Глава восьмая
СТРАСТИ ВОДНЫЕ И ЛЕСНЫЕ
Плавать Клавдий Симеонович Сопов умел хорошо. Был с детства приучен. Можно сказать — талант. Мальчишкой реку Мологу переплывал туда и обратно на едином дыхании. А Молога — река серьезная, в ширину верных сто пятьдесят саженей. Хотя к богатому тверскому селу Максатихе, где Клавдий Симеонович появился на свет и рос до двенадцати лет, все-таки ближе Волчина. На нее и бегали друзья-приятели Клавика. (Ох уж это имечко, через него натерпелся маленький Сопов, сколько слез выплакал! Правда, когда в возраст вошел, переменил мнение. Понравилось, как звучит его имя, на языке перекатывается: Клавдий! Внушительно. Не говоря уж, что и самим римским цесарям его не зазорно было носить.) Однако Волчина — речушка малая, вздорная. Летом, бывало, и вовсе так обмелеет, что петух вброд перейдет. Молога куда милее.
…Приподняв реечную шторку, Сопов смотрел на поросшие тайгой берега маньчжурской реки. Спору нет, Сунгари в два раза Мологи будет размашистей. Но Клавдий Симеонович не сомневался, что шутя доберется до берега. Даже несмотря на свое болезненное состояние.
А вот его превосходительство…
Отставной генерал лежал на койке, закрыв глаза. Со стороны могло показаться, что он спит. Но, конечно, это было не так.
Когда прозвучал первый пушечный выстрел, Клавдий Симеонович вскочил и, морщась, первым поспешил к окну, выглянул. Топот ног и тревожное многоголосье на главной палубе уже давно унесли остатки болезненной дремы, в которой он пребывал после злокозненной трапезы в заведении мадам Дорис. А теперь сон и вообще — как рукой.
Внизу, под окном, имелась медная рукоятка с колесиком.
«Это что за бранзулетка?»
Клавдий Симеонович попробовал, повертел — и стекло поползло вниз. Теперь слышно стало гораздо лучше.
Сопов приник к окну.
Чем больше он наблюдал, тем темнее становилась туча, набежавшая на его лицо. Когда же вновь прогремело орудие и пароход содрогнулся, Клавдий Симеонович метнулся прочь от окна. Но никакой паники он не выказал. Действовал на редкость умело и хладнокровно — словно и не купец никакой вовсе, а бывалый офицер.
Натянув сапоги, подхватил саквояж доктора и самым бесцеремонным образом вскрыл замок. Не глядя запихнул внутрь остатки провизии со стола, защелкнул замочки и ухватил сак левой рукой. В этот же миг корпус «Самсона» сотряс новый снаряд. Клавдий Симеонович тряхнул генерала за плечо.
— Вставайте! Будет вам притворяться.
Безрезультатно. Сопов вгляделся — и понял, что глубоко заблуждался: генерал Ртищев действительно почивал самым сладким образом.
— Да вставайте же!
Генерал закряхтел.
— Что вы себе позволяете…
— Не знаю, как уж и доложить, ваше превосходительство. Но, похоже, наша калоша тонет.
Это возымело действие. Вскоре генерал Ртищев был приведен в боевую готовность — если только это понятие было к нему еще применимо.
Сопов открыл дверь, выглянул в коридор.
Крики стали слышны громче. Потом — частая металлическая дробь.
— Пулемет… — пробормотал Сопов.
— Что?
— Так, ничего. Надобно выбираться.
Пароход уже получил заметный крен. Не нужно быть моряком, дабы понять: часы «Самсона» сочтены. А может, даже минуты.
Эту мысль Клавдий Симеонович произнес вслух.
— На все милость Его, — ответил генерал.
Сопов глянул на Ртищева и уловил некое неизвестное и малопонятное выражение в серых прозрачных глазах.
Генерал нагнулся и вытащил из-под столика корзину. В полумраке каюты полыхнули два зеленых огня: кот ротмистра не спал или уже проснулся — впрочем, какая разница. И даже вообще неважно, потому что в плане, существовавшем в сознании Сопова, кот не фигурировал.
— Оставьте!
Генерал, кряхтя, взял корзину, выпрямился. Схватил с полки шинель.
— Для чего он вам? — спросил Сопов, показывая на кота.
Генерал нахмурился, но ничего не ответил.
— Ну, как хотите, — сказал Сопов.
Они вышли в коридор.
Где-то внизу, в машинном, грохнула дверь и послышались громкие крики. Потом брань. Слов не разобрать, но несомненно, что — матерная.
Новый удар снаряда. Железные внутренности «Самсона» отозвались низким раскатистым гулом. Сопову показалось, что пароход накренился сильнее. Он обернулся — генерал поспевал с трудом. На миг в глазах Сопова отразилось раздумье; потом он качнул головой и, ухватив за рукав шинели, потащил Ртищева за собой. Тот подчинился. Попытался даже бежать, неловко выкидывая в стороны ноги. Корзина из ивовых прутьев, которую генерал держал в правой руке, билась о стену. Кот сжался, приник к плетеному дну. Он шипел, и шерсть на спине у него встала дыбом.
— Да бросьте его! Какого черта!
Генерал не отвечал. Он жадно хватал на бегу воздух.
Высунулись на палубу с подветренного левого борта. Здесь было дымно, пахло горелой пенькой. Мгновенно защипало глаза.
Сопов заозирался.
Они стояли на главной палубе. Пароход горел, но пламя было отсюда невидимо — должно быть, гуляло по правому борту, куда била пушка. На носу раздавались крики. Потом снова заработал невидимый пулемет.
Это продолжалось недолго.
Когда пулемет стих, послышался долгий скрежещущий звук. Пароход слегка вздрогнул. Но не от удара снаряда, а мелко, незначительно. Даже сухопутный человек мог без труда определить: с противоположного борта к «Самсону» подошло небольшое судно.
Сопов напряженно слушал.
Револьверные выстрелы — три подряд, один за другим. Топот множества ног. Женский визг, тотчас оборвавшийся. Снова выстрел, теперь уж винтовочный. И снова топот, приближающийся.
«Прыгать за борт? — подумал Сопов. — Нет, поздно. Сейчас они — кто б это ни был — будут здесь. И мы тогда — что лесные нимфы в купальне».
— Прочь отсюда! — крикнул он. — Назад, быстро!
В коридоре уже висела дымная кисея. Электрические плафоны на потолке сделались бледными. Стало трудно дышать. Но Сопов все же припустил рысцой, слыша за спиной тяжелое дыхание генерала. Не выдержит старик. Не сдюжит…
Напротив курительного салона имелся винтовой спуск на нижнюю палубу. Сопов устремился к нему.
В трюме еще не было дымно, а вот наклон палубы казался заметней.
Было сравнительно тихо, слышался лишь мерный стук работавшей на холостом ходу паровой машины. Плафоны (здесь они были отчего-то забраны металлической сеткой) вдруг мигнули. Где-то впереди мелькнула матросская роба — и тут же скрылась.
Трюм выглядел совершенно пустым. Вдоль коридора — каюты. Все третьего класса, четырехместные. Многие двери распахнуты.
Плафоны опять моргнули и вдруг погасли. Потом загорелись снова — странным красноватым светом, неверным, пугающим. Забраться в трюм тонущего парохода — чистое безумие. Сопов и сам это понимал. А генерал?
Клавдий Симеонович шагнул к ближайшей каюте, толкнул от себя створку двери. На полу — брошенные в суматохе вещи. Расстегнутый портплед, чье-то незаконченное вязанье. Детский матросский костюмчик скомкан и кинут в углу.
Он быстро прошел к окну. Это был настоящий иллюминатор — толстенное выпуклое стекло в медном обруче. Справа — небольшой штурвал.
Сопов ухватил его одной рукой, рванул. В одну строну, в другую. Бесполезно. Тогда взялся двумя руками. Напружинился так, что на лбу вздулась вена. Да неужто задраен наглухо?!
— Не угодно ли сперва стопор снять?
Сопов оглянулся. Отставной генерал стоял за спиной — нелепая фигура в старой шинели и с глупой корзинкой в руке.
— Какой еще, к черту, стопор?
— Слева.
Сопов глянул. И верно, имелась в указанном месте еще одна металлическая «бранзулетка». Не знал бы — в жизни б не догадался.
Снова приступил, и штурвальчик тут же повернулся, почти без усилий. Клавдий Симеонович распахнул иллюминатор — медный круг качнулся влево, повис на мощной петле.
В лицо плеснула речная вода.
Клавдий Симеонович обмер. Потом обернулся: из-под правой нижней койки матово отсвечивал черной кожей бок чемодана-монстра. Ухватив, Сопов подтащил его к окну. Вскарабкался и глянул наружу.
— Вот те морген-фри!..
Река была почти вровень с иллюминатором. Слабый ветер разгонял невысокую волну. Времени оставалось с минуту, не больше.
В этот момент пароход дернулся. Где-то раздался долгий металлический скрежет. Электрический плафон погас окончательно, но в каюте оставалось достаточно света.
Кот в корзине заметался. Он с такой силой бился об ивовые прутья, что некоторые треснули. Сопов мельком подумал: сейчас проклятый котище вывернется из узилища. Это было б отрадно — генерал и без того не отличался большой подвижностью.
Но кот не выскочил. Образовавшейся щели оказалось недостаточно. Толстенная черно-белая морда никак не пролезала сквозь прутья. И тогда кот завыл.
Клавдий Симеонович рассвирепел.
— А ну, дайте сюда чертову тварь!..
Генерал покачал головой и спрятал корзину за спину.
Тогда Сопов проделал следующее: правой рукой ухватил Ртищева за воротник, левой — за брюки и одним махом пустил генерала головой вперед, нацелив в иллюминатор. Все было проделано быстро и точно, и Ртищев проскользнул бы наружу, как мыло в трубу. Однако ж помешала корзина, которую он из рук так и не выпустил.
Генерал заклинился.
Сопов с яростью выдрал корзину из его пальцев, больно оцарапавшись обломком прута. Выпихнул Ртищева за борт. Оглянулся в бешенстве — кот орал, как оглашенный. Словно резали его живьем. По каюте поплыл острый запах кошачьей мочи. Клавдий Симеонович глянул вниз — на правой брючине расползалось мокрое пятно.
— Ну ты скотина…
Не сомневаясь, что оставит дрянного кота в каюте, Сопов, тем не менее (нежданно для себя), подхватил корзину и швырнул в иллюминатор следом за генералом. Попал; плетенка скрылась из глаз. Клавдий Симеонович отправил за ней рыжий саквояж доктора, а потом подтянулся и сам нырнул в круглое окошко.
* * *
— Скажите, а вы думали о смерти?
От этого вопроса Сопов аж поперхнулся. Они брели по тайге уже второй час, и Клавдий Симеонович был совершенно измотан. Липкий пот заливал глаза. Одновременно хотелось есть, пить и спать. Где-то под сердцем ворочалась аспидская злоба — на все на свете. Он запутался во всей этой истории и совершенно перестал что-либо смыслить. Впрочем, теперь не до того. Выбраться бы живым.
— Чего ж о ней думать-то загодя, — сказал он. — Придет время, сама напомнит. А пока об ином лучше обеспокоиться.
— А я вот думаю часто. Знаете, что пугает?
«Вот прицепился!»
Клавдий Симеонович сплюнул в сердцах. Благо генерал, шагавший впереди, этого видеть не мог. А хоть бы и видел — что он ему?
— Не знаю.
— Я боюсь умереть смешно. Страшно, коль скажут: глядите-ка, тот самый генерал Ртищев! Гуляка, кавалер, бретер. Был, да весь вышел. Напружился в клозете, да и помер. Какой бесславный конец!
— Отчего ж непременно в клозете? — спросил Сопов, несколько ошарашенный причудливым зигзагом генеральской мысли.
— Это я так, для образчика. Да вы, похоже, не понимаете.
— Понимаю, — механически ответил Сопов.
Генерал удивлял все больше. Куда девалась одышка? В топком лесу, тянувшемся вдоль Сунгари, Ртищев переменился, как-то неуловимо весь подтянулся. С каждой минутой он будто сбрасывал месяц. Шаг стал упруже, плечи выпрямились. Он выглядел более уверенным и даже — более молодым.
— Мне хочется умереть в бою, — сказал генерал, останавливаясь. Он повернулся и посмотрел на Сопова.
Скажи генерал это еще два часа назад, Клавдий Симеонович непременно б расхохотался. Но сейчас Сопов молчал. Отчего-то было ему не до смеха.
— Вы думаете, я ничего не понимаю? — спросил генерал. — Полагаете, я вышел из ума?
— И в мыслях не держал, ваше превосходительство.
— Оставьте. Держали.
Ртищев несколько минут молча смотрел на него, потом развернулся и вновь зашагал. Какое-то время шли молча.
Берег постепенно превращался в болото. Сперва старались держаться возле реки, но мало-помалу приходилось отступать все дальше в глубь леса, обходя трясину с желтой стоячей водой. Пахло гнилью. Бледные цветы на тонких бессильных стеблях источали жирный, дурманящий аромат. Непуганые бекасы подпускали вплотную, лениво вспархивая почти из-под ног. Гнус висел плотным, осязаемым облаком. Раздувая бока и закрыв глаза, орали желтые, отвратного вида лягушки. Густой подлесок казался непроходимым.
Сопов свирепо обмахивался веткой. В ушах стоял тонкий непрерывный писк — то ли от сонмища комаров, то ли от прилива крови.
К концу третьего часа Клавдий Симеонович едва держался на ногах. Глядя в спину генерала Ртищева, ритмически шагавшего впереди, он не прекращал изумляться. Это тот самый старичок, коего чуть не на руках они вынесли из поганого «Метрополя»? Невозможно поверить. Откуда у него силы берутся?
Мучаясь этой загадкой, а пуще того от усталости и комариных укусов, он все более сомневался в правильности принятого решения. Сперва, когда они выбрались на берег, намерение двинуться обратно вдоль Сунгари с тем, чтобы выйти, наконец, к обитаемым местам, казалось единственно правильным. Второй вариант — пуститься напрямик сквозь тайгу, нацеливаясь к железнодорожной колее, — явился бы образцом безрассудства. Теперь же Клавдий Симеонович полагал, что разумнее всего было б оставаться на месте. И ждать.
Сколько еще им идти? Версту? Десять или, может, все пятьдесят?
А их превосходительство меж тем шагает, как заведенный. И еще тащит корзину с котом. Кот орать перестал, присмирел. Да и как не присмиреть? Хоть и бессловесная тварь, а понимает — вон она, мертвая болотная жижа, рядом.
Впрочем, Сопов пока тоже не разлучился с докторским саквояжем. Однако на то был резон практического свойства.
Ему требовалась небольшая передышка — и тогда саквояж можно будет с легким сердцем выбросить ко всем чертям.
Клавдий Симеонович на ходу вытянул из кармана серебряные часы-луковку. Пятый час. Вскоре станет темнеть. Неужели придется ночевать в лесу? От этой мысли сердце в груди подпрыгнуло и зачастило. Похоже, придется. А все она, неверная болотная землица! Не знаешь, куда ногу поставить. Если б по твердой почве, так уж давно бы добрались. А хоть бы и нет — в бору человеку на сердце радостней, и даже ночевка не так пугает. А здесь…
Закаты в этих краях долгие, однако ж, если придется ночевать в лесу, нужно найти место сухое. Дабы костер устроить, иначе — пропадешь ни за зря. Сожрут проклятые кровососы.
Ну, Бог не выдаст, свинья не съест.
Так-то оно так, но надобно и самому приложить руки к собственному спасению.
«Приложить или наложить?» — подумалось вдруг некстати.
Последнюю мысль Клавдий Симеонович, похоже, произнес вслух, потому что генерал Ртищев обернулся на ходу и спросил:
— О чем это вы?
Сопов не ответил. Каждый шаг давался ему все труднее. Теперь он хорошо понимал, сколь верно выражение, излюбленное господами романистами: «Ноги несчастного путника словно налились свинцом». Именно что налились, и положительно нет никаких сил их выдирать из трясины.
О, сытая жизнь в Харбине! Без малого год прошел, и за это время расплылся Клавдий Симеонович, потерял подвижность, за которую так почитал его в свое время сам фон Коттен! А уж тот знал, что к чему…
Расчувствовавшись, Сопов отвлекся, за что немедленно был наказан: шагнул мимо кочки, оступился — и тут же завалился в гнилое болотце.
Ртищев, услышав, остановился. Он смотрел, как ворочался в жидкой грязи Клавдий Симеонович, но не сделал и шагу.
Сопов насилу выбрался; поднялся на ноги, стирая с лица желто-коричневую слякоть. Сунул руку в карман — так и есть, все в грязи. Вытащил часы, щелкнул крышечкой и чуть не заплакал: и под стеклышком собралась грязная водица! Погибли именные часики, подарок самого директора департамента. И ведь часовщику не отдашь — хоть и нет на серебряной луковке дарственной надписи, а все равно риск. Попадется ушлый человек — может сообразить, кто таков был тот директор, и кому, соответственно, мог он дарить именные часы.
Украдкой Сопов сунул руку за спину. Предварительно посмотрел — не видит ли генерал. Тот по-прежнему смотрел в сторону. Тогда Клавдий Симеонович быстро и незаметно извлек предмет, который до поры был надежно припрятан сзади. Небольшой, серебристого цвета револьвер с коротким стволом и рукояткой с темными деревянными щечками. Знающий человек опознал бы в нем британский «бульдог» системы Webley с граненым стволом.
— Вы совсем выдохлись, — сказал генерал. — Пора перевести дух.
— Что, прямо в болоте?
— Отчего же в болоте? Вон за тем мыском топь отступает. Туда и направимся.
— С чего вы взяли, что отступает?
— Сороки, — пояснил генерал. — Слышите? Сорока — не кулик, в болоте не поселяется. Небольшое усилие, и мы в безопасности.
Так и вышло.
Через малое время открылась суша, острым углом вторгавшаяся в болото. Сосны спускались к самой воде, удерживая крутой берег корнями. При одном только взгляде на темно-красные стволы становилось воздушнее на душе.
— Здесь, полагаю, и заночуем, — сказал генерал.
Сопов, понятно, не возражал. Хорошо б еще и костер — тогда гнус не так страшен.
Он проверил свой портсигар. Вот удача! — папироски сухие, одна к одной. Тут же и спички, тоненькая коробочка с картинкой: томного вида дама держит сигарету с невероятной длины мундштуком.
Генерал стоял поодаль, заложив руки за спину, и смотрел на болото, над которым уже поднимался вечерний туман. Не жаловался на усталость, не строил планов. Просто стоял и глядел.
Клавдий Симеонович опустился на мох, закурил и выпустил дым кольцом. В закатных лучах кольцо получилось жемчужного цвета, переливчатое. Полюбовавшись, Сопов принялся исследовать свой гардероб. Результат был самым плачевным: еще совсем новые туфли теперь никуда не годились. Брючины стояли колом, словно две печные трубы. Сорочка оказалась в таком состоянии, что стыдно и прачке отдать.
Но, в сущности, все чепуха.
Не вставая, Клавдий Симеонович ухватил докторский саквояж. Рыжие бока его тоже изведали болотной водицы. И внутрь, должно, набралось немало.
Он распахнул сак. Внутри открылось несколько отделений, разделенных перемычкой. В каждом — тетрадь, для верности завернутая в клеенку. Клавдий Симеонович ухмыльнулся — доктор проявил нелишнюю предосторожность.
Всего тетрадей было три. Сопов выложил их на мох и вновь принялся за исследования. На первый взгляд, теперь саквояж был пуст. Но опытного человека это не могло обмануть. Неторопливо, вершок за вершком, Сопов прощупал матерчатую подкладку.
Ага!
Под тканью обнаружился некий тонкий и плоский предмет, очертаниями похожий на широкое портмоне. Но, чтобы его извлечь, требовалось подпороть материю.
Можно, конечно, скальпель поискать в докторском саквояже — но Сопову совсем не хотелось, чтобы кто-то видел, как он терзает чужой саквояж.
В итоге до времени отложил, развернул одну из тетрадей, в темно-зеленом клеенчатом переплете. Страницы были заполнены строчками, написанными острым, не слишком разборчивым почерком. Клавдий Симеонович не без труда стал читать:
…у младенца имелись все признаки асфиксии. Сердцебиение — отсутствует. Дыхание — отсутствует. Мышечный тонус — отсутствует. Кожный покров цианотичный. Рефлекторная возбудимость — отсутствует (реакции на возбуждение подошвы нет).
Оперативно: искусственная вентиляция. Отсасываю слизь из трахеи. Чистый кислород! Одновременно с дыханием рот в рот наружный массаж сердца. Подкожно камфара. 10 % р-р глюкозы в область сердца. У новорожденного ацидоз, поэтому натрий хлорид 5 %.
На пятой минуте — самостоятельное дыхание!
Противосудорожно: в пупочную вену 2 мл р-р натрий оксибутират 20 % (очень медленно).
Опасаюсь отека. Ввожу подмышечно фуросемид однопроцентный р-р.
Наблюдал новорожденного в течение семи часов. Дыхание самостоятельное, ритмичное. Появились рефлексы…
Невозможная ахинея. Сопов пролистнул страницу.
…В этот раз обошлось. Но что будет завтра? Послезавтра? Рано или поздно я буду схвачен. И вновь осужден — за незаконную практику купно с производством запрещенных абортов. И все — от бессилия. Лауданум Парацельса существует, но у меня его нет. И никакой надежды, что тайна откроется. Я близок к ней, более чем близок. В староверческом селе я опробовал новый препарат. Это, конечно, не панацея, но все-таки.
Требовалось понять механизм воздействия. Прежде всего — надо понаблюдать больного достаточно долгое время. Пять-шесть месяцев после выздоровления. Я даже придумал, что скажу его матери (придется пойди на небольшую ложь), дабы она приезжала ко мне хотя б раз в месяц.
Но все пошло прахом. Слепые фанатики убили и сына, и мать.
Результат безвозвратно утрачен. У меня до сих пор не хватает решимости продолжить исследования. Случай с мальчиком в Березовке — единственный в силу своей исключительности. Другого не было и, может, вовсе не будет. Но в любом случае действие моего средства — временное и ограниченное. Определенно, это не магистериум великого Теофраста. Мне не хватает знаний. Порой я чувствую — ответ где-то рядом. Но он мне неведом…
Гм, хмыкнул про себя Сопов. Значит, все же аборты. Ну-ну. Однако с какой стати это фиксировать? И что еще за магистериум? Небось пилюли французские. Для баб — чтоб не брюхатели.
— Каковы результаты?
Клавдий Симеонович поднял голову. Рядом стоял генерал. Шинель расстегнута, водянистые глаза смотрят насмешливо.
И как, ирод, подкатился неслышно!
— Да вот, ваше превосходительство, бумажки искал, чтоб костерок запалить. Только сомневаюсь. Тут у нашего доктора записи личного свойства, да все такие мудреные. Как бы чего важного-с не извести.
— Послушайте, — сказал генерал. — Вы мне надоели с этим именованием. «Ваше превосходительство, ваше превосходительство»! — передразнил он. — Сиропствуете излишне, сударь, вот что я скажу.
— Да я… — Сопов развел руками. — Я человек сословия низкого, а потому привык с генералами навытяжку… Извините, коли что не так. Виноват-с.
— Ничего, — сказал Ртищев, опускаясь рядом на мох. — И все же я вам не корпусной командир. Уговоримся впредь величать друг друга по имени-отчеству.
— Как вам будет угодно-с.
Генерал глянул на Сопова пытливо, точно хотел о чем-то спросить. Но не спросил. Отвел плечи назад, потянулся, да тут же и охнул.
— Что с вами, ваше…
Генерал махнул рукой.
— Бок… ребро, которое мне наш эскулап поломал. Ох! Не дает о себе забыть.
Клавдий Симеонович не понял, что имел в виду генерал — доктора или собственное ребро, — однако переспрашивать не стал.
— Как же прикажете вас величать?
— Василий Арсеньевич.
— Слушаю-с. Так что, Василий Арсеньевич, уместно ли мне будет несколько листочков из этой тетрадки употребить на растопку?
— Позвольте взглянуть.
Генерал взял, пролистал небрежно. Потом принялся шелестеть страницами реже. А там и вовсе остановился, впился взглядом в острые строчки.
«Что это он? Неужто подпольное акушерство столь занимательно?»
Генерал захлопнул тетрадь. Посидел с минуту молча, что-то обдумывая. Потом сказал:
— Нет, с этой тетрадочкой надобно деликатнее. Тут и в самом деле любопытные записи. Бог даст, встретимся с их владельцем — спасибо нам скажет.
— А как же костер?
— Костер? Ну, сейчас посмотрим…
Ртищев перелистал тетрадь еще раз и в самом конце обнаружил несколько чистых листов.
— Вот, рискнем.
Он вырвал листки и протянул Сопову.
— Извольте.
А саму тетрадь генерал бережно закрыл и приготовился спрятать за пазухой.
— Э, ваше превосходительство… виноват, Василий Арсеньевич, так не годится. Негоже вам чужую ношу таскать. С вас и корзинки хватит. А это уж, позвольте, я сам.
Клавдий Симеонович решительно забрал у генерала тетрадь, завернул обратно в клеенку и убрал в саквояж. Потом собрал выдранные чистые листы, свернул фунтиком, установил вертикально. Сверху устроил шалашик из тонких веточек. А рядом — такой же, побольше.
В этот момент в отдалении послышался слабый стрекочущий звук. Не сказать, чтоб совсем незнакомый — когда-то Сопов слышал его, но теперь вот никак не мог вспомнить.
Клавдий Симеонович завертел головой, силясь угадать, откуда он доносился. Тщетно.
Генерал без особого интереса наблюдал за его действиями. А потом и вовсе отвернулся. Поднялся и снова подошел к болоту — точно манило оно его.
Смешно сказать, но Сопову стало обидно.
Когда костерок занялся (с единой, заметьте, спички!), Клавдий Симеонович посмотрел в спину генералу, по-прежнему стоявшему на краю обрыва, заложив руки назад.
«Тоже мне, Бонапарт! Ждет, что лягвы перед ним сейчас побатальонно замаршируют! Хм… А в самом деле, что он там выглядывает?»
Дымный запах костра напомнил о еде — и тут Клавдий Симеонович ощутил, что несказанно голоден. Пить тоже хотелось, но голод все ж таки заявлял о себе громче.
— Говорят, французы очень ценят здешних лягушек, — сказал Сопов.
— Впервые слышу, — ответил генерал, оборачиваясь. — Эти твари покрыты ядовитой слизью. Если ухватить рукой, химический ожог обеспечен. Так что гастрономического интереса не представляют. Зато поют они дивно хорошо.
— Поют?
— Да-да, именно поют. Однако нужно сосредоточиться особенным образом, чтоб уловить мелодию. Хотите, научу?
— Благодарствуйте. В другой раз, — хмуро ответил Сопов.
Генерал усмехнулся.
— Вы, как я понимаю, проголодались?
— Верно. А вы?
Ртищев пожал плечами.
— Должен сказать, не очень. Физические упражнения действуют на мой организм парадоксальным образом: на какое-то время я полностью лишаюсь аппетита.
— Да что из пустого в порожнее! — сердито молвил Клавдий Симеонович. — Все одно провиантом не обеспечены. Я, правда, кое-что запихал в докторский сак перед самым побегом, но — мало. Нам надолго не хватит. Экое морген-фри!
— Неверно. Обед у нас с вами имеется.
— Что?
— Да вот, — генерал показал на клетку с котом. — Чем не жаркое? Надобно лишь приготовить. Костер, кстати, у вас замечательный.
— Вы серьезно?
— Насчет кота? Вполне. А что вас смущает?
— Не привычный я кошек-то жрать.
Ртищев пожевал губами.
— Значит, не было в том нужды. А я вот даже крыс, по вашему выражению, жрал. Приходилось. Удовольствие небольшое, но бывают, знаете, обстоятельства.
Тут Сопов сообразил:
— Так вы потому и тащили с собой эту корзину?
— Разумеется.
Клавдий Симеонович ничего не сказал.
— Напрасно манкируете моим предложением, господин Сопов, — сказал Ртищев. — Но ничего. Не далее как завтрашним утром я этого зверька скушаю, и вы компанию составите мне. Уверяю. Хотите пари?
Сидевший в корзине кот словно бы понял, что речь о нем. Вдруг завыл и заметался с такой силой, что корзинка его опрокинулась. Она б непременно скатилась в болото — но на самом краю ее ухватил Сопов. Он механически поставил корзину на землю, подальше от генерала. Кот яростно шипел и бился об ивовые прутья. Глаза его рассыпали искры.
На генерала Клавдий Симеонович более старался не смотреть.
— Послушайте, — сказал генерал. — А вот вы для чего тащили этот пудовый сак? Ради одной лишь гимнастики?
— Вас не касается.
— Вы грубите, Клавдий Симеонович. Слышали поговорку: «Цезарь, ты сердишься — и, значит, неправ»?
Сопов снова промолчал. Он опять закурил — табачный дым ворвался в легкие, царапая бронхи. Сопов закашлялся. Когда отдышался, спросил:
— Как порядочный человек, я счел невозможным оставить имущество своего товарища на заведомо тонущем корабле. Постараюсь и впредь. Уверен, мы с доктором свидимся.
— Не зарекайтесь. Это уж как выйдет.
Ртищев сбросил шинель на мох и уселся.
— Бросьте, Сопов. Саквояж вы взяли с иной целью.
— Это с какой же?
— Рассчитывали на деньги. Да вы и теперь еще уповаете. Смекнули, чем занимался наш замечательный доктор?
Но Клавдий Симеонович как воды в рот набрал.
— Плод вытравить стоит недешево, — продолжал Ртищев. — Вот вы и решили, что казну свою эскулап где-то поблизости держит. Так, чтобы при случае можно немедля забрать.
— Напраслину возводите… — проговорил Сопов. — Конечно, человека низкого сословия всякий норовит обидеть. Да только мы тут с вами одни-одинешеньки. Как бы не пришлось заплатить за обиду…
— К чему ссориться? — пожал плечами генерал. — Подслушать нас некому. Я говорю, что есть. И вас при том совсем не виню. Забирайте, что угодно, и сак в болоте можете утопить — мне все равно.
Сопов медлил с ответом, раздувая костер (который, кстати, вовсе в том не нуждался). Его все более удивляла перемена, приключившаяся с генералом. Общаться с ним так, как это происходило в первые часы их знакомства, теперь представлялось глупым… И даже опасным. А другой линии поведения он отыскать не мог. Для этого требовалось, чтоб их превосходительство поговорил еще. И тогда Клавдий Симеонович сумел бы вполне профессионально примениться к его манере.
— Ну да, грешен, — сказал он, отстраняясь от задымившего костра. — Смалодушничал. Уж не выдавайте. Да только все одно денег там нет. Мне ведь немного надо — лишь торговлю поправить. Не шибко идет она по нынешним временам, торговля-то. Но вы все равно не подумайте плохо. Я потом собирался вернуть, все, до последней копеечки. Вот вам крест!
И он истово перекрестился, повернувшись в ту сторону, где, по его представлению, должен был находиться восток.
— А хоть бы и нет.
— Как?..
— Я говорю: хотя б и не отдали. Что такого? Деньги как кровь: у одного киснут, а у другого бурлят, жизнь подгоняют. Уж я знаю. Иное смущает.
— Что?
— Да то, что никакой вы не купец, досточтимый Клавдий Симеонович.
Сопов снова занялся костром.
— Не купец? — спросил он после недолгой паузы. — Вот чего выдумали! А и кто ж я, по-вашему?
— Больше всего вы сходственны с казематным надзирателем, у коего разбежались колодники. И который теперь смертельно боится, что кто-то из них заявится к нему ночью, да и придушит за все прошлые согрешения.
— Шутить изволите. Понятно-с. С чего ж это вы взяли, будто я не купец?
— У купца на первейшем месте — всегда дело. Купец и двух минут не усидит, чтоб на дело разговор не свернуть. Где, что и почем. Потому и мыслями он весь — там. Я хорошо эту братию знаю. А вы, Клавдий Симеонович, вторые сутки толкуете о чем угодно, только не о делах. Не похвастались ни разу, сколько капитала взяли. Не посетовали на потери — а в наше время какой купец без потерь? Одно и есть у вас купеческого — борода, да и та скорее подстрижена на чиновный манер. Кстати, теперь многие купцы бороды вовсе бреют, так что на будущее есть смысл отказаться от этого предмета, совсем вашу личность не украшающего.
Сопов встал. Улыбнулся. Улыбка вышла кривою.
— И кто ж я в таком случае по-вашему?
Ртищев ненадолго задумался.
— Вернее всего, жандарм, — сказал он. — В невысоких чинах; думаю даже, занятие это потомственное. Однако служба богатства вам не доставила. Семьи нет, никто вас не ждет. Жизнь повидали и знаете, но и она вас потрепала изрядно. Да и выбросила в итоге в Харбин. Вы, должно быть, поначалу Бога благодарили, что из Совдепии сподобил живым-то уйти. Но в средствах стеснены оказались, а последнее время — особенно. Пришлось постоялые дворы менять один за другим. Съезжали, вселялись, с каждым разом — все плоше и плоше. И пошла жизнь под гору. На службу сейчас можно попасть только по огромной протекции. Кроме того, сдается мне, что вы не очень-то рветесь на службу. И что остается? Завести свое дело? Так изначальный капитал требуется. А где ж его взять? То-то. — Генерал посмотрел в глаза Клавдию Симеоновичу. — А уж не вы ли, голубчик, резню-то устроили? Чтоб разом дела поправить?
Сопов одернул на себе сюртук. Потом шутовски поклонился:
— Да-с, ваше превосходительство. Это я и есть, истинный душегубец.
Получилось естественно. Клавдий Симеонович такое умел. За двадцать лет, слава Богу, приобрел опыт. Но генерал-то каков! Знакомы всего ничего, а так нарисовал, будто лично послужной список подписывал.
А вдруг и подписывал? Ох, непонятный господин, этот генерал Ртищев. Сейчас бы в картотеку департамента обратиться, там бы прояснили… Да только где теперь та картотека? Ах, как бы она пригодилась… Впрочем, нет. Теперь та картотека и есть самая большая опасность. Потому что обозначены в ней данные не только на поднадзорных, а и на самих надзирателей. Значит, Клавдий Симеонович Сопов, титулярный советник, числящийся по министерству внутренних дел, тоже там фигурирует. Просим любить и жаловать! По нынешним временам — приговор. Так что ну ее, картотеку.
— Бросьте юродствовать. Вам не к лицу, — поморщился генерал. — Я пошутил. Никакой вы, разумеется, не поджигатель.
Сопов вздохнул — вроде как облегченно.
— Истинно так! Вы меня напугали. Я уж подумал: скажет их превосходительство полицейским чинам, так потом не отвертишься. Вымотают все душу, канальи. Опять же из Харбина турнут. Тогда какая торговля…
Ртищев засмеялся. Смех был обидный.
— Это вы мои слова насчет купеческого сословия проверяете? Нет, сударь, тут я серьезно.
— Ну, как знаете, — Сопов вздохнул. — А только напрасно вы меня обижаете.
— Да будет. Впрочем, хотите представляться купцом — ваше дело. Меня не касается. Доносить не намерен. Не до полиции мне теперь. Тут дела поважнее. Выбраться б подобру-поздорову.
Сопов только руками развел. Ах, какой все-таки непонятный этот господин Ртищев!
А если задуматься…
Штука в том, что сей генерал и в самом деле на удивление верным образом обрисовал прошлое Клавдия Симеоновича. Даже семейственность угадал.
Тут, пожалуй, требуется некоторое отступление.
