Визит к мадам Дорис разочаровал Павла Романовича. Мадам не сказала «нет», однако ж и не согласилась. Взяла время подумать.

Требовалось как-то определяться, временно. В смысле пристанища. Не в борделе же обитать, в самом-то деле. Павел Романович вышел за ворота, кивнул привратнику (тот был уже не так приветлив – сообразил небось по краткости визита, что посетитель не из серьезных клиентов) и принялся озираться.

Как выбираться отсюда? Свой экипаж Дохтуров отпустил (вернее, тот сам уехал), а иных поблизости не наблюдалось. Хотел было уж обратиться к привратнику, да не пришлось: тут кстати вывернул тарантас, выгрузил двух господ канцелярской наружности. Они изрядно пошатывались; один толкнул в бок другого локтем, что-то шепнул, и оба расхохотались.

На этом-то тарантасе Павел Романович и воротился в город. Меланхоличный возница тащился чуть ли не шагом, и потому по времени вышло немало. Однако ж и хорошо: дорогой Павел Романович обдумал свою ситуацию и принял решение.

Оно казалось очень разумным, и Дохтуров тревожиться перестал. Надо сказать, сейчас, когда средство (так он называл про себя то сокровище, которым теперь обладал) было рядом, под боком, Павел Романович постоянно находился в приподнятом настроении. Даже немного торжественном. Единственно, что волновало по-настоящему, – сохранность обретенного чуда. В том был вопрос – особенно с учетом габаритов. Остальное казалось не слишком существенным. Во всяком случае, не затруднительным.

А решение он принял следующее.

«Кто сказал, что надо непременно прятаться? – спрашивал сам себя Дохтуров, трясясь на жесткой скамье тарантаса. – Лучше сделать так: держаться естественно, поселиться открыто и… и даже поступить на службу. Временно. Через это, кстати, может решиться проблема с жильем».

Определившись, он велел кучеру править к управлению дороги, но вдруг передумал. Не в кондукторы же он пойдет наниматься!

– Скажи-ка, братец, – спросил он, – где тут у вас в добровольцы записывают?

– А вам по какой части?

– По медицинской.

– А-а. Это, должно, в управление пограничной стражи.

– Почему непременно пограничной? Я вот собираюсь поступить к адмиралу!

– Тогда к Хорвату.

– Да точно ли?

– Точней некуда, – меланхолически ответствовал возница.

Значит, все равно – в управление КВЖД. Ладно, пускай.

Спустя полчаса выехали на Соборную площадь. Шоколадного цвета (из-за темных бревенчатых стен), Свято-Николаевский храм будто бы плыл над землей. С украшенной главами звонницей, с резными колонками, он походил на сказочный древнерусский терем. Впрочем, ничего удивительного – рубили-то вологодские мастера, долгим путем везли и поставили в точности, как было задумано.

Вокруг – клумбы с цветами. И все свежие, ни одного пожухшего листика. А вот народу возле немного. Должно быть, на службе.

– Тпр-ру!.. Куды прешь, образина! – заорал кучер.

Повозка дернулась и вдруг стала. Благостный настрой тут же соскочил с Павла Романовича.

Впереди, у самой оглобли, замер маленький человечек с острым лицом – ни жив ни мертв от страха. Дохтуров его тотчас узнал: тот самый милицейский, что маялся с выбитой челюстью.

– Эй! Садитесь!

Человечек заозирался, словно и не понял сразу, откуда звучит голос. Увидел Дохтурова, поморгал:

– Это вы мне-с?

– Вам, кому ж еще!

Вместе и покатили.

Зачем подхватил его Павел Романович – трудно сказать. Интуиция, движение души? Может, и так; но подхватил – и после в том не раскаялся.

По дороге разговорились. Человечка звали Сырцовым, а по имени-отчеству – Петром Казимировичем. Оказался он совсем молодым, двадцати трех лет. Был робок и как-то уж слишком принижен. Но это в нем не отталкивало; напротив, хотелось разговорить и в итоге преодолеть эту ненужную робость. Это у Павла Романовича вполне получилось, хотя и не сразу. Оказалось, что господин Сырцов – собеседник довольно занятный. Но это уж после выяснилось, а сперва разговор был пустячный.

– Стало быть, вы – медикус? – вежливо переспросил Сырцов. – Тогда вам точно в Управление дороги-с. Там и врачебный, и ветеринарный отделы имеются.

Дохтуров усмехнулся:

– Ну, ветеринарный – это не по моей части.

Петр Казимирович тут же испугался:

– Ах, это я так, для общего кругозора-с!

Узнав, что во властных инстанциях Дохтуров не вполне ориентируется, Петр Казимирович вызвался быть провожатым.

– Мне не трудно-с, – говорил он, – да ведь и в долгу-с перед вами. До смерти б меня там уходили, кабы не ваше вмешательство-с. Это мне Господь вас послал. – И он быстро перекрестился на оставшиеся позади купола.

Он вправду неплохо знал город, его устройство, знал рычажки и пружинки, которые надобно нажимать, чтоб достигнуть желаемого. А также, куда маслица капнуть, чтобы это желание претворилось бы в жизнь поскорее.

Павел Романович хотел ехать в присутствие сейчас же, но Петр Казимирович отговорил:

– Время теперь неподходящее. Обед-с. Служащие разъехались – кто домой, кто поближе-с. Надобно погодить.

Павел Романович глянул на часы. И верно: визит к мадам Дорис съел все утро и часть дня. Вон, уже два часа пополудни. Ладно, ждать так ждать. Он подумал, что и сам не прочь бы перекусить.

На обед отправились в трактир «Муравей» (по совету того же Сырцова). Петр Казимирович поначалу ел мало – должно быть, стеснялся, потому как оплачивал обед опять-таки его благодетель. А вот Дохтуров устроил себе пир. И водки даже заказал, вот как!

После водки-то Петр Казимирович немного оттаял.

– Люблю я трактиры-с, – говорил он, – это вам не штофная и не кондитерская. Тут обхождение человеческое, и посидеть приятно-с. Недаром существование свое ведет от латинских корней-с. «Tracto» – сиречь «угощаю».

Дохтуров даже несколько удивился подобной осведомленности, тем более что сказано было вскользь, к слову, не чтоб ученостью похвалиться. Принялся расспрашивать своего визави.

Выяснилось, что Петр Казимирович в недавнем прошлом почтовый чиновник. И очень даже неплохой.

– Мне, сударь, самые важные депеши отбить доверяли. На слух умею разбирать, мне и ленты не надобно-с. Начальство мною было довольно, это уж непременно.

– От германской, должно быть, бронь спасла, по почтовому ведомству? – спросил Павел Романович. И тут же понял, что нечаянно наступил на больную мозоль.

Оказалось, что Петр Казимирович очень хотел на фронт. Не взяли – сперва по малолетству, а потом признали не годным к строевой.

– Вы не смотрите, что я фигурой не вышел, – говорил Сырцов. – Я весь из себя здоровый. Да только одна беда – плоскостопие-с! Я просил докторов, умолял даже. Ни в какую. Уж так не повезло!

– Шли бы в нестроевую.

– Нет-с. В обозе навоз таскать – увольте-с. Я драться хотел-с, а если нет, так от меня больше пользы у аппарата Морзе будет-с.

Дохтуров посмотрел на него с интересом. Вот вам и маленький человечек!

– Отчего бы вам теперь на военную службу не поступить? Я слышал, будто в Сибирскую армию отбор не такой уж и строгий.

Маленький человек помолчал и потом вдруг сказал, да так горько, что Павел Романович вздрогнул:

– Нет уж… боюсь я их. И в них не верю-с.

– Отчего так?

– Так ведь они полагают-с, будто восстановят погоны-с, вернут отдание чести – и тут же все образуется. А ведь это не так-с, нет. Армии нужна дисциплина. А ее-то ведь нет и не будет. Потому как откуда возьмется? Вы видели господ офицеров, что по скверам да кафешантанам гуляют? Разве ж у них есть о дисциплине понятие?.. Нет-с. И взяться неоткуда. Разве знают они свое дело? Гимназисты-с недавние в массе своей, реалисты либо вчерашние юнкера-с. Кадровых, почитай, нет. Все кадровые на германском фронте остались. А эти храбры на словах-с, все кричат о монархии, о решительной борьбе с комиссарами. Да только что на деле-то получается?

– И что? – с любопытством спросил Дохтуров.

– Да то и выходит, что идут они как бы по одной улице вместе с большевиками. Только те – по левой ее стороне, а наши господа – по правой. Слова разные, а цель-то одна. Не Россию хотят спасти-с, а к власти прорваться. И желательно – на чужой спине. Да только я свою для этой цели подставлять не желаю-с.

Павел Романович и сам о том много раз думал – хотя и не во всем был согласен с почтовым чиновником. Однако интересно другое: откуда у этого совершенно штатского (и к тому же весьма молодого) человека столь основательные суждения?

Видимо, этот вопрос столь явственно отразился на его лице, что Петр Казимирович похлопал-похлопал белесыми своими ресничками и пояснил:

– Я, сударь, много чего узнал-с, на телеграфе-то сидючи. И подписку в свое время давал. О неразглашении. Иной раз такое отбивать приходилось, что потом домой сам не свой возвращаешься. И думаешь, думаешь… Да-с, я ведь тоже образование мог получить, кабы не батюшка. Он, как на бирже-то в гору пошел, дом выстроил и учителя мне нанял. Да только потом лопнула биржа и наша жизнь с нею вместе. Батюшка запил да помер-с, а у меня что осталось, так только воспоминания. О том, что могло сбыться, да не сбылось… А теперь вот и с телеграфа турнули.

– За что? – спросил Павел Романович, про себя уверенный, что тут без зеленого змия не обошлось. Оказалось – ошибся.

– На мое место унтера посадили-с, – пояснил Сырцов. – Как Сибирскую армию начали собирать, так на почтамте средь телеграфистов почти весь штат заменили. На военных чинов-с. Что, в общем, разумно-с.

– А вы после того – в милицию?

Петр Казимирович ответил не сразу. Выпил немножко и даже слегка покачнулся на стуле. Похоже, он уже захмелел.

– Да потому как не хочу пребывать обывателем-с. У нас ведь обыватель только и может-с, что трястись да жаловаться. Все молимся, дабы избавитель явился, громко кричим да резолюции пишем-с. А больше – ни-ни. Но придет вдруг комиссар или просто пьяный матрос – тут мы и спеклись, да-с. Готовы уж руки ему целовать, только б не тронул. Да барахлишко прикопленное не обнаружил. Это у нас в крови-с, точно. Пред опричною пресмыкались, пред Петровыми временщиками. Теперь вот – перед комиссарами будем, с готовностью…

Петр Казимирович снова покачнулся и сказал уже не вполне твердо:

– Вы думаете, я в милицию за жалованье-с поступил? Нет-с, не за жалованье… не только. А страшно-с мне, что вокруг делается. Я вот что теперь думаю: конец пришел Счастливой Хорватии! Истинно так-с. Вот говорят: красные, комиссары! А вы поглядите на господ офицеров, что к нам понаехали, почитай что, со всей империи: они ж будут пострашнее большевиков. Потому что те – понятно что, звери. А эти – с идеей.

Кричат: нам, дескать, для страны надобно! Да только неправда это. Нету у них никакой идеи. Одна только нажива в глазах. Вы поглядите, что ночью творится в городе. Содом и Гоморра!

Он снова потянулся к штофу.

– Будет вам, – сказал Павел Романович. – Вы уж устали.

– …Содом и Гоморра! – упрямо повторил Сырцов. – Вот вам пример. Вообразите: генерального штаба генерал Домановский кутит по кабакам, денег не платит, а лакеев да половых царскими орденами жалует. Давеча в ресторане «Лоттерия» шашкой срубил три пальмы, георгиевской лентой связал и послал как букет певичке! И это генерал-с! А на счете, что был предъявлен хозяином, изволил начертать: «Китайскому генералу Ма, рассмотреть и доложить». И все смеются. Смеются! Так какое ж нас ждет будущее?..

Тут Павел Романович понял, что почтовый философ сомлел. И на провожатые по коридорам власти теперь никак не годится. Оставалось одно – ехать к нему, с тем чтоб завтра начать сначала.

Подозвал полового, велел подогнать извозчика. Так и поехали, втроем: Павел Романович, телеграфист и кот Зигмунд в шляпной коробке.

Ну и рыжий саквояж, разумеется.

Но главной заботой Павла Романовича было вовсе не поступление в Сибирскую армию. И даже не удачное разрешение вопроса с мадам Дорис. (В конце концов, на ней свет клином не сошелся: не Дорис, так кто-то еще поможет в задуманном предприятии.) Более всего Дохтуров радел теперь о «боевом товарище» ротмистра.

Кот, можно сказать, стал ныне альфой и омегой всей жизни Павла Романовича.

Потому что в нем и была заключена панацея. Да-да!

Каким образом – этого Дохтуров пока что не знал. Времени на тонкие исследования недоставало. Это было случайное открытие (ну, не совсем случайное, а еще и логическое сопоставление имеющихся в распоряжении фактов), однако в истинности своей догадки Павел Романович более не сомневался. Проделав над котом некоторые манипуляции (надо признать, довольно жестокие – кот при том бешено сопротивлялся), он имел возможность убедиться в своей правоте.

Конечно, многое было неясно. Знал ли сам ротмистр о поразительных свойствах Зигмунда? Когда и как кот приобрел свои замечательные особенности? А главное, в чем они состоят – то есть каков механизм?

Вопросы эти пока что не имели ответов.

И Павел Романович сделал самое разумное: отложил их на будущее, сосредоточившись на том, что имело несомненную практическую ценность. В конце концов, людям сплошь и рядом приходится пользоваться вещами, не понимая толком их природы. И что с того? Результат от того не меняется. Мало кто из обывателей в точности представляет устройство паровой машины. Но это им не мешает преодолевать с ее помощью огромные пространства и в короткое время.

Прямо сказать, сейчас была задачка куда более важная. Чудесное вместилище лауданума, коим являлся кот Зигмунд, требовалось сохранить. А это не так-то просто. Кот, само собой, не корова, однако в карман все равно не положишь. Таскаться повсюду со шляпной коробкой тоже никак невозможно. И под шифоньер не спрячешь, и за плинтусом не укроешь. Словом, проблема. Да такая, что ежели ошибешься – так и все, считай, жизнь кончена. Тогда хоть в петлю.

Решилось все неожиданным образом.

Наутро Петр Казимирович (немного недужный после угощения в «Муравье») сам завел нужный Павлу Романовичу разговор. Дело в том, что комнатка, которую снимал он у домовладелицы Васиной, пожилой дамы гренадерского роста, строгой и повелительной, была светла и довольно просторна. И потому вполне пригодна для совместного проживания. Вот и предложил бывший телеграфист квартировать вместе, покуда Павел Романович не поступил в армию и не получил подъемные. (Конечно, денег у Дохтурова хватило б с лихвой – не то что на угол, а и на всю квартиру, но знать об этом господину Сырцову было совсем ни к чему.)

Павел Романович нашел предложение заманчивым, однако отказался. Объяснил, что кот – единственное дорогое существо, и даже вроде боевого товарища. А потому оставлять его одного боится, так как потерю любимца просто не переживет. (Иными словами, Павел Романович повторил историйку самого ротмистра – только с некоторой вариацией.)

Против ожидания, телеграфист прекрасно его понял:

– Ну так считайте, что вам повезло-с! Моя-то старуха – кошатница, каких свет не видел!

И верно: выяснилось, что у Васиной Альбины Васильевны проживает аж восемь кошек! Понятно: где восемь – там и девятой место отыщется.

Просьбу приютить на время кота домовладелица встретила чуть ли не с умилением. Пообещала смотреть за Зигмундом, как за своими, и даже плату за постой взяла половинную. Вот как прониклась к Павлу Романовичу.

В коридорах власти было серо, шумно и пыльно. Как всегда.

Без Петра Казимировича Дохтуров бы тут вовсе пропал. Но и так пришлось изрядно потрудиться, справляясь у письмоводителей и читая казенные вывески на скучного вида дверях.

Санитарный отдел будущей Сибирской армии обнаружился на третьем этаже. В приемной сидел румяный, могутного сложения адъютант. Он словно олицетворял несокрушимое здоровье набираемого тут воинства.

Адъютант поднял глаза, сказал:

– Представьтесь, пожалуйста.

Записал в блокноте, потом кивнул Павлу Романовичу:

– Прошу подождать, – и жестом пригласил садиться.

Петр Казимирович остался дожидаться за дверью.

Кроме Дохтурова, в приемной томились семеро, все в статском. Трое, как и Павел Романович, сидели молча. Остальные переговаривались вполголоса.

Возле бронзовой люстры под потолком крутились мухи. Адъютант встал, пересел за низкий стол у окна и принялся неровно выстукивать что-то на стоявшем перед ним «ремингтоне».

Павел Романович подумал, что напрасно сюда пришел. Встать и уйти? Пожалуй, это покажется странным. Или хуже того – подозрительным.

Наверное, он чересчур осторожничал. Даже скорее всего. Но слишком высока была ставка, чтоб рисковать ею из-за глупой случайности.

Голоса все жужжали:

– …А в Петрограде царство террора: издан декрет, разрешающий расстреливать контрреволюционеров на месте. Выходит – стреляй кого хочешь…

– …А семинские офицеры будто б убили пассажира с поезда. В Даурии. Отобрали сперва двести тысяч. Он стал было протестовать, так его тут же и пристрелили и тело выбросили за платформу…

– …На вокзале китайцы хозяйничают. Кто из русских не понимает – колотят прикладами…

От этих разговоров на душе становилось мутно. Мелькнула мысль: а кому теперь нужна его панацея?

И вообще, не собирается ли он тушить пожар керосином?

Хлопнула дверь, ожидавшие смолкли.

Из кабинета начальника, хмурясь, вышел незнакомый поручик. Роста небольшого, черный ежик волос, нижняя челюсть сплошь в шрамах. Правая рука в непрерывном нервном движении – то волосы пригладит, то портупею одернет. А левая неподвижна – висит у груди на черной шелковой перевязи. Только пальцы видны. Пальцы, кстати, ухожены. Ногти ровные, розовые. На безымянном – колечко.

Очень знакомое.

Когда поручик подошел ближе, Павел Романович то колечко узнал. Точно такое, серебряное, он видел у Станислава Козловского – пилота атамана Семина. Особенный знак Боевой авиагруппы.

Так-так, а сей поручик-то, с перевязью – уж не знаменитый ли ас Миллер?

«Судьба», – подумал Павел Романович.

Но хмурый поручик ничего об этом не знал – шел себе к двери и задерживаться не собирался.

«Сейчас уйдет. Что, бежать следом? Смешно…»

– Вам поклон от пана Станислава, – вполголоса сказал Дохтуров, когда поручик проходил мимо.

Тот задержался, поднял угольно-черный взгляд:

– Простите?..

– Станислав Козловский, гатчинский выпускник, ныне у Семина. Просил при случае передать поклон асу Александру Миллеру. Ведь вы – Миллер?

– Точно так, – поручик чуть-чуть улыбнулся. – Мы знакомы?

– Нет.

– И как там Станислав?

– Мечтает поступить к вам, – ответил Павел Романович.

Лицо у поручика посуровело:

– Так вы – его ходатай?

– Вовсе нет, – сказал Дохтуров. – Признаться, мне это безразлично.

– Странно… Но у вас ко мне дело, так?

Павел Романович кивнул.

– Хорошо, – сказал Миллер. – Если угодно, поговорим. Только по-быстрому. У меня в три пополудни учебные вылеты. А перед тем должен сразиться со всей здешней канцелярией, – он повел рукой. – И не только сразиться – а победить. Давайте так: спускайтесь по главной лестнице вниз. Там справа от поста есть дверь, она ведет во внутренний двор. Я подойду следом, у меня там дело.

Вышли в коридор, поручик Миллер исчез в одной из бесконечных дверей. Павел Романович повернулся к Сырцову – тот скромно держался поодаль.

– Как ваши дела-с?

– Не очень, – ответил Дохтуров. – Там очередь, да идет медленно. Вот что, Петр Казимирович: не в службу, а в дружбу – предупредите адъютанта, что я отлучусь на время. А то, штабная душа, вычеркнет напрочь из списка.

– А вы, стало быть, знакомого встретили-с?..

– Не совсем. Но хотелось бы познакомиться. А вы его знаете?

Петр Казимирович закивал:

– Как же-с, как же-с, личность известнейшая. Можно сказать, кумир всей молодежи-с. Великий авиатор и пионер. Я слышал, будто его союзники очень к себе звали – отказался-с. Потому – патриот.

Павел Романович мельком подумал, что осведомленность господина Сырцова невероятна, прямо-таки неправдоподобна. Он видел: тому очень хочется присутствовать при разговоре с великим человеком Миллером. Но допускать этого точно не стоило.

Дохтуров сошел вниз и через указанную дверь вышел во внутренний двор.

Был он вымощен брусчаткой и в недавнем прошлом, скорее всего, употреблялся для строевых упражнений комендантской командой. Теперь большая часть пространства была занята воинским снаряжением. Под брезентом угадывались очертания полевых пушек, походных кухонь и даже пары бронеавтомобилей – их Павел Романович (имевший теперь некоторый опыт) определил с точностью.

Во дворе имелся внутренний караул, и Дохтуров, едва выйдя, поймал взгляд часового. Солдатик был в папахе, ботинках с обмотками и шинели без погон (видно, не хватало на всех). Смотрел не строго – скорей вопросительно.

Павел Романович отвернулся, присел на скамью и сделал вид, что ищет портсигар по карманам.

Но мысли его были далеко.

Как повести разговор с Миллером? Он сказал – учебные вылеты. Получается, у него – школа? Похоже. Значит, кто-то из его «птенцов» вполне мог летать над тайгой в тот день, когда красные колотили «Самсона». Якобы по учебной надобности. А потом навести на хутор «псов Гекаты». Кстати, ведь ротмистр так и не поверил в эту версию. Правда, отнесся снисходительно, но и только. Жаль. С ним бы сейчас посоветоваться – как вести разговор с Миллером? У военных своя психология, гражданскому человеку трудно ее понять. Да, не помешал бы теперь господин Агранцев. А еще лучше – Анна Николаевна. Она хоть и молода, и военной психологии тоже не знает, однако девушка на редкость рассудительная и…

«Ну-ну», – сказал внутренний голос, и Павел Романович не стал с ним спорить.

Предстояло как-то выкручиваться. Впрочем, неизвестно – придет ли вообще Миллер. Может, это у него способ такой избавляться от навязчивых незнакомцев. Он фигура заметная, наверняка осаждаем всяческими просителями.

Павлу Романовичу стало неловко. Позволить так себя провести! Надо возвращаться, но ведь господин Сырцов сейчас с расспросами пристанет. Что ему-то сказать?

Проще всего было приплести что-нибудь, однако при одной мысли о вранье стало неуютно.

– Эй! Вашбродь! Не дозволяется тут курить!

Солдатик в обмотках нахмурился и старался глядеть строго. Он был совсем молодой – годов двадцати.

– Так я и не курю.

– А как же… – солдатик смешался. – Я гляжу, по карманам ищете. Думал, за табачком…

– Нет. Просто жду одного человека.

– Кого? Фельдфебеля нашего, Тищенку?

Вообще-то, устав караульной службы запрещает часовому вступать в посторонние разговоры – это даже Павлу Романовичу было известно. Но солдатику было смертельно скучно – а может, и не научили еще.

– Нет. Миллера жду. Слышал про такого?

– Энто который на етажерках летает? – Солдатик зевнул. – Как же, слыхали. По-моему, баловство. Господь людям крыльев не дал, так и неча. А вы, стало, тоже из них будете?

– Нет, – сказал Павел Романович. – Я доктор.

– Правда? – обрадовался солдат. – Ваше благородие, гляньте, у меня тута вот шишка вскочила. Пухнет и пухнет. Я думаю – може, заразное?.. А у меня жена молодая, стесняюся я…

Вот чучело, беззлобно подумал Дохтуров. Это на посту-то! Совсем страх потерял. Но если отказать – обидеться может.

«А то и прицепится», – сказал внутренний голос, и Павел Романович снова с ним согласился.

Солдат между тем скинул шинель, гимнастерку. Задрал исподнюю рубаху. Дохтуров подошел ближе.

На левом плече у служивого красивым лаковым полушарием сверкала шишка размером с детский кулак.

– Плохо дело, – сказал Павел Романович.

– Неужто заразная?..

– Нет, но от того не легче. Не лечить, будет и дальше расти.

– А полечить? Уж я б вам потом деревенским маслицем поклонился…

– Иди к фельдшеру.

– Ну его! Он вечно пьяный, да еще рубли тянет. Може, вы как-нибудь?

– Тут не лечить – резать надо.

– Ой! Ни в жисть резать не дам! Доктор! Может, капель каких? Иль примочку поставить?.. Неужто никак?

– Могу, пожалуй, попробовать. Но уговор: никаких вопросов. Терпеть. Ясно?

– Так точно. Только…

– Я же сказал – никаких. Давай подсумок сюда.

Затем Павел Романович проделал следующее: достал свой платок, разорвал пополам и туго перевязал солдату плечо выше и ниже шишки. Потом сказал:

– Садись на скамейку. А руку вытяни вдоль спинки. Вот так… И закрой глаза.

– Вашбродь… А больно-от не будет?

– Нет, – мрачно ответил Дохтуров.

Поднял тяжелый подсумок, замахнулся – и стукнул точно по шишке.

Солдат взвился над скамейкой. Потом приземлился – ругаясь и плача. Чувствовалось, он рад бы двинуть доктора по уху – но все-таки опасается.

– За што ж так насмеялись?.. – скорбно пробормотал солдат и побрел прочь.

– Экий дурень! Ты на плечо-то свое посмотри! – крикнул ему Дохтуров. – Ну? Нет, право слово – дурень!

Солдат остановился, со страхом глянул – плечо было гладким. Никакой шишки.

– Ой! А што ж это?

– «Што»! Жировик у тебя был.

– А куды ж делся?

Павел Романович засмеялся:

– Испугался да соскочил. Давай одевайся.

Скрипнула дверь. Дохтуров повернулся – перед ним стоял Миллер.

– Однако! – Он быстро посмотрел на солдата, повернулся к Павлу Романовичу: – Что это у вас тут?

Дохтуров думал, что сумеет объяснить все за пару минут. В самом деле, чего сложного? Пароход, нападение красных, потом плен. Однако повесть его затянулась почти на четверть часа. Миллер слушал внимательно, порой задавал вопросы – но чувствовалось, что не из пустого любопытства, а ему и в самом деле интересно.

Пришлось говорить подробней. Павел Романович и рассказал, как было. Одно только утаил – для какой надобности ему имя пилота. Правду говорить было нельзя. И потому, внутренне морщась, он пояснил, что хотел бы поблагодарить пилота, летавшего в тот день над сопками, лично. Потому как по его разведке была выслана воинская команда, освободившая пассажиров «Самсона» из красного плена.

– Может, это был кто-то из ваших? Нельзя ли это как-то узнать? Полагаю, у вас ведется специальный учет.

Знаменитый ас пожал плечами:

– Учет ведется. Да только без всякой там бухгалтерии могу вам сказать: я это был. Больше некому.

Павел Романович на минуту смешался. Миллер – пособник Гекаты? Невозможно представить!

– Никто другой быть там не мог, – продолжал между тем ас. – Учебные полеты у нас только в пределах прямой видимости наземного наблюдателя. То есть меня. Потому самостоятельные действия моих «птенцов» над тайгой исключаются.

– В таком случае примите мою искреннюю благодарность, – сказал Павел Романович. Получилось суховато, но Миллер ничего не заметил.

– Не стоит. – Он помедлил и вдруг подмигнул: – А вы тоже не промах. Я гляжу – солдата пользовали?

– Да.

– И как, успешно?

– Надеюсь – вполне. Я свое дело знаю.

Миллер остановился и вдруг заглянул в лицо:

– Вот как? Вы впрямь неплохой лекарь?

Павел Романович пожал плечами. Сейчас ему было не до комплиментов в собственный адрес. Он думал – и все никак не мог придумать – дальше-то что делать?

Но Миллер истолковал его молчание по-своему:

– У меня в отряде тринадцать человек. Народ разный. В авиацию влюблены все поголовно, за это ручаюсь, но ведь бывает разное. Был случай: один прапорщик едва сел. Дрянная была посадка; едва не дал «козла». Подбегаем – а он вне сознания. Горячка. Что за черт, думаем? Оказалось – тиф. И ведь полез за штурвал! Словом, я к чему: пилотов перед полетом должен доктор осматривать. На предмет медицинского соответствия. Я с тем и к начальнику отдела ходил. Да без толку! На словах меня поддержал, а на деле-то пшик! Нет у него, видите ли, кадров. Как вам мое предложение? Кстати, имя-отчество ваше запамятовал.

Ничего он не запамятовал – просто не знал. Сперва не успел Павел Романович, а теперь и вовсе расхотелось. Однако делать нечего – пришлось отрекомендоваться.

– Так что? – напирал Миллер, жестом приглашая со двора. (Видно, у него не только в небе тактика была – брать быка за рога – но и на земле тоже.)

Павел Романович вспомнил старое правило: не знаешь ответа – тяни время.

– В принципе, не против, – сказал он. – С тем и пришел нынче – на службу записываться. Да только сейчас прошу извинить: должен идти по неотложному делу.

Но Миллер тому нисколько не огорчился:

– Так и отлично! Давайте завтра! Наутро возьмем начальника в оборот, шельму. Вдвоем заявимся – тут уж никуда он не денется. Оформит в штат, а прикомандирует к моей авиагруппе. Ну что, до свидания?

– Один вопрос, – сказал Павел Романович. – Мне история моя не дает покоя. Извините за любопытство: а вам-то в тот день что надо было над лесом? Разведка? Или же так, тренировка?

– Какое! – Миллер махнул рукой. – Просьбу одного господина уважил. Вышла тут одна история… Впрочем, это так, не относится к делу. Словом, есть некий полицейский чиновничек, и получилось так, что стал я ему обязан. Услугу он мне одну оказал. Ну и не смог отказать, когда он попросил.

– Попросил – что?

– Да насчет парохода. Были у моего благодетеля данные, будто потопили его. Вот и попросил уточнить. А мне ведь несложно. Поднял свой «Сопвич» – и через пару часов вернулся с докладом. Я тогда все хорошо рассмотрел. И пароход, и баржу с пушкой. И даже видел тот хутор, куда отряд отошел. Меня чиновник за этот хутор благодарил. Похоже, не зря – вы не находите?

– Странно, что спасением пассажиров занималась полиция… – пробормотал Павел Романович. Горло ему сдавило; разгадка была рядом – сейчас он узнает, кто сей чиновник, и Геката перестанет быть анонимной. А оттого – пугающей. Враг страшен неведомый, а, будучи названным, теряет свою устрашающую силу.

– А кто ж этот человек?

– Чиновник? А-а, сейчас… простая у него фамилия… дайте-ка вспомнить…

Между тем миновали пост и вышли на улицу. Было солнечно; Павел Романович на миг зажмурил глаза, а когда открыл – увидел перед собой незнакомого господина в темном костюме.

– Дохтуров? Павел Романович? – Он приподнял шляпу. – Позвольте представиться: чиновник особых поручений Грач. Сыскная полиция.

Миллер стоял чуть поодаль, явно ничего не понимая. Потом он улыбнулся, глянул на часы:

– Прошу извинить, дела. Завтра, как договорились?

И зашагал прочь.

Павел Романович проводил его тоскливым взглядом. Потом глянул на полицейского:

– Чем обязан?

– А это я вам сейчас объясню, – ответил тот. – Пожалуйте в экипаж.

Дохтуров послушался – хотя и было предчувствие, что хорошего тут не жди.

Любопытно, подумал он, а где же Сырцов? Поискал глазами, однако Петра Казимировича нигде не было видно.