10.
Коннор был только рад избавиться на время от этого надоедливого маленького дерьма с его городской прической и в джинсах за двести долларов.
Оливия, вероятно, привыкла работать с женоподобными мужчинами, устраивающими истерики, когда кто-то не соглашается с их «видением». Изучая возведение бельведера, который теперь занимал внимание Коннора, она сказала:
— Я так понимаю, тебе не нравится дизайн Фредди.
— Он структурно непрочный. Первый же сильный ветер снесет эту постройку. Он сделал подмостки как в театре, ради всего святого. Я строю вещи, которые должны продержаться хотя бы какое-то время.
Она на мгновение задумалась, приложив палец к полной нижней губе жестом, который Коннор нашел неотразимым.
— Мы сделаем по-твоему, потому что не хотим, чтобы бельведер рухнул. Но окажи мне услугу. Постарайся поладить с Фредди. Он важен для меня.
Насколько важен? Коннор не задал этого вопроса, а лишь неопределенно ухмыльнулся. Это не имеет значения. Не должно иметь значения.
Они отправились вместе инспектировать коттедж для персонала в дальнем конце владения. Тут работы еще и не были начаты. Именно здесь жили помощники, когда лагерь функционировал. Это был ряд простых коттеджей для посудомоек, садовников, охранников и рабочих. И конечно, сторожа Терри Дэвиса, который жил в лагере круглый год.
Вид бунгало произвел любопытное действе на Коннора. Он замедлил шаги, задерживаясь, с этим местом было связано слишком много воспоминаний о темном унижении и отчаянии.
Очевидно, Оливия не прочла его мыслей, составляя свой список. Она направилась к дальнему коттеджу и по трем ступенькам поднялась к двери.
— Мы должны проверить эти здания, — сказала она. — Посмотреть, что нужно сделать.
Он остался на месте. Нет.
С болезненным скрипом ржавых петель медленно открылась входная дверь, и Оливия ключом отперла главную комнату.
— Здесь душно, — сказала она, поворачиваясь к нему. — Ты идешь?
Мой бог. Разве она не помнит, что в этом доме жил его отец?
Очевидно, нет. Коннор заставил себя двинуться, взобрался по ступенькам, пересек крыльцо, следуя за ней в темное бунгало. Мгновенно воспоминания обратились в образы из ночных кошмаров. Холодильник, в котором, кроме упаковки болонской копченой колбасы и нескольких банок пива, ничего не было, сломанная софа, там, где она стояла, остался бледный квадрат линолеума. Против своей воли он увидел, как его отец падает на серые подушки; дюжина пивных банок выстроилась на полу.
— Что-нибудь случилось? — простодушно спросила она. — Ты сегодня не в себе.
— Черт побери, ты представляешь, о чем я сейчас думаю?
Она отступила на шаг, немного задетая его тоном.
— Попробую сообразить, — сказала она. — Может быть, о строительном подрядчике?
Само ее смущение вернуло Коннора на место. Ожидать, что она помнит, кто жил в каждом бунгало, и предположить, что она будет считаться с его чувствами, было определенно глупо. Но почему-то он вообразил, будто что-то значит для нее. А может быть, напротив, она точно знала, что делает. И эта маленькая экскурсия должна была послужить ему напоминанием: «Вот кто ты. Вот почему я ушла от тебя и не оглянулась».
— Хорошо, — сказал он. — Пусть будет строительный подрядчик.
Она нахмурилась сильнее:
— Послушай, если ты хочешь, чтобы я поговорила с Фредди, я поговорю. Но…
Он горько рассмеялся, проводя рукой по волосам:
— Ты сделаешь это, Оливия. Ты поговоришь с Фредди.
Она удивленно отступила и прошла в пустую кухню, где на стене висел древний календарь с выцветшей до неузнаваемости картинкой. Даже от двери Коннор разглядел неверный почерк своего отца под некоторыми числами календаря. До последних дней своей жизни пьяница Терри Дэвис пытался сохранять достоинство. Он не был плохим человеком и никогда не поднял руки на Коннора и не повысил на него голоса. Но почему-то Коннору было бы легче, если бы его отец его обижал. Тогда Коннор мог бы ненавидеть его, перестать надеяться на то, что он бросит пить. Может быть, Коннору нужно было уйти девять лет тому назад, а не пожертвовать собой ради того, чтобы защитить отца.
Оливия осматривала комнату, открывая то одну, то другую двери кладовок. Наконец, до нее дошло, что Коннор по выражению ее лица понял, что она сложила два и два. Какая-то запись на выцветшем пожелтевшем календаре навела ее на мысль. Она повернулась к нему, положив доску на стойку:
— О боже, Коннор. Я не поняла… Почему ты ничего не сказал?
— Не сказал что? — спросил он невозмутимо. Что это было место, где он провел самые худшие, самые болезненные часы своей юности? Что его беспомощный, сломленный отец все еще живет в этом доме, словно призрак?
— Мне так жаль. — Она пересекла комнату и взяла его руку в свои. — Я действительно не имела представления, что это дом твоего отца. Клянусь. — Ее прикосновение было нежным и странно доверчивым.
Он этого не ожидал. Сочувствие и даже понимание. Она не могла знать, понял он. Когда он был мальчишкой, вынашивал планы оторваться от своего отца, как ему хотелось сохранить в тайне то, что его отец алкоголик.
Он опустил взгляд на их встретившиеся руки: ее, нежные, и его, грубоватые, и потом посмотрел ей в лицо. За те годы, что он ее не видел, она умудрилась избавиться от той забавной, умной и странной Лолли, которую он знал, той, в которую был влюблен. Теперь это была красивая незнакомка с прохладными глазами, уравновешенная и успешная, и тем не менее, она сумела понять, что с ним происходит, и посочувствовать ему.
— Пожалуйста, прости меня, Коннор, — прошептала она. — Пожалуйста.
Очень осторожно, не отводя от нее глаз, он высвободил свою руку из ее ладоней. В то же самое время его гнев прошел. Она была единственным человеком, который так на него действовал.
— Тут нечего прощать, Лолли.
Она вздохнула:
— В самом деле? Ты не собираешься бросить меня?
— Нет. Это, похоже, специализация твоего приятеля, Фредди.
— Дело в том, что он действительно страстно убежден и успехе проекта. Я… гм… я нуждаюсь в нем, Коннор. Он приехал сюда со мной после… после того, как, в общем, мне было действительно трудно, и… он нужен мне, — повторила она.
Он не знал что и подумать. Трудные времена? Он ждал, но она ничего не объяснила.
— Мы все сделаем, — заверил он ее. — И я постараюсь быть милым с твоим мальчиком.
— Фредди не мой мальчик.
— Он гей?
Она рассмеялась и покачала головой.
— Ты не слишком изменился, — сказала она.
— Зато ты изменилась.
— На самом деле нет. — И снова она ничего не стала объяснять, просто повернулась, взяла доску и вышла из бунгало.
Пока Коннор смотрел, как она запирает бунгало, у него возникло странное чувство, что она сказала что-то не так. Ну хорошо, думал он, ясно, что их совместная работа будет успешнее, если они удержатся в рамках сотрудничества, и не более того.
Но ему пришлось признать, что это невозможно. Каждый день работа сводила их вместе, и совершенно ясно, что им не удастся сохранить чисто служебные отношения. Глупо отрицать, что когда-то они были влюблены друг в друга или что как минимум у них есть общее прошлое.
Сейчас перед ними стоит задача, они словно пара боевых командиров. И у всех имеется работа, даже у Макса. Они с сестрой отвечают за восстановление понтонного дока для парома, который будет перевозить гостей на остров и обратно.
Коннор смотрел и делал заметки, отвлекаясь на Оливию, эту самоуверенную блондинку, которая казалась ему то незнакомой, то призрачно знакомой. Она улыбалась ему, и он испытывал острое желание погрузить свое лицо в ее сияющие волосы. Он напоминал себе, что должен сосредоточиться на их обсуждении бельведера, главного павильона, зданий на отшибе и растениях. Почти всегда он находил это приятным — неожиданно приятным — работать с ней бок о бок. Иногда он замечал, что она смотрит на него с тихой отстраненностью. Как сейчас. Она, похоже, потеряла нить своих мыслей и, положив руки на рабочий стол, изучала его.
— Что такое? — спросил он.
— Я забыла, о чем мы говорили.
Ему нравилось, когда она так терялась. Это напоминало ему прежнюю Лолли, которая была наивной и странной.
— Тогда давай поговорим о чем-нибудь еще, — предложил он.
Она сделала паузу и посмотрела на него долгим взглядом. И, словно смутившись, закусила нижнюю губу и отвела глаза.
— Ты знаешь Маески из булочной?
— Я знаю, кто она. Почему ты спрашиваешь? — Он пытался прочесть выражение лица Оливии, но не мог. Больше не мог.
— Я как-то встретила ее. Она… Значит, ты ничего не знаешь о ее семье?
— Ее дед когда-то завел в городе пекарню, и это оказалось надежным бизнесом. Несколько лет назад была большая шумиха вокруг коммерческих возможностей в Кингстоне. Я думаю, Дженни занималась этим, она и сама тебе расскажет, если ты спросишь.
Оливия встала и налила себе еще чашку чаю.
— Прости, я, должно быть, кажусь ужасно любопытной.
— Просто любопытной, — сказал он, ухмыльнувшись.
— Я удивлена, что ты не знаешь ее лучше.
— Почему удивлена?
Ее щеки вспыхнули, и на секунду она снова показалась ему подростком.
— Это маленький город. Я подумала, может быть, ты встречаешься с ней.
— Нет. — Он не был готов рассказать ей больше.
— Ты человек, который собирался повидать мир, нигде не оставаться больше одной ночи. Что случилось с этими планами?
— Я просто этого не сделал, — сказал он. — Отложил на какое-то время.
Она села напротив него:
— В самом деле? Куда же ты поедешь?
Он помолчал, глядя на нее. Черт, это не секрет. Но ему не хотелось отвечать на этот вопрос.
Она поняла, что он не собирается рассказывать ей больше, и вдруг отметила:
— У тебя все еще проколото ухо.
Он коснулся маленькой серебряной сережки:
— О-хо-хо. — Господи Иисусе, она должна была бы знать почему. Знает ли она? И он в ответ сообщил ей о своей наблюдательности: — Ты назвала свою собаку Баркисом.
Она сложила руки, вероятно, это был защитный жест, и этот жест подчеркнул ее женственные изгибы.
— Это превосходное имя для собаки.
— Да. Точно. — Он ухмыльнулся, потому что заподозрил, что она использовала это имя по той же причине, по которой он носил серьгу. Это была часть их истории — совместной истории. Он сменил тему, вспомнив те времена, когда музыканты играли в лагере. Рояль все еще стоял здесь, завешанный толстым мягким виниловым чехлом, застегнутым по бокам.
Он расстегнул чехол и открыл рояль.
— Как ты думаешь, он все еще работает?
— Я вызову настройщика, нам необходимо пианино, и чем скорее, тем лучше.
Она откинула крышку рояля, и из него выбежала мышь. Во всяком случае, он принял ее за мышь. Она двигалась так быстро, что он едва мог сказать, кто это. Он ожидал, что Оливия, как и любая женщина на ее месте, закричит. Вместо этого она просто подошла к одной из французских дверей и распахнула ее, мышь в панике выбежала из комнаты.
Затем она повернулась к нему:
— Боже. Неужели я настолько сошла с ума, что верю, будто мы все приведем в порядок к концу лета?
— Мы это сделаем.
Она шагнула к столу и встала перед ним, предоставляя ему превосходный вид на свою задницу. Этот изгиб ее бедер возник естественным образом или она изогнулась ради него? Он не мог решить, но это сработало. Было что-то в том, как вечерний свет окружал ее, добавляя мягкое, золотое свечение. На ней были джинсы, подвернутые до середины голени, розовая блузка без рукавов и маленькие белые теннисные туфли. Он неожиданно почувствовал непреодолимое желание коснуться ее. По-настоящему коснуться, не просто задеть случайно или пройти мимо, как какой-нибудь неудачник в романе Эдит Уартон.
— …обычно брали в последнюю очередь, — говорила она, и он осознал, что не слышал ни одного слова из того, что она говорила.
Он притворился, что испытывает огромный интерес к колкам старого рояля.
— Прости, ты о чем?
— Не обращай внимания. Просто вспоминала один момент своей юности, ничего особенного. — Она рассмеялась над выражением его лица. — Шучу. Я говорила об уроках танцев в лагере.
— Мне нравились уроки танцев.
Она шмыгнула носом.
— Конечно.
— Это было отличное развлечение.
— Ничего удивительного. Ты всегда выигрывал в конкурсах и соревнованиях, ты был большой хвастун.
— Зачем вступать в состязание, если ты не намерен выиграть?
Она секунду изучала его, ее взгляд затуманился от воспоминаний.
— Ты все еще поешь?
— Постоянно.
— Может быть, ты сможешь спеть на золотой свадьбе? — сказала она, просветлев.
Он должен был напомнить ей, что его не приглашали, да он и не хотел этого приглашения.
— Ты все еще играешь на пианино? — спросил он.
— Очень редко.
Вот так. Ему это показалось странным, он не представлял себе существования без музыки, он пел потому, что не мог не петь. Ему это было необходимо для того, чтобы жить.
Очевидно, мисс Оливия Беллами была счастливее его и не нуждалась в том, чтобы заполнять пустоту внутри себя шумом и светом.
— Я удивлен, мне казалось, ты была увлеченной пианисткой.
— Просто это была одна из тех немногих вещей, которые я делала лучше других детей. — Она открыла крышку пианино и закашлялась от пыли. — Мне больше не нужно доказывать, что я чего-то стою.
— Может быть, тебе это и тогда не было нужно, — предположил он.
— Тебе легко говорить, ты всегда получал первый приз на шоу талантов и всегда добивался своей цели.
— Просто я любил соревноваться, — поправил он ее. — И я этого не помню.
— Того, что ты все время выигрывал? — Она ухмыльнулась и покачала головой. — Не надоело ли тебе это, наконец?
— Да, так и произошло.
— Девочки в моей хижине целые ночи проводили за обсуждением, как стать твоей партнершей на танцевальных состязаниях.
Он рассмеялся:
— Никак.
— Ха. Помнишь Джину Палумбо?
— Нет. — На самом деле помнил, он потерял с ней невинность в свой третий и последний год в качестве скаута, летом после восьмого класса. Она была сексуальной и шокирующей.
— Джина говорила всем в бараке, что ты обещал все летние танцы ей.
Наверное, это так и было.
— В самом деле?
Оливия кивнула:
— А я всегда танцевала со старшими девочками или с пожатыми, которым меня было жалко.
Он посмотрел на нее, ее мягкие волосы сияли в золоте вечернего света. Он вдруг обнаружил перемотку плеера от айпода, промотал ее, пока не нашел «Лежа без сна», старую мелодию шестидесятых годов, неотразимо чарующую, в исполнении Нины Саймон.
— Ну хорошо, мне тебя жаль. Потанцуй со мной.
— Я сказала это не для того, чтобы ты…
— Не имеет значения, — сказал он и поймал ее в объятия.
Они постояли так немного. У него было инстинктивное чувство танца, он был уверен, что и у нее тоже, но сейчас она сопротивлялась ему.
— Эй, — окликнула его она.
— В чем дело?
— Я ведь презирала бальные танцы, каждый год умоляла моих бабушку и дедушку убрать их из программы.
— Это было не так плохо, — возразил он.
— Может быть, для тебя. Для меня это было невыносимо. Я все еще содрогаюсь, думая об этом. Смена партнеров была для меня пыткой. Настоящей пыткой.
— Удивительно, из такого ужасного ребенка получилась абсолютно нормальная, отлично приспособленная к жизни девушка.
— Спасибо.
— Не говоря уже о том, что ты удивительно горячая детка.
— Приехали! Давай не будем об этом. Не говоря уже о том, что у нас куча работы, так что, может быть, мы…
— Заткнись и танцуй, Лолли, и я покажу тебе, почему я всегда выигрывал, — сказал он. В дополнение к владению техникой танца у него в запасе была пара трюков. Визуальный контакт, взгляд, который говорил: «Я хочу, чтобы мы были обнажены». Он знал, что многое в танце связано с сексом. Только сейчас и с ней ему не надо было притворяться. Ему на самом деле нравилось смотреть в глаза Оливии. Он хотел ее.
Она прижалась к его груди всем телом, и это было хорошо, потому что так она, быть может, не заметит, что Коннор сам дрожит. Он ощущал ее теплое податливое тело всем своим существом. Вдыхая запах ее кожи и волос, он почувствовал возбуждение. Танец был медленным, но она дышала быстро, судорожно хватая ртом воздух. Ее рот был всего в паре дюймов от его и так волнующе полуоткрыт.
Коннору захотелось поцеловать ее сильно и страстно, и, прежде чем их губы встретились, он посмотрел в ее лицо так, как будто уже целовал ее, — глаза закрыты, губы приоткрыты… О боже… Лолли…
Хлопнула дверь, и в комнату вошел Фредди.
— Надрываетесь на работе, детишки?
Они отпрянули друг от друга, и Коннор видел, как краска заливает щеки Оливии. Он ухмыльнулся:
— Мне это не было в тягость. Но я должен идти.
Он вышел во двор, где был припаркован его «харлей», и удивился, когда Оливия последовала за ним. Он натянул куртку, не сводя с нее глаз.
— Что такое? — спросила она.
— О чем ты?
— Ты смотришь на меня.
— Все еще смотрю. — Его губы тронула улыбка.
— Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал.
Но он продолжал смотреть на нее. Она выглядела моложе, когда краснела, и больше походила на девочку, которую он когда-то знал.
— Ты когда-нибудь думала о нас, Лолли? — спросил он. — О том, какими мы были?
Она вспыхнула:
— Нет. Во всяком случае, не больше, чем я вообще думаю о том, что происходило девять лет назад.
Она хотела сказать, что они больше не знают друг друга. Неторопливым движением он застегнул свою кожаную куртку.
— Мне лучше уехать, потому что меня здесь не хотят.
— Никогда не думала, что ты байкер, — словно не слыша его, произнесла она.
— Должна была думать, — возразил он, и мотор взревел в ответ.
ЛЕТНИЙ ЗАПЛЫВ ЛАГЕРЯ «КИОГА»
Одной из самых любимых традиций лагеря «Киога» является еженедельный вечерний заплыв на озере Уиллоу. Нет лучшего способа насладиться мирным закатом Кэтскилза. Скауты собираются в доке точно в 7.30 вечера.
