Глава 15
Лукас молча подвел Николь к карете, поднялся вслед за ней, и кучер тронул лошадей.
Николь забилась в уголок, отвернулась к окну и время от времени тихонько всхлипывала.
Лукас не тревожил ее, отлично понимая, что творится у нее в душе. Нелегко быть дочерью броской красавицы Хелен Дотри, о которой по заслугам злословили в свете. Но мать есть мать, и дети любят своих родителей, даже если те их разочаровывают. Он тоже любил своего отца, хотя одно время считал его предателем своей страны.
Лукас не мог с этим смириться, но не любить отца тоже не мог. Николь не нравился образ жизни матери, но она все равно ее любила. Таковы уж дети, какого бы возраста они ни были.
– Не волнуйтесь за нее, – наконец сказал он.
– Я знаю, что за маму можно не волноваться, она всегда хорошо устраивается. Просто я подумала, что всем нам придется изучать итальянский язык, ведь через год она вернется с новым мужем, на этот раз итальянцем. Она останется единственной, кто не понимает его речь, но для них это не будет иметь никакого значения.
Лукас улыбнулся в темноте кареты.
– Как говорится, amor regge senza legge? – сказал он. – Любовь правит без правил.
– Вот видите, какой вы умница, – проворчала Николь, обхватив себя руками. – Куда мы направляемся? Вы сказали, что при вас Джульетта?
– Да, я думал, что после целого дня, проведенного в карете, вам захочется покататься на свежем воздухе. Лидия распорядилась упаковать для вас кое–какие вещи и в том числе вашу амазонку. Разумеется, мы не будем ехать верхом до самого Лондона, но пару раз можем покататься. Мы можем не торопиться и провести две ночи в дороге. Раф не ждет нас так быстро.
Эти слова заставили Николь повернуться к нему.
– Мама, Раф, вероятно, Шарлотта, а теперь даже Лидия. Почему все только и думают, как бы уложить меня с вами в постель? – спросила она и вздрогнула, как будто только сейчас поняла, что сказала.
– Чтобы избавить вашу сестру от подозрений, ей сказали, что у меня в Кенте небольшое поместье, и она думает, что мы собираемся навестить мою мать, которая приехала сюда из Хэмпшира.
– Раф солгал Лидии?!
– Нет, думаю, это сделала Шарлотта. Но ведь ваш брат и невестка не знают, что вы относитесь ко мне с такой неприязнью. Они по–прежнему думают, что мы поженимся.
– Я вовсе не отношусь к вам с неприязнью, – тихо проговорила Николь. – Я же сказала, что понимаю, почему вы совершили тот поступок… То есть думали его совершить, но не смогли.
– Но я подставил под удар всю вашу семью. Так что я понимаю…
– Понимаете? Вряд ли вы способны понять, не зная того, что известно мне.
Лукас дал ей время закончить мысль, но не дождался и сказал:
– Раф рассказал мне, что случилось в день гибели вашего дяди и кузенов. Теперь я понимаю, почему человек без совести и чести способен представить все в таком виде, будто Раф причастен к их гибели, хотя в это время ваш брат находился в Париже. В лучшем случае может разразиться скандал, от которого никто из вас никогда не сможет оправиться. А в худшем?
– А в худшем Рафа могут повесить. – Она снова отвернулась к окну. – И все из–за меня. Если бы я не согласилась на ваш план, не уверяла вас, что знаю, почему вы просите меня о помощи…
Лукас был потрясен:
– Вы во всем вините себя? Но, Николь, это же смешно!
– Я часто бываю смешной, – со вздохом сказала она. – Но ведь это действительно так, как вы не понимаете? Если бы вы рассказали мне о своем отце, о том, чего от вас требует лорд Фрейни, я бы сразу сказала вам, что вы не сумеете этого сделать. Ни за что, чего бы он вам ни наобещал! Я видела, как вы разговаривали с теми несчастными солдатами. Вы никогда не совершили бы поступка, который вовлек бы в беду таких людей, как они. Вы на это просто не способны.
Лукас подумал о Джонни и его товарищах, которые уже покинули город и теперь находятся в безопасности, но не стал говорить об этом Николь. Это выглядело бы бахвальством. Однако ему нечего было возразить Николь. Он действительно должен был понять, что при своих взглядах не способен стать агентом–провокатором Фрейни.
Но он позволил себе думать, что возможность получить сведения о человеке, предавшем его отца и погубившем его мать, важнее всех других соображений.
– Вынужден признать, что вы правы. Мне следовало послушаться вас, когда вы потребовали, чтобы я рассказал вам всю историю с Фрейни. Думаю, тогда бы я осознал, что ставлю свои желания выше соображений нравственности. Откровенно говоря, меня остановила сама мысль открыться вам.
И тут она снова его удивила, что, видимо, вошло у нее в привычку.
Николь повернулась к нему и… улыбнулась!
– Я всегда права, Лукас, за исключением тех случаев, когда ошибаюсь. Я допустила ошибку, согласившись помогать вам, не зная, почему вам нужна моя помощь.
– Так почему же вы согласились?
– Потому что хотела быть рядом с вами. Я ожидала интересной истории, уверенная, что рано или поздно разгадаю вашу тайну. Я никогда не могла устоять перед тайной. Но главное, мне хотелось быть с вами. Вот, я это сказала! У каждого из нас были свои причины, и мы оба ошибались. И в результате моя мать покидает страну и отправляется навстречу неизвестности, Рафу грозит опасность, и нам с вами предстоит исправить положение, потому что во всем виноваты именно мы. Так что мне кажется, не стоит нам воевать друг с другом.
Господи, что за чудо эта девушка!
– А мы разве воюем?
Она пожала плечами:
– Я воевала. Я ненавидела вас за то, что помогла вам совершить. А разве вы не заметили? Значит, мне необходимо научиться быть более жесткой и непримиримой. О, мы остановились. Вы так и не сказали мне, куда мы едем.
– Мы находимся на Дуврской дороге около постоялого двора «У ворот», отсюда уже недалеко до Кентерберри. По дороге в Дувр я заезжал сюда и заказал для нас две спальни и отдельную столовую. Вы проголодались?
– Невероятно! За весь день я ни кусочка не смогла проглотить, настолько мне было не по себе от того, что я ехала спиной к движению. Вы сказали, две спальни?
– Да, я думал, так будет приличнее. И только теперь сообразил: как мы объясним хозяевам, почему с вами нет горничной или компаньонки? Хотя вся эта история смахивает на захватывающее приключение, нам следует позаботиться о вашей репутации. Так что, видимо, я не так уж искушен в искусстве интриги.
Николь беззаботно махнула рукой:
– О, на этот счет можете не волноваться! Я же говорила, что благодаря давней практике мне ничего не стоит любого обвести вокруг пальца.
– В большинстве случаев, – с улыбкой уточнил Лукас, и вдруг его охватило чувство удивительной легкости и беспечности, что было странно, поскольку им еще предстояло решить проблему с Фрейни и письмами леди Дотри.
– Да, кажется, вам не составит труда разоблачить мои обманы – мне не следовало об этом забывать.
– С другой стороны, признаюсь, что я восторгаюсь вашей изобретательностью. – Грум открыл дверцу, и Лукас предложил ей руку. – Ну–с, вы уже что–то придумали?
– Кажется, придумала. Нам нужно, чтобы все нас побаивались и не задавали лишних вопросов, не так ли? Вот как сегодня в лавке приказчики старались держаться от мамы на почтительном расстоянии. Представьте себе, Лукас, один из них даже спрятался под стол! Да, да, это подойдет! Я буду подражать властным манерам мамы. Когда ей нужно, она бывает столь грозна, что никто и слова поперек не смеет сказать.
Лукас сделал вид, что вздрогнул от страха.
– Спасибо, что предупредили.
– Не за что. Вы уже знакомы с хозяином?
Он покачал головой:
– Нет, я не хотел оставлять лошадей без присмотра, поскольку Гром попытался укусить здешнего конюха, поэтому передал хозяину записку и пару монет. Да, на всякий случай, мы с вами представимся как мистер и миссис Пейн. Сомневаюсь, что здесь знают мой герб, так что мы будем в безопасности.
– Что ж, мистер Пейн, в таком случае я готова.
Николь накинула на голову капюшон и быстро прошла по короткой дорожке к двери большого оштукатуренного строения. Здесь она остановилась и повелительно щелкнула пальцами, что означало, что он должен забежать вперед и открыть для нее дверь.
Лукас мгновенно сообразил, что ему предстоит выступать в роли жалкого мужа–подкаблучника. Вот дерзкая девчонка!
Она величественно проследовала в ярко освещенную свечами прихожую, где хозяин гостиницы у стойки развернул перед Лукасом книгу для записи проезжающих.
Не успел он и слова сказать, как Николь откинула капюшон и с такой брезгливой миной на прекрасном лице оглядела скромное помещение, что он едва удержался от смеха, что могло бы их выдать.
– Так вот какую гостиницу ты выбрал для жены, которой предстоит неделю – целую неделю, муженек! – терпеть общество твоей невыносимо назойливой матери с ее вечно тявкающими моськами! У нее же шагу не ступить, чтобы не наткнуться на одну из этих мерзких собачонок! И ко всему этому ты принудил меня обходиться без горничной. Ее сыпь вовсе не так страшна, чтобы мы оставили ее… Господи, да где мы ее оставили?
– В Смэрдоне, дорогая, – наугад сказал Лукас, и тут в прихожую, очевидно услышав шум, вплыла дородная особа с необъятной грудью и, застыв в дверях, с ужасом уставилась на Николь. – Мы заберем ее на обратной дороге, я обещал ей.
– А мне ты обещал, что твой слуга закажет нам комнаты в лучшей гостинице. По–твоему, это и есть лучшая гостиница, муженек? Мне так не кажется. И ты заставил меня покинуть дом и приятное общество ради вот этого? И только потому, что твоей матери в очередной раз показалось, что она умирает.
– Дорогая, я у нее единственный сын, – смиренно проговорил Лукас, получая огромное удовольствие от игры.
– Х–ха! Удивительно, как твой покойный отец вообще решился когда–то подойти к ней! А вы! – накинулась она на хозяина. – Сколько вы еще намерены держать меня на ногах? Проводите меня немедленно в мою комнату, и чтобы через полчаса ванна была готова. Да, и пришлите мне какую–нибудь прислугу! Вашу жену или одну из ваших дочерей, только не как водится – пустую девчонку с длинными волосами, но с коротким умом. У вас наверняка полно дочерей. Ну? Мою комнату, эй, ты! И поживее!
– Да, мэм! – вскричал перепуганный насмерть хозяин и выбежал из–за стойки. – Мод! Мод! Бога ради, женщина, проводи леди в ее комнату! – Затем он быстро ретировался на прежнее место, переложив все заботы на могучие плечи супруги.
– Я займусь твоим багажом, дорогая, – кротко пробормотал Лукас, глядя, как Николь взбирается следом за женой хозяина по лестнице, надменно вскинув голову, так что было непонятно, каким образом она ухитряется не споткнуться на ступеньках. Лукас готов был аплодировать ей.
– Значит, вы будете мистер Пейн, сэр? – нервно осведомился хозяин, когда дамы ушли, и, выхватив из передника огромный носовой платок, вытер пот со лба.
– Да, видно, это имя дано мне за мои грехи и с каждым годом подходит мне все больше… Но не важно, – быстро добавил маркиз, увидев, как хозяин натужно наморщил брови, стараясь понять смысл шутки.
– Да, сэр. Две спальни и отдельная столовая, верно?
– Да, господи, две спальни. А иначе разве она даст уснуть? – подмигнул Лукас хозяину, как мужчина мужчине, желая загладить неудавшуюся остроту.
– Мне ли уж рот раскрывать… Прошу прощения, сэр. Я хотел сказать, не мне судить, сэр.
Лукас подошел к стойке и, перегнувшись через нее, заговорщицки понизил голос:
– Да, приятель, ловко эти красотки нас надувают! Глядя на них, никогда не подумаешь, какие они на самом деле. А когда, наконец, поймешь, то уже поздно – все, ты уже попался в их сети и женился!
– Если уж на то пошло, сэр, они всегда притворяются не такими, какие есть, вот как я считаю, сэр. Не желаете ли пройти выпить пива, пока мы поднимем ваш багаж в комнату?
– А что, недурная мысль, дружище, – сказал Лукас. – Только скажу вам, она еще больше расходится, когда хочет есть. Надеюсь, мы приехали не слишком поздно и можем рассчитывать на холодный ужин, скажем, через полчаса? У вас есть ветчина? Моя жена обожает ветчину. Только, бога ради, приятель, срежьте жир, иначе она закатит такую истерику, что света не взвидишь.
– Мод проследит за этим. Ваша леди не увидит жира, буквально ни жиринки, сэр!
– Отлично. Пусть принесут поднос в комнату моей супруги. Я… Я выйду на минутку взглянуть на кучера и лошадей.
Лукас сам не помнил, как ему удалось выбежать наружу и спрятаться за угол дома, где он, наконец, разразился хохотом, прислонясь к стене, чтобы не упасть.
Нет, в постоялом дворе «У ворот» их ни о чем не посмеют спросить. Все только и будут думать, как бы не попасться на глаза Николь и, не дай бог, не оказаться вблизи ее комнаты.
После того как жена хозяина помогла Николь вымыть голову и закрепить волосы на затылке, девушка отослала ее, раздраженно заявив, что терпеть не может, чтобы рядом кто–то торчал, когда она принимает ванну. Услышав, как за Мод захлопнулась дверь, она по самый подбородок погрузилась в высокий бак с горячей водой и блаженно прикрыла глаза.
В глубине души она испытывала неловкость за свое наглое поведение, но это была вынужденная мера, невольная вина, которую Лукасу придется загладить щедрыми чаевыми.
Но он был великолепен, улыбнулась она, вынимая из воды большую морскую губку и поливая себя мыльной водой. Он вел себя в точности как робкий, забитый муж, какими выглядели мужья и поклонники ее матери, когда той приходила блажь показать им свою власть.
Конечно, притворяться, ломать комедию ужасно интересно. Но вообще Николь предпочитала быть самой собой. Долго притворяться той, какой на самом деле она не была, довольно утомительно и даже печально.
Рука Николь с зажатой губкой вдруг замерла на месте.
Ей вдруг открылось, что мать всю жизнь играла какую–то роль. Как же она раньше этого не поняла?!
Значит, она попросту не знала свою мать? Но какая Хелен Дотри была настоящей? Прелестной, благоухающей духами молоденькой мамой, весело наряжающей своих маленьких дочек, делая вид, что они собираются на бал? Или женщиной, тяжело переживающей смерть либо расставание с каждым из своих мужей или поклонников, как если бы она глубоко любила каждого из них?
Была ли врожденной та циничность, с какой она запросто рассуждала об интимных отношениях с мужчиной? Или она стала такой со временем, не зная иного способа заставить мужчину обратить на себя внимание, как только уступить его страсти? Только потому, что хотела быть любимой, что жизни себе не представляла без любви…
Ее мать придавала слишком много значения своей незаурядной, яркой внешности, зная, что больше ей нечем привлечь мужчину, ведь первый муж не оставил ей ничего, кроме троих детей и огромных долгов. Понятно, что теперь, когда она вынуждена прибегать к помощи румян и пудры, она старается не появляться в свете рядом с Лидией, такой юной и свежей.
В возрасте шестнадцати лет Хелен выдали замуж за человека, которого она не могла любить, за человека, который ею пренебрегал, бросал в деревне, а сам уезжал в город, где безудержно предавался игре. А потом он умер, семья же оказалась полностью во власти его брата – герцога, который распоряжался деньгами. Этот новый покровитель не испытывал симпатии к молодой вдове и предоставил ей с тремя детьми по–прежнему уединенно прозябать в маленьком обветшалом поместье Уиллоубрук. Так стоило ли удивляться, что она всеми силами старалась по–своему устроить свою жизнь?
Точно так же поступила бы и Николь, хотя и не тем способом, какой выбрала ее мать. Ее мать искала и до сих пор ищет человека, который избавит ее от одиночества, полюбит ее. И Николь, видевшая все это, но не понимавшая сути, решила, что сама она никогда не полюбит, никогда не допустит такой унизительной зависимости от мужчины.
Они были такими разными, мать и дочь, и вместе с тем такими похожими…
– Она боится, – тихонько промолвила Николь, и сердце ее на мгновение замерло, когда она почувствовала, что угадала правду. – Наверное, она всю жизнь боялась снова оказаться одинокой и заброшенной, а потому притворялась уверенной и развязной, только и думала о том, чтобы понравиться, поразить чем–то, чтобы ее заметили и полюбили, чтобы она наконец–то могла стать прежней, истинной Хелен.
Тяжело вздохнув, она уронила голову на край бака.
– Мама, мама, я и представить не могла, не понимала. Мне так стыдно, прости меня, мамочка!
Николь не знала, сколько времени она так просидела, пока не почувствовала, что, несмотря на горящий в камине огонь, стала мерзнуть.
Не успела она встать и потянуться за полотенцем, как из темного угла комнаты донесся какой–то стук и открылась дверь, не замеченная ею прежде.
Она подумала, что это жена трактирщика, но…
– Лукас!
Николь с размаху плюхнулась обратно в бак, уйдя с головой в воду вместе с полотенцем, которое сразу намокло и прилипло к телу, удерживая ее на глубине. Она сердито отдернула его, вынырнула по плечи и прикрылась им.
– Николь? Боже, с вами все в порядке?
Она выплюнула воду и вытерла глаза уголком полотенца.
– Вы с ума сошли! Вы что, хотите, чтобы я утонула?
Она зажмурилась, потому что глаза щипало от мыла и было стыдно, но от нее не укрылись веселые нотки в голосе Лукаса, когда он сказал:
– Если я и хотел этого, то явно потерпел неудачу. Прошу простить меня. Я был уверен, что вы уже выбрались из ванны. Выходя из пивного зала, я видел, как жена хозяина спускалась вниз.
– Я отослала ее, – сообщила Николь, сдув с лица влажные пряди волос, потом потрясла головой, выливая попавшую в уши воду. – Вы где? – Она прищурилась, всматриваясь в темный угол, но его там не было.
– Я здесь, позади вас, – ответил он.
Она ахнула и еще туже стянула на груди полотенце, теперь уже довольная его огромными размерами и глубиной бака.
– Вам известно, что здесь больше нет полотенец? – спросил Лукас.
– А вам известно, что сейчас я хочу только одного – задушить вас!
– Ну, вы меня успокоили. Любая другая женщина на вашем месте упала бы в обморок и действительно могла бы утонуть. Но вам, миссис Пейн, такой бесславный конец не грозит! Вы поразительно отважная девушка.
И он от души рассмеялся. Николь хотелось швырнуть в него полотенцем, но все же не рискнула остаться неприкрытой.
– Вы закончили? – любезно осведомилась она. – Больше вам нечего сказать? Отлично! А теперь отправляйтесь вон и найдите мне другое полотенце.
− Вода уже почти совсем остыла. − Вдруг глаза ее испуганно расширились, и она снова присела глубже в воду. – Что это?!
– Это, женушка, стук в дверь, вероятно извещающий нас о доставке обеда. Мне открыть дверь?
Когда она выйдет из этой импровизированной ванны – если когда–нибудь получит возможность, – она определенно его убьет.
– О нет, не стоит беспокоиться. Пожалуйста, предоставьте это мне, – с издевкой проворковала она.
– Если вы настаиваете! – Он насмешливо поклонился, но все–таки заверил, что она может оставаться в воде и что нет ничего неприличного в том, что муж находится в спальне жены, когда та голая.
– Иначе вы, конечно, не могли выразиться! – пробормотала она, лихорадочно ища выход из положения. Пока что единственное, что пришло ей в голову, – это закрыть глаза, будто эта детская уловка могла сделать ее невидимой. Поняв, что на самом деле это не поможет, она открыла глаза, обернулась и увидела, что Лукас вышел.
Она так замерзла, что у нее зуб на зуб не попадал. А он оставил ее здесь погибать от холода!
Через минуту он возвратился, и она снова поспешила закрыть глаза.
– Я попросил принести обед в мою комнату, – сказал Лукас, подойдя к баку. – А еще принес вам несколько полотенец.
– Вы так гордитесь собой, да? Наверное, ждете от меня благодарности?
Одно из сложенных полотенец упало в воду.
– Лукас!
– У меня осталось еще два. Но – только два. Подумайте об этом, прежде чем снова решите насмехаться надо мной.
– Лукас, прошу вас! – едва выговорила она задеревеневшими губами.
– Я расправлю полотенце, отвернусь, а вы вылезайте и дайте мне завернуть вас в него.
– У меня есть идея получше. Положите полотенце вот на этот стул, выйдите из комнаты, и тогда я вылезу из ванны.
Он усмехнулся:
– Мне больше по душе мое предложение. И прежде чем вы возразите, Николь, помните, что полотенца выдаю я.
– Тогда отвернитесь и обязательно закройте глаза, – стала она торговаться.
– Похоже, мы в первый раз с нашей встречи пришли к общему согласию. Это заставляет меня думать, что возможно все! Хорошо. Только осторожно, не поскользнитесь.
Николь подождала, пока он не развернет полотенце полностью. К счастью, размером оно оказалось с простыню, так что она сможет завернуться в него почти целиком. Как только он отвернулся и зажмурился, она встала и бросилась вперед, на полотенце.
Он сразу обхватил ее, полностью завернув в махровую ткань, потом легко, словно перышко, вынул из воды и держал, не позволяя ее ногам коснуться пола.
– Господи, как приятно вас ощущать, – шепнул он и поцеловал ее за ушком. – Но у вашей кожи вкус мыла!
Она с удовольствием стукнула бы его, но была целиком завернута в полотенце, спеленута, как кокон!
– Поставьте… меня… на пол.
– Да, пожалуй, пора. – Лукас осторожно поставил ее на ноги и отошел в сторону. – Вы сами справитесь?
– Сумею ли я вытереться и одеться, хотите вы сказать? – спросила она, забившись за спинку кровати, дальнюю от камина. – А почему вы спрашиваете? Разве вам самим нужна для этого помощь камердинера?
Он почесал бровь, но она видела его улыбку.
– Туше, моя прелесть. Я жду у себя, когда вы будете готовы. Нам принесли ветчину, причем срезали с нее весь жир.
– О! Я так люблю ветчину, особенно когда она нежная и хорошо прокопченная. – У нее заурчало в желудке, и она испугалась, что он услышал. А она еще была мокрой, замерзшей и стояла в стороне от огня. – Я скоро приду к вам.
Он в шутку отвесил ей церемонный поклон и вышел, старательно прикрыв за собой дверь.
Николь заторопилась.
Босиком она прошлепала по ковру к камину, одной рукой придерживая на себе полотенце, а другой стягивая с волос мокрую ленту, которая удерживала тяжелый узел ее гривы.
Жена хозяина предлагала распаковать ее дорожную сумку, которую принесли в комнату, но Николь отослала ее, опасаясь, что долго не выдержит своей роли и выдаст себя смехом.
Теперь нужно было посмотреть, что из вещей приказала упаковать для нее Лидия.
Она расстегнула ремни, раскрыла сумку и сначала выудила свою амазонку, а за ней утреннее муслиновое платье, у которого – вот досада! – по всей спине тянулся длинный ряд пуговок. Нет, его без посторонней помощи не надеть!
Николь выложила на кровать нижнее белье, затем снова нырнула в сумку, нащупала на самом дне еще какие–то вещи, обрадовалась, извлекла их на свет – и с ужасом уставилась на теплую ночную рубашку и халат.
Это были не ее вещи! Они принадлежали Лидии, которая надевала их только во время болезни, когда испытывала потребность укутаться во что–то теплое и уютное.
Потому что застежка на ночной рубашке доходила почти до подбородка, рукава спускались ниже кистей, а подол касался пола. Это была не рубашка, а настоящий саван!
Но поскольку Николь никак не могла согреться даже после того, как растерлась полотенцем, приходилось выбирать: либо облачиться в этот саван, либо надеть единственный комплект чистого белья и платье, а потом не только просить Лукаса застегнуть его, но и расстегнуть, когда она будет ложиться спать…
– Черт с ним! – вслух решила она и влезла в ночную рубашку с чересчур длинными рукавами, так что из–под кружевной оторочки едва виднелись кончики ее пальцев, затем быстро накинула халат с лифом, вышитым глупыми желтыми розочками.
Николь видела ночные сорочки своей матери и, быстро поняв, что предпочитает ощущение на теле шелка или атласа, придирчиво выбирала себе белье в лавках на Бонд–стрит. Неужели Лидия не могла упаковать ее ночной комплект из желтой рубашки и такого же пеньюара с отделкой из венецианских кружев вокруг ворота, на манжетах и на подоле?!
Иногда ее сестра была такой… такой несообразительной.
Николь приподняла волосы и, чтобы предохранить халат от влаги, накинула на плечи последнее сухое полотенце.
Порывшись в сумке в последний раз, она извлекла маленький ящичек с зубной щеткой, зубным порошком и гребень из черепахового панциря, оправленный в серебро, и принялась расчесывать волосы, рывками расправляя спутанные пряди, так что слезы выступали на глазах.
Наконец, приведя голову в более или менее приличный вид, она быстро перебежала комнату – стараясь не глядеть в зеркало, чтобы не испугаться собственного отражения, – и, не утруждая себя стуком, вошла в комнату Лукаса.
