Глава 7
Беда не приходит одна

Карл Модестович Шуллер спозаранку разыскивал барского конюха Никиту. Управляющий по обыкновению заглянул для порядка в манеж и, к великому своему удивлению, не обнаружил в стойле одного из лучших жеребцов.

Он берег его для себя, потому что страсть как любил покрасоваться и вообще уже не раз думал о том, как рысака у барона увести – то ли хворым объявить, то ли свалить пропажу на здешних цыган, что табором стояли неподалеку, А пока велел Никите беречь его пуще глаза и холить, что есть силы. И вот тебе – ни Никиты, ни —Бурого!

Шуллер послал на луга и на водопой – проверить, не там ли оба, но посыльные вернулись ни с чем. Раздраженный управляющий уже велел объявить конюха в розыск, когда ему сообщили, что Никита, как ни в чем ни бывало, обмывает в стойле Бурого с прогулки.

Управляющий подозвал к себе дворового Григория. Он был у Шуллера на посылках. Двухметровый увалень, он отличался покладистым нравом и недалеким умом, хотя был разговорчив и порой излишне любопытен. Шуллер прикармливал этого вполне добродушного великана на тот случай, если требовалось кого-нибудь проучить или силой к ногтю привести. Григорий запросто поднимал двух мужиков и в свалке мог раскидать полдюжины человек. Но если и бил кого – сам с пьяных глаз или по указу управляющего – то всегда смотрел несчастному в глаза с состраданием и заботой, словно спрашивая – не сильно примял-то?

Ты уж потерпи, браток…

– Значит так, Григорий, – Шуллер постучал плеткой по сапогу. – Ступай сейчас к воротам конюшни, а как Никитка из стойла выходить станет – хватай его да скрути покрепче. – – Никак, парня угробить собрались? – нахмурился Григорий. – За что хоть суд-то?

– Я еще перед тобой отчет не держал!.. Гулял он всю ночь где-то да еще лучшего рысака загнал!

– Я к вам, Карл Модестович, со всем уважением. Но и Никиту я хорошо знаю – просто так не исчез бы.

А вы поговорили бы по душам, узнали, может, стряслось чего. И тогда решили, пороть или нет.

– Может и тебя заодно выпороть, раз уж ты такой сочувственный? – взъелся управляющий. – И вообще – что такого может стрястись у крепостного конюха? Какая такая у него может быть тайная жизнь? Ну? А если у него что и стряслось, о чем я не знаю, то значит, Никитка скрывает это от меня. Скрывает от своего управляющего. Или ты со мной не согласен?

– Да вроде правы вы, барин, – Григорий в задумчивости почесал горстью в затылке. – Значит – вязать и пороть?

– Вязать и пороть! Да побыстрее, чтобы опять куда не пропал!

Глядя, как Григорий по-медвежьи косолапит к конюшне, Карл Модестович выругался на родном наречии и в порыве гнева стегнул плеткой по горшку на скамье близ ворот. И чего, спрашивается, утварь поперек дороги оставили, разбазаривают добро! Горшок отозвался звонкой пустотой и разбился.

– Карл Модестович, – окликнул его Григорий, – готово все!

– Чудесно, – самодовольно улыбнулся управляющий.

Он любил покуражиться над крепостными, особенно когда старый барон уезжал. Жаловаться на него боялись.

Барон бывал в имении наездами, а управляющий здесь – каждый божий день и час.

– Итак, – тихо сказал Шуллер, подходя к связанному Никите.

Конюх стоял на коленях в сенном углу и с вызовом смотрел на управляющего. Управляющий никогда не решился бы встретиться с ним один на одни – Никита парень был видный, высокий, сильный. Барон всегда брал его в театре на главные роли – героев-любовников играть.

– Отпустили бы вы меня, – попросил Никита, – мне еще репетировать надо.

– Отпущу, – кивнул Шуллер, – если немедленно скажешь, по какому такому поводу и куда ты ночью гонял Бурого!

– Не было ничего. В поле я его выводил, потом через лес – и вниз, к реке.

– Значит, правды говорить не хочешь? Будь по-твоему – выпори-ка, Гриша, его хорошенько. Лупи, до тех пор, пока не скажет, где его носило.

Григорий с извинением занес свой кулачище над Никитой, как вдруг в конюшню зашла Полина – тоже актриса из крепостного корфовского театра.

– За что парня мучаете, изверги? – всплеснула она руками. – Может, и не виноватый он? Может, ему и правда скрывать нечего? Мне сердце подсказывает.

– Сердце, говоришь? Ладно, – ухмыльнулся управляющий и, подойдя к Полине, схватил ее за руку, потом взятой с гвоздя веревкой несильно перевязал ей запястья и велел:

– Тогда вы вместе здесь и посидите по-сердечному. А мы пока подумаем, как с вами дальше быть.

Модестович кивнул недоумевающему Григорию – мол, давай, выйдем пока. Григорий ничего не понял и попытался что-то спросить, да управляющий ему так на ногу наступил, что даже этот неповоротливый и малочувствительный гигант вздрогнул и заковылял к выходу. Выйдя за дверь, Шуллер дал знак Григорию, чтобы стоял тут же и молча слушал, что там в конюшне происходит.

– Как же ты, Никитушка, попался? – доносился до них сладкий голос Полины. – Дай-ка я к тебе поближе сяду, рану твою поцелую – такое лицо красивое разукрасили! Где же ты был, соколик мой, всю ночь пропадал?" Какие у тебя мягкие волосы… И руки сильные… Хочешь, я буду, весь день целовать тебя и всю ночь? Ты только скажи мне… Скажи, где ты был?

– А ты поцелуй меня еще раз да покрепче. И я тебе скажу, – голос Никиты звучал глухо и даже, показалось, грозно.

– Так? Хорошо?

– Да. А ехал я через поле и думал о тебе… Какая же ты подлая дрянь!

– Ах ты, лошадник несчастный! – взвизгнула Полина. – Надеюсь, Карл Модестович своей плеткой живого места на тебе не оставит!

Управляющий рванулся в конюшню и на пороге столкнулся с Полиной, со злостью стаскивающей веревки с рук.

– За содействие благодарен, да только результат – никакой.

– Для тебя никакой, а я знаю: к Аньке он в Петербург ездил, к любимой потаскухе старого барона! С ума он сходит по этой гадине! Влюблен он в нее!

– Уверена? – с подозрением спросил Шуллер. – Он же ничего не сказал.

– А мне и говорить не надо! – кипятилась Полина. – Если бы кого другого дело касалось – мигом язык развязался бы, лишь бы его актерское личико не попортили. А за эту он на эшафот пойдет – выгораживать будет!

– На эшафот, говоришь? – недобро усмехнулся управляющий. – Это мы ему быстро устроим. Григорий! Бей его, пока не разговорится или язык не вывалится!

Григорий укоризненно покачал головой и пошел ломать Никиту. Удары так и посыпались на конюха.

– Ну, так где ты был?! В Петербурге?! Встречался с бароном? О чем ты с ним говорил? Отвечай! – кричал Никите в лицо стоявший над ним Шуллер.

Полина караулила у двери – ее вмешательство было предусмотрено хитроумным управляющим. Прослышав, что Никиту все утро искали, она сама бросилась помогать Шуллеру, и тот велел ей вмешаться и разговорить Никиту, когда допрос с конюха снимать будут.

Полине Никита нравился, да только вот незадача – тот все глаза проглядел ради другой, один для него был и есть свет в окошке, милая Аннушка!

Всех околдовала эта стерва – от кухарки до конюха. А старый барон еще раньше пал жертвой ее хитрости – все для нее делает, наряжает, как куклу, возит за собой в Петербург. И словно ее, Полины, нет на белом свете. Никто не замечает, как она красива, как талантлива. Модестович – не в счет, с ним Полина крутила, чтобы дворовой работы избежать. Не все же Анне в кисеях ходить да на шелках почивать!

– Тпру! Приехали! – раздалось от ворот.

Во дворе остановилась карета барона.

– Модестович, – позвала Полина. – Никак барин возвернулся. И она с ним!

– Что? Не собирался он приезжать, – управляющий не поверил ей и выглянул из конюшни. – Только этого мне не хватало!.. Так, Григорий, брось его здесь, развязать не забудь!

Пусть думают – под копыта попал.

А ты у меня, Никитка, смотри! Узнаю, что ночью сделал что-либо против меня, сгною, запорю!

Карл Модестович бросил плетку в конюшне и пошел навстречу барону и Анне.

– Иван Иванович! Какой приятный сюрприз!.. Здравствуйте, Анна Платоновна… Почему не сообщили? Я бы велел накрыть стол, прибрать комнаты, баньку растопить…

– Некогда мне в бане париться, – прервал его барон. – У меня важное дело к княгине Долгорукой. Сейчас сразу и поеду к ней. До меня дошли слухи, что она хочет завладеть моими землями.

– Откуда подобные подозрения? – вздрогнул Шуллер.

– Известие вчера получил. Найди Никиту, пусть запряжет свежих лошадей.

– Да приболел Никитами потом, Долгорукая – женщина непростая.

Скажете ей все прямо – она тут же примется все отрицать. Слезы прольет, и вы окажетесь во всем виноватым.

И припишут вам оскорбление и навет.

– Но я должен выяснить, что происходит!

– Я вам другое предложу. У меня в имении Марии Алексеевны есть приятель. Время от времени он мне рассказывает кое-что о Долгоруких. Позвольте, я сначала с ним поговорю, все и разведаю.

– Так сделай это поскорее! Я не могу позволить Долгорукой украсть мое поместье!

– Сделаю, – кивнул управляющий. – А вы в дом проходите – может, отдохнете? Сейчас распоряжусь, чтобы под суетились все.

– Некогда мне отдыхать, – остановил его барон. – Лучше покажи, что для спектакля готово. Какую пьесу взял, с кем репетируешь. Я собираюсь звать в гости директора Императорских театров – не хочу перед ним показаться дилетантом.

– Как прикажете, – Шуллер поклонился барону и сделал знак Полине следовать за ним.

– Идем, дорогая, – барон велел Анне взять его под руку, и все вместе они отправились в театр.

Репетиция оказалась в полном разгаре, когда они вошли в зал'. Декорациями барон остался доволен. Улочки Вероны, перенесенные на сцену со старинных гравюр, были как настоящие – и башенки, и балкон, на котором стояла Джульетта.

– Неплохо, совсем неплохо, – похвалил управляющего барон. – А как артисты, готовы?

– Работают, Иван Иванович, стараются. А вот, – Шуллер кивнул Полине, все это время державшейся на отдалении, – наша новая Джульетта.

Полина Пенькова – позвольте рекомендовать, достойна всяческих поощрений.

– Сложнейшая роль, однако, – барон с сомнением посмотрел на Полину, девушку высокую, видную, ей бы Психею иди нимфу какую-нибудь играть, а Джульетта – тонкое, хрупкое создание…

– У нее талант, Иван Иванович, большой драматический талант. Уверен, он безо всякого труда позволит ей перевоплотиться в юную итальянку! – с пафосом сказал управляющий. – Вы увидите: Полина станет звездою нашего театра!

– Ваша милость, – Полина склонилась в глубоком поклоне перед бароном. – Не обижайте, барин. Мы ваше доверие оправдаем. Мы так старались!..

– А я тем временем съезжу в поместье Долгорукой, – негромко сказал Шуллер барону.

Корф согласно кивнул и сел в кресло на первый ряд. Он позвал Анну с собой, но она скромно предпочла остаться у стены. Ей не хотелось казаться барыней среди товарищей по цеху, таких же крепостных, как и она сама.

Барон покачал головой, но, скорее, с растерянностью, чем с укоризной. Он уже давно считал Анну звездой и нигде не погнушался бы ее обществом.

– Начнем, пожалуй, – барон махнул рукой, разрешая начать показ.

– Сцена на балконе! – объявил Шуллер и бочком удалился из зала.

Он не мог оставаться здесь дольше – ему надо было немедленно предупредить Долгорукую. Ох, не случайно Никита гонял коня – в Петербург, точно в Петербург! Вот только кто навел? Кто мог проболтаться? Разве что Полина – ей он доверял все свои планы. Хотя вряд ли – от успеха этого дела зависело и ее будущее. Карл Модестович обещал ей, что после свержения барона он выговорит для нее у Долгорукой вольную и сделает своей женой. Он в красках расписывал ей волшебную картину будущего – как они уедут в милую его сердцу Курляндию и в прелестном особняке на два этажа будут жить припеваючи и растить кучу хорошеньких русоволосых детишек.

Полина была тщеславна и завистлива. Она видела, как высоко поднялась Анна, которую во всем считала соперницей. «Что ж, у нее – барон, а у меня будет управляющий», – решила Полина, даже не подозревая, что это не она, а Шуллер выбрал ее. Он давно держал на примете эту бойкую девчонку, для которой предлагать себя было так же естественно, как для Анны играть или петь. Управляющий жил с Полиной, не скрываясь, и в затеянной Долгорукой афере девушка играла не последнюю роль. Полина отвлекала слуг, пока Шуллер подбирал ключи к барской конторке в кабинете и выносил долговую расписку Корфа. Полина стала его верным и постоянным агентом – она слушала все разговоры дворовых, шпионила за Анной, и последнее делала с особенным рвением и удовольствием. Полина все время жила мечтами унизить Анну, раздавить ее, как змеюку, и самой воцариться королевой – на сцене и среди себе подобных. Шуллер всячески поддерживал ее настроение и извлекал из пособничества Полины немалую для себя выгоду. Нет, кто угодно, только не Полина! Разве что затеяла двойную игру, мечтая занять место Анны подле барона?

Управляющий быстро спешился и подбежал к крыльцу особняка Долгоруких, но путь ему неожиданно преградил, казалось, лениво и сонно сидевший на ступеньках кучер княгини Дмитрий.

– Доложи барыне, что я пришел за деньгами, – по дороге Карл Модестович решил убить двух зайцев сразу: предупредить княгиню и затребовать оставшуюся часть суммы, обещанной ему Долгорукой за украденный документ.

– Не доложу, – без страха сказал Дмитрий, грудью защищая проход в дом.

– Да как ты смеешь?! – закричал Шуллер, занося руку над Дмитрием. – Ты что себе позволяешь, рвань? Ты с кем это так разговариваешь?!

– Занята барыня, – тихо, но твердо повторил Дмитрий. – Ведено никого не пущать. У нее гость важный, дело серьезное.

– А я, значит, так, мальчик на побегушках? Может, она и денег мне отдавать не намерена?!

– Я за барыню не отвечаю. Хочешь видеть – жди здесь. Нет – проваливай!

– Ты кто? – полез в амбицию Карл Модестович. – Я – человек свободный. А ты вошь!

– А я вот сейчас Мирона с заднего двора покличу, и тогда мы посмотрим, кто тут вошь, – сплевывая, пригрозил Дмитрий.

Карл Модестович отступил. Ах ты, подлая баба, как документ ей был нужен, так почти на коленях приползла, дружбы хотела, ужом вертелась, горы сулила золотые, а теперь – и на порог не пускать, и денег не давать вздумала! Ладно, ладно, решил Карл Модестович, мы еще посмотрим, чья возьмет! Он вскочил на коня и, что есть силы, пришпорил его. От неожиданности Бурый взвился, да так что управляющий едва удержался в седле.

Вернувшись, он бросился разыскивать барона. Старый Корф сидел в библиотеке и сразу строго спросил его:

– Скажите, любезнейший, какими такими качествами очаровала вас ваша протеже?

Управляющий в растерянности замер на пороге – а что произошло здесь? По-видимому, его лицо выражало столь крайнее недоумение, что барон не стал выдерживать паузу и все объяснил.

– Должен вам сказать, Карл Модестович, что антрепренер вы никудышний! Представленная вами девица – бездарна и беспомощна. Она и двух строчек запомнить не может, и к тому же – глухая, суфлеры измучались ей реплики подавать…

– Может, растерялась – первый раз все-таки большая роль? – осмелился предположить управляющий, отирая со лба вдруг высыпавшую испарину. – Ну и память короткая, девичья…

– Да нет в ней ничего девичьего – грубость и пошлость наблюдаю! А взгляд ее и подавно лишен наивности, – рассердился барон. – Над нею вся труппа смеялась! Я видел марионеток, которые играли лучше нее.

– Иван Иванович, – предположил Шулер, – скорее всего, Полина занервничала…

– Занервничала? Да это я занервничал, пока она, как попугай, повторяла за всеми слова! Я готов был от негодования разломать тот балкон, на котором она, с позволения сказать, играла!

– Неужели вы не дали ей даже шанса оправдаться?

– Мы не в суде, любезнейший Карл Модестович! Мы в театре, а на сцене есть только один закон: или ты живешь тем, что играешь, или ты не актер!

– Но…

– Никаких «но», – отрезал барон, переводя дыхание, – я вашу девушку из Джульетт уволил. И благодарите Анну. Она заступилась за нее передо мной, и я поэтому позволил сей бездарности играть служанку Джульетты. Роль как раз по ней, и, надеюсь, хотя бы это она умеет делать по-настоящему?

Карл Модестович промолчал, но зубами скрипнул – что это сегодня, ни один не пощадит, не пожалеет? А самолюбие у него, между прочим, не резиновое!

– А теперь, – вздохнул Корф, – узнали ли вы что-нибудь о Долгорукой? Или просто прогуляться ездили?

– К сожалению, ничего мне узнать не удалось. Княгиня кого-то принимала, и все слуги были заняты, но дайте мне время…

– Нет у меня этого времени. Карл Модестович, – неожиданно тихо сказал барон. – И вели запрягать – я еду к соседям!

– Как прикажете, – управляющий замялся, – а не позволите ли самому вас отвезти, дело-то уж больно важное, может, понадобится чего?

– Хорошо, – кивнул устало барон, – я сейчас же выйду..

Карл Модестович почувствовал, как колени у него надломились, и вот так, на ватных, полусогнутых ногах, он с обреченным видом отправился выполнять указания Корфа. Карл Модестович шел и проклинал судьбу-злодейку, княгиню-обманщицу, барона-самодура и треклятую русскую жизнь, в которой никогда нет места планам! Что ни придумаешь – все к черту! Ничего загадывать нельзя – обязательно какая-нибудь мелочь переплюнет ночи раздумий и тщательно собранные конструкции. Не страна – карточный домик, чуть задел – рухнуло все, что с таким трудом копилось и подготавливалось годами. И зачем он только приехал сюда, в этот медвежий край?!

Здесь даже конюх – и тот умничает!

Куда это годится?! Прагматичному человеку серьезного дела не сделать! Ну ничего-ничего! Я еще наведу у Корфов порядок, я всем им небо в овчинку устрою – вспомнят они меня! И княгиню эту лживую проучу – стану сам себе королем со своим поместьем в Курляндии, посмотрим тогда, кто знатнее и богаче. А я уже кое-что накопил, сейчас чуть-чуть еще доложу – куплю себе титул и имение, и только меня и видели!..

Карл Модестович и не заметил, как замечтался. Ему грезилось, что он – не он, то есть он, но он – хозяин, а этот старый павлин Корф – у него на посылках.

– Явился, Иван! Где носило тебя столько времени, я уже лишнего жду целых две минуты!

– Извинения прошу, Карл Модестович, был на кухне, не сразу расслышал…

– Так ты еще и глухой?! И бегаешь слишком медленно. Ступай-ка, Иван, почисти мои сапоги. А затем на конюшню, стойла неделю как грязные.

– Но ведь, я управляющий. А конюшни… Это же могут и крепостные…

– Хватит ныть! Я не понимаю, зачем мне управляющий, которому я плачу за безделье!..

– Я нанял вас управляющим, считая, что немцы – аккуратный и исполнительный народ! – раздался рядом с ним недовольный голос барона.

Карл Модестович вздрогнул и очнулся. Он стоял у крыльца, а коляска двигалась по кругу вслед за впряженной в нее серой в яблоках, которая мирно то тут, то там покусывала траву на дворе.

– Сейчас я все исправлю, мигом!

Управляющий бросился ловить лошадь, но кобыла никак не хотела идти под уздой. Шуллер чувствовал; что отовсюду за ним наблюдают насмешливые глаза дворовых, и от этого заводился еще больше. Наконец, ему удалось удержать поводья, и лошадь подчинилась. Карл Модестович подвел коляску к крыльцу.

– Извольте, Ваше Сиятельство, карета подана!

Барон рассеянно кивнул ему – его мысли были очень далеко. Он велел управляющему гнать во весь опор – шутка ли, какую игру затеяла Долгорукая.

Княгиня приняла его с выражением крайнего удивления на лице. К появлению Корфа она была совершенно неготова. Она ожидала Забалуева для проведения помолвки и пребывала в прекрасном расположении духа. Ведь все складывалось, как нельзя лучше – расписка у нее, Лиза почти замужем, да еще за кем – за предводителем уездного дворянства!

– Добрый день, сосед! Наконец-то вы нашли время навестить нас! Это такая радость!

– Добрый день, княгиня! Признаться, времени у меня немного… – начал барон.

– Да не торопитесь вы так, Иван Иванович! – примирительно сказала Долгорукая. – Вы присаживайтесь, а я сейчас велю, чтобы нам к чаю сладкого подали.

И, не позволяя барону возразить, Мария Алексеевна быстро вышла из гостиной, чтобы собраться с мыслями.

В коридоре она увидела Шуллера и решительно подошла к нему.

– Что это значит, Карл Модестович?! – озлобленным шепотом накинулась она на него. – Что за игру вы затеяли? Зачем привезли барона ко мне?

– Я всего лишь сопровождал его, чтобы оставаться в курсе! – оправдывался Шуллер. – Вы вот меня недавно принимать не стали, а я вас предупредить хотел. Кто-то барону написал письмо в Петербург и все о вашем плане рассказал. Вот он и примчался обратно!

– А кто написал письмо?

– О том мне неведомо, но обо всем знали только четыре человека – вы, я, Дмитрий и моя Полина.

– Дмитрий не в счет! Он писать не умеет.

– А Полина меня не предаст – ей невыгодно!

– Значит, кто-то еще… – Долгорукая на минуту задумалась, и вдруг ее осенило:

– Ах ты, Господи, Лиза…

Она нахмурилась и пригрозила управляющему:

– Смотри у меня, если что не так!

И вернулась в гостиную.

– Дорогой мой сосед, – с широчайшей улыбкой двинулась она навстречу барону, но он жестом остановил ее возможные сладкие излияния.

– Не хочу показаться невежливым, но мне стало известно, что вы утверждаете, будто ничего не знаете о выплаченном мною долге!

– Я надеюсь, вы не забыли, Иван Иванович, что не выплачивали никакого долга. У моего мужа было слишком доброе сердце, а вы воспользовались им.

– Ваш покойный муж был мне хорошим другом. Он помог мне срочно выкупить у постояльцев наш особняк в Петербурге к возвращению Владимира с Кавказа. И я очень…

– Да вам давно бы надо продать поместье! – прервала его Мария Алексеевна. – Зачем вам оно? Непохоже, чтобы ваш сын собирался туда переезжать. Ему неплохо живется в Петербурге.

– Я берегу его не для Владимира.

– Ах да, забыла… У вас же есть еще эта воспитанница, Анна… Окажите себе услугу, Иван Иванович, выдайте ее за какого-нибудь дворянина, как я поступаю с Лизой. И пусть уж он дальше заботится о ее благополучии!

– С Лизой? Но мы с Петром Михайловичем условились, что Лиза выйдет замуж за Владимира!

– Супруг мой умер, Иван Иванович, а я, одинокая вдова, не могу себе позволить выдать дочь за нищего, – княгиня насмешливо улыбнулась.

– С чего вы взяли, сударыня, что мы нищие?! Это, право, оскорбительно! – барон стал выходить из себя.

– Однако вы не вернули долга моему мужу! А в договоре вашей собственной рукой написано: «В случае невыплаты мое имение переходит в собственность семьи Долгоруких».

Стало быть, поместье принадлежит мне.

– Позвольте вам напомнить, что у меня есть бумага о полной выплате долга, подписанная вашим супругом! – Корф нервничал все сильнее.

– Какая бумага? Что за бумага? – притворно удивилась Мария Алексеевна. – Да я ее и в глаза не видела!

– Я вам предоставлю ее! Сейчас же еду в имение и привезу вам расписку, чтобы раз и навсегда покончить с этим гнусным делом!

Барон, не прощаясь, стремительно вышел из гостиной, едва не толкнув подслушивавшего за дверью Шуллера. Карл Модестович сделал вид, что он тут совершенно не при чем и заторопился вслед за Корфом к выходу.

– Его имение… – криво усмехнулась Долгорукая. – Мое, старый дурак!..

Вернувшись, барон первым делом бросился в кабинет. Управляющий остался в библиотеке – ждать, пока Корф там, за дверью, будет искать вчерашний день. Самодовольно ухмыляясь в усы, Шуллер представлял себе эту живописную картину: как старый Корф суетливо перебирает бумаги в столе, снова и снова перерывает документы в конторке, открывает сейф.

Управляющий взял со столика любимый графинчик барона и налил себе бренди, но рюмку поднести ко рту не успел.

– Совсем с ума сошли?! Если Иван Иванович увидит, что вы его любимый бренди пьете, вам несдобровать! – воскликнула невесть откуда взявшаяся Полина – у нее был нюх на неприятности.

– Очень скоро этот бренди станет моим!

– Карл Модестович, вы никак пьяны?

– Я пьян от счастья, Поленька, душечка! Только что княгиня Долгорукая объявила барону, что это имение принадлежит ей.

– Ой ли?!

– Слышишь музыку? – Модестович приложил ладонь к уху, как будто прислушивался. – Польку играют, твою любимую.

– Все вы напутали, я мазурку люблю.

– Ну, значит, будешь танцевать мазурку. В роскошном белом платье. И с розой в волосах.

– И с бриллиантами на шее.

С бриллиантами, изумрудами и рубинами… Лучше, чем у Анны!

– Да забудь ты ее! Что ты все – Анна да Анна!

– Можно подумать, что вам все равно, – надула губки Полина. – Я, поди, не слепая, сама видела, как вы, Карл Модестович, на нее не раз заглядывались!

– Успокойся, душа моя, – управляющий решил приобнять Полину, чтобы успокоить. – Разве она тебе ровня?

Она ледышка и дура набитая! Жизнь, конечно, несправедлива, и ты заслуживаешь всего, что есть у Анны, и даже больше! Но ты не сомневайся – я куплю тебе сто новых платьев. И все будет по-другому. Ждать осталось недолго…

Дверь из кабинета распахнулась, и на пороге появился барон. Он шарил в воздухе руками, точно слепой, и все пытался что-то сказать, но комок в горле мешал ему, и поэтому наружу прорывались только тяжелые хрипы, как будто барон задыхался, – Что с вами, Иван Иванович? – участливо спросила Полина.

– По.., мо.., ги… – барон, не договорив, рухнул прямо на руки подбежавшего к нему управляющего.

Карл Модестович уложил барона на диванчик и наклонился пощупать пульс на руке.

– Никак, помер? – прошептала Полина.

– – Нет еще, дышит.

– Что делать-то будем?

– Значит, так… Ты здесь сиди, никого к нему не подпускай, пуще всех – Анну его разлюбезную. А я снаряжу сейчас кого за доктором – если помрет, доктор будет кстати.

– А если выживет?

– Тем более, чтобы потом на нас подозрение не пало, что, мол, сгубили старика.

– Как скажете; – кивнула Полина и села на стул у изголовья барона.

Управляющий быстро вышел из библиотеки и направился в кухню.

Обычно Никита там околачивался – лясы точил с кухаркой Варварой.

Будь на то его воля, Шуллер и Варвару давно бы извел – больно говорлива и своенравна была эта бабища, но готовила, стерва, замечательно, и потому приходилось терпеть ее выходки и нелестные замечания в свой адрес.

А Никита и в самом деле чаевничал у Варвары. Он пришел сказать, что ее гадание – Варвара баловалась иногда предсказаниями на кофейной гуще – сбылось. Обещано Никите было, что явится ему красавица с синими, как бездонное небо глазами, стройная, как молодая сосенка. Анна, подумал Никита. И Анна действительно явилась – зашла на кухню после неожиданной репетиции, когда барон велел ей вместо Полины войти в роль Джульетты, уставшая с дороги, но счастливая и с подарками. Анна привезла Варваре специй из восточного магазина, что на Невском. А для Никиты – томик стихов господина Тютчева, только что появившийся в книжных лавках.

– А теперь, милая моя, – пробасила Варвара, вдоволь наобнимав свою любимицу и на радостях, и в благодарность за подарки, – рассказывай про Петербург. Страсть, как люблю про балы слушать! Самой ни разу увидеть не довелось, одно лишь и знаю, что кухня да кухня!

– Зато угощение твое во сто крат вкуснее, – улыбнулась Анна.

– Хотя и врешь ты, доченька, а приятно. И давай не тяни, видишь, Никита глаз с тебя не спускает, только что в рот не заглядывает – так ему интересно! Да ты не смущайся, парень, я когда тебе плохое говорила?! То-то и оно. Ну, рассказывай, Аннушка! Дом-то большой?

– Не дом – дворец! При входе колонны, кругом мрамор да малахит.

В огромном зале так много зеркал, золотые канделябры, свечи! Столько свечей, что было светло как днем!

– Небось, одних свечей рублей на сто выжгли… – пробурчал Никита.

– А на дамах камни сверкают так, что глазам больно! Жемчуга, бриллианты! Все танцуют, смеются, пьют шампанское… – Анна говорила так, словно сказкой на ночь убаюкивала, и вдруг замолчала и после паузы сказала просто и радостно:

– Потом я пела для гостей и для директора Императорских театров. И, кажется, ему понравилось. Может быть, он пригласит меня на прослушивание!

– И не присмотрела ты там себе никого? – по-свойски поинтересовалась Варвара, повздыхав о неведомых ей красотах.

– Нет, – вздрогнув, быстро ответила Анна.

– Ладно, не стану тебя терзать, после об этом поговорим. Сама-то хоть танцевала? Приглашали тебя?

– Приглашали…

– Ну и как? – допытывалась Варвара.

– А вот так! – Никита без предупреждения подхватил Анну и начал кружить ее в вальсе по кухне.

На одном из па он задел локтем угол стола и болезненно сморщился.

– Что с тобой, Никитушка? – воскликнула Анна.

– Ничего… Лучше в другой раз…

– С утра едва ходит, – покачала головой Варвара.

– Покажи-ка мне руку, – требовательно сказала Анна. – Дай я посмотрю, что там у тебя. Боже мой… Что это? Никита отвечай, откуда синяки?

– С лошади упал, – Никита вырвал руку из ее пальцев. – Пустяки это, на мне все быстро заживает.

– А ты куда смотрела, Варвара?!

Надо рану промыть, а то, не дай Бог, может горячка начаться.

– Так уж сразу и горячка, – разулыбался Никита. Ему было приятно, что Аня так заботится о нем.

– А у нас тут, оказывается, новая сестра милосердия объявилась, – издевательски произнес Карл Модестович, входя в этот момент на кухню.

– У Никиты рана на руке. Ее надо обработать…

– А между тем, в доме есть человек, который не меньше, а может, даже больше других нуждается в заботе.

– Неужели с дядюшкой что? – всполошилась Анна.

– С чего ты взяла? – остановил ее управляющий. – Я о том человеке говорю, кто днем и ночью печется о благе всех работников. А о нем самом, бедном, никто всерьез не беспокоится.

А ты и подавно.

– Это кто тут у нас бедный? – воинственно спросила Варвара.

– Тебе говорить не разрешали! – прикрикнул на нее Шуллер. – А вот Анна знать и помнить должна – господин барон не вечен! Он стар. И скоро кто-то другой будет оценивать ее достоинства.

– Я молюсь, чтобы господин барон прожил еще много лет! – перекрестилась Анна.

– Молись, молись! А я подожду.

Я терпеливый. И дождусь того момента, когда душа барона отойдет к небесам…

– Барина не трожь! – Никита вдруг пошел на управляющего, и Анна с Варварой тут же повисли у него на руках, сдерживая его благородный порыв.

– Ну-ну! – погрозил ему управляющий. – Ты лучше в дороге свой норов показывай. Иди коляску готовь, поедешь за доктором Штерном, а ты, Анна, с ним, чтобы чего не перепутал.

– Чувствую я, что что-то случилось, – прошептала Анна.

– Твое дело не чувствовать, а исполнять! И чтоб по-скорому обратно!

Я на крыльце ждать буду.

– А что доктору-то сказать? – хмуро спросил Никита.

– Нечего ему говорить – звали и все тут!

Управляющий выставил Никиту и Анну из кухни и не упускал их из виду, пока они со двора не уехали.

Пока он ходил, барону стало лучше.

Иван Иванович уже не хрипел, а дышал, правда, глубоко и еле слышно.

– Как здоровье, Иван Иванович?

Лучше вам? – склонилась над ним Полина.

– Аннушка, это ты? Анна, где Анна?

– За лекарством отправилась.

– Мне не нужно лекарство, я должен… – барон сделал попытку приподняться, но тут же без сил опустился на думочку, подложенную ему вместо подушки.

– Мне скажите, я все сделаю, – прошептала Полина, вплотную приблизившись к его лицу.

– Умру я… – слабым голосом проговорил барон. – Там, в сейфе возьми, бумага свернута, с ленточкой алой.

Анне передай, вольная…

– Вольная?! – понимающе распрямилась Полина. – Сейчас же и посмотрю.

Она быстро прошла в кабинет и бросилась к сейфу. Документ, о котором сказал барон, оказался на месте.

Полина кинулась на него, точно хищная птица, и хотела изорвать или в камин бросить, но потом передумала и вернулась в библиотеку.

– Этот? – показала она документ барону.

– Да-да, – одними губами шепнул Корф.

– Не волнуйтесь, барин, уж я передам, точно передам, – Полина припрятала бумагу на груди и направились к выходу, но барон жестом остановил ее. – Что-то еще забыли, барин?

– Письмо.., письмо хочу написать… срочное…

– Барин, барин, не беспокойтесь вы так! И письмо помогу написать.

А то пока Анна вернется! – Полина засуетилась, побежала в кабинет, принесла оттуда чернильницу с пером и лист бумаги. – Вы, Иван Иванович, диктуйте, я все, как надо, напишу, – ласково сказала Полина, устраиваясь поближе к барону, – ничего не пропущу, ни строчки, ни буковки…

Когда Шуллер вернулся к библиотеке, то столкнулся с закрывавшей дверь Полиной.

– Ну, и как он? Жив?

– Да не просто жив. Вот! Письмо велел написать.

– Завещание? – вздрогнул Шуллер, забирая у нее свежий исписанный лист. – Так, так… Дорогой Владимир, немедленно прошу тебя оставить все дела и вернуться в поместье… Больше ничего?

– Ничего, – глядя ему прямо в глаза, сказала Полина.

– Ладно, письмо я приберу, а то, не ровен час, еще отправить решишь. Никуда не отлучайся, а я вернусь – скоро уже доктора должны привезти.

Встретить надо.

Доктор Штерн, конечно, этим срочным вызовом был недоволен. Его приглашала к себе Мария Алексеевна Долгорукая. Просила стать свидетелем при помолвке своей дочери Лизаветы и Забалуева, что по местным понятиям – большая честь. И Штерн, разумеется, чувствовал себя польщенным. Он у многих уездных дворян принят был в доме в качестве семейного доктора, и поэтому степень доверия в таком деле, как свадьба, поднимала его авторитет в глазах окружающих еще выше.

Доктор пытался отговориться и обещал, что заедет к Корфам сразу после церемонии, но Анна умолила его, упросила, и, хотя не могла объяснить причин подобной срочности, что-то такое трогательное почудилось доктору в ее голосе, и он все-таки сдался. Наскоро собрав инструменты в небольшой саквояж, он проследовал за Анной.

По дороге доктор пытался расспросить девушку о подробностях их поездки с бароном в Петербург, но Анна все время сбивалась с рассказа. У нее странно тянуло под ложечкой. Анна поняла: управляющий что-то скрыл от нее, и это «что-то» могло оказаться ужасным. А она подчинилась ему и поехала в город, вместо того, чтобы броситься сразу к Ивану Ивановичу..

– Все, приехали, – объявил Никита, подгоняя коляску к крыльцу, где доктора уже ждал Карл Модестович.

– Спасибо, что приехали, доктор, – рассыпался он в благодарностях.

– Надеюсь, это ненадолго, – кивнул ему Штерн. – Я зван к Долгоруким и обещался быть к сроку.

– Скажите, где Иван Иванович, я хочу поговорить с ним, – вмешалась Анна.

– Не до тебя барину, потом придешь, – отстранил ее Шуллер. – Ему доктор сейчас нужнее.

– Вы меня обманули, – догадалась Анна. – Что с ним? Ему плохо?

– Иван Иванович заболел? – удивился доктор.

– Да, такая вот беда на наши головы, – горестно проговорил управляющий, беря Штерна под локоток. – Совсем плох Иван Иванович, очень плох… Не берег он себя, совсем не щадил.

– Что же вы сразу-то не сказали, – заспешил доктор.

– Его сиятельство в библиотеке, – Карл Модестович указал доктору дорогу.

– Благодарю вас, я знаю, – Штерн стремительно пошел по коридору.

Анна попыталась пойти следом, но Шуллер ее остановил.

– Куда это ты собралась? Сказал же – не до тебя там! – управляющий грубо схватил Анну за руку и стал выпроваживать ее на улицу.

– Да скажите же вы, что с ним?!

Что случилось?! Пустите меня! – пыталась вырваться Анна.

– О бароне есть кому позаботиться. А ты ступай займись своими делами.

– Пустите меня к нему!

– Да что же ты такая упрямая! – рассмеялся Шуллер, пытаясь обхватить Анну за талию. – Но должен признать, что ты краше становишься, когда злишься. Жаль, что я не барон. А то бы ты сейчас в мою спальню ломилась.

– А ну, не трогайте ее! – Никита бросился на управляющего.

– Ты кто такой, чтобы мне указывать?! Пошел вон отсюда! С тобой мы еще не закончили!

– Отпустите, говорю! – Никита занес руку над управляющим.

– Ты на кого руку поднял, холоп?!

Анна умоляюще посмотрела на Никиту, и тот отступил.

– Смотри у меня, Никита, – зло сказал Карл Модестович. – Еще раз на меня руку поднимешь – я ее отрублю!

– Что же это, Никитушка? – заплакала Анна.

Она села на крыльцо, Никита – рядом.

– Ничего, Аннушка, все выяснится, все будет хорошо, – успокаивал он ее.

Вскоре на крыльцо снова вышел доктор Штерн.

– Илья Петрович, – бросилась к нему Анна, – что с ним?

– У барона слабое сердце…

– Но он поправится?!

– Сожалею, – с соболезнованием в голосе сказал Штерн.

– Вы говорите так, будто уже все кончено, но он ведь жив!

– Я дал ему лекарство, но оно лишь приглушит боль. Простите, моя милая, но еще никто не придумал лекарства от старости.

– Как вы можете так говорить?! Он должен жить, слышите!

– Конечно, Анна, вы правы – Сдаваться нельзя. И я, безусловно, сделаю все, что смогу. Но люди бессильны перед временем. Постарайтесь это понять и принять. Я велел Карлу Модестовичу аккуратно перенести барона в его спальню. А сам, пожалуй, пойду на кухню, распоряжусь насчет диеты для Ивана Ивановича. Прошу меня извинить!

– Спасибо вам, Илья Петрович!

– А вы ступайте к нему, он сейчас пришел в себя, звал вас, – доктор приподнял край шляпы и попросил Никиту проводить его на кухню.

Анна побежала к барону.

Полина, стоявшая на пороге комнаты, хотела ей помешать, но Корф увидел свою любимицу в полуоткрытую дверь и стал звать:

– Анна, Анна, подойди ко мне!

И Полина нехотя пропустила Анну к барону.

– Я рада видеть, что вам лучше, дядюшка! – Анна опустилась на колени перед кроватью, на которую уложили барона.

– Ты пришла, мне и получше, – старый Корф был бледен, глаза ввалились, говорил он с трудом. – Что ты так долго не шла?

– Карл Модестович задержал меня.

Сказал, что вам не до меня.

– Обманщик он, хотя и немец…

Я все спрашивал, где ты, и слышал в ответ, что ты занята… Аннушка, я хотел сказать тебе – вольная…

– Об этом после – главное, чтобы вы были здоровы.

– Я чувствую себя значительно лучше, – через силу улыбнулся барон. – Мне и надо только глоток бренди – встану на ноги и побегу.

– Вы еще и шутите, Иван Иванович!

– А что мне еще остается? Но ты меня не бросай, Аннушка!

– Я никогда вас не оставлю, – Анна прижалась щекой к руке старого барона, и он почувствовал, как слеза солено ущипнула кожу.

– Добрая ты моя, – ласково сказал Корф.

За дверью послышались голоса.

– Барин, – в дверь просунулась рыжеватая голова Полины, – прошу прощения, но к вам пришли! Говорят, по срочному делу.

– Но Ивану Ивановичу плохо! – Анна поднялась и направилась к двери.

В ту же минуту в комнату вошел Андрей Долгорукий.

– Андрей Петрович? Извините нас, но барон болен.

– Иван Иванович, Анна, – с порога поклонился Долгорукий. – Простите мое вторжение. Я бы никогда не явился к вам столь бесцеремонно… Но я привез из Петербурга новость, и, хоть она не самая хорошая, я поклялся и должен исполнить свое обещание.

– И ваша новость не может подождать?

– Нет, нет, Аннушка, – барон жестом подозвал Долгорукого к себе. – Раз уж Андрей спешил из Петербурга, я хочу выслушать его.

Долгорукий приблизился к барону и достал из внутреннего кармана плаща продолговатый кожаный футляр. Барон узнал его – в нем Владимир хранил свои боевые награды.

– Я обещал передать вам…

– Я знаю, что это, – кивнул барон. – Но, объясните, каким образом награды моего сына оказались у вас?

– Мне очень жаль, Иван Иванович, но Владимир арестован.

– Этого не может быть! – воскликнула Анна. – Это какая-то глупая ошибка!

– Увы, сударыня… – Долгорукий выдержал паузу, заметив, как побелело лицо барона. – Он дрался на дуэли. К счастью, никто не пострадал.

– Тогда почему он в тюрьме? – спросил барон.

– Он имел неосторожность вызвать на дуэль престолонаследника Александра.

– Что?! – с тихим криком приподнялся барон. – Он в своем уме?! Вызвать наследника на дуэль! Какая вопиющая, чудовищная глупость!..

– Дядюшка, я вас умоляю! Вам нельзя волноваться…

– Видите ли, поначалу он его просто не узнал. Дело было на маскараде…

– Не пытайся его оправдать, Андрей! – в голосе барона послышались нотки праведного гнева. – Он заслуживает тюрьмы!

– Иван Иванович! – попыталась смягчить его Анна. – Вы очень влиятельный человек, вас уважают при дворе. Чуть поправитесь – сразу же поедете в Петербург! Попросите аудиенции у Его Величества и уговорите его, чтобы он освободил Владимира!

– Да разве император прислушается ко мне, ведь речь идет о наследнике престола!

– Вы были соратником его брата.

Неужели память об этом не смягчит его сердце?

– Аннушка, – барон снова откинулся на подушку. – Проводи Андрея.

Я хочу подумать – слишком многое случилось сегодня…

Долгорукий еще раз поклонился барону и вместе с Анной вышел в коридор. До крыльца они разговаривали, не замечая, что за ними следит Полина и запоминает каждое, сказанное ими слово.

– Я вынужден проститься с вами.

И не корите, что принес дурные вести – я не знаю, что ожидает Владимира, но уверен – отец имел право знать его судьбу.

– Не вините себя Андрей Петрович. Я рада, что барон узнал об этом именно от вас. Гораздо хуже, когда такие новости приносит чужой человек.

– Слава Богу, что Иван Иванович не останется наедине с печальными известиями. Ему очень повезло с воспитанницей. К слову, я слышал ваше выступление на том балу. У вас потрясающий талант! Помню, один мой друг был просто сражен вами.

– И кто же ваш друг?

– Князь Михаил Репнин…

– Вы, наверное, ошибаетесь, я не могла понравиться князю Репнину.

У него уже есть дама сердца.

– У Михаила? Почему вы так думаете?

– Он хотел написать мне, но так и не сделал этого.

– Михаил не может вам написать.

Его арестовали вместе с Владимиром.

Он был секундантом цесаревича…

– Нет!

– Увы! Сожалею, что расстроил вас.

Прощайте, Анна. И будьте счастливы.

Долгорукий поцеловал Анне руку, которая повисла безжизненно и безвольно, и вскочил в седло. Анна проводила его невидящим взглядом…

А тем временем Полина, воспользовавшись, что Анна вышла провожать Долгорукого, вернулась в комнату барона.

– Что ты здесь делаешь? – сурово спросил ее Корф.

– Зашла спросить, не надо ли чего? – Полина сделала вид, что проверяет лекарства на ночном столике. – Ой, кажется, это награды Владимира Ивановича? Он такой герой! Не случилось ли чего?

– Случилось. И раз уж ты здесь, помоги мне одеться. Я еду в Петербург.

– Но вы больны!

– Я должен ехать!

– Не надо вам ехать, Иван Иванович, – принялась уговаривать его Полина. – Вы человек немолодой, не очень здоровый. Ни к чему вам сейчас лишнее волнение. Увидите Владимира Иваныча в тюрьме, в кандалах, как какого-нибудь преступника – даже подумать страшно! А уж охранники в тюрьмах – вообще дьявольское отродье! Деньги воруют почем зря, да и над заключенными, говорят, измываются – дрожь берет. Мало кто такое пережить может. Большинство с ума сходит. А потом их на каторгу ссылают да вшами и личинками погаными кормят. До старости, говорят, немногие доживают… Что это вы, барин, никак опять сердце?

– Дышать не могу.. – захрипел барон. – Сердце… Лекарство! Дай мне лекарство!..