Глава 3

Хоуп потребовалось несколько секунд, чтобы разглядеть Эрвина в длинной тени деревьев. И ладони у нее вмиг стали влажными.

— Фейт, все будет в порядке, — пробормотала она. Ее сердце стучало, как молот.

Фейт же напоминала оленя, внезапно пойманного в полосу света фар.

— Эрвин, я…

— Что «ты»? — перебил ее Эрвин. — Ты решила сбежать от меня под покровом ночи? Поэтому ты здесь?

— Прости, — сказала Фейт. — Я знаю, что убегать вот так — неправильно. Но с тех пор как мы поженились, я чувствую себя несчастной. И я думаю, ты знаешь об этом.

— Так я тебя в постели не удовлетворяю? Хочешь получить между ног от какого-то язычника?

Фейт дернулась, словно в нее попала пуля, и Хоуп встала между ними:

— Это вульгарно, Эрвин. И низко. Даже для тебя.

— Вульгарно. — Он хихикнул. — Она такая чопорная, что никто на нее не польстится. Ты только глянь на нее. Думаешь, кто-то, кроме меня, воспылает желанием к женщине, которая носит ребенка собственного дяди?

— Как ты смеешь принижать ее достоинства из-за того, что ты…

— Может, ты и мой дядя, но ты еще и мой муж, — одновременно с ней сказала Фейт. — Я не сделала ничего плохого.

Хоуп попыталась заслонить Фейт от Эрвина, но тот обошел ее сбоку.

— Людей за пределами общины не интересует, что ты считаешь хорошим, а что плохим. Они ведь не понимают жизни по «принципу». И будут считать тебя ненормальной, причем ненормальной без образования и средств к существованию. От тебя и твоего ребенка будут шарахаться. Ты этого хочешь? Стать посмешищем? Жить в полном одиночестве?

— У нее есть я, — сказала Хоуп.

— Не вмешивайся. Это не твоего ума дело, — оскалился Эрвин. — Твое место здесь, Фейт. Не позволяй Хоуп нарисовать тебе сказочную страну, которой не существует.

— Не слушай его, — сказала Хоуп сестре. — Я не рисовала сказочной страны. И единственный ненормальный, которого я знаю, — это Эрвин. Давай выбираться отсюда.

Она потащила сестру за руку, желая уехать как можно скорее, пока Эрвин не попытался остановить их силой. Но Фейт запротестовала:

— А вдруг он прав, Хоуп? Вдруг я на самом деле не смогу приспособиться? Ты же не можешь заботиться о нас с малышом вечно.

— Ты прекрасно приспособишься, — откликнулась Хоуп. — А когда малыш подрастет, ты получишь образование и научишься обеспечивать и себя, и его. Тут не о чем волноваться. Я буду заботиться о тебе столько, сколько будет нужно. Вот увидишь. Давай же, поехали.

Но Фейт все еще колебалась.

— У меня к тебе столько вопросов, а я уже чувствую себя совершенно растерянной…

— А ты подумала о своей бедной матери? — спросил Эрвин. Его глаза блестели в темноте, как бутылочное стекло. — Хочешь разбить ей сердце? Ты же видела, что сделала с ней Хоуп, и теперь собираешься сделать то же самое?

— Я не хочу никому причинять боль, — сказала Фейт. Хоуп бросила на Эрвина взгляд, полный отвращения.

— Хватит притворяться. Ты не о нашей матери волнуешься. Ты волнуешься о себе.

— Да неужели? — парировал тот. Его блестящие глаза пронизывали Хоуп до костей и вызывали еще больше омерзения, чем в детстве. — У меня есть еще одиннадцать жен. Мне не нужна восемнадцатилетка, которая понятия не имеет, как доставить удовольствие мужчине. Она такая холодная, что мне приходилось практически силой раздвигать ей ноги.

Фейт судорожно вздохнула, а Хоуп подняла руку в защищающем жесте.

— Тогда дай ей уйти, Эрвин, — сказала она. — Она тебя не любит. И никогда не любила.

— И дать тебе то, что ты хочешь? После того, как ты так со мной обошлась? Да скорее ад замерзнет!

Хоуп не верила своим ушам. Ее предположение верно, дело было не в Фейт; он не испытывал к ней желания, не нуждался в ней и явно не хотел иметь ее своей женой. Все дело было в прошлом.

— Видишь, Фейт? Он просто хочет мне отомстить. Нам пора ехать.

— Фейт, ты пойдешь со мной, — властно сказал Эрвин. — И немедленно, а то я позову других братьев и пожалуюсь на тебя.

Хоуп хотелось стереть с лица Эрвина его самодовольство. Он, очевидно, считает, что выиграл схватку. Она боялась того же. Но что она может сделать? Фейт совершеннолетняя, и она беременна. Она должна сама принимать решение.

— Мы идем домой, — с нажимом сказал Эрвин. Фейт посмотрела на парковку, где стояла машина Хоуп.

— Я живу в одном доме с двумя другими женами, — наконец сказала она. — И ты им нравишься не больше, чем мне. У меня нет дома. — Выпрямив спину и высоко подняв голову, она повернулась и зашагала к «импале».

Хоуп испытала прилив чистого адреналина и заторопилась за ней. Фейт все-таки сумела пройти до конца. Она оставила позади Эрвина, Супериор и Предвечную апостольскую церковь!

— Вы станешь парией! — крикнул ей вслед Эрвин.

— Не слушай его, — сказала Хоуп.

— Я не позволю тебе вернуться, если ты уедешь! — заорал Эрвин. — Ты только что навсегда попрощалась со своими друзьями и родными, не говоря уже о своем спасении. Ты будешь гнить в аду вместе с Хоуп!

Хоуп уже открыла рот, чтобы сообщить ему, что он тоже будет истекать потом, там, с ними, но Фейт повернулась и ответила сама.

— Я лучше пойду в ад с Хоуп, чем проведу с тобой еще хотя бы одну ночь, — заявила она и села в машину.

Ошеломленная Хоуп вскарабкалась на соседнее сиденье, завела двигатель и стала выруливать с парковки.

Они молча ехали в южном направлении. Больше часа единственным слышимым звуком оставался скрип шин по асфальту. В конце концов Хоуп не выдержала и включила радио, надеясь, что музыка смягчит бушующие в ней эмоции и поможет ей восстановить душевное равновесие. Но, увидев, какой взгляд бросила сестра на радио, она быстро выключила его. Хоуп не хотелось, чтобы Фейт, едва выйдя за пределы защищенности общины, почувствовала себя шокированной. В Супериоре конечно же были и обычные радиостанции, но Предвечная апостольская церковь настаивала, что ее прихожане не должны слушать «бесовскую музыку», — и Хоуп предположила, что Фейт соблюдала это правило.

— Можешь послушать, если тебе хочется, — вежливо сказала Фейт, когда музыка стихла.

В голосе сестры ничто не выдавало ее эмоций, и Хоуп встревожилась. «Лучше бы она поплакала», — подумала она. Но после побега из Супериора Хоуп сама смогла заплакать только через год. И глаза Фейт были сухими. Возможно, это было семейной чертой.

— Да нет, все нормально, — сказала Хоуп. — Я просто не подумала.

На мгновение их осветили фары встречной машины. Мимо пронесся грузовик, и они снова оказались на дороге одни. С того момента, как они выехали с парковки, Хоуп нервно поглядывала в зеркало заднего вида. Просто на всякий случай. Она не желала, чтобы Эрвин или еще кто-то проследил за ней. Она потратила слишком много времени на обустраивание безопасного места, чтобы сейчас поставить его под удар.

— С тобой все в порядке? — спросила она, с тревогой посмотрев на сестру.

Фейт так и не поменяла положения с тех пор, как они тронулись с парковки, — колени вместе, спина прямая, руки чинно сложены на животе.

— Думаю, да.

В машине становилось чересчур жарко, и Хоуп сдвинула переключатель кондиционера. А потом заставила себя задать сестре вопрос, без ответа на который они не могли двигаться дальше:

— Ты не передумала, Фейт? Не хочешь, чтобы я отвезла тебя обратно?

Та не мигая смотрела в окно, и Хоуп предположила, что она смотрит на прерывистую желтую линию посреди дорожного полотна, которое проносилось под колесами машины. Каждый отрезок дорожной разметки уносил ее все дальше от родного дома. От всего, что она знала и во что верила, и даже от того, что она верила, что когда-нибудь сделает.

Наконец Фейт шевельнулась и уселась поудобнее на сиденье.

— Нет, — ответила она.

Хоуп облегченно вздохнула. «Не волнуйся. С каждым днем, с каждой неделей будет становиться легче, — хотелось сказать ей. — Я тоже через это прошла». Но сейчас было неподходящее время обсуждать будущее. Лучше завтра с утра. Сестра наверняка очень устала. И если чувствует то же, что чувствовала Хоуп, когда сбежала, то она в таких растрепанных чувствах, что вообще мало что понимает.

Через несколько миль Фейт стало клонить в сон. Когда ее дыхание стало ровным, Хоуп тоже немного расслабилась. Положение, в котором оказалась Фейт, сильно напоминало то, в котором она сама оказалась одиннадцать лет назад. Но Хоуп дала обещание себе, что история ее сестры кончится по-другому. Фейт не придется отдавать своего ребенка. Ей не придется испытать боль, которую Хоуп чувствовала всякий раз, когда думала о малыше, которому дала жизнь, но которого ни разу не держала на руках. Ей не придется думать, правильное ли решение она приняла, отказавшись от ребенка, которого любила всем сердцем.

Фейт, правда, придется лгать об отце своего ребенка.

На ум Хоуп тут же пришли слова, брошенные Эрвином в парке. Она поежилась.

«Думаешь, кто-то, кроме меня, воспылает желанием к женщине, которая носит ребенка собственного дяди?.. Тебя будут считать ненормальной… От тебя и твоего ребенка будут шарахаться…»

Вот подонок. Это из-за него она перестала быть нормальной. Хоуп не сомневалась, что, пока Фейт пересиливала отвращение и подчинялась ему, считая, что не может противиться закону Божьему, Эрвин наслаждался этим извращением, с одобрения церкви занимаясь сексом с собственной племянницей.

Справа показалось шоссе номер 14. Хоуп свернула на него, потом выехала на федеральную трассу номер 15 и по ней направилась к городку Сент-Джордж. Она снова ехала с превышением скорости, но была слишком поглощена своими мыслями, чтобы обратить на это внимание. Конечно, ни для ребенка, ни для самой Фейт в ее родственных узах с Эрвином не было ничего хорошего. Но у всех есть секреты. Хоуп удалось утаить свое прошлое почти ото всех. Если не считать тех, кто ее знал в «Доме рождений», — Лидии Кейн, Паркера Рейнольдса и других служащих.

Кого волнует еще один скелет, если в шкафу их уже штабеля?

Часа через полтора бушующий в Хоуп адреналин стал уходить, и глаза у нее защипало от усталости. Когда она наконец свернула на свою тихую улочку с маленькими кирпичными домами, ей до смерти хотелось залезть в постель и хотя бы на несколько часов забыться глубоким сном. И уже потом попытаться помочь сестре посмотреть в лицо своему будущему. Хоуп обычно сторонилась других ради повышения своей работоспособности — и до определенной степени была хамелеоном. Она подстраивалась. Она плыла по течению. Она скрывала ту часть себя, которая испытывала боль. Но помощь Фейт означала, что ей придется вступать в эмоциональные связи, и это пугало ее больше, чем все остальное. Что, если Фейт не сможет преодолеть вбитые в нее учения святых братьев? Что, если она сдастся и вернется в общину? Что, если Фейт цепляется за прошлое так сильно, что и самой Хоуп придется посмотреть ему в лицо?

Хоуп не хотелось снова вникать в это, не хотелось думать о Супериоре и своей жизни там. Это только оживляло ее давние страдания. Воспоминания о Боннере и так порой ее одолевали. В ее сознании он был неразрывно связан с ребенком…

Она нажала на кнопку, открывающую гараж, и подождала, пока поднимутся двери. Значит, мужчина, которого она любила, женился на ее сестре? На самом деле это мало что меняло. Лишь создавало хаос в чувствах Хоуп, давно забытое ощущение. Но было и что-то еще… Что-то напоминающее… зависть?

«Это не зависть», — сказала она себе. Как можно завидовать Черити, если она выглядела такой бледной и усталой? Да, она родила Боннеру детей, но зато Хоуп сама управляла своей жизнью, а это дорогого стоит. Но предательство отца ее ранило. Она умоляла его разрешить ей выйти за этого мужчину, а он ей не позволил, зато разрешил выйти за него Черити. Это красноречивее всяких слов рассказывало правду о Джеде и его отношении к своему девятому ребенку. Если бы он тогда дал им с Боннером свое благословение, они бы уже давно были женаты. Она бы осталась в Супериоре и растила ребенка в собственной семье.

Но тогда она бы осталась прихожанкой Предвечной апостольской церкви. «Что не было бы уж так прекрасно», — подумала она. Боннер утверждал, что не станет брать в свою постель другую женщину. Никогда. Но, как оказалось, он не был настолько силен, чтобы соответствовать своим же обещаниям, — он не уехал с ней из Супериора. А потом взял себе еще трех жен!

Возможно, отец с Боннером даже оказали ей определенную услугу. Хоуп знала, что не смогла бы смотреть, как Боннер снова и снова женится, не смогла бы принимать других жен в доме и в постели своего мужа. По этой причине она вышла из лона церкви и уехала из Супериора. Она стала жить нормальной жизнью, которая была гораздо более многообещающей, чем та жизнь, которую она оставила. А теперь у нее еще была Фейт.

Хоуп въехала в гараж и заглушила двигатель. Потом посмотрела на спящую сестру и стала вспоминать, как читала ей Библию и заплетала волосы. Как они лежали в одной постели в канун Рождества, потому что Фейт была слишком возбуждена наступающим праздником и не могла заснуть. Рождественских подарков они получали немного — по словам отца, они только отвлекали от истинной сути праздника. Но их все равно переполняло предвкушение, даже если единственными подарками были их маленькие подарки друг другу.

В последнее проведенное дома Рождество Хоуп глажкой заработала немного денег и смогла подарить Фейт очень красивую Барби. Младшая сестренка увидела куклу на витрине и долго восхищалась. Отец тут же осудил подарок, назвав его слишком фривольным и дорогим. Но когда Фейт сорвала обертку, Хоуп поняла по ее радостному личику, что деньги не были потрачены впустую. Той же ночью она нашла у себя на подушке самое большое сокровище Фейт — ежедневник в пластиковой обложке, который закрывался на миниатюрный замочек. Использованные страницы были вырваны и заменены неровно вырезанными пустыми бумажками. Короткая записка, написанная детскими каракулями, извещала, что Фейт хочет, чтобы Хоуп взяла ежедневник себе.

И вот они снова вместе. Одиннадцать лет спустя. У Хоуп застрял ком в горле. Может, другие и не обращали на Фейт внимания, но у Хоуп она всегда была в любимицах. Она была чувствительней остальных и всегда успокаивала Хоуп.

— Фейт, мы дома, — сказала она и осторожно тронула сестру за плечо.

Фейт моргнула и села.

— Я должна была составить тебе компанию вместо того, чтобы спать. Мне жаль, Хоуп.

— Не надо ни о чем жалеть. Для малыша как раз хорошо, что ты заснула.

Взгляд Фейт обежал гараж, и она изумилась:

— Это твой дом?

— Нет, только гараж. И он мне не принадлежит. Я его арендую.

Фейт выбралась из машины и без единого слова прошла за Хоуп к передней части дома. Она чуть не наступила на Оскара, большого серого кота. Тот взвизгнул и убежал прятаться.

— Что это было? — спросила Фейт, когда тот пролез сквозь изгородь, которая отделяла дом его хозяина от дома Хоуп, и стал смотреть на них оттуда, с безопасного расстояния.

— Это — Оскар, — сказала Хоуп.

— Твой кот?

— Кот моего соседа, но мне кажется, он пытается поселиться у меня. Он постоянно ко мне приходит.

— Ты его кормишь?

— Иногда. Мистер Парис не возражает. Мы вроде как делим его между собой. Оскар обычно никого к себе не подпускает, за исключением мистера Париса, так что это особого значения не имеет. Оскар обычно сам по себе бегает.

«Каков кот, такова и хозяйка», — добавила про себя Хоуп.

Фейт нагнулась и вытянула руку, пытаясь подозвать к себе кота, но тот все еще был выведен из равновесия тем, что на него едва не наступили. Раздраженно помахивая хвостом, Оскар не двигался с места.

Хоуп отперла замок и распахнула входную дверь.

— Он не очень дружелюбен, но его независимость меня восхищает.

— Я люблю кошек. — Фейт заглянула внутрь дома. — Ты живешь одна?

— Сначала у меня были жильцы, но с тех пор, как я стала зарабатывать достаточно, чтобы самой платить арендную плату, я живу одна, — сказала Хоуп, придерживая дверь.

Фейт никак не решалась переступить порог, поглядывая на Оскара так, словно ей хотелось вместе с ним укрыться за изгородью. По-видимому, во многом импульсивное решение поселиться у Хоуп сейчас превращалось для нее в окончательное.

— Значит, ты так и не вышла замуж и не… ничего такого?

— Нет. Никаких мужей, никаких любовников, никаких бойфрендов.

Фейт наконец шагнула в гостиную.

— И ты ни с кем не встречаешься?

Хоуп подумала о Джефе, сыне соседа с ее улицы, о докторах, санитарах и других работниках больницы, которые предлагали ей пойти на свидание. Она знала, что о ней говорят и что ее холодность принимают как вызов. Но пока никто так и не пробудил в ней интерес. Ей хотелось обрести мужа и семью, но в тот момент, когда все подходило к обязательствам, она начинала ужасно паниковать и прерывала отношения.

— На самом деле нет, — сказала она.

— Но ты же такая симпатичная.

Хоуп захихикала.

— Полагаю, я немного пресытилась, — сказала она, подталкивая сестру проходить дальше в дом.

В доме пахло свежими цветами, которые Хоуп обычно срезала в саду позади дома и ставила на кухонный стол в маленькое оловянное ведерко. Ей нравился контраст хрупкого и упругого, старого и нового, грубого и утонченного.

Хоуп включила верхний свет.

— Какой прекрасный дом, — выдохнула Фейт, в ее голосе слышалось что-то близкое к почтению.

Хоуп попыталась увидеть окружающую обстановку глазами сестры. Дом был старым. В нем до сих пор были дощатые полы и оштукатуренные стены. Однако он прошел реконструкцию, в результате которой застекленное крыльцо стало гостиной. Несмотря на небольшой размер дома — около тысячи квадратных футов, комнаты были довольно просторными. Кухня выходила в общую комнату и была видна от входной двери. Слева, за двойными дверями, находился кабинет. Справа был холл, ведущий к двум спальням.

— Ты сама все здесь подбирала? — спросила Фейт. Хоуп кивнула:

— По выходным я просматриваю объявления и частенько покупаю какую-нибудь мебель практически за бесценок. А если мне хочется, чтобы древесина блестела, я полирую ее в гараже. А иногда раскрашиваю или наношу рисунок по трафарету, вот как на той старой церковной скамье на кухне.

— Это так красиво, — сказала Фейт.

Хоуп кинула ключи на тумбочку.

— Дом принадлежит старому вдовцу, который живет дальше по улице, но я хорошо обращаюсь с ним, и хозяин предоставляет мне определенную свободу действий.

Фейт продолжала ходить по главным помещениям, пока не остановилась перед вышивками, развешанными по стенам в кухне. Больших и замысловатых, их было четыре, по одной на каждое время года.

— Они замечательные, — сказала Фейт.

— Спасибо.

Хоуп любила вышивать крестиком и собирать всякие мелочи. Столовая посуда, серебро и льняное белье были разрозненным антиквариатом или единственными в своем роде вещами. Такими, например, как настенные тарелки с синей росписью и английские сливочники семнадцатого века, которые украшали белые полки по обе стороны камина в кухне-гостиной.

— Ты, должно быть, много зарабатываешь, — предположила Фейт. — У тебя самый очаровательный дом из тех, что я видела.

— Нет, не очень много, — со смешком сказала Хоуп. — Но ведь мы с тобой росли в одном доме, помнишь? Я отлично умею экономить.

Фейт подняла бровь:

— У тебя это получается гораздо лучше, чем у меня.

— Не будь к себе слишком строгой. Это просто мой вариант «Детей из товарного вагона». Помнишь ту книжку? Я читала ее тебе, когда ты была маленькая.

— Помню, — кивнула Фейт. — Она была моей любимой.

— Может, это звучит глупо… но, когда после отъезда из Супериора у меня настали трудные времена, я представляла себя, одной из этих детей, когда искала нужную вещь или делала ее из того, что кто-то выбросил. — Хоуп перешла на кухню и проверила автоответчик. Никаких звонков. Как обычно.

— Я все еще не могу поверить, что ты все это сделала сама.

— Да ерунда. — Хоуп решила сменить тему. От восхищенных слов сестры она начинала чувствовать себя виноватой в том, что у нее есть так много, а у родных так мало. — Ты говорила, что жила с двумя другими женами Эрвина. С кем именно?

Фейт остановилась перед кухонной этажеркой из темного чугуна, где Хоуп хранила макароны и крупы в специальных банках различной формы.

— Помнишь Айлу Джейн?

— Эту старую каргу?

На губах Фейт мелькнула улыбка.

— Она из нас единственная, кто смеет ставить Эрвина на место. Ему нравится, как она готовит, а другого ему от нее и не надо. И ее это очень устраивает. Время, проведенное рядом с ней, — единственное светлое пятно моего брака с Эрвином. Она взяла меня под крылышко, как родную дочь. Все равно ее старшая примерно моего возраста. А вот вторая жена Эрвина, Чарлин, мне не нравится. Она тоже живет с нами. С ней трудно ладить, да и с ее детьми тоже. За исключением разве что маленькой Сары. Ей всего семь, но Чарлин совсем не уделяет ей внимания, поэтому Сара проводила большую часть дня со мной.

— Чарлин хорошенькая?

— Я думаю, что да. Она родила Эрвину десятерых детей, а значит, угодила ему.

Хоуп была не согласна с такой шкалой женского успеха у мужчин, но понимала, что Фейт нужно время, чтобы понять и приспособиться.

— Он проводил с Айлой Джейн и Чарлин много времени?

— Мало, и со своими детьми тоже. Когда он переселил меня в тот старый дом на Фронт-стрит…

— Только не говори, что в тот желтый и огромный, — перебила ее Хоуп. — Мы считали, что в нем водятся привидения, помнишь? Мы подзадоривали друг друга нажать на звонок и потом сломя голову убегали прочь.

— В то время в доме жили Андерсоны, и мать сестры Андерсон, леди Берд, часами сидела на чердаке в кресле-качалке.

— Мне казалось, она умерла.

— О да, а ее сын был отлучен от церкви за кражу с продуктового склада. Таким образом Эрвин и получил этот дом.

— И вы там жили?

— Последние несколько месяцев. Когда он поселил меня с Айлой Джейн, я поняла, что он списал меня со счетов.

Хоуп стала рыться в застекленном буфете в поисках двух кружек.

— И ты считаешь, что это из-за ребенка? Ты говорила о том, что твоя беременность сделала тебя для него «непривлекательной».

— Он утверждает, что хочет дать мне немного покоя, поскольку беременность может доставлять неудобства. Это не в стиле Эрвина. Я знаю, что он просто мной не интересуется.

— Ты это серьезно?

— Наверное, сейчас он просто отвлекся на свадьбу с Рэйчел. — Фейт опустилась на табурет у кухонного стола.

Миллион резких слов об Эрвине уже готов был сорваться с губ Хоуп, но она не озвучила ни одного. Поставив чашки на стол, сказала:

— Я подумала, что нам с тобой не помешает выпить по чашечке горячего какао, перед тем как идти спать.

Фейт покачала головой:

— Я не хочу, спасибо. Я слишком устала. И единственное, чего я хочу, — это лечь в постель.

Хоуп убрала чашки, втайне благодарная сестре за отказ. Она сама едва не падала от усталости.

— Твоя комната в конце холла, — сказала она и пошла по дому, включая везде свет. Ее сандалии громко щелкали по полу. Остановившись в первой комнате справа, что была расцвечена розовым и желтым оттенками и украшена баттенбургским ленточным кружевом, она поманила Фейт внутрь.

— Красиво, — сказала Фейт, остановившись у изножья кровати и оглядывая комнату.

— Располагайся, а я пока найду тебе ночную рубашку и зубную щетку, — сказала Хоуп от двери. — Завтра мы пройдемся по магазинам и купим тебе одежду и туалетные принадлежности.

— Разве тебе не надо идти на работу?

— Не раньше вечера. Я ведь медсестра, и мои часы работы варьируются. Завтра у меня ночная смена.

Сестра затеребила юбку, и Хоуп вспомнила, что мать часто так делала, когда нервничала.

— Фейт, я знаю, что тебе сейчас все кажется странным, — сказала Хоуп. — Но тебе здесь будет хорошо, я обещаю. Завтра мы купим тебе все, что нужно.

— А это не будет слишком дорого?

— Слишком не будет. У меня есть деньги.

Фейт, кажется, все еще чувствовала себя неловко, и Хоуп попыталась уверенной улыбкой развеять ее чувство незащищенности:

— Тебе не о чем волноваться.

— Хорошо. — Она стала разбирать постель.

Хоуп пошла к себе в спальню за обещанными вещами, но сестра крикнула ей в спину:

— Хоуп?

— Да?

— А что, если я тебе надоем? Или у нас кончатся деньги, или… еще что-нибудь?

У Хоуп сжалось сердце. Как же ярко она помнит, каково это, когда кажется, что земля в любой момент может уйти из-под ног. Она до сих пор старалась защититься от этого. Вот почему она так много сделала, чтобы этот дом стал ее домом. Только здесь она могла чувствовать себя в полной безопасности.

— Ты можешь мне надоесть, а я могу надоесть тебе. Но это не изменит того, что мы — сестры, Фейт. Этот дом всегда будет открыт для тебя. Мы обе постараемся жить так, чтобы не мешать, а помогать друг другу.

— Но почему, Хоуп? — внезапно спросила Фейт. — Прошло одиннадцать лет. Почему ты так много думаешь обо мне, если у тебя есть все это?

Все это. По стандартам обычных людей дом Хоуп не был каким-то особенным. Но Фейт видела в своей жизни только переполненные трейлеры, дуплексы и старые дома с плохим водопроводом. И везде были бегающие дети, подержанная одежда и старая мебель.

— Я знаю, что тебе это покажется сумасшествием, поскольку ты считаешь, что, уехав из Супериора, ты отказываешься от Бога. Но я верю, что именно Он по какой-то причине дал мне возможность помочь тебе. Я хочу, чтобы ты жила здесь со мной. И не только ты, но и Черити и остальные, если они захотят приехать.

Фейт улыбнулась, а Хоуп, поддавшись импульсу, вернулась к ней и обняла сестру.

— Как же хорошо снова обнимать тебя, — сказала она. — Какое бы будущее нас ни ждало, мы пройдем через него вместе.

— Вряд ли это будет легко, — произнесла Фейт, судорожно вцепляясь в нее.

— Да, вряд ли, — согласилась Хоуп. — Легко не будет. Но это того стоит.