Глава десятая, заключительная
Выбор без выбора
«По-мочь, по-мочь», – стучали колеса вагона. Локомотив угрожающе ревел где-то далеко впереди. За окном повисли ночь и мрак, пред которыми были бессильны алые искры, рассыпаемые из паровозной трубы.
Но Павел Романович их и не видел. Он лежал на нижней полке, заложив под голову руки. Лежал и глядел на тусклый потолочный плафон. Обыкновенно в романах пишут: «Мыслями был далеко». Однако ничего подобного сказать про Дохтурова было нельзя, потому что и мыслей почти никаких у него в тот момент не имелось.
Кроме одной: все кончено, и помочь ничему не возможно.
Позади были стрельба в комнате у Сырцова, ночной побег с истекающим кровью Агранцевым и Дроздовой – куда? Они едва успели: свисток полковника не прошел незамеченным. Однако вновь попадать в руки полиции было немыслимо. Помчались опять к Дорис («Мыло да мочало – начинай сначала», – твердил про себя дорогой детскую присказку Павел Романович). К счастью, Дарья Михайловна не подвела.
…Плафон действительно был очень неярким, и купе, в котором в одиночестве пребывал Павел Романович, казалось едва освещенным. Впрочем, света было достаточно, чтобы (хотя и с трудом) разобрать текст газеты, лежавшей на столике.
Это был экстренный выпуск «Харбинского вестника».
На первой полосе жирными черными буквами набрано:
ЧУДОВИЩНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ БОЛЬШЕВИКОВ!
Чуть ниже значилось:
О КОШМАРНОМ ЗЛОДЕЯНИИ, СОВЕРШЕННОМ БРОНШТЕЙНОМ, ЛЕНИНЫМ, ЯНКЕЛЕМ СВЕРДЛОВЫМ И ИСААКОМ ГОЛОЩЕКИНЫМ В ЕКАТЕРИНБУРГЕ, В ДОМЕ ИПАТЬЕВА, В НОЧЬ С 16 НА 17 ИЮЛЯ, ПО НОВОМУ СТИЛЮ.
И еще ниже:
ГОСУДАРЬ УБИТ?
«По нашим сведениям, пока что не подтвержденным официально, однако определенно верным, бывший Государь-Император, Николай Александрович Романов, расстрелян в ночь на 17-е июля по решению так называемого уральского областного совета. О судьбе бывшей Государыни Императрицы Александры Федоровны и Августейшей Семьи сведений пока не имеется…»
Раздался негромкий стук в дверь. Она приоткрылась, и в купе вошла Анна Николаевна.
– Не спишь?
– Нет.
– Думаешь, это все-таки правда? – Она показала рукой на газету.
– Уверен.
Они помолчали. Потом Павел Романович спросил:
– Где едем?
– Пограничную давно миновали. Впереди Гродеково. Завтра вечером – Владивосток.
– Как там Владимир Петрович?
Вопрос был вовсе не праздный: все ехали в одном вагоне, однако в разных купе. Вагон был особенный, штабной. Места в нем с невероятным трудом устроила Дорис. Поначалу, когда сели, ротмистр был плох.
– Пришел в себя. По-моему, он поправляется.
Павел Романович прикрыл глаза:
– Ничего удивительного.
Анна Николаевна осторожно присела на полку в его ногах.
– Все коришь себя? Но ты не мог ничего сделать.
– Неважно. Теперь – неважно.
А про себя подумал: всего не объяснишь. Да и кому объяснять? Потомкам? Но те и без его комментариев прекрасно во всем разберутся. А ему уже все равно. Он банкрот. План– главное, что имелось, – провален. И потеряна панацея.
Анна Николаевна смотрела в глаза, словно пыталась прочесть его мысль.
– Ты мучаешься от того, что потерял лауданум? – спросила она. – А если б узнал наверное, что это не так, – как бы тогда поступил?
Он открыл глаза:
– Не шути так.
– Я не шучу.
Павел Романович рывком сел на полке:
– Что это значит? Объясни!
– Ты помнишь день, когда вы с ротмистром отправились в заведение, а меня оставили наедине с господином Соповым? Кажется, прошла тысяча лет, а ведь только позавчера было, – прибавила она с некоторой мечтательностью.
Но Дохтурову было не до сантиментов.
– Помню, помню, – нетерпеливо сказал он, – что дальше?
– Дальше титулярный советник попробовал за мной волочиться. Но недолго: я дала ему укорот, он и затих, – последнее, как показалось Дохтурову, прозвучало с некоторой даже досадой. – После он завалился спать, а я пошла из квартиры.
– Куда?
– В магазины. Купила себе кое-что из одежды. Ты ведь оставил денег. Прости, я потратила их на себя.
Павел Романович подумал: как естественно они перешли на «ты». Еще сутки назад он был бы на седьмом небе от счастья. Но теперь… теперь все изменилось.
– Я купила себе дорожное платье, ботильоны. Сейчас это пришлось очень кстати. А еще я купила…
– Анна! Прости, но про обновки тебе лучше рассказывать после.
– …еще я купила две шляпки. Правда, с собою взяла только одну.
Павел Романович снова лег и закрыл глаза. Уголки губ скорбно изогнулись.
– Только одну, – повторила Анна Николаевна. – Не потому что забыла или разочаровалась. Просто мне нужна была не шляпка, а только коробка. Ну, понимаешь?
– Нет.
– Да ты тупица! Подумай: ко-роб-ка. Шляпная. С кожаным ремнем поверху.
Дохтуров снова сел. После вскочил:
– Ты хочешь сказать?..
– Да. Я подменила коробку. Точнее, не коробку – я подменила кота!
– Но откуда?!
– А у квартирной хозяйки взяла. У нее их осталось семь. Я зашла, мы разговорились. Призналась, как мне тяжело, – муж все время в отъезде. Да-да, пришлось солгать, что делать. Надеюсь, мне простится сей грех. Домовладелица растаяла и подарила мне похожего котика. Его я держала на кухне. А когда вы с ротмистром приехали – спрятала незаметно в той шляпной коробке, что ты приспособил для Зигмунда. А того перетащила в свою. Подменила. Все сделала так быстро, что никто ничего не заподозрил. Даже ты…
– Значит, генерал уволок вовсе не Зигмунда?.. – страшным шепотом спросил Павел Романович.
– Ну конечно, нет! Я о том и толкую! Кота, да не того.
– Ты забрала Зигмунда с собой? – спросил Дохтуров, который совершенно не помнил, что из вещей было у Дроздовой, когда они втроем с ротмистром стремглав покидали Харбин.
– Да.
– Где… где он?! – закричал Павел Романович.
Доктор вскочил и заозирался – точно ожидал увидеть кота здесь немедленно.
– Его тут нет.
– А, понимаю. Он у тебя в купе. Идем!
– Нет, ты не понимаешь, – сказала Анна Николаевна мягко. – Его вообще нет в поезде.
– Нет? Как нет? – ошеломленно переспросил Павел Романович. – А где же?..
– Даже не знаю. Я выпустила его той же ночью.
– Что?!!
Дохтурову показалось, что он ослышался. Выпустила? Но как она смела?!
– Это было необходимо, – тихо сказала Дроздова. – Иначе никто из нас просто б не выжил. Неужели не ясно? Вот ротмистр скоро поправится. Он ведь захочет свою долю по вашему глупому уговору. Да и кроме него много кто знает про панацею. Нам не удержать этот секрет, ни за что не удержать.
– Где ты его выпустила? Говори!
Павел Романович почти не слушал ее. В голове стучало: вернуться в Харбин, начать поиски. Объявление в газету… награду назначить…
– На каком-то полустанке. Ты спал, ротмистр был в бреду. Я прошла на площадку, хотела открыть дверь.
Та не поддалась, тогда я просунула его в форточку. Представь, он будто обрадовался. Я поцеловала Зигмунда в нос, и он лизнул мне щеку в ответ.
Павлу Романовичу показалось, что он падает в пропасть. Бездонную. И будет валиться в нее вечность, до скончания времен.
Хотел сказать: «Я убит», – но голос ему изменил.
В этот момент Анна Николаевна вдруг покраснела. Густо, до корней волос. Это было совсем неожиданно. Странно – ведь и повода уже не имелось.
– Я должна повиниться еще кое в чем, – пролепетала Дроздова.
Удивительное создание. Созналась в страшном преступлении – и хоть бы что. А теперь наверняка какая-то ерунда – и нате вам, краснеет, как институтка. Впрочем, оно так и есть, одернул себя Павел Романович. Ты просто забыл, сколько ей лет.
– У меня тогда был очень нелегкий выбор. Я знала, что с Зигмундом придется расстаться. Но ведь нельзя так просто вышвырнуть прочь панацею! Ты меня полагаешь дурой, но я подумала: у ротмистра, у старика генерала, у Сопова есть в жилах толика этого снадобья. Чем же я хуже? Помню, ты говорил, что ее не хватит надолго. Но все-таки… В общем, я взяла шприц (да, порылась без спросу в твоем саквояже) и забрала у Зигмунда капельку крови. А потом впрыснула себе. Ты меня осуждаешь?
– Нет.
– И вот еще… – Анна Николаевна на миг смешалась. – Если прививка удалась… Что, если ребенок унаследует панацею? Да, да, я все помню! Лауданум распадается в человеческом теле. Но вдруг… вдруг это относится только к мужчинам? Может, на женщин он действует как-то иначе! И тогда дитя…
– Дитя? – переспросил довольно глупо Павел Романович. (Видимо, такая была у него судьба этой ночью – с трудом соображать очевидное.)
– Да. Ведь будет же у меня когда-то ребенок!..
Они замолчали. Дохтуров почувствовал, что падение его как будто замедлилось.
– Как ты думаешь, – спросила Дроздова, – что стало с ними со всеми?
– С кем?
– С генералом. С титулярным советником. И с этим… противным старцем?
Дохтуров пожал плечами:
– Ни малейшего представления. Бог ведает… Впрочем, может быть, когда-то и мы узнаем.
