Глава 4
НАДЕЙСЯ, МАТЬ
В Ричмонде, в большом доме из красного кирпича постройки тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, зазвонил телефон.
Время близилось к девяти часам вечера в воскресенье. Ширококостная женщина с седыми волосами, с лицом, изрезанным морщинами, и носом острым, как шпага конфедерата, сидела в кожаном кресле с высокой спинкой и смотрела на своего мужа ледяными серыми глазами. По телевизору шла очередная серия Перри Мейсона, и женщина и ее муж Эдгар наслаждались игрой Раймонда Барра. Мужчина сидел в кресле-каталке в ставшей ему слишком большой синей шелковой пижаме, голова склонилась в сторону и кончик языка вывалился. У него был уже не тот слух, как до удара шесть лет назад, но женщина знала, что он слышит телефон, потому что у него глаза полезли из орбит и он затрясся больше обычного.
Они оба знали, кто звонит. И не стали снимать трубку.
Телефон замолчал. Не подождав и минуты, он зазвонил опять.
Звон наполнил особняк и отдался эхом в его двадцати трех комнатах, как голос, кричащий во тьме. Натали Террелл сказала: «О Боже мой», встала и по черно-алому восточному ковру прошла к телефонному столику. Эдгар пытался следовать за ней взглядом, но не мог повернуть шею до конца. Она взяла трубку сморщенными пальцами, украшенными алмазными кольцами.
— Алло? Молчание. Дыхание.
— Алло?
И тут он донесся. Ее голос.
— Привет, мать.
Натали окаменела у телефона.
— Я не собираюсь разговаривать с…
— Не вешай трубку, пожалуйста, не вешай. Ладно?
— Я не собираюсь с тобой разговаривать.
— Они следят за домом?
— Я сказала, что не собираюсь с тобой…
— Следят ли они за домом? Просто скажи мне, да или нет. Пожилая женщина закрыла глаза. Она прислушивалась к звуку дыхания своей дочери. Мэри осталась ее единственным ребенком с тех пор, как Грант покончил с собой, когда ему было семнадцать лет, а Мэри — четырнадцать. Натали боролась секунду — правильное против не правильного. Но что есть что? Она уже этого не знала.
— На улице стоит фургон, — сказала она.
— Давно он там стоит?
— Два часа. Может быть, побольше.
— Они прослушивают телефон?
— Не знаю. Во всяком случае, не изнутри дома. Не знаю.
— Кто-нибудь к тебе приставал?
— Сегодня был репортер из местной газеты. Мы поговорили, и он ушел. Я не видела ни полицейских, ни фэбээровцев, если ты это имеешь в виду.
— ФБР в том фургоне. Уж можешь мне поверить. Я в Ричмонде.
— Что?
— Я сказала, что я в Ричмонде. Звоню из автомата. Про меня уже говорили по телевизору?
Натали поднесла руку ко лбу. Она была на грани обморока, и ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.
— Да. По всем каналам.
— Они разнюхали быстрее, чем я думала. Теперь все не так, как прежде. Ну конечно, у них же теперь все эти переносные компьютеры и всякая фигня. Теперь это настоящий Старший Брат, верно?
— Мэри? — Ее голос дрожал и угрожал оборваться. — Зачем?
— Карма, — сказала Мэри, и это было все. Молчание. Натали Террелл услышала тонкий плач младенца в трубке, и у нее свело живот судорогой.
— Ты спятила, — сказала она. — Совсем спятила! Зачем ты украла ребенка? Ради Бога, неужели у тебя нет хоть капли порядочности?
Молчание, нарушаемое только плачем ребенка.
— Родителей сегодня показывали по телевизору. Показывали мать, покидающую больницу, она была в таком шоке, что даже не могла говорить. Ты улыбаешься? Это тебя радует, Мэри? Отвечай'.
— Меня радует то, — спокойно сказала Мэри, — что мой ребенок у меня.
— Он не твой! Его зовут Дэвид Клейборн! Это не твой ребенок!
— Его зовут Барабанщик, — сказала Мэри. — Знаешь почему? Потому что его сердце стучит, как барабан, и потому что барабанщик бьет призыв к свободе. Так что теперь он Барабанщик.
За спиной Натали ее муж издал неразборчивый вскрик, полный ярости и боли.
— Это отец? Судя по звуку, он сильно сдал.
— Да, он сильно сдал. И это твоя работа. Это тебя тоже должно радовать.
Приблизительно через восемь месяцев После удара Мэри позвонила неизвестно откуда. Натали рассказала ей, что произошло, и Мэри выслушала и повесила трубку, не сказав ни слова. Через неделю пришла открытка с приветом, по почте, без обратного адреса и подписи, отправленная из Хьюстона.
— Ты не права. — Голос Мэри был ровным, без эмоций. — Отец сам с собой это сделал. Он стольким закомпостировал мозги, что его голова взорвалась от резонанса, как перегоревшая лампа. И что ему теперь толку от всех его денег?
— Я больше не буду с тобой разговаривать. Мэри ждала в молчании. Натали не положила трубку.
Через несколько секунд она услышала, как ее дочь гукает с ребенком.
— Отдай ребенка, — сказала Натали. — Пожалуйста. Ради меня. Все это обернется очень плохо.
— Ты знаешь, я забыла, до чего же здесь бывает холодно.
— Мэри, верни ребенка. Я тебя умоляю. Мы с отцом этого больше не вынесем… — Ее голос осекся, глаза застлали горячие слезы. — Что мы тебе такого сделали, что ты нас так ненавидишь?
— Не знаю. Спроси Гранта.
Натали Террор бухнула трубку, ее ослепляли слезы. Она услышала трудное поскрипывание кресла-каталки — это Эдгар катил по ковру со всей силой своего скрюченного тела. Она глянула на него, увидела перекошенное лицо и текущую изо рта слюну и быстро отвернулась.
Телефон зазвонил снова.
Натали стояла на месте. Голова и тело ее обвисли, как повешенная на гвоздь сломанная марионетка. Слезы струились по щекам; она закрыла уши руками, но телефон звонил… звонил… звонил…
— Я бы хотела тебя увидеть, — сказала Мэри, когда Натали опять сняла трубку.
— Нет. Ни за что. Нет.
— Ты знаешь, куда я еду? Знаешь? Упоминание о Гранте подсказало ей ответ.
— Да.
— Я хочу вдохнуть запах воды. Я помню, что у нее всегда был такой чистый запах. Почему бы тебе со мной там не встретиться?
— Я не могу. Нет. Ты… ты преступница.
— Я — борец за свободу, — поправила Мэри свою мать. — Если это преступление — сражаться за свободу, тогда что ж, ладно, я признаю свою вину. Но я все равно хочу тебя видеть. Это было… Господи… это ж было больше десяти лет назад, верно?
— Двенадцать лет.
— Уму непостижимо. — Затем ребенку:
— Тише! Мама говорит по телефону!
— Я не могу туда приехать, — сказала Натали. — Я просто не могу.
— Я буду там несколько дней. Может быть. Мне надо кое-что сделать. Если бы ты приехала повидать меня, я бы… я была бы очень рада, мама. Мы ведь не враги? Мы всегда понимали друг друга и мы могли говорить друг с другом, как люди.
— Я говорила. Ты никогда не слушала.
— Как люди, — гнула свое Мэри. — Понимаешь, у меня теперь ребенок, и много чего надо сделать, и я знаю, что свиньи охотятся за мной, но я должна делать свое, потому что таков путь, таково положение вещей. У меня теперь есть ребенок, и это заставляет меня чувствовать… будто я снова вернулась в мир. Надейся, мать. Ты ведь знаешь, что такое надежда? Помнишь, мы разговаривали о надежде, о добре и зле, о многом другом?
— Помню.
— Мне бы хотелось с тобой увидеться. Но нельзя, чтобы легавые тебя выследили, мать. Нет. Понимаешь, потому что у меня теперь мой ребенок. И свиньи не возьмут меня и моего Барабанщика. Мы вместе отправимся к ангелам, но свиньи нас не возьмут. Врубаешься, мать?
— Я понимаю, — сказала пожилая женщина, крепко сжимая трубку в руках.
— Надо поменять Барабанщику подгузник, — сказала Мэри. — Пока, мама.
— До свидания.
Звяк.
Натали попятилась от телефона, как пятится человек от смертельно ядовитой змеи. Она наткнулась на каталку Эдгара, и он что-то ей сказал, разбрызгивая слюну.
Прошло, может быть, тридцать секунд. Телефон опять зазвонил.
Натали не шевельнулась.
Он звонил и звонил, и Натали шагнула вперед, протянула руку и взяла трубку. И сразу ее лицо смертельно побледнело.
— Мы записали все на пленку, миссис Террелл, — сказал агент ФБР из белого фургона. Она подумала, что это младший из двоих, тот, который показал ей устройство, автоматически определяющее номер абонента. — Это был звонок из автомата в пределах города, все верно. Мы сейчас определяем его точное местоположение, но когда туда доедет машина, вашей дочери там уже давно не будет. Вы знаете, куда она направляется, миссис Террелл?
Натали почувствовала ком в горле. Она сглатывала и сглатывала, но не могла от него избавиться.
— Миссис Террелл? — настойчиво повторил молодой человек.
— Да, — с усилием ответила она. — Да, знаю. Она… она отправляется в наш пляжный дом. На Вирджиния-Бич. Адрес… — Она не могла справиться со своим дыханием, ей пришлось на секунду остановиться. — Адрес: 2717, Харго-Пойнт-роуд. Белый дом с коричневой крышей. Это вес, что вам нужно?
— У вас там есть телефон? Будьте добры. Она дала телефон.
— Но Мэри не будет отвечать на телефонные звонки.
— Вы, значит, в этом уверены?
— Да. — Опять у нее перехватило дух. — Я уверена.
— Почему?
— Она упомянула Гранта, своего брата. Он покончил с собой в этом доме. И она сказала, что хочет вдохнуть запах воды. — Натали почувствовала резкий укол в сердце. — Туда мы ее возили, когда она была маленькой.
— Понимаю, мэм. Извините, одну минуту. Последовала долгая пауза. Передает информацию, догадалась Натали. Потом молодой агент снова сказал в трубку:
— О'кей, это все. Благодарим вас за помощь, миссис Террелл.
— Я… — у нее стиснуло горло.
— Мэм?
— Я… о Господи, я не… не хочу, чтобы что-нибудь произошло с ребенком. Вы ее слышали. Она сказала, что убьет ребенка и себя. И она действительно это сделает. Вы ее слышали?
— Да, мэм.
— Так что вы собираетесь делать? Вломиться вслед за ней?
— Нет, мэм, мы возьмем дом под пристальное наблюдение. Дождемся дня и постараемся точно определить местонахождение в доме ее и ребенка. Если потребуется, мы эвакуируем все дома вокруг вашего. Мы не будем штурмовать, как показывают в кино, — от этого только гибнут люди.
— Я не хочу, чтобы у меня на руках была кровь этого ребенка. Вы слышите меня? Я не смогу жить, если буду думать, что помогла убить этого ребенка!
— Я вас понимаю. — Голос молодого человека говорил спокойно и сочувственно. — Мы подержим дом под наблюдением, а потом посмотрим, что надо будет делать. А вы молите Бога, чтобы ваша дочь решила прислушаться к доводам рассудка и сдалась.
— Она никогда не сдастся, — сказала Натали. — Никогда.
— Я надеюсь, что в этом вы не правы. Мы тут еще постоим и сделаем несколько звонков, так что если вам что-нибудь придет в голову, вы знаете наш номер. Да, еще одно: вы не возражаете, если мы оставим ваш телефон на прослушивании?
— Нет', не возражаю.
— Еще раз спасибо. Я понимаю, что это было нелегко.
— Да. Куда как нелегко.
Она повесила трубку, ее муж издал булькающий звук.
В десять тридцать Натали уложила Эдгара в постель. Она поцеловала его в щеку и вытерла рот, и он ответил ей слабой и беспомощной улыбкой. Она накрыла его одеялом до подбородка и додумала, куда же ушла ее жизнь.
Белый фургон уехал чуть позже одиннадцати. Из верхнего окна Натали смотрела, как он уезжает; за спиной у нее была темнота комнаты. Она предположила, что сейчас другой отряд агентов держит под наблюдением пляжный дом. Для верности она выждала еще час.
Затем, закутавшись в пальто от пронизывающего холода, Натали вышла из дому и прошла в гараж. Она села в серый «кадиллак», завела мотор и поехала в ночь. Пятнадцать минут или около того она ехала по улицам Ричмонда на низкой скорости, подчиняясь всем светофорам и знакам, хотя машин вокруг почти не было. Остановилась на бензозаправке «Шелл» на Монумент-авеню, чтобы залить бак, и купила диетическое питье и шоколадку — успокоить нервный спазм в желудке. Уехав с заправки, она снова стала ездить бесцельными кругами, все время посматривая в зеркало заднего вида.
Натали заехала в район складов и железнодорожных путей, остановила «кадиллак» рядом с оградой из натянутых цепей и стала смотреть на проносящийся мимо товарный поезд. Ее взгляд обшаривал окружающие темные улицы. Насколько она могла судить, за ней никто не следил.
Они ей поверили. А почему бы и нет? Это она со всей страстью сказала в семьдесят пятом году в передаче Дика Кавьета о семьях разыскиваемых преступников, что не дождется, пока полиция засадит ее дочь в клетку, где ей самое место, и выбросит ключ в Атлантический океан.
Эта цитата обошла множество газет. ФБР знало, что она готова им помочь любым возможным способом. Эти чувства сохранились у нее до сих пор. Но теперь появилась жизненно важная разница: у Мэри был ребенок.
Около часу ночи Натали Террелл повернула «кадиллак» к выезду на федеральное шоссе девяносто пять и поехала на север к лесистым холмам.
