальной посланницей своей королевы.
На следующий день они были уже на пути в горный край, и только теперь их поездка началась по-настоящему.
Они подъехали к маленькому селению, носившему название Лох-Гран, хотя громким словом «лох», то есть озеро, на самом деле назывался всего лишь крошечный пруд. Подъезжая к нему, они услышали крики.
Гвинет, большую часть скакавшая рядом с Энни, теперь проехала вперед и оказалась рядом с Рованом.
— Что там за суета? — спросила она.
— Не знаю, — покачал он головой.
Она ударила лошадь коленом и обогнала Рована.
— Подождите же меня! — сердито крикнул он.
Вслед за Гвинет он проехал мимо очень милых деревенских домов, церкви и невзрачного здания, которое могло сойти за господский дом. Рядом протекал узкий ручей.
Гвинет натянула поводья. На ее лице вдруг отразился ужас.
Рован мгновенно понял, что ее испугало. Были отчетливо слышны крики жителей, которых подзадоривали вооруженные люди — очевидно, воины владельца этих земель. Предметом насмешек этой толпы была молодая женщина, привязанная к столбу. У ее ног были сложены и кучу вязанки хвороста. Женщина была в одной рубашке из тонкой льняной ткани. Длинные пряди ее темных полос спутались, а лицо выражало муку и сознание полного поражения.
— Они хотят ее сжечь! — в ужасе воскликнула Гвинет.
— Видимо, ее осудили за колдовство или за ересь, — предположил Рован.
Гвинет взглянула на него, и ее огромные золотистые глаза были полны гнева.
— Вы верите в такие глупости? — спросила она.
— Я полагаю, что даже ваша драгоценная королева верит в них, — мягким тоном ответил он.
— Но… ее проверяли здесь, не в Эдинбурге? По какому закону? Чей это закон?
— Осмелюсь сказать — местный.
— Тогда вы должны остановить их.
Рован не знал, что бы он сделал, если бы с ним не было Гвинет. Его часто поражала жестокость шотландских законов. Подростком он видел, как в Эдинбурге повесили молодого мужчину всего лишь за кражу бараньей ноги. Тогда его отец печально сказал ему, что таков закон и он не может остановить казнь.
Рован не верил ни в какие предрассудки, не верил и в то, что у некоторых женщин бывает дурной глаз. И если быть честным как перед Богом, он, конечно, не верил, что человек может заключить договор с дьяволом. Но все же существуют законы…
— Сделайте что-нибудь! Рован, пожалуйста! Они сейчас зажгут огонь! — кричала Гвинет.
— Стойте, наблюдайте и будьте наготове, — приказал Рован Гевину, начальнику их охраны.
Тут Рован понял, что Гвинет в первый раз назвала его по имени и в ее глазах при этом была одна лишь искренняя мольба. «Чувство, — подумал он. — Чувства губят нас всех».
Он пришпорил коня, с властным видом проехал через толпу, остановился перед служителями церкви и гневно спросил:
— Что это за насмешка над правосудием? Какое у вас право выносить смертный приговор?
Как он и надеялся, по цветам его одежды и по размеру и породистой внешности коня эти люди поняли, что он близок к королевской семье. Большинство собравшихся молча отступили, но одетый в черное священник подошел к нему:
— Милорд, я священник здешней церкви. Эта женщина допрошена должным образом и признана виновной.
— Допрошена должным образом? А какой здесь у вас суд? Он разрешен королевой? — спросил Рован.
— Это было местное дело.
Рован огляделся. Толпа молчала. Были слышны только тихие всхлипы: это плакала молодая женщина на костре.
— Отвяжите ее, — спокойным голосом приказал он.
— Но… ее же допросили.
— Допросил неподходящий суд. Дорогой мой, в делах, касающихся жизни и смерти, вы и по предписаниям закона, и по велению совести должны обращаться к более высокой власти. И вы это, конечно, знаете.
Пастор внимательней посмотрел на Рована, обратил внимание на цвет его одежды и его вооруженных охранников и немного отступил назад.
— Не вы ли Рован Грэм, лорд Дальних Островов? — с тревогой спросил он.
— Да, это я. И я служу Стюартам, королям Шотландии, которым присягал.
— То есть француженке из рода Стюартов?
— Шотландской королеве. И я долго был рядом с Джеймсом Стюартом, графом Маром, верховным законодателем пашей страны, который был нашим регентом после того, как умерла мать королевы.
Из толпы вышла коренастая женщина средних лет. Несмотря на ее сурово выставленный вперед подбородок и сжатые челюсти, Рован почувствовал к ней жалость. Одежда на ней была поношенная. Похоже, она была озлоблена потому, что в ее жизни слишком мало было радости.
— Вы не понимаете, великий лорд. Она посмотрела на меня. Лайза Даф посмотрела на меня и сглазила, а на следующий день моя свинья умерла.
Один из мужчин набрался мужества и присоединился к ней.
— Мой ребенок начал кашлять после того, как Лайза Даф посмотрела на меня.
— Разве больше никто на вас не смотрел? — резко спросил Рован. — Добрые люди! Жить человеку или нет, решает Бог. Или вы так легко поверили, что имеете право, не обратившись к самой высокой власти в стране, приговаривать любого человека к такой ужасной смерти оттого, что с вами случилось несчастье?
Он опустил руку в свою дорожную сумку (кожаную и с мехом снаружи, какую носили горцы). Нашел в ней несколько золотых монет и бросил их двум жалобщикам.
— Ты купи себе новых свиней, — обратился он к озлобленной жизнью матери семейства. — А для тебя, — обратился он к мужчине, — может быть, найдется лекарство, и ты сможешь его купить.
Оба протянули руки к монетам и жадно схватили их. Пастор в это время пристально смотрел на него.
Гвинет подъехала к ним, также настороженно взглянула на пастора с высоты своего коня, а потом повернулась к Ровану и сказала:
— Ей нельзя оставаться здесь. Если ее здесь так презирают, то они возьмут ваше золото, а завтра снова допросят ее, и мы только отсрочим ее казнь.
Она была права.
Рован снова взглянул на пастора:
— Я отвезу эту женщину, Лайзу Даф, в мое поместье. Там она может служить в моем хозяйстве. Если мы обнаружим, что ваши обвинения правдивы, ее отвезут в Эдинбург, где она предстанет перед судом, имеющим на это полномочия.
Он не был уверен, что последняя фраза была нужна: было похоже, что его золото и высокое положение настроили этих людей в его пользу.
— Это предложение звучит честно и убедительно. Она больше не будет мучить жителей этой деревни, — сказал священник.
— Пусть ее сведут вниз, и сейчас же! — скомандовал Рован.
— И еще, — добавила Гвинет, — пусть ей дадут одежду, подходящую для дороги. Кроме того, по-моему, нам будет нужна лошадь.
— Мы должны платить за то, чтобы ведьма жила? — запротестовал пастор.
— Лорд Рован только что бросил вам намного больше денег, чем стоят лошадь и кое-что из одежды. И даже на то, что останется, вы сможете купить свиней и оплатить услуги достойного врача, — любезным тоном произнесла Гвинет.
Все молчали. Потом мужчины, стоявшие ближе всех к костру, начали отвязывать молодую женщину от столба.
Когда веревки, державшие ее, были сняты, она начала опускаться на землю. Гвинет мгновенно спрыгнула с лошади. Эти мужчины могли обойтись со спасенной грубо. Как они вообще соизволили помочь ей? А Гвинет восхитила Рована сочетанием силы и нежности, с которой она позволила молодой женщине опираться на нее, когда шла обратно к лошадям. Снова оказавшись рядом с Рованом, Гвинет взглянула на него и сказала:
— Она не может ехать на лошади одна. А нам, я понимаю, надо отправляться в путь.
Пока кто-нибудь не заставил его передумать! Рован смог угадать по глазам Гвинет то, что она подумала, но не сказала вслух.
— Лошадь сюда! Она понадобится, когда эта женщина снова наберется сил. И одежду тоже! — приказал он.
Им привели лошадь, Гвинет дали в руки узел с одеждой, и после этого пастор и его паства отступили назад. Гвинет снова поглядела на Рована, и тот понял, о чем она думает. Спасенной девушке действительно нужно время, чтобы набраться сил. Они должны вести с собой еще одну лошадь, пока Лайза не сможет держаться в седле сама.
Если только Лайза умеет ездить верхом. Если нет, то… они все равно заберут себе эту лошадь.
Рован спрыгнул с коня, поднял с земли молодую женщину, которая смотрела на него с восхищением и преданностью, и посадил ее на своего коня. Он хотел помочь Гвинет сесть в седло, а их вооруженные охранники могли бы еще немного подождать в отдалении. Но Гвинет оказалась на спине своей кобылы раньше, чем он решился предложить помощь.
— В будущем, пастор, следите за тем, чтобы решать в своем суде только те дела, которые ему подсудны. Я поеду обратно этой же дорогой, — очень спокойным голосом предупредил он.
После этого он пустил свою лошадь по дороге рядом с лошадью Гвинет. Мнимая ведьма сидела впереди него, как тряпичная кукла.
Они ехали шагом: спешка могла изменить настроение жителей деревни и вызвать погоню. Гвинет догадалась об этом предположении Рована по взгляду, который он бросил на нее. Так они двигались, пока не оказались далеко за пределами видимости деревенских жителей.
— А теперь поспешим оказаться подальше от них, — сказал он, когда они выехали за границу селения.
Путники еще не доехали до скалистых холмов настоящего горного края и потому могли двигаться с хорошей скоростью. В этом году Шотландию мучили необычные ветра и ранний холод, но льда и снега еще не было, и это тоже облегчало им путь.
Наконец Рован придержал коня возле деревьев рядом с маленьким ручьем и поднял руку, делая остальным знак остановиться. Маленький отряд выполнил его приказ.
— О-ох! Как болят мои кости, — пожаловалась Энни.
Гевин сошел с коня и помог неуклюжей служанке спешиться.
— Они не погонятся за нами, лорд Рован, — добавил он и покачал головой, явно осуждая жителей деревни.
— Я с тобой согласен, Гевин, но всегда лучше быть как можно дальше от любой неприятности, — ответил Рован.
После этого Рован спрыгнул с коня, а затем осторожно снял с него спасенную девушку. Энни сочувственно заохала и заботливо бросилась помогать ей, как раньше делала это по отношению к Гвинет.
— Не хотите ли немного вина? — спросила Гвинет, взглянув на охранников.
— Хотим, миледи, и прямо сейчас, — ответил один из них, Дирк.
Рован усадил спасенную женщину на мягкую, покрытую сосновыми иглами землю под деревьями и прислонил ее спиной к крепкому дереву. Она пристально глядела на Гвинет, и Рован подумал, что сейчас его подопечная похожа на милосердного ангела, спустившегося на землю. В полумраке, под лучами солнца, пробивавшегося через природный навес из ветвей и листьев, ее волосы сияли словно золото, а в глазах светилось сострадание. У нее в руках был кожаный мешок с вином, и она поднесла его к губам молодой женщины.
— Пей медленно и мелкими глотками, — ласково посоветовала ей Гвинет.
Лайза так и сделала, и все время, пока пила, смотрела на нее. Когда Гвинет забрала у нее мешок, чтобы Лайза не захлебнулась, выпив слишком много и слишком быстро, спасенная сказала:
— Бог вас благословит, потому что я невиновна, клянусь в этом. Старая Мег злилась не из-за своей свиньи. Она думала, что я приворожила ее никчемного невежу мужа. Говорю как перед Богом, я не виновата, это правда. Я буду вечно верна вам и готова отдать за вас жизнь, — дрожащим от слабости и волнения голосом поклялась она.
— Так набирайся сил… и переоденься в достойную одежду. Можешь сделать это вон в том леске, чтобы тебя никто не видел, — сказала Гвинет.
— Я помогу ей, — пообещала Энни своей хозяйке и вместе с Лайзой пошла в сторону леса.
Гвинет почувствовала, что на нее пристально смотрит Рован, и, покраснев, пробормотала:
— Я верю, что она невиновна. По-моему, смешно думать, что Бог дал некоторым людям такую силу, что им достаточно взглянуть на другого человека — и с тем случается несчастье.
Он вздохнул:
— Ох, дорогая! Вы бы удивились, если бы знали, сколько зла может быть просто в уме человека.
— Эта женщина не ведьма. — Гвинет помолчала и негромко добавила: — Спасибо.
«Остановил бы я такую очевидную несправедливость, если бы вы не были со мной?» — мысленно спросил ее Рован.
— Сегодня я сделал как вы пожелали, поскольку не верю, что допрос был проведен по всем правилам, а пастор имел право приговорить ее к смерти. Преступление, за которое предусмотрено такое тяжкое наказание, подсудно более высоким судам. Но, миледи, я с сожалением должен сказать, что людей часто казнят за колдовство. Верите вы в колдовство или нет, за него карают смертью, поскольку оно идет рука об руку с ересью. И я снова напоминаю вам, что та самая королева, которую вы обожаете, верит в колдовство — и лорд Джеймс тоже верит. Как правило, члены клана Стюартов верят в проклятия и в ведьм.
Гвинет улыбнулась:
— Лорд Рован, я знаю, что вы начитанный и умный человек. Я, как и вы, знаю, что есть люди, которые считают, будто они могут сделать куклу, проколоть ее и высосать кровь из другого человека. И что есть люди, которые думают, будто могут варить из трав волшебные напитки. Но вы, разумеется, знаете, как и я, что большинство обвиняемых в таком злом деле — всего лишь знахари и знахарки, знающие свойства некоторых трав и цветов. Слишком часто у нас причиняют зло тем, кто делает все возможное, чтобы помочь другим.
— Пусть это так, но, если человек варит такой напиток, он рискует быть обвиненным в колдовстве. А колдовство подразумевает договор с дьяволом… и ересь, — устало закончил он.
— Это такая глупость!
— Это закон.
Она кивнула:
— Спасибо вам за очень поучительную беседу.
— Служить вам всем, чем возможно, моя обязанность, — сказал он весело, но с оттенком злой насмешки и поклонился Гвинет.
Ее холодная благодарность рассердила его, но почему — он не мог понять. Она была такой загадочной, и он был очарован ею. И нельзя было отрицать, что красота ее лица и фигуры подействовали на него.
Рован напомнил себе, что возвращается домой. Он по-прежнему любил свою жену, но случившееся с ней несчастье превратило его прежнюю страсть в любовь, которую человек может испытывать к раненому ребенку или больному старому человеку.
— Нам нужно ехать. Прямо сейчас, — коротко бросил он, отвернулся от Гвинет и крикнул Энни, чтобы та привела Лайзу Даф, потом приказал своим людям, чтобы они садились на коней.
Сажая Лайзу на своего коня, он чувствовал, что Гвинет продолжает наблюдать за ним, и спросил себя: какие чувства теперь скрываются за ее странным неотступным взглядом?
