Книга: Ребенок Розмари. Сын Розмари
Назад: Сын Розмари
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Манхэттен, девятое ноября 1999 года, вторник. Прохладное ясное утро. Доктор Стэнли Шэнд — дважды разведенный, в прошлом дантист, ныне на пенсии — выходит из квартиры на Амстердам–авеню для ежедневного моциона.
По Восемьдесят девятой улице он шествует скорым шагом, бодро посверкивая глазами и гордо вскинув голову в клетчатой каскетке. Избыток энергии имеет две причины: отменное здоровье бывшего дантиста, а также наличие великой тайны в его душе.
Эта упоительная тайна греет лучше любого шарфа.
На протяжении последних тридцати трех лет доктор Стэнли Шэнд был сопричастен развитию неких событий, воистину эпохальных, космических по своему масштабу. Теперь, за два месяца до финала, когда наконец явится долгожданный плод, он остается единственным живым соучастником Свершения.
Сейчас он, сама бодрость и довольство, весело семенит все дальше и дальше от своего дома.
И вот перекресток Бродвея и Семьдесят четвертой улицы.
Где какой–то таксист не справляется с управлением — машина вылетает на полной скорости на тротуар и буквально размазывает по стене ближайшего дома зазевавшегося доктора Шэнда.
Который умирает мгновенно, даже ахнуть не успев.
И точнехонько в тот же самый момент, когда в его глазах навеки гаснет свет, то есть в одиннадцать ноль три плюс сколько–то секунд, в частной лечебнице Халси–Бодейн в городке Аппер–Монклер, штат Нью–Джерси, глаза пациентки палаты номер 215 открываются.
Внезапно поднимаются веки, что были неизменно сомкнуты с незапамятных для нынешнего персонала времен — с тысяча девятьсот семьдесят какого–то года.
Свидетелем этого события оказывается тощая и морщинистая чернокожая массажистка. Она занята тем, что со скучающе–отрешенным видом растирает правую руку неподвижной пациентки — женщины, которая пролежала в коме больше двадцати лет.
Негритянка выказывает завидное присутствие духа.
Заметив, что больная смотрит на нее, она лишь на полсекундочки округляет глаза, делает глубокий вдох — и как ни в чем не бывало продолжает массаж.
— Привет, голубушка, — ласково произносит она. — Рада, что вы снова с нами.
На ее груди слева — прямоугольник с именем «Кларис». Чуть выше — большой белый кругляш: слева и справа на нем черные буквы «Я» и «Энди», а посередине — красное сердечко. Очевидно, это должно обозначать «Я люблю Энди».
Белозубо улыбнувшись, массажистка неторопливо кладет руку больной на простыню, не спеша встает и нажимает на панели рядом с кроватью кнопку срочного вызова дежурной медсестры.
Исхудалая и бледная пациентка — на вид ей добрых пятьдесят лет — пустым взглядом таращится в потолок. Ее поджатые губы, на которых поблескивает слюна, нервно подергиваются. Мало–помалу копна седеющих золотисто–каштановых волос, аккуратно уложенных чьей–то чужой рукой, медленно поворачивается в сторону негритянки. В голубых глазах немая мольба.
— Ну, ну, голубушка, теперь у вас все будет хорошо! — торопливо произносит Кларис, снова и снова давя на кнопку. — Не волнуйтесь, самое худшее позади. Теперь вы быстро пойдете на поправку. Я сейчас приведу доктора. Не переживайте, я мигом вернусь!
Пациентка провожает негритянку тоскливым взглядом.
— Тиффани! Да сними ты эти долбаные наушники — до тебя не дозвонишься, черт бы тебя побрал! Немедленно тащи сюда Аткинсона! Двести пятнадцатая открыла глаза! Она проснулась! Двести пятнадцатая проснулась!
Господи, да что же случилось?
Последнее, что она помнит: вечер, около семи. Они с Энди в спальне. Он смотрит телевизор, растянувшись на напольном ковре в нескольких футах от нее; она за столом у окна, стараясь не отвлекаться на телевизионную болтовню и посторонние звуки с улицы, выстукивает на машинке письмо домой — касательно переезда в Сан–Франциско.
По соседству, у Минни и Романа, Кукла и Олли и вся нечистая колдовская свора громко тянут какой–то нудный речитатив — быть может, бурю накликают.
И вдруг — бац! она в залитой солнцем больничной палате: в одной руке торчит капельница, а другую массирует негритянка в светло–зеленом халате.
А Энди — он тоже пострадал? О, ради всего святого, только не это!
Но что же с ней все–таки приключилось?
Какого несчастья, какой катастрофы она жертва? Почему она ничего не помнит?
Она снова высунула кончик языка и медленно облизала губы, смазанные чем–то жирным. Сколько же она пробыла в забытьи? День, два?.. Ничего, абсолютно ничего не болело. Однако не было силы даже пальцем пошевелить.
Когда она пыталась откашляться и что–то произнести, в палату влетела знакомая негритянка–массажистка и с порога выпалила:
— Доктор уже на подходе. Лежите спокойно. Розмари едва слышно прошептала:
— Мо… мой сын… здесь?
— Нет, только вы, — сказала массажистка. Чернокожая женщина проворно спрятала оголенную правую руку Розмари под одеяло и отбежала к изножью кровати. Возбужденно воскликнула, пожирая глазами «воскресшую»:
— Силы небесные! Она еще и говорит! Вот уж не ждали! Слава Иисусу!
Розмари слабым голосом спросила:
— А что со мной случилось?
— Никто того не знает, золотая моя! Вы — клац! — и отключились. А как, почему — и не спрашивайте!
— Как давно?..
Кларис растерянно потупилась. Она вернулась к изголовью и начала суетливо поправлять одеяло на плечах Розмари.
— Как давно — я точно не знаю. Меня здесь не было, когда вы появились. Вы уж у доктора спросите.
Негритянка ласково и застенчиво улыбнулась. Глядя на круглый значок «Я люблю Энди», Розмари ответно улыбнулась и сказала:
— Моего сына зовут Энди. А сердечко у вас на значке означает любовь, не правда ли?
— Ну да, — отозвалась Кларис. Ткнув черным пальцем в белый кружок на груди, она добавила:
— Это значит: «Я люблю Энди». Такие штуковины производят уже много… — Она осеклась и быстро поправилась:
— Я хочу сказать, уже некоторое время. Самые разные. Например, я люблю Нью–Йорк. Или еще чего–нибудь.
— Очень мило, — сказала Розмари. — Никогда не видела такого раньше.
В дверном проеме появились чьи–то головы. Но тут же между любознательными старушками–больными решительно протиснулся крупный мужчина в белом халате, рыжеволосый и рыжебородый.
Пока он плотно закрывал за собой дверь, Кларис почтительно ретировалась от кровати в сторону окна.
— Она разговаривает! Она вертит головой! — возбужденно сообщила массажистка доктору, который направился к больной, раздвигая рыжие заросли на лице широкой улыбкой.
— Здравствуйте, мисс Фаунтин, — сказал он, кладя на стул медицинский саквояжик и черную кожаную папку. — Я доктор Аткинсон. — Теплыми пальцами он взял руку Розмари и, поглядывая на свои наручные часы, начал считать пульс, рассеянно и добродушно приговаривая при этом:
— Какая приятная новость! Весьма приятная новость!
— Что со мной приключилось? — спросила Розмари. — Как долго я здесь нахожусь?
— Погодите, сейчас, — сказал бородач, целиком сосредоточиваясь на часах.
Розмари подумалось, что доктор лишь ненамного старше нее — очевидно, ему лет тридцать пять.
С шеи у него свисал, словно хромовый галстук, какой–то ультрамодерновый стетоскоп. Напевом лацкане халата был прямоугольник с надписью «Д–р Аткинсон», а на правом — знакомый кружок «Я люблю Энди».
Кто этот Энди, в которого они тут повально влюблены? Врач? Пациент–любимчик? До выписки надо бы раздобыть и себе такой же значок.
Тем временем доктор Аткинсон отпустил ее руку и ясноглазо улыбнулся.
— Замечательно, — сказал он. — Пока что нахожу все в порядке. Можно только диву даваться… Позвольте мне еще минутку–другую потерзать вас осмотром. Хочу окончательно убедиться, что вы не покинете нас опять. А затем я поведаю вам все то, что нам известно. Ощущаете где–нибудь боль?
— Нет, — коротко отозвалась Розмари.
— Отлично. Расслабьтесь, пожалуйста. Я знаю, это непросто, но вы постарайтесь.
Да, расслабиться сейчас — совсем непросто… Он сказал: все то, что нам известно. Стало быть, есть то, что им неведомо… Достаточно того, что он обратился к ней так странно — мисс Фаунтин.
Покуда Аткинсон деловито осматривал ее — выслушивал сердце, заглядывал в зрачки и в уши и измерял кровяное давление, у Розмари где–то под ложечкой разрастался ледяной ком ужаса.
Так значит, она тут больше двух дней. Теперь она в этом не сомневалась.
Тогда сколько? Две недели? Они заколдовали ее — Минни, и Роман, и прочие ведьмы. Их нудное пение на самом деле было заклинанием, направленным против нее! Они проведали о том, что она собирается увезти Энди за три тысячи миль от них и что даже куплены билеты на самолет.
Розмари помнила: во время ее беременности эта шайка точно так же расправилась с ее давним другом Хатчем. Они наложили на него страшное заклятие, потому что опасались его эрудиции в области ведовства и серьезного отношения к любой чертовщине: он вполне мог разгадать, что именно они сотворили с Розмари и чьего ребенка она носит под сердцем.
Бедняжка Хатч по совершенно необъяснимой причине внезапно впал в кому на три или четыре месяца — и умер, так и не придя в сознание. Стало быть, ей еще здорово повезло, что она вообще пробудилась.
Но что с Энди?
Ведь все то время, что она в больнице, мальчик пребывает в их безраздельной власти.
И они спокойно вскармливают и растят в его душе именно то, о чем Розмари и думать не хотелось!
— Будь они прокляты! — вырвалось из груди. К счастью, Розмари произнесла это сквозь зубы, и доктор не разобрал слов.
— Простите, что вы сказали? — спросил Аткинсон.
Закончив осмотр, он придвинул стул поближе к кровати и сел, так что его рыжая голова оказалась совсем близко от ее лица.
— Так сколько же я здесь нахожусь? — упрямо повторила Розмари. — Несколько недель? Или несколько месяцев?
— Мисс Фаунтин…
— Моя фамилия Рейли. Розмари Рейли! Рыжая голова отодвинулась. Аткинсон заглядывал в свою черную кожаную папку.
— Не тяните, скажите мне все! — в меру своих слабых сил воскликнула Розмари. — У меня шестилетний сын. Он остался с людьми, которым я… ну, не слишком–то доверяю.
Справляясь с каким–то документом в папке, Аткинсон сказал:
— Вас привезли сюда мистер и миссис Кларенс Фаунтин. С их слов вы записаны как Розмари Фаунтин, их внучка.
— Фаунтины как раз и относятся к тем людям, которым я категорически не доверяю, — сказала Розмари. — Скажу больше: я здесь именно из–за них! Это как раз они ввели меня в состояние комы! Наверняка я лежу здесь с диагнозом «неизвестно чем мотивированная кома».
— Да, что–то в этом роде. Однако любая кома, в сущности…
— Мне отлично известно, что именно со мной сделали! — взволнованно перебила врача Розмари. Она даже попыталась приподняться на локте — и тут же упала обратно на подушку. Невзирая на быструю просьбу не двигаться и руки Аткинсона, которые норовили вернуть ее в горизонтальное положение, она возобновила попытку приподняться. На сей раз у нее получилось. Опираясь на оба локтя и глядя рыжему доктору прямо в глаза, она повторила:
— Мне отлично известно, что именно со мной сделали! Но я не стану вам рассказывать — по опыту я знаю, что вы сочтете меня сумасшедшей! А я в своем уме. И буду вам весьма признательна, если вы наконец скажете мне, как долго я пролежала у вас, где находится ваше заведение и когда я смогу покинуть его и вернуться домой!
Доктор Аткинсон откинулся на спинку стула. Вперив в пациентку задумчиво–серьезный, почти угрюмый взгляд, он произнес с расстановкой:
— Это частная лечебница. Вы в Аппер–Монклер, штат Нью–Джерси.
— Частная лечебница? — ошарашенно переспросила она.
Аткинсон солидно кивнул:
— Лечебница Халси–Бодейн. Мы специализируемся на пациентах, за которыми нужен долговременный уход.
Розмари не сводила с него пытливого взгляда:
— Какой сегодня день?
— Вторник. Девятое ноября.
— Ноября? Вы шутите! Вчера вечером был май… Ах ты Господи…
Она рухнула обратно на подушку и в бессильном отчаянии уставилась в потолок, прикрывая ладонями трясущиеся губы. Из глаз полились слезы. Май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь — шесть месяцев! Целых шесть месяцев украдено из ее жизни! И Энди находится в непотребных руках на протяжении ста восьмидесяти дней!
Смигивая слезы, боковым зрением она видела, что рыжий Аткинсон сидит все в той же позе и насупленно взирает на нее — далекий, сосредоточенный, чужой.
Розмари отняла руки от губ и внезапно заинтересовалась ими.
Ее поразило состояние кожи — сухая, лишенная упругости, какая–то старческая… А вот буроватое пятнышко, еще одно и еще…
Она ошалело вертела запястьями совсем близко от глаз, испуганно щупала одну руку другой.
— Вы пробыли здесь долго, очень долго, — сказал Аткинсон.
Теперь он придвинулся ближе, взял ее правую руку, чуть сжал ее — и оставил в своей ладони.
Кларис, стоявшая с другой стороны кровати, ласково завладела ее левой рукой.
А Розмари молча, с искаженным лицом и дрожащим подбородком, истерично водила широко открытыми глазами направо–налево. Ее стремительный взгляд, казалось, снова и снова упруго отскакивал от двух непроницаемых лиц — одного белого, холеного, в рамке рыжей бороды, и другого, морщинистого, черного.
— Дать вам успокоительного? — спросил доктор. — Чтобы вы заснули.
Розмари содрогнулась и замотала головой:
— Спать? Я наспалась на всю оставшуюся жизнь. Мне теперь впору вообще никогда не спать! Сколько мне лет? Какой сейчас год?
Доктор Аткинсон тяжело сглотнул. Несмотря на то что ей он казался далеким и чужим, в его глазах внезапно блеснули слезы.
— Сейчас 1999 год.
Она молча тупо смотрела на него.
Он подкрепил свое сообщение печальным нырком бороды.
Кларис, закусив верхнюю губу и борясь с комом в горле, подтвердила слова доктора длинной серией мелких кивков.
— Вас привезли сюда в сентябре 1972 года, — продолжил Аткинсон, проворным жестом смахивая слезу. — То есть чуть больше двадцати семи лет назад. До этого вы провели четыре месяца в нью–йоркской больнице. Кто бы ни были эти Фаунтины, которым вы так мало доверяете, но именно они создали доверительный фонд для оплаты вашего содержания в лечебнице.
Розмари закрыла глаза и безмолвно в тоске затрясла головой, лежащей на подушке. Невозможно! Невероятно! Немыслимо! Эта нечисть в итоге победила! Энди уже давно взрослый. Теперь он ей чужой — взращенный ими и воспитанный так, как то было угодно черной силе, которая обрела в нем свое послушное орудие… Где он ныне, жив или нет — теперь ей это, в сущности, все равно. Он для нее навек потерян.
— О, Энди, Энди! — в отчаянии простонала она.
Доктор Аткинеон вскинулся и удивленно вытаращился на Розмари.
— Откуда вам известно про Энди? — в изумлении спросил он.
— Она имеет в виду своего сына, — пояснила Кларис, успокоительно поглаживая руку несчастной «воскресшей». — Ее сына тоже зовут Энди.
— А–а, понятно, — протянул доктор Аткинсон. Удивление на его лице сменилось сочувственной миной. Ободряюще потрепав Розмари по руке, бородач ласково провел ладонью по ее волосам — сейчас она, по–прежнему с закрытыми глазами, беззвучно рыдала, сотрясаясь всем телом.
— Мисс Фа… миссис Рейли. Розмари… Знаю, любые слова утешения бессильны перед фактом, что вы потеряли так много лет своей жизни. Однако должен сказать вам, что мне как медику известны только два достоверных случая, когда люди выходили из такой длительной комы. А вы не только выжили, но и сохранили разум и память. Поверьте, при всей трагичности того, что с вами произошло, вам грех пенять на судьбу! То, что вы живы и вышли из комы так чисто — то есть практически здоровой, если не считать естественной общей ослабленности организма, думаю, временной, — это же чудо. Да–да, это истинное чудо, Розмари, это абсолютное чудо!

Глава 2

Кларис вытерла ее заплаканное лицо мокрой губкой, пригладила растрепавшиеся волосы и дала выпить несколько глотков воды. Затем доктор и массажистка на время деликатно удалились.
По просьбе Розмари изголовье кровати подняли, и теперь она полусидела, опираясь спиной на подушку. Ей стал виден садик за окном. Деревья были голые, как им и положено в ноябре.
А еще она попросила оставить ей зеркало.
Доктор Аткинсон, ясное дело, был против: «Не стоит торопиться, вы еще недостаточно окрепли». Однако она настояла на своем.
Дура, конечно. Не стоило усугублять потрясение.
Сейчас она держала в потной ладони пластмассовую ручку зеркала — как можно дальше от своего лица. Не было силы принудить себя вторично и более пристально взглянуть на глупо хлопающую глазами тетушку Пег, которая только что возникла в зеркале. Да, сходство с тетушкой Пег было невероятным, жутковатым. Одна разница — когда Розмари видела тетушку в последней раз, той было пятьдесят. А самой Розмари сейчас… пятьдесят восемь.
Арифметика простая. Тридцать один плюс двадцать семь равняется пятидесяти восьми. Но Розмари, боясь ошибиться, дважды повторила сложение — так трудно было поверить в результат!»
Энди сейчас уже тридцать три.
Снова сами собой потекли слезы.
Она отложила зеркало, нашла на тумбочке несколько салфеток. Прикладывая их к глазам, твердила про себя: «Возьми себя в руки, старушка. Если он жив, я ему нужна по–прежнему».
Скорее всего он все–таки жив. Вряд ли ему причинили какой–либо физический вред — ведь они поклоняются ему, обожествляют его.
Тут–то и скрывается самое страшное!
Воспитанный Кастиветами, Минни и Романом, и всей прочей ведовской шатией, не говоря уже о развращающих визитах благоговеющих паломников со всех концов света, Энди должен был вырасти взбалмошно–избалованным — в духе самых непотребных императоров Древнего Рима!
Не исключено, что и душа у него, по выходе из богомерзкой «школы», стала такой же черной, как у Нерона или какого–нибудь другого гнусного деспота, — хотя Розмари очень, очень не хотелось верить, что произошло именно это.
Однако ей было трудно представить, что колдовская свора не сделала все возможное и невозможное, дабы поощрить и развить все самое худшее в душе мальчика.
Будучи с ним, она неустанно трудилась над тем, чтобы нейтрализовать это дурное влияние. Она надеялась своей любовью научить сына любить. Она уповала личным примером побудить его быть честным и ответственным. Даже когда он был совсем крохой и ничего толком не понимал, она ежедневно брала его на колени и…
— Миссис Рейли, — тихонько окликнул женский голос.
Розмари повернула голову в сторону двери и увидела привлекательную черноволосую женщину, свою ровесницу… то есть ровесницу себя прежней.
На молодой женщине было что–то вроде бело–синей матроски, довольно элегантной и вместе с тем достаточно традиционной, чтобы не шокировать своим футуристичным видом отставшую от моды Розмари. На груди красовался знакомый значок «Я люблю Энди».
Доброжелательно улыбнувшись, женщина представилась:
— Тара Сейц, психологический консультант лечебницы.
Розмари молча сдвинула брови.
— Если хотите побыть одна, я исчезну, — сказала Тара Сейц. — Но мне доводилось разговаривать с людьми, пережившими кому. Возможно, я сумею как–то помочь вам. Можно мне войти?
Розмари кивнула и сказала:
— Заходите. Только по правде, я не миссис, а мисс. Я в разводе.
Элегантная Тара Сейц изящно опустилась на стул рядом с кроватью, обдав Розмари ароматом «Шанель номер пять». Хотя бы это осталось прежним, подумала та, алчно вбирая ноздрями знакомый любимый запах.
Хорошенькая консультантша опять сверкнула безупречной улыбкой топ–модели и быстро защебетала:
— Доктор Аткинсон прямо–таки потрясен тем, как быстро вы набираете нормальную форму. Вместе с доктором Бандху, главным врачом нашей лечебницы, он намерен сегодня же провести кое–какие анализы и тесты. В случае их положительного результата — а доктор Аткинсон очень надеется на это — вы уже завтра сможете начать курс восстановительной гимнастики, дабы обрести нужную физическую форму. У нас прекрасная группа физической реабилитации.
— И как скоро, по–вашему… — перебила ее Розмари.
Тара с новой улыбкой замахала руками:
— Ну, это как раз не моя сфера. Сроки вашего пребывания здесь будут определять терапевты. Что до меня, то я, к моему великому сожалению, должна прямо сейчас сообщить вам малоприятное: в данный момент вы потрясены и растеряны, но это лишь цветочки по сравнению с тем, что вы испытаете завтра — по мере того, как будете все глубже и глубже проникаться сознанием, сколько времени вы потеряли. Подобного рода постепенное усугубление стресса характерно для тех, кто пробыл в коме даже относительно недолго. Полагаю, ваша реакция будет развиваться по тому же сценарию, без принципиальных отличий.
«Э–э, нет, Тара, на это вы не рассчитывайте!» — подумала Розмари. Однако она продолжала внимательно слушать.
— Но уже послезавтра вы почувствуете себя намного лучше, чем сегодня, гарантирую. И затем, с каждым днем, бодрость вашего духа будет неуклонно возрастать. Поэтому завтра, когда вас скрутит всерьез и черные мысли совсем одолеют, — помните, что нужно пережить только одни страшные сутки, а потом вы начнете мало–помалу выкарабкиваться. Поверьте мне, я не успокаиваю вас, а говорю чистую правду. Коснувшись самого дна, вы обязательно начнете всплывать.
— Хорошо, постараюсь запомнить это, — сказала Розмари и выдавила из себя улыбку. — Спасибо за добрые слова.
— У вас есть сын? — спросила Тара.
— Да, — с горестным вздохом отозвалась Розмари и печально покачала головой. — Ему должно быть тридцать три года. И где он сейчас — можно только гадать. В Нью–Йорке у нас не было родственников — только соседи.
— Это не проблема, — заверила ее Тара. — Мы постоянные клиенты службы розыска. — Она вынула из кармана черный продолговатый плоский ящичек и открыла его. На крышке, внутри, оказалось что–то вроде экранчика. Тара занесла пальцы с ярким маникюром над клавишами — такими же, как на письменной машинке, только очень крохотными. — Назовите полное имя вашего сына.
— Эндрю Джон Вудхауз.
Тара резко подняла голову и пристально уставилась на Розмари. В глазах консультантши прочитывалось такое изумление, что пациентка поспешила взволнованно спросить:
— Что не так?
— Раньше вы назвались Рейли.
— Ну да, это моя девичья фамилия, — пояснила Розмари. — А по мужу я Вудхауз.
— Понятно, — пробормотала Тара и быстро заколотила по клавишам. — Эндрю Джон Вудхауз. Пишется так, как слышится?
— Да, — кивнула Розмари, с интересом наблюдая за манипуляциями женщины, пальцы которой продолжали бегать по клавиатурке. Чудные блокноты нынче — Дата рождения?
Розмари чуть было не произнесла 666 — так, как обычно говорили Кастиветы. Вовремя опомнившись, она сказала:
— Двадцать пятое июня 1966 года. Тара захлопнула странную записную книжку, еще раз ослепительно улыбнулась и заявила:
— Ну вот и все. Я введу запрос через центральную сеть, и уже к пяти вечера мы с вами будем знать, где живет ваш сын.
— К пяти вечера сегодня? — с недоверием и с неким обмиранием души спросила Розмари.
— Конечно, обычное дело! — весело сказала Тара, добродушно пожимая плечами и пряча чудо–блокнот обратно в карман жакета. — Это делается мигом. Кредитные карточки, регистрация машины, социальное страхование, прокат видеофильмов, библиотечный абонемент… И так далее, и так далее. Где–нибудь да и выловят его фамилию. Ведь сейчас куда ни плюнь — везде компьютеры. И все компьютеры связаны друг с другом, так что вся страна как на ладошке.
— Но это же чудесно! — воскликнула Розмари.
— Увы, у каждого чуда есть оборотная сторона, — сказала Тара, вставая со стула. — Теперь все скулят, что никакой частной жизни не стало. Каждый едва ли не двадцать четыре часа в сутки под колпаком у компьютеров. Хотите посмотреть телевизор? По–моему, для вас это самый короткий путь войти в нынешнюю жизнь. Вы будете поражены количеством перемен. — Говоря это, она выдвинула верхний ящик тумбочки и достала из него небольшой продолговатый предмет с кнопками. — Прежде всего, холодная война закончилась. Мы победили, коммунизм сыграл в ящик… В прошлом месяце вам тут поставили роскошный телевизор — тогда казалось, что это жуткая глупость, а выходит — как в воду смотрели!
Тара направила предмет с кнопками в сторону экрана на противоположной стене. Этот экран был так огромен, что Розмари до сих пор воспринимала его не как телевизор, а как нечто загадочное. Впрочем, она была настолько сосредоточена на своих проблемах, что у нее просто не было времени по–настоящему внимательно разглядывать окружающее.
На экране вдруг замелькало изображение, зазвучала музыка.
— Это пульт дистанционного управления, — пояснила Тара, протягивая Розмари предмет с кнопками и вновь обдавая ее восхитительным запахом «Шанель». — Знакомо?
— Отчасти, — сказала Розмари. — Прежде таких изящных пультов не существовало.
— Направляете на телевизор и жмете вот тут. Здесь номера каналов. А так прибавляете и убавляете звук.
Розмари нажала первую попавшуюся кнопку. На экране, вместо женщины, которая с рекламно–блаженной улыбкой наблюдала за тем, как ее малыш уплетает кашу определенной марки, возникло серьезное лицо диктора программы новостей. На левом лацкане усатого негра, повествующего о лесных пожарах в Калифорнии, Розмари увидела знакомый белый кружок — «Я люблю Энди». Она так и окаменела.
— А, круглосуточный канал новостей, — сказала Тара. — Как раз это вам всего полезней.
Розмари медленно повернула голову в ее сторону и отчеканила вопрос:
— Кто — такой — Энди?
Тара явно смутилась. Она кашлянула, потупила глаза, сделала глубокий вдох, сделала долгий выдох. И наконец произнесла:
— Ну, как бы вам объяснить… Не знаю, с чего и начать…
Затем она как бы вся просияла изнутри и быстро–быстро затараторила:
— Энди — самый прекрасный и самый харизматический человек на нашей планете. Он появился несколько лет назад — неизвестно откуда. Точнее, все знают, что он из Нью–Йорка, но до этого о его существовании широкой публике ничего не было известно. Он вызвал всеобщее воодушевление во всем мире — он объединил весь мир! Я не имею в виду политическое объединение стран. Просто он повсеместно возбудил в людях любовь к ближнему, желание сотрудничать друг с другом и уважать друг друга.
До него в наших душах царил бедлам, мы были как потерянные — с этими разговорами о конце света в двухтысячном году, с диким ростом преступности, с пальбой на улицах и так далее, и так далее.
Энди сумел убедить нас всех в том, что Бога можно звать как угодно — Господом, Аллахом или Буддой, но суть при этом не меняется: мы все Божьи дети — дети одного–единственного Бога. И ныне наш всеобщий благой пастырь — Энди. Он ведет нас, обновленное и нравственно–освеженное человечество, к великому рубежу — к двухтысячному году.
Розмари, полусидя на постели и не спуская глаз с возбужденного личика Тары, сухо заметила:
— Да, это потрясающе, это замечательно. Тара коротко вздохнула по поводу сдержанной недоверчивости мисс Рейли, блеснула искренней, мечтательной улыбкой и продолжила все той же взвинченной скороговоркой:
— Да вы сами наверняка увидите его на экране в ближайшие пять минут. По всем программам и на всех языках крутится бесчисленное множество роликов. Их производит «БД». Я толком не знаю, что это — организация или фонд. Скорее, и то и другое вместе. Но «БД» создан специально для того, чтобы помогать великому Энди. Прошлым летом мне посчастливилось видеть его живьем в мюзик–холле Радио–Сити. Потрясающе!.. Но Энди редко появляется перед публикой во плоти, обычно идут специальные телепрограммы или коротенькие заставки вроде рекламных. Энди очень много времени проводит в одиночестве — медитирует. Он высокодуховная личность. И вместе с тем он нисколько не чужд любви к вполне земным радостям и утехам. В современном мире не существует более великого человека, чем Энди. Все это признают, и все так думают! Поэтому значки «Я люблю Энди» существуют уже на всех языках всех континентов — даже на Брайле, на языке слепых!
Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и Розмари сумела вставить вопрос:
— А как звучит его полное имя?
— Эндрю Стивен Кастивет, — сказала Тара. — Но он предпочитает, чтобы все звали его просто Энди.
Розмари, не издав ни звука, продолжала пристально смотреть на женщину.
Тара подтвердила свои слова энергичным кивком и с жаром пояснила:
— Да–да! Он такой! Он хочет, чтобы его звали просто по имени все и везде — и бездомный бродяга на улице, и маститым политик на сессии Конгресса. Он не делает различия между людьми. Все имеют право звать его просто Энди! Когда он в первый раз… Глядите! Вот он!
Розмари повернулась к экрану.
Господи Иисусе!
От волнения она даже выронила пульт управления.
Она воскликнула про себя именно «Иисусе» неспроста. Энди выглядел точнехонько как Иисус. Но как Иисус из календаря для верующих американцев, то есть без намека на еврейство — никакого носа крючком. Красавчик вполне англосаксонского типа: слегка рыжеватый шатен с волосами почти до плеч и аккуратной бородкой. Светло–карие глаза. Нос прямейший. Челюсть — квадратная.
Светло–карие глаза? У ее Энди?
А куда же подевался их природный цвет? Он был особый, уникальный. Ни с чем не сравнимый, кроме тигрового глаза, — есть такой несказанно–прелестный золотисто–коричневый полудрагоценный камень.
Очевидно, Энди носит контактные линзы, меняющие цвет глаз. Или подвергся какой–то операции — возможно, за время ее «отсутствия» научились делать и такие чудеса.
Однако она узнала его безошибочно — несмотря на новый цвет глаз, бородку и двадцатисемилетнюю разлуку. Энди. Энди. Энди!
— Ах, как досадно! Это только укороченная версия! — сказала Тара, когда полуминутный ролик заключила символика «БД» — стилизованное яркое солнце на небесно–голубом фоне. — Правда, он потрясающий? Он бесподобный, восхитительный! Он — самый лучший!
Розмари утвердительно кивнула.
— Продолжайте смотреть телевизор, — сказала Тара, — и вы непременно увидите длинную версию. Он появится также и в других программах — на любом канале. Его рекламные ролики — настоящие шедевры искусства, потому что их снимают только самые лучшие режиссеры.
Розмари подняла с одеяла пульт управления и отрешенно смотрела на него — словно забыла назначение этого предмета.
— Вы себя нормально чувствуете? — озабоченно осведомилась Тара.
Скосив взгляд ма женщину, Розмари спросила:
— А что значит сокращение — »БД»?
— Божьи Дети, — с готовностью пояснила Тара, одарив Розмари еще одной безупречной улыбкой. — Ну, я пошла. Попозже непременно загляну к вам. — У самой двери она обернулась и интимным дружеским тоном заверила Розмари:
— А вашего Энди мы обязательно найдем! На этот счет даже не сомневайтесь!
В ближайшие пять минут Розмари, переключая каналы, действительно натолкнулась на полную версию уже виденного рекламного ролика, а затем перед ней мелькнула еще пара куцых клипов с участием Энди.
В одном его показали издалека — он выступал перед огромной толпой в Центральном парке, которая выражала свой энтузиазм бурной овацией.
В другом он держал речь перед моряками на авианосце. Его принимали с таким же яростным воодушевлением.
Розмари увидела также и долгий крупный план Энди. Он смотрел ей прямо в глаза — ласково, любовно… и чуточку игриво. Несмотря на потерю природного уникального цвета глаз, он был очень хорош собой. Бесподобно красив! Конечно, в глазах матери… Однако, думая о его внешности, Розмари попыталась отрешиться от материнской пристрастности и быть объективной. Нет, даже лютый враг не смог бы найти изъян во внешности ее Энди!
Она имела возможность послушать, как он говорит. Разумеется, его голос стал прочнее, но в нем безошибочно угадывались до боли родные, словно шероховатые звуки и мягкие переливы интонации, которые были свойственны еще тому Энди, шестилетнему.
Энди с экрана говорил о том, что он не призывает людей бросить все и думать лишь о духовном. Достаточно хотя бы на минуту задуматься над тем, что ученые правы и мы все действительно произошли от сравнительно небольшой группы предков. Тут не важно, какими именно были эти предки — их вид, рост или цвет кожи. Главное, что все мы по сути родственники, то есть родные друг другу. Мы все — одна семья. А разве не великий грех доставлять своим близким столько неприятностей? Неужели мы не способны стать выше своих мелочных интересов и глупых обид? Неужели каждому из нас трудно возжечь свечу от сущей в нем искры Божьей — ив свете этой свечи… И так далее, и так далее.
Покуда она вдумывалась в слова вдохновенной и гладкой речи, появились Кларис и медсестра. Слаженно работая, они переложили ее на каталку и повезли на осмотр.
Два доктора, Бандху и Аткинсон, взяли у Розмари кровь из вены, затем налепили на ее конечности много–много электронных сенсоров и приступили к тщательной проверке всех функций организма.
Тем временем в голове Розмари вертелось:
«Могло произойти только одно из двух. Или я как мать оказалась на высоте и тогда, в ранние годы жизни Энди, своим воспитанием задавила в нем все страшные задатки. Или колдовская свора нашла блистательную маску для сына Сатаны».
Что бы там ни было, но факт, что Энди — сын Сатаны, отменить никак нельзя. Следовало смотреть правде в глаза: Энди не просто ее сын. Он ее сын от…
Сатаны.
С другой стороны, к настоящему времени всю чертову дюжину членов колдовской своры должна была поглотить могила. Ведь двадцать семь лет назад Элен Виз и Стэнли Шэнду, самым молодым из них, было уже хорошо за шестьдесят, Чем бы ни занимался фонд «Божьи Дети», наводняющий телевидение рекламными фильмами, эта организация, как подсказывает логика, создана самим Энди, без участия колдовской своры.
Он предпочитает, чтобы все называли его просто Энди. Не является ли это добрым знаком? Ибо с самого начала Роман желал величать мальчика Адриан Стивен, точно так же, как звали его отца. Однако Розмари удалось наложить запрет на проклятое имя.
Но затем эта нечисть имела полную возможность на протяжении двадцати семи лет называть его хоть Адрианом Стивеном, хоть еще как. А он все–таки предпочел остаться Энди.
Стало быть, можно надеяться, что Саммерхилл сработал.
Розмари, уже окончательно свободная от капельницы, сидела на постели, ела суп и с жадностью смотрела телевизор — подумать только, теперь у них десятки и десятки каналов!
В момент, когда на экране какой–то слащавый тип брал интервью у жены серийного убийцы, отправленного на электрический стул, в палату вплыла целая охапка красных и желтых роз и рыжевато–красных хризантем. За букетами улыбалась Тара.
— Какой вы молодец! Как быстро осваиваетесь! — затараторила она, проворно и ловко размещая букеты по вазам, в которые медсестры успели налить воды. — Приятно на вас смотреть! О вашем сыне, к сожалению, пока ничего не узнали. Правда, нашли уже сорока двух Эндрю Джонов Вудхаузов. По возрасту подходит лишь тот, что живет в шотландском городе Абердине. Но он один из тройни. Однако вы не беспокойтесь — они обязательно найдут вашего сына.
«Нет, Тара, даже и не надейтесь».
Вслух она спросила:
— Я смотрю все эти интервью и думаю… когда мне станет лучше, не удастся ли и мне встретиться с каким–нибудь тележурналистом…
Тара округлила глаза:
— Вы шутите! «Не удастся ли мне»! Думаете, от кого эти роскошные цветы? От них! Розы — от того, который как раз сейчас на экране. А хризантемы — от его главного соперника и лютого врага с другой программы. Официально лечебница никому не сообщала о вашем выздоровлении. Однако кто–то кому–то уже успел рассказать — сенсация! — а тот звякнул третьему… и пошло, и пошло. Так что телевизионщики уже в курсе. Пока мы с вами тут беседуем, их машина стоит у входа — вытаскивают и налаживают какую–то аппаратуру.
Розмари недоверчиво уставилась на нее.
— Да–да, вы у нас теперь знаменитость! — продолжала Тара. — Наверно, вы просто прозевали — о вас уже было сообщение в последних новостях! «Чудесное пробуждение после двадцати семи с половиной лет в коме!» Дальше будет больше. «Женщина, которая утром вышла из двадцатисемилетней комы, к вечеру как ни в чем не бывало смотрит телевизор, прихлебывая супчик!» Моя дорогая, вы войдете в Книгу рекордов Гиннесса! Ведь вы знаете, что это такое — кажется, она и в ваше время существовала! Розмари кивнула.
— Когда вы окончательно придете в себя, то сами будете выбирать, каким программам давать интервью, — от предложений отбоя не будет!
— Что ж, хорошо, — сказала Розмари. — У меня к вам просьба. Касательно моих сестер и братьев — вдруг они живы. И может быть, живут все там же, в Омахе. Нельзя ли навести справки и о них?
— О да, конечно, — с живостью согласилась Тара, выхватывая из кармана электронную записную книжку. — Не исключено, что им известно что–либо о вашем сыне.
— Сомневаюсь.
— Или хотя бы о его отце.
Розмари на мгновение–другое онемела, потом решилась и спросила:
— Вы знаете знаменитого актера Ги Вудхауза? Он работает или в театре, или в кино. Тара отрицательно мотнула головой.
— Вы вообще не слышали о Ги Вудхаузе?
— Никогда, — сказала Тара. — Хотя театром и кино увлекаюсь очень и знаю всех современных звезд.
— Ну, стало быть, он уже умер. Причем давно. Тара не спускала с нее пытливого взгляда. Розмари принялась диктовать данные о своих родных — полное имя, дата рождения. Начала с Брайана.
Итак, похоже, Ги Вудхауз умер, и умер едва ли не в самом начале ее двадцатисемилетней ссылки в беспамятство.
Неужели Сатана оказался дешевым обманщиком? А собственно, чему тут удивляться? Если чуть переврать народную мудрость, то получится подходящая к делу истина: кто сегодня силой взял женщину, тот завтра «натянет» и кредитора.
Так или иначе, Ги не получил обещанную плату за девятимесячную аренду чрева своей супруги. Он не стал вторым Лоренсом Оливье или Марлоном Брандо. Сдох в безвестности.
Бедняжка Ги.
Извини, но слез по тебе проливать не стану.

Глава 3

Во вторник вечером, двадцать третьего ноября, за два дня до Дня Благодарения и через две недели после чудесного пробуждения, Рип ван Рози давала свое первое интервью в прямом телеэфире.
Все таблоиды успели единодушно окрестить Роз–мари Рип ван Рози, намекая на Рипа ван Винкля, который проспал в знаменитом рассказе Вашингтона Ирвина целых двадцать лет.
С новой стильной прической (спасибо известному салону, пославшему ей даром лучшего мастера), в изящном современном наряде (спасибо крупнейшему универмагу), Розмари вышла из белого лимузина (спасибо телекомпании, любезно предоставившей…). На этом белом лимузине она прибыла ко входу в Западную студию из фешенебельного отеля «Уолдорф–Астория» (спасибо администрации отеля, которая утром вселила ее бесплатно в лучший номер люкс, а также — и так далее, и так далее).
Добрая дюжина охранников сдерживала напор нахраписто–наглых репортеров и толпы любопытствующих.
Розмари молча с достоинством прошествовала через шумный коридор в толпе, только улыбаясь и не отвечая на громкие выкрики и хамоватые вопросы газетной мелкоты.
Уже сидя перед зеркалом в гримерной, Розмари сказала молоденькой девушке, трудившейся над ее лицом:
— А вы знаете, до свадьбы я работала ассистентом режиссера на телестудии Си–би–эс.
— Что–то слышала, — отозвалась гримерша.
— В шестидесятые большинство женщин, выйдя замуж, бросали работу. По крайней мере я поступила именно так.
— Я бы тоже не прочь пожить за мужниной спиной, да не получается, — вздохнула гримерша, поправляя прическу Розмари.
Через несколько минут Розмари могла лишь ахнуть: из зеркала на нее смотрела все та же тетя Пег, только сейчас ей было от силы лет сорок пять.
— Да вы просто волшебница! — воскликнула Розмари.
— У вас от природы хорошие данные, — скромно возразила гримерша, обрызгивая лаком прическу своей клиентки.
— Какие там «данные», — почти весело вздохнула Розмари. — Остатки былой роскоши.
Эту телепрограмму она выбрала по двум причинам. Во–первых, идет в прямом эфире, благодаря чему ее высказывания не подвергнут никаким сокращениям, если сочтут их бредом сумасшедшей (а сочтут непременно!). Ну и, во–вторых, потому, что ведущий показался ей человеком интеллигентным, проявлявшим неподдельный интерес к своим собеседникам.
Сейчас она, облитая ярким светом, в полукольце телекамер, смотрела через узкий стол прямо на своего интервьюера, который, по своей давней традиции, сидел без пиджака и в широких подтяжках. На груди у него красовался значок «Я люблю Энди».
Отчего бы и нет? Кто знает, кто знает… А сейчас у нас трехминутная рекламная пауза, после которой мы продолжим разговор с Розмари Рейли, знаменитой Рип ван Рози. Мы покажем вам кадры с Энди, послушаем ваши телефонные звонки — и, если посчастливится, услышим реакцию самого Энди на любопытное заявление госпожи Рейли. Уверен, вам сейчас и в голову не придет переключиться на другой канал.
Телефонные компании по всему миру на протяжении трех минут фиксировали самый высокий уровень использования своих сетей.
Разговор шел дальше. После еще двух рекламных пауз ведущий снова подался в сторону своей гостьи и сказал, посверкивая пронзительными умными глазами за стеклами очков:
— Розмари, как мне только что сообщил ассистент, нам позвонила Диана Калем, глава пресс–службы «БД». В свое время она была гостьей нашей программы. Диана Калем сообщила, что в данный момент Энди отдыхает в своем доме в Аризоне. Однако он в курсе того, что вы сегодня в прямом эфире объявили себя его матерью. В течение последней четверти часа он внимательно следит за нашей передачей. — Тут ведущий посмотрел прямо в камеру, на которой горела красная лампочка, и дружески помахал рукой:
— Привет, Энди! — Затем он снова занялся Розмари. — По словам Дианы — и это нисколько не удивительно, — Энди искренне желает вам всего наилучшего и вместе со всеми поздравляет вас с чудесным выздоровлением.
Розмари метнула быстрый, почти оробелый взгляд в сторону камеры с красным огоньком — той, что в данный момент передавала ее изображение на всю страну, а точнее, на весь мир. Потупив глаза, она сказала:
— Спасибо. Большое спасибо, Энди.
— Диана сказала, что у Энди есть вопрос к вам. Вы готовы ответить?
— Разумеется, — сказала Розмари.
— Вопрос Энди следующий, — начал ведущий, и камера взяла его лицо крупным планом. — Он хотел бы знать, помните ли вы, что именно вы делали непосредственно перед тем, как впали в кому, которая продолжалась двадцать семь лет и шесть месяцев.
Теперь камера фиксировала крупный план Розмари.
— Да, я помню, — невозмутимо сказала Розмари. — Для меня это было как будто две недели назад. Все так свежо в памяти! Я сидела за столом в спальне, у окна. Собственно говоря, это был даже не стол, а школьная парта старого образца с откидной крышкой. Я пристроила на ней пишущую машинку — «Оливетти» — и печатала письмо. А Энди лежал рядышком на ковре и смотрел телевизор. Кукла, Фран и Олли…
Тут она осеклась и молча уставилась прямо в глаза ведущему. Он смущенно хихикнул и машинально повторил ее невразумительные слова:
— Кукла, Фран и Олли…
После этого ведущий слегка очумело тряхнул головой и посмотрел прямо в камеру.
— А вы знаете, — сказал он, — у меня такое впечатление, что госпожа Рейли говорит правду… Впрочем, не будем торопиться с выводами. Подождем, как на это отреагирует Энди. Как вы отлично знаете, наша передача — самая непредсказуемая в мире! Не переключайте телевизоры — мы скоро снова будем с вами!
Энди попросил организовать ему приватный телефонный разговор с госпожой Рейли. Поэтому программу на время прервали и пустили репортаж из Швеции.
Розмари провели в чей–то пустой кабинет, где на телефоне мигала красная лампочка.
Со стесненным сердцем она села за стол и дрожащей рукой сняла трубку.
— Энди?
— По моим щекам текут слезы. Она в свою очередь расплакалась.
— Они сказали мне, что ты умерла! — продолжал взволнованный знакомый дорогой голос в трубке. — Я в ярости — и одновременно я так безумно рад, что они солгали!..
Ей перехватило горло. Она не могла говорить. Молчал и он.
Только их всхлипы встречались где–то на полпути отсюда до Аризоны.
Розмари стала дергать ящики — в надежде найти носовой платок или салфетки. Но все было заперто.
— Ты меня слышишь?
— Да, дорогой, слышу, — сказала она, вытирая слезы просто ладонью и размазывая грим.
— Послушай, мой пресс–секретарь держит связь со студией по другой линии. Тебе не обязательно появляться в заключительной части передачи, мы можем это уладить. Ты как решаешь?
Розмари задумалась на несколько секунд, затем решительно сказала:
— Я все–таки появлюсь. Неловко перед ведущим — благодаря ему мы воссоединились, а я вдруг возьму и брошу его одного перед камерами…
Сын на другом конце провода рассмеялся. Какой чудесный смех!
— Похоже, я забыл, какая ты у нас заботливая и деликатная. Нет, на самом деле я не забыл. Я тоже выступлю. Если не возражаешь, мы завтра же устроим полномасштабную пресс–конференцию. Куда они тебя устроили?
— Я в «Уолдорфе», — сказала Розмари. — Как странно, Энди! Я говорю со взрослым мужчиной — а это мой мальчик! Для меня ты был шестилетним карапузом всего каких–то две недели назад!
— Когда ты вернешься в отель, мама?
— Как только закончится программа. Полечу туда стрелой.
— С учетом пробок, ты вернешься где–то в двадцать два тридцать. Ну а я смогу быть там не раньше чем в двадцать два сорок пять.
Она ошарашенно захлопала глазами:
— Как же — из Аризоны?
— На самом деле я в Нью–Йорке. У меня тут квартирка — прямо над офисом «БД». Официально сообщат, что я лечу на самолете и все такое… Какой номер твоей комнаты?
— Не знаю. Президентские апартаменты.
— А, понятно. Молодцы, хорошо устроили. Жди меня — уже выезжаю. На экране ты смотришься бесподобно!
Смеясь сквозь слезы, Розмари сказала:
— Да и ты, мой ангел, очень даже неплох на экране!

Глава 4

Толпа любопытных перед входом в Западную студию росла с угрожающей скоростью. Так что у Розмари появился благовидный предлог побыстрее исчезнуть оттуда.
Она в быстром темпе ответила на пару вопросов «едущего и заверила его, что непременно появится и этой студии еще раз, по уже вместе с Энди, который дал согласие на подобное совместное интервью.
Затем охран; — провела ее к задней двери — через кухню греческого ресторана и через студийный гараж. Там, на задворках Девятой авеню, ее поджидал белый лимузин. Маршрут тайного исчезновения, разработанный для Рип ван Розн, сгодился и для эвакуации новоявленной матери Энди, которая еще более известна для толпы.
Было уже ясно, как желтая пресса назовет ее: «госпожа Двойная Сенсация».
Водитель лимузина, настоящий ас, доставил ее к отелю «Уолдорф–Астория» за рекордное время — в двадцать два десять. Охранники провели Розмари через шумный многолюдный холл к особому лифту для самых важных особ и подняли на тридцать первый этаж.
Пока служащий открывал президентский номер, вставив электронную карточку в щель у двери, охранники поспешно выудили из своих бумажников первые попавшиеся листки — и протянули ей подписать. Так она дала первые в своей жизни автографы.
На панели телефонного автоответчика в просторной прихожей высвечивались цифры принятых сообщений: 37.
Ее замучат звонками! Ладно, пусть аппарат записывает молча — она позже, на досуге, разберется со всеми звонившими.
Розмари ткнула кнопку «Без звонка» и, на ходу сбрасывая одежду, побежала в ванную комнату.
Буквально за десять минут она успела принять душ, одеться и наложить макияж (собственное лицо без грима до сих пор приводило ее в ужас). Теперь она перед зеркалом прикалывала значок «Я люблю Энди» к нарядному кобальтово–синему атласному платью. Оно весьма смахивало на восточный халат, но Розмари в спешке не смогла обнаружить ничего более консервативного в том огромном ворохе одежды, что прислали ей едва ли не все крупные универмаги Нью–Йорка.
В дверь постучали. Сердце у нее так и остановилось.
— Обслуживание! Ваш ужин! — раздалось из коридора.
Розмари успокоилась и разрешила слуге войти. Она действительно на ходу успела заказать креветки и сыр.
Седовласый солидный официант в красном форменном пиджаке вкатил в прихожую многоэтажный, уставленный едой и напитками столик.
И у него на груди красовался значок «Я люблю Энди»!
— В гостиную, мэм?
— Да, пожалуйста, — сказала Розмари. — Но я заказывала только креветки и сыр.
— Это вам подарок от администрации, мэм. Разложить стойку бара?
— Да, будьте добры.
Она включила гигантский телевизор, а официант принялся накрывать стол в гостиной — расставлял прикрытые крышками блюда, раскладывал серебряные приборы и салфетки.
Он управился до завершения программы новостей. Когда заговорили о спорте, Розмари выключила телевизор и немного смущенно сказала официанту, который, закончив свое дело, в какой–то нерешительности переминался с ноги на ногу возле выхода из гостиной:
— Извините, наличных у меня нет…
— Что вы, что вы, мэм! — замахал руками седовласый официант. — Но я бы просил вас… Вы не черкнете несколько слов? Для меня будет большой честью иметь ваш автограф. Лучше любых чаевых! — простодушно прибавил он.
Поискав глазами, она не нашла иной бумаги, кроме круглой картонной подставки для коктейлей, и расписалась на ней.
Оставшись одна, Розмари подошла к окну. Между раздвинутыми роскошными занавесками, далеко внизу, виднелся красно–бело–желтый пунктир машинных огней на улице. Что влево, что вправо — одно и то же. Машины туда, машины сюда… Суета, суета, суета…
Так что же она скажет ему после первых объятий и поцелуев? Как сформулировать те вопросы, которые так и вертятся на языке? И как ей самой разрешить наиглавнейшую проблему: что может служить гарантией правдивости его ответов?
Она назвала его «мой ангел». В этом не было ничего дурного. Она так чувствовала в тот момент. Да и для его самолюбия это приятно…
В том прошлом, в далекость которого верилось с таким трудом, она частенько называла его именно так: мой ангел. Ему и впрямь случалось бывать сущим ангелом, однако, как ни крути, он был, по своему рождению, наполовину дьяволом — злым, падшим ангелом. Был и остается. И об этом она забывать не смеет. Особенно сегодняшним вечером.
Мальчишкой он иногда врал — очень убедительно и не один раз. К примеру, всего несколько месяцев назад — то бишь почти двадцать восемь лет назад — он отколол краешек мраморной доски в квартире у Минни и Романа и сумел убедить ее и Кастиветов в том, что он не только не виноват, но и…
Новый стук в дверь.
У нее опять подпрыгнуло и остановилось сердце.
И снова облегчение.
— Обслуживание! Шампанское, мэм. Подарок администрации.
Что за неугомонное начальство в этом отеле!
Она даже не потрудилась обернуться, лишь чуть повела головой и скосила глаза.
Очень молодой, в знакомом красном форменном пиджаке очередной официант катил перед собой столик с серебряным ведерком, из которого торчало горлышко обложенной льдом бутылки.
Розмари вздохнула и меланхолично произнесла:
— Спасибо. Поставьте, пожалуйста, ведерко вон туда, на стойку.
Она прикрыла глаза и вернулась к прерванной мысли.
В возрасте пяти с половиной лет Энди ухитрился обмануть трех взрослых и отнюдь не доверчивых людей: доказал им как дважды два четыре, что он не только не…
— Разве мы не обнимемся хотя бы разок перед тем, как я открою эту бутылку?
Розмари резко повернулась на голос за спиной. Официант все еще стоял возле стойки бара и с нежной улыбкой смотрел на нее. Господи, да это же Энди! Красивый, как Иисус с картинки. Обеими руками он откинул прекрасные длинные волосы со лба. На щеках, поверх бородки, играл здоровый румянец. Глаза ласково светились.
— Извини за этот маскарад, — сказал он, указывая на свой форменный красный пиджак с золотыми пуговицами и непременным значком «Я люблю Энди». — Не хотел привлекать внимания.
Энди сорвал душившую его обязательную для отельной прислуги черную бабочку и медленно двинулся к матери, широко разведя руки в стороны.
Пошли объятия, поцелуи, вздохи и охи, взаимное сглаживание и слезы, слезы, слезы — словом, о шампанском вспомнили лишь парой насквозь мокрых носовых платков позже.
Энди обернул ледяную бутылку салфеткой и с ловкостью клубного завсегдатая мигом высадил пробку, без хлопка и не пролив ни капли драгоценной влаги.
Розмари со смешком осведомилась:
— Где ты раздобыл весь этот реквизит?
— Внизу, в баре, — сказал Энди, присоединяясь к ее смеху. — Одолжил у одного официанта. Взял с него клятву помалкивать. Ты не представляешь, с какой охотой люди помогают мне! Иногда диву даешься.
Он не спеша налил себе полный бокал. Затем, с той же торжественной медлительностью, наполнил до краев бокал матери.
Так ни на секунду и не присев, по–прежнему стоя, они молча взяли бокалы и несколько секунд в полной тишине смотрели друг на друга поверх белой пены, оседающей навстречу золотистым пузырькам.
— Словами не скажешь, — произнес Энди. — Давай просто…
Все так же неотрывно глядя друг другу в глаза, они чокнулись и осушили до дна свои бокалы.
— Контактные линзы? — лаконично спросила Розмари.
— Нет, старушка черная магия, — отозвался он.
— Красивые. Даже лучше прежних. Энди со смехом нагнулся, чтобы ласково клюнуть мать в щеку.
— Хитрющая! — жизнерадостно воскликнул он. — Право, не знаю, когда именно ты лукавила: когда хвалила их в детстве или только что, когда обругала их прежний цвет… Давай–ка присядем, мамочка. Мне столько всего нужно объяснить тебе!
— Вся затея с «Божьими Детьми», — поведал Энди, — была задумана как ловушка — смертельная ловушка для того, чтобы стереть человечество с лица земли. Он намеревался одержать окончательную победу. Молниеносный Армагеддон. Своего рода блицкриг Зла против Добра. Гарантированный мат в два хода.
При этих словах его глаза сверкали так ярко, что Розмари показалось, будто она видит за этими прекрасными очами те, прежние, цвета тигрового глаза — или попросту тигриные.
— Теперь, — продолжал Энди, — когда я узнал об этом — о том, что он позволил им сотворить такое с тобой и никогда, даже намеком, не открыл мне истину… — У него дыхание сперло от злости. Пришлось остановиться и сделать глубокий вдох. — Теперь я больше чем когда–либо доволен тем, что мне удалось как следует вздрючить этого гада! Извини, мамочка, за грубое слово, но вернее не скажешь. Благодаря мне вышел пшик из Великого Плана — того самого, что он лелеял на протяжении тридцати трех лет.
Они сидели на диване с темной обивкой, уютно подвернув ноги под себя. Сидели очень близко, друг против друга, держась за руки.
— Именно из–за своего Великого Плана он и объявился тогда, — продолжал Энди, — Настоящие колдуны, и мошенники, и те мошенники, что считают себя настоящими колдунами, — вся эта пестрая шатия из кожи вон лезет, дабы «вызвать» его. У них, как правило, ничего не получается; их исступленные попытки только забавляют его. Однако случилось так, что ему вдруг потребовался здесь, на Земле, ребенок, которому в двухтысячном году исполнится как раз нужное количество лет. Именно поэтому в шестьдесят пятом году он внезапно откликнулся на призыв брэмфордских ведьм и колдунов — когда ты лежала на их алтаре.
Розмари потупила глаза. Одно упоминание о том давнем жутком событии заставило ее внутренне содрогнуться.
— Извини, — быстро промолвил Энди и наклонился поцеловать обе ее руки. — Глупо с моей стороны поминать былое и растравлять старые раны… Прости меня. Не сомневаюсь, что ты прошла через настоящий ужас.
Розмари горестно вздохнула и нашла в себе силы поднять глаза на сына.
— Продолжай, — сказала она. — И в чем заключался его план?
Прежде чем ответить, Энди отпил глоток шампанского. Розмари неотрывно наблюдала за ним.
— Ну, как тебе покороче рассказать… — произнес он, облизывая губы и ставя бокал обратно на кофейный столик. — Во–первых, он намеревался запустить в мир харизматического лидера, Великого Психоманипулятора, то есть гениального одурачивателя, высочайшего специалиста в области общения с массами — проще говоря, талантливого болтуна, который без мыла влезет в любую душу.
Тут Энди, глядя матери прямо в глаза, лукаво улыбнулся и прибавил:
— Но у этого сукиного сына обязательно будут нормальные, человеческие глаза. Согласно плану, эта марионетка к двухтысячному году должна достичь того возраста, в котором Иисус совершал свои подвиги. Даже некоторое внешнее сходство не помешает.
Энди приподнял подбородок и со значением погладил свою аккуратную бородку.
— Именно некоторое внешнее сходство с Христом, — продолжил он. — Чтобы вернее соблазнить христиан — и при этом не отпугнуть мусульман, буддистов и евреев. Такой человек, имея за спиной такую поддержку, без особого труда обретет нужные связи и соберет необходимые средства, чтобы начать самую блистательную и самую дорогую рекламную кампанию за всю историю человечества.
При этих словах улыбка исчезла с губ Энди. Теперь он молчал и прятал глаза, дышал тяжело, с усилием.
— Согласно плану, когда все–все на Земле поверят ему — за вычетом горстки несгибаемых параноиков–атеистов, вот тогда–то он и предаст человечество. Все человечество разом. Самое блистательное и самое дорогое предательство в истории человечества. Биохимические штучки. Тебе для собственного спокойствия лучше вообще не знать об этом…
Розмари растерянно заморгала глазами. Чем бы ни были эти «биохимические штучки»… от одного слова «биохимические» по спине бежали мурашки! Она догадывалась, на какие пакости способна химия в преступном союзе с биологией! Были тому примеры!
Энди наклонился ближе к матери, сжал ее руки в своих.
— Да, мама, — сказал он с горькой улыбкой, — вот для таких–то «подвигов» я и был взращен и воспитан. Воспитан им и брэдфордским колдовским кланом. Но как только умерли сильнейшие члены клана — Минни, Роман и Эйб, я начал задавать себе трудные вопросы. В то время я был еще подростком. Очень многие обычаи и ритуалы, которым и стал свидетелем, казались мне просто смешными и нелепыми. А кое–какие так прямо внушали отвращение. Я обнаружил в себе любовь к людям — я любил их почти всех, невзирая на то, кто именно их создал! Ведь я как–никак наполовину человек, не правда ли? Я ведь наполовину — ты. И кажется, даже более чем наполовину! Только взгляни на меня — и ты поймешь, что это так!
Розмари, кусая губы, внимательно слушала его.
— В итоге я восстал, — продолжил Энди свой жутковатый рассказ. — Твоя доля во мне оказалась сильнее его доли. Те немногие годы, что мы провели вместе… — Тут ему, похоже, горло перехватило от волнения. Он тряхнул головой, в глазах блеснули слезы. — Я… я всеми силами старался удержать в памяти тебя всю — твое тепло и твою ласку, чтобы иметь перед глазами пример души, устремленной к добру…
Вытирая кулаками слезы, он слабо улыбался, смущенно поглядывая на мать.
— Ах, Энди, Энди… — ласково выдохнула она, поглаживая его щеку.
Они потянулись друг другу, и их губы встретились в мгновенном поцелуе.
Розмари снова, нежно улыбаясь, погладила сына по щеке. И на ее глаза навернулись слезы.
Энди встал, быстрыми движениями расстегнул золоченые пуговицы красного пиджака, словно они мешали ему дышать. Затем, нервно прохаживаясь взад и вперед перед диваном, вернулся к прерванному рассказу;
— Итак, как я уже говорил, в итоге я восстал. Я вдруг понял: покуда я здесь, на Земле, он не имеет надо мной полной власти, что является лишним доказательством большей силы во мне именно человеческого, а не сатанинского. И я решил превратить «БД» из фальшивой декорации в реальность, то есть в нечто действительно полезное для человечества. Там, где, по замыслу Сатаны, должна быть одна видимость, я воздвигну осязаемый оплот Добра! А почему бы и нет? Ведь то, что проповедует Энди, исполнено простоты и правды — и никого не отвратит, кроме закоренелых тупоголовых атеистов. Я принялся исполнять свой план. И поверишь ли, мама, у меня получается! Получается! Градус ненависти в обществе понемногу падает. Люди вокруг стали чуть менее вспыльчивы. Учителя и ученики, боссы и подчиненные, жены и мужья, а также друзья и целые страны — все подвигаются к тому, чтобы более деликатно относиться друг к другу! Нравы повсеместно и ощутимо смягчаются. Всеми этими свершениями я как бы воздаю должное тебе, мама! Верней сказать, «как бы» тут неуместно. Надо сказать прямо: всем хорошим, что я делал и делаю, я возвращаю должное тебе, мама. За твою неизменную доброту, за все, что ты мне успела дать в мои первые годы на Земле.
Розмари пристально изучала его лицо.
— А как же?.. — почти робко начала она.
— Как он относится ко всему этому? — подхватил Энди, угадывая ее вопрос. — Ну… Представь себе состояние воинственного консерватора, «ястреба», чей сын стал активным сторонником движения за мир. Представила? А теперь помножь его злобу на десять.
Розмари усмехнулась и лукаво покачала головой:
— А ты, однако, мастер играть на клавишах либеральных душ!
— Положено, — с ответной улыбкой отозвался Энди. — Как–никак Великий Психоманипулятор, «гениальный спец по общению с массами»… Короче, он в неописуемой ярости. И мы теперь на ножах. Тотальная война. Но покуда я на Земле, он ничем не может меня остановить. Будь у него такая возможность, он бы давно стер меня в порошок! — Тут Энди остановился, бросил взгляд на свои массивные золотые часы и сказал:
— Увы, мне пора уходить.
— Так быстро! — воскликнула Розмари и в свою очередь вскочила с дивана.
— У меня позднее рандеву с кое–какими важными лицами, — сказал Энди, огорченно разводя руками.
— И ты ничего не поел! Смотри, сколько тут всяких вкусных вещей! Энди рассмеялся:
— Дорогая мама, начиная с завтрашнего дня мы с тобой будем так неразлучны, что ты скоро начнешь изобретать способы хотя бы на часок избавиться от меня! — Вынув из кармана карточку и положив ее на кофейный столик, он прибавил:
— Вот номер, по которому ты всегда сможешь связаться со мной — или сразу, или в пределах считанных минут.
Сын обнял Розмари за талию, и они вместе направились к выходу. По дороге Энди воркующим голосом говорил:
— На нижних этажах здания, где находится мой фонд и где обитаю я в промежутках между поездками по стране и по миру, есть первоклассный отель. Мы перевезем тебя туда уже завтра утром. Сам я занимаю пентхаус — последний, пятьдесят второй этаж небоскреба. Внизу огромный парк. Словом, вид из окон чудесный — тебе понравится. «БД» занимает три этажа — с восьмого по десятый.
В прихожей он остановился и застегнул воротник сорочки.
— Ты как себя чувствуешь? — озабоченно спросил он. — Сможешь завтра выдержать пресс–конференцию? Я должен знать заранее.
— Конечно, — отозвалась она, помогая ему завязать бабочку на шее. — Предвкушаю большое развлечение.
Энди деловито застегнул пиджак и сказал:
— Надо бы мне забрать тележку и ведерко со льдом. Не ровен час меня застукают и разоблачат. Уж лучше выдержу роль до конца.
Пока Розмари выглядывала в коридор — нет ли там кого из гостиничного начальства, Энди сходил в гостиную за тележкой.
Когда он вернулся, Розмари мечтательно улыбнулась:
— Какой чудесный День Благодарения ожидает нас в этом году!
— Фу–ты, какая незадача! — с досадой воскликнул Энди. — У меня совсем из памяти вон! Ведь я на День Благодарения обещал быть у Майка ван Бурена. Составишь мне компанию? Ну пожалуйста! — Видя ее колебание, он быстро прибавил:
— Мне необходимо быть там. У ван Бурена соберется добрая половина заправил из правого крыла республиканской партии. В прошлую субботу я так посидел в Белом доме, что даже остался ночевать. Я, сама понимаешь, не имею права публично отдавать предпочтение одной из партий — тем более в разгар предвыборной кампании за президентское кресло. Поскольку нынешний президент — демократ, для равновесия я теперь просто обязан как следует потереться в республиканских кругах.
— Ладно, дорогой, — сказала Розмари. — Коль скоро ты настаиваешь и это для тебя важно, то я, разумеется, согласна. Даром что у меня нет ни опыта, ни желания водиться с политиками.
— Ей–же–ей, не пожалеешь! — с ласковой улыбкой заверил Энди. — Ты их всех разом очаруешь и будешь купаться в море комплиментов.
Розмари подошла к нему вплотную и с серьезным видом заглянула сыну в глаза.
— Энди, — почти строго промолвила она, машинально беря его за одну из золотых пуговиц, — скажи мне правду: ты сегодня был во всем и до конца честен со мной?
Он спокойно выдержал взгляд матери. Светло–карие глаза — теперь, когда она немного привыкла к ним, они казались ей весьма милыми — смотрели с убедительно–серьезной безмятежностью.
— Клянусь, мама, я ни в одном словечке не солгал. Помнится, мальчишкой мне случалось привирать. Да и сейчас я частенько вынужден кривить душой. Однако что касается тебя — тебе я никогда больше не солгу. Никогда. Слишком многим я тебе обязан. Слишком сильно я тебя люблю. Поверь мне, мамочка, — и успокойся.
Розмари в сотый раз за вечер ласково взъерошила бородку на его щеке:
— Конечно, я тебе верю… малыш.
— Ты у меня умница! — нежно шепнул он, быстро поцеловал ее и вышел, толкая перед собой тележку.
А Розмари тут же закрыла за ним дверь и застыла в прихожей, задумчиво сдвинув брови.

Глава 5

Мать Энди в отеле «Уолдорф–Астория». Можно на что угодно поспорить, что и сам Энди уже там — ведь накануне он срочно вылетел из Аризоны, как обобщили во вчерашних полуночных новостях.
А сегодня в три часа дня в штаб–квартире «БД» состоится пресс–конференция, на которой будут присутствовать оба — и мать, и сын.
Жители Нью–Йорка и окрестных городов и городков сложили в уме эти кусочки информации, прибавили к ним благоприятный прогноз погоды и тот факт, что грядет первый из четырех праздничных дней. Результатом нехитрой мыслительной операции было то, что назавтра сотни тысяч людей к одиннадцати асам утра прибыли на всех видах транспорта в тот район Нью–Йорка, где пролегал кратчайший путь из точки А в точку В, то есть из отеля «Уолдорф–Астория» до штаб–квартиры «БД».
Пестрая плотная толпа заполнила огромное пространство. Яблоку негде было упасть в северной части Парк–авеню на протяжении девяти кварталов. То же творилось и на Восточной Пятьдесят девятой улице — на протяжении пяти кварталов, из которых три нестандартно длинные. Вдобавок тысячи людей запрудили и Центральный парк у южного входа.
Было бы только естественно, если бы полицейские, которым хватало хлопот с подготовкой к масштабному параду в День Благодарения, начали проявлять некоторое раздражение по поводу этого нежданного столпотворения.
Однако полицейские мужественно сдерживали напор толпы, деловито расставляли в нужных местах барьеры и даже в самых трудных ситуациях продолжали приветливо улыбаться. И в толпе, и среди блюстителей порядка царило отрадное благодушие. Ведь все это сборище, в конце концов, исключительно ради Энди — и ради его матери. А Энди призывает как раз ко всеобщей любви и взаимной терпимости!
В просторной прихожей президентских апартаментов отеля «Уолдорф–Астория» Энди и Розмари обнимали друг друга — уже в присутствии посторонних.
Энди был одет просто: куртка с символикой «БД», джинсы и кроссовки. Розмари оделась наряднее: платье от известного нью–йоркского кутюрье, высокие каблуки — и, разумеется, значок «Я люблю Энди».
Сын представил матери группу своих сотрудников: с ним приехали Диана Калем, глава пресс–службы «БД», его приятель и личный шофер Джо, секретарша Джуди и два охранника, Мухаммед и Кевин. Охранники тут же направились в спальню — забрать чемоданы и картонки с вещами Розмари. Им помогали служащие отеля.
Выезд из «Уолдорфа» напоминал бегство императрицы из осажденного дворца. Спустились в лифте для прислуги, вышли даже не через заднюю дверь, а через какой–то совсем тайный проход, и оказались в узеньком грязном переулочке, уставленном вонючими баками с мусором. Там их поджидал автофургон без опознавательных надписей.
Ехали кружным путем — по Шестьдесят пятой и по Второй авеню. Но даже оттуда временами была видна плотная толпа на Пятьдесят девятой и на Парк–авеню.
— Вы и не представляете, что там творится! — сказала Диана.
— Поверить не могу! — отозвалась Розмари. — Я видела такое только дважды: когда приезжал Папа и когда приветствовали президента Кеннеди!
Диана согласно кивнула. Ее фиалковые глаза горели энтузиазмом. Розмари сразу понравилась эта подтянутая старушка в строгом элегантном костюме с лучистым солнышком на груди — символикой «БД». Хотя Диане Калем было под семьдесят, она излучала столько энергии, что впору позавидовать и многим молодым.
— Все эти люди, — воскликнула Диана выразительным контральто оперной дивы, — а их там не меньше миллиона, терпеливо ждут, дабы хотя бы одним глазком взглянуть на мать великого сына! Я видела ваше вчерашнее интервью. И поняла, что вы не захотите проехать через восторженную толпу в лимузине с наглухо закрытыми затененными окнами. Это не в вашем характере. Вы добрая и эмоциональная женщина, с тонкими чувствами. Поэтому я взяла на себя смелость предложить… кстати, Энди не имеет никакого отношения к этому — идея исключительно моя… Однако он не возражает, если вы…
Розмари вздохнула — и приняла ее предложение. Раз Энди не возражает…
Явление матери и сына народу состоялось по сценарию, разработанному Дианой Калем.
Они медленно проехали по Парк–авеню в открытом экипаже, влекомом парой лошадей. Розмари и Энди восседали на кожаном диванчике и трогательно держались за руки, улыбаясь и кивая направо и налево. Они приветствовали ревущую толпу, которая возбужденно колыхалась и налезала на барьеры с обеих сторон улицы. В окнах всех зданий, мимо которых проезжал экипаж с героями дня, тоже пестрел народ.
К обычным кругляшам «Я люблю Энди» кое–кто успел прибавить значок «Я люблю маму Энди» — уже шла бойкая торговля этими новыми изъявлениями народной любви.
Впереди, прокладывая дорогу, медленно двигалась полицейская машина. По сторонам от экипажа трусил десяток охранников. Одиннадцатый сидел на козлах рядом с кучером в цилиндре. Вторая полицейская машина замыкала процессию.
Примерно в конце каждого квартала Энди обнимал и целовал Розмари в щеку. Тогда скандирующая и свистящая толпа разражалась особенно бурной овацией. Было шумно и весело.
Энди однажды наклонился к уху матери и шепнул:
— Через какое–то время начинаешь ощущать себя полным идиотом среди всех этих восторгов!
Розмари согласно кивнула.
А толпа приняла их диалог за очередное изъявление взаимной нежности и взревела пуще прежнего.
Повсюду на Энди и Розмари были наставлены телекамеры. Снимали даже сверху: над ними носились три–четыре вертолета с названиями телекомпаний на боках. Время от времени вертолеты зависали над экипажем так низко, что Розмари даже становилось не по себе.
Процессия неспешно двигалась вперед. Перед отелем «Плаза» на Пятой авеню телевизионщики задержали их на несколько минут, чтобы снять все как следует.
Энди снова наклонился к матери и шепнул:
— Это город, где царят сенсация и реклама, кинозвезды и топ–модели. Пропащее место.
Розмари опять согласно кивнула.
А толпа опять приняла их диалог как знак трогательной взаимной привязанности своих героев — и рефлекторно отреагировала на этот знак, взорвавшись аплодисментами и приветственными криками.
Лошадки, так же медленно, провезли их вдоль южного края Центрального парка. Тут было попросторнее — и толпа собралась почище прежней. В глазах рябило от значков «Я люблю Энди» и «Я люблю маму Энди».
Розмари уже устала улыбаться, кивать и махать рукой, а толпам все не было конца и края. Однако на душе было хорошо как никогда.
И вот впереди сверкнули гладкие бока небоскреба, в котором находилась штаб–квартира «БД». Вещи Розмари уже давно находились в номере отеля, занимавшего нижние этажи здания.
Розмари слегка очумело тряхнула головой и повернулась к сыну.
— Боже мой! — воскликнула она. — Как будто я сплю и вижу прекрасный, невероятный сон!
Вслед за этим Розмари обняла и поцеловала сына с таким искренним чувством, что толпа едва не повалила барьеры, а стекла в окрестных зданиях меланхолично задребезжали от рева доброй сотни тысяч голосов.
Указав на продолговатый микрофон, Розмари промолвила:
— Пожалуйста, вы.
— Спасибо. Вы не подскажете, какую фамилию все–таки использовать, обращаясь к вам — Рейли, Вудхауз или Кастивет?
Розмари на секунду задумалась, а затем ответила:
— Похоже, нынче в ходу только имена. Уж не знаю, результат это влияния Энди или тенденция, которая существовала и до него. (Зал отозвался легким смешком, необъяснимым для нее.) Словом, я полагаю, одного имени Розмари будет вполне достаточно. Официально, в документах, я Розмари Айлин Рейли. Но мне, говоря по совести, больше по вкусу то имя, которое я сегодня видела на многочисленных значках — «мама Энди».
Смех, аплодисменты.
Диана Калем, стоящая в толпе журналистов, которым не досталось сидячего места, аплодировала едва ли не громче всех. Она довольно улыбалась и одобрительно кивала.
Первоначально небоскреб, теперь занятый фондом «Божьи Дети», принадлежал могучей кинокомпании, так что на девятом этаже имелся просторный зал с высоченными потолками, где архитектор, нанятый «БД», разместил конференц–зал с амфитеатром кресел — Энди был сторонником именно такой планировки.
Пять уступов амфитеатра вмещали более шестидесяти человек. Еще двадцать — тридцать журналистов теснились в проходах вокруг трех передвижных телекамер, которые бодро вертели вытянутыми носами в разные стороны.
Энди и Розмари сидели на подиуме за столом с небесно–голубым покрывалом, на котором выделялось лучистое солнце — эмблема «Божьих Детей».
Мухаммед и Кевин сидели возле подиума и орудовали чем–то вроде удочек — эти микрофоны на длинных палках на тележаргоне называют «журавлями». Одновременно краем глаза оба охранника следили за порядком в зале.
Когда аплодисменты стихли, Розмари с улыбкой указала рукой влево:
— Пожалуйста, вы. Нет–нет, не вы, ваш сосед.
— Розмари, каково вам ощущать, что вы поневоле упустили едва ли не весь период взросления Энди?
— Ощущение ужасное, — кивнула Розмари. — Что греха таить, именно это и является самым грустным в моем приключении. И тем не менее я рада! — Тут она с улыбкой повернулась к Энди и сжала его руку, лежащую на столе. — Да–да, я рада, что он так отлично справился и без меня!
Энди отрицательно мотнул головой, подался вперед, к лесу микрофонов на голубом сукне, и сказал:
— Не согласен с тем, что я справился сам. Равно как и с тем, что мама упустила «едва ли не весь период» моего взросления. Вчера поздно вечером, а точнее, сегодня рано утром я так и сказал ей: ты была со мной в самые важные годы моей жизни — от нуля до шести лет, когда закладывается основа характера. Так что это она указала мне путь, по которому я сегодня иду. Это она помогла сделать мне первый шаг!
Он ласково поцеловал Розмари в щеку.
Снова аплодисменты. Снова оживление в зале. Снова телекамеры лихорадочно заводили носами, вынюхивая эффектные кадры.
Лес поднятых рук и микрофонов.
— Розмари! Розмари! И опять она выбирает:
— Пожалуйста, вы.
— Розмари, до сих пор никому не удалось найти настоящего отца Энди иди хотя бы раздобыть какие–то сведения о его жизни после лета 1966 года. Как вы это объясните?
— Увы, мне известно о нем не больше вашего. Ги уехал в Калифорнию, мы развелись — на том и закончились наши отношения. Больше я о нем ничего не слышала.
— Быть может, вы расскажете нам подробнее, что за человек он был?
Розмари ответила не сразу. Сперва она откашлялась, обвела зал быстрым рассеянным взглядом и только после этого сказала:
— Я уже упомянула во вчерашнем телеинтервью, что мой бывший супруг был актером. И актером неплохим. Он участвовал в трех бродвейских постановках, а именно: в спектаклях «Лютер», «Никто не любит альбатроса» и «Под прицелом». Как вы догадываетесь, у нас с ним были серьезные нелады… Однако я могу сказать, что в общем и целом он был достаточно милым человеком, заботливым и неэгоистичным мужем…
Энди решительно перебил ее, смягчая свою грубость тем, что ласково взял руку матери в свою.
— Извините, друзья, — сказал он, обращаясь к журналистам, — но есть области, в которых память не до конца вернулась к моей маме. Давайте лучше сменим тему. Итак, я слушаю следующий вопрос. Вот вы, пожалуйста.
Розмари хотелось поговорить с сыном наедине. Однако в гостиной ее номера на седьмом этаже, куда они спустились после пресс–конференции, толкалась по меньшей мера дюжина сотрудников головной, нью–йоркской организации «Божьих Детей».
Один официант предлагал холодные напитки, другой выполнял роль бармена и готовил коктейли для гостей.
Диана Калем с ходу представила ей главу юридического корпуса, а также директора издательства «БД». Розмари за шумом не разобрала или не запомнила их фамилий. Юриста звали Уильям, а издательницу — Сэнди.
Только–только Розмари успела перекинуться с ними парой фраз и выпить первый «гибсон», как ее плеча коснулся Энди, который с виноватым видом объявил, что ему пора убегать — «дела, дела…». Она лишь секундочку могла полюбоваться воистину прекрасными светло–карими озерами его глаз, глядевшими так невинно, так ласкающе. В следующий момент он уже повернулся к Уильяму и Сэнди, извинился перед ними и отвел мать в сторонку.
— К сожалению, мама, я не могу остаться. Должен увидеться с одной шишкой из луизианского департамента здравоохранения. О встрече мы договорились неделю назад, так что отменять неловко. Смутно помню, что будет предметом разговора, и не могу предугадать, как долго он продлится. Если тебе что–то понадобится или ты захочешь вечером посетить театр, обратись к Диане, Джуди или Джо. Ферма ван Бурена находится в Пенсильвании. Доберемся туда на машине. Выезжаем завтра в полдень. — Энди кивнул в сторону своего шофера, стоявшего у окна:
— Джо заглянет за тобой.
Он чмокнул ее в теку и быстрым шагом вышел вон.
А Розмари так и осталась у стены, вперив задумчивый взгляд в Джо, который был футах в двадцати от нее. Держа в руках высокий стакан, он замер у окна — то ли внимательно смотрел вниз на что–то, толи просто глубоко задумался. Крупный и осанистый мужчина — как говорится, очень представительный, даром что в нехитром джинсовом костюме; похоже, нынче мужчины носят джинсы с утра до ночи и где угодно. Голова Джо была убелена внушительной сединой, однако для мужчины его возраста он был на диво привлекателен — можно даже сказать, сексуально привлекателен. Розмари ощутила что–то вроде смутного эротического желания. Это было ново для нее. Подобное чувство давненько ее не посещало.
А между тем этот Джо самый что ни на есть старик. Да–да, он не моложе нее. Пожалуй, ему года на два больше — стало быть, лет шестьдесят. Хотя она может и ошибаться — нет опыта угадывать точный возраст престарелых мужчин…
В этот момент Джо резко обернулся и поймал ее взгляд. Она дружелюбно улыбнулась ему.
— Розмари, — тронула ее за локоть Диана Калем, — позвольте познакомить вас с Джеем, нашим финансовым директором.
Розмари обернулась и увидела низкорослого востроносенького мужчину с хитрющими глазками, которые загадочно поблескивали за стеклами круглых очков. Джей соответствовал своему имени — он был похож на пронырливую сойку, разве что черные как смоль волосы были позаимствованы от папаши или дедушки ворона.
— Большая честь познакомиться с вами! — защебетал Джей. — Какое счастье вновь обрести сына! А как хорош был ваш проезд в экипаже! Диана, ты просто гений! Так придумать! Почти часовой прямой репортаж на весь мир, на весь мир! Какая реклама! Какое шоу! И все за каких–то пятьсот долларов за наем экипажа и кучера в цилиндре! Да и эти пятьсот долларов мы едва ли заплатим: вряд ли конюшня осмелится потребовать с нас деньги — мы сделали им такое шикарное паблисити! Гениально, Диана, просто ге–ни–аль–но!
Болтовня Джея не слишком–то понравилась Роз–мари. Она извинилась и направилась к стойке бара — наполнить свой бокал.
— В наше время не часто заказывают «гибсон», — сказал бармен, смешивая коктейль, популярный в шестидесятые годы.
Тут ее окликнул приятный мужской голос:
— Мама Энди!
Она обернулась и увидела Джо. Шофер протягивал ей тарелочку с соленой соломкой.
— Вот, раздобыл, — сказал он с улыбкой.
— Спасибо, Джо, очень мило с вашей стороны. Джо попросил у бармена порцию виски, и они с Розмари отошли к окну, где принялись уплетать соломку, заговорщицки поглядывая друг на друга и широко улыбаясь. У него были темно–карие выразительные глаза. А нос, похоже, раз–другой был сломан чьим–то кулаком.
— Вкусно, — вздохнула Розмари, когда они прикончили всю соломку.
— М–м–м, — подтвердил он, вытирая губы салфеткой. — Должен сказать вам, я очень горжусь тем, что имею возможность так близко знать вашего сына и помогать ему. Я решил было, что мои лучшие годы уже позади. Оттрубил не один десяток лет полицейским — тут, в Нью–Йорке. Дали золотую бляху за выслугу и доблесть… Ну и как бы все — остается только доживать. А вышло, что я ошибся. И теперь, когда объявились вы, я уж и вовсе не знаю, как благодарить судьбу! Ей–ей, не знаю, что и сказать… так распирает!
— А вы скажите: за ваше здоровье! — лукаво ввернула Розмари с кокетливой улыбкой.
— Хорошая мысль.
— За ваше здоровье! — разом произнесли они, чокнулись и выпили.
Ее цепкий взгляд уже определил, что на его руке нет обручального кольца. Хотя нынче другое время и отсутствие обручального кольца, быть может, ни о чем и не говорит…
— Если вас кто обидит или случится еще какая неприятность, — сказал Джо, — смело идите ко мне. Я вас и утешу, и оберегу. Вы теперь знаменитость, а значит, вокруг вас будет вертеться сколько угодно разных придурков. Только свистните мне — я мигом с любым разберусь!
— Хорошо, договорились, — очень серьезно сказала Розмари.
— Когда Энди в отъезде, — продолжал Джо, — или просто очень занят, но я ему не нужен, поищите меня возле киоска с прохладительными напитками на сороковом этаже, рядом со спортивным залом. Я там частенько сшиваюсь, когда делать нечего. Случается, и в спортивный зал зайду. А живу я, считай, через дорогу — на Девятой авеню. Так что при необходимости обращайтесь ко мне без всяких сомнений.
— Непременно, — кивнула Розмари. — Вот только вашу фамилию я не знаю.
Он тяжело вздохнул, будто хотел попенять: и далась вам моя фамилия…
— Маффия, — сказал Джо. И добавил, грозно тряхнув в воздухе двумя пальцами:
— Только с двумя «ф». Если у вас уже возникли вопросы, отвечаю сразу: к мафии я никакого отношения не имею, зато уважают меня, как будто имею.
Розмари рассмеялась:
— Какой вы ершистый! Я думаю, вы бы заставили себя уважать, будь вы даже каким–нибудь Смитом или Джонсом.
Сзади к ней снова подкралась Диана Калем.
— Розмари, милая, — сказала она, почти властно беря маму Энди за локоть, — с вами хочет познакомиться Крейг, директор нашей телеслужбы.
Розмари сделала шаг навстречу Крейгу.
— Не забудьте, выезжаем завтра в полдень, — бросил ей вдогонку Джо. — Будьте готовы к этому времени!
Ей не хотелось обидеть Джо Маффию — как бы он не подумал, что им пренебрегают, — и первые четверть часа поездки Розмари активно поддерживала разговор втроем. Не потому, что хотела показать свою демократичность по отношению к шоферу, а потому, что Джо нравился ей как человек.
Не отрывая взгляда от дороги, Джо с живостью пояснил ей, чем «Викинги» лучше «Ковбоев» и почему они непременно выйдут в финал. А она шутливо поведала Джо и сыну о том, как ее «достали» обязательные выходы на балкон спальни — поприветствовать толпы зевак внизу. В такие моменты она кажется себе самозваной принцессой.
Но когда они выезжали из туннеля Линкольна, Розмари ощутила, что довольно светской болтовни. Надо серьезно побеседовать с сыном. Во время подходящей паузы в разговоре она сделала едва приметный знак Энди, тот понял ее и нажал кнопку на подлокотнике справа от себя. С легким шорохом поднялась перегородка из толстого затемненного стекла и наглухо отделила их от передней части машины. Теперь Розмари видела перед собой лишь контур шоферской головы, размытый образ его лысеющей макушки.
Она осталась наедине с Энди как бы в уютной тихой комнатке, где царила тень и прохлада. Если машину слегка и покачивало на отменно ровном скоростном шоссе, то приятно, ненавязчиво.
Скосившись на перегородку, Розмари прошептала:
— Энди, мне так не по себе от того, что приходится взвешивать каждое слово, когда я говорю о Ги, о разводе и о…
— Да брось ты, мама, — ласково остановил ее Энди. — Один разочек оступилась за всю пресс–конференцию. Не велика беда!
— А каково мне будет отвечать на вопросы о Минни и Романе!
Он почти равнодушно пожал плечами:
— Ну так плюнь на все эти интервью. Если они не доставляют тебе радости, а только душу бередят и заставляют смущаться и ловчить, — ты просто больше не встречайся с журналистами. Но лично мне кажется, что ты держалась молодцом и говорила замечательно. Вот, пробеги глазами.
Он вынул из кейса пару газет таблоидного формата, выходящих миллионными тиражами. На первой странице каждой было огромное фото: Энди целует свою мать в щеку во время пресс–конференции. Заголовок в одной газете гласил: «Благодарный сын». В другой: «День Благодарения».
— Без особой выдумки, зато на первой полосе, — сказал Энди. — Да, кстати, нам совсем не обязательно шушукаться. Джо обычно сразу же врубает музыку или слушает спортивные передачи. Но и без этого стекло полностью исключает подслушивание — я сам проверял.
— Понятно, — кивнула Розмари. — Ну а как насчет остальных твоих сотрудников? Кто в курсе? Диана? Уильям?
— Никто — ничего — не — знает, — отчеканил Энди.
— Как, неужели никто из них не принимает участие в?..
— В чем? В колдовских играх? В поклонении Сатане? Она энергично кивнула. Энди рассмеялся:
— Могу побожиться, что никто из них ни в чем таком не замешан. Ведовства и сатанизма я хватил в своей жизни даже с лишком. Хватило бы на десять искореженных судеб. Рад сообщить тебе, что все сотрудники «БД» — я имею в виду, ключевые фигуры — были выбраны и приглашены мною лично. И уже после того, как я окончательно решил пойти наперекор злой воле, вбросившей меня в этот мир для его разрушения. Мои сотрудники — порядочные и проверенные люди. Скажем, Уильям был американским послом в Финляндии при трех президентах. Диана на протяжении тридцати пяти лет являлась членом гильдии театральных критиков, а под конец и вовсе возглавила ее, то есть была своего рода некоронованной королевой американского театрального мира. И Уильям, и Диана не имеют ни малейшего понятия, какую гнусную цель первоначально имело в виду создание фонда «Божьи Дети». Сейчас они работают в организации, которая бескорыстно помогает людям по всему земному шару, и гордятся тем, что служат важнейшими двигателями столь великого начинания. То же можно сказать и об остальных моих соратниках из руководящего аппарата «БД».
Розмари недоверчиво сдвинула брови:
— Но откуда, по их мнению, взялось столько денег — для этакого разворота?
— Они над этим не слишком задумываются, — ответил Энди. — Полагают, что первоначальный источник моих средств вполне банальный — частные пожертвования очень богатых людей. Согласно бумагам — а документация у нас в идеальном порядке, комар носа не подточит! — основой фонда послужил дар анонимной группы благородно мыслящих промышленных магнатов. Так что нам не страшно никакое расследование — хоть бы и на уровне Конгресса США! А что касается моего настоящего отца… — Энди, затрагивая эту деликатную тему, предусмотрительно взял руки матери в свои и доверительно склонился в ее сторону. — О нем знают во всем мире только два человека: ты да я. (Кстати, по ходу в памяти всплыло кое–что, но вернемся к этому позже; если вдруг забуду — непременно напомни.) Итак, в мире только два человека знают о том, кто мой истинный отец: ты и я. Именно поэтому я так безмерно рад тому, что мы воссоединились. Что ты моя мать — это полдела. Для меня важно и то, что ты знаешь истину о том, кто я такой. И следовательно, от тебя — и только от тебя! — я могу не прятать правду. Возможно, и ты — сознательно или безотчетно — испытываешь то же чувство по отношению ко мне. Скажи, скольким людям ты рассказала о той роковой ночи? Она медленно покачала головой:
— Никому. Не знаю, поверишь ты или нет, но я никому и никогда не рассказывала о той «роковой ночи».
— Я верю, — очень просто ответил Энди. Они посмотрели друг другу в глаза и в едином порыве обнялись.
— Я так тебя люблю! — прошептал он ей в ухо.
— О, Энди, дорогой, я так люблю тебя! — прошептала она в ответ.
В каком–то исступлении они стали страстно целовать друг друга: поцелуи приходились куда попало — в виски, в щеки, в уголки губ. Наконец Розмари, словно придя в себя, легонько оттолкнула сына.
Они отодвинулись друг от друга.
Почти отшатнулись.
Оба тяжело дышали.
Он, уже знакомым жестом, обеими руками убрал со лба длинные прекрасные волосы. Отвернулся к окну. На палец опустил стекло, пустив в салон свежий ветер.
Она отвернулась к Своему окну и рассеянно провожала глазами мелькнувший мимо большой торговый центр.
Машина мчалась дальше.
Молчание.
Рыжеватые холмы за окном.
— Стэнли Шэнд погиб девятого ноября. Розмари вздрогнула и повернулась к сыну.
— Да, именно в тот день, когда ты вышла из комы, — сказал Энди. — Более того, он умер в самом начале двенадцатого — то есть чуть ли не минута в минуту с твоим чудесным пробуждением. Его сбила машина на Бродвее. Мгновенная смерть.
Розмари молча испуганно моргала.
— Я все собирался тебе сообщить, выжидал подходящий момент. И в конце концов забыл про это. Вспомнил только пять минут назад, когда мы заговорили о моем истинном отце… Так вот, смерть Стэнли Шэнда в тот же день и час, когда ты проснулась, не может быть простым совпадением. Он был последним, тринадцатым членом брэдфордского ковена, который еще не ушел к праотцам. Роман Кастивет не раз повторял, что заклятия делятся на вечные и на временные, которые рассеиваются со смертью последнего из заклинавших. Я, вероятно, так бы ничего и не узнал об участи Стэнли Шэнда, но он завешал мне одну из своих драгоценных старинных гравюр. Его адвокат связался со мной — так мне стало известно, что Стэнли Шэнда больше нет на этом свете. Жалеть о нем особенно не приходится… и тем не менее именно он научил меня рисовать и понимать музыку… и регулярно пользоваться зубной нитью. Насколько первое и второе мне пригодилось в жизни, можно только гадать. Зато зубы — вот они. Загляденье!
Энди оскалился.
Розмари рассмеялась. Затем вдруг печально вздохнула.
— Эх, отчего Стэнли Шэнд так зажился! — сказала она. — Нет бы ему отбросить коньки хотя бы лет несколько назад!
— Ты бы от этого не слишком выиграла. Старушка Леа Фаунтин проскрипела больше ста лет. И дала дуба только пару месяцев назад.
Они помолчали. Машина плавно свернула с главного шоссе.
— Ах да, Энди! — спохватилась Розмари. — С этими процедурами, осмотрами и прочим я так уставала в лечебнице, что вечером уже не могла читать — сразу засыпала. А уж последние два дня и вовсе были… просто дурдом! Впрочем, я даже вчера пыталась на ночь листать журналы, но пока так и не догнала вашу жизнь… Словом, я уже позабыла, кто такой Майк ван Бурен, к которому мы едем. Тот евангелический телепроповедник, что возглавляет Христианский консорциум?
— Нет, нет! — рассмеялся Энди. — Телепроповедник — это Роб Паттерсон. А Майк ван Бурен — бывший телекомментатор, который со скандалом вышел из республиканской партии и теперь баллотируется в президенты в качестве третьего, независимого кандидата.
— О Боже! Как мне все это упомнить! — с деланным ужасом воскликнула Розмари. — Только бы не перепутать во время разговора с ними!

Глава 6

Майк ван Бурен смотрелся отлично во главе стола — белая сорочка, красный галстук, синий костюм и золотой значок со словами «Я люблю Энди».
Нетерпеливо поигрывая ножом в одной руке и большой двузубой вилкой в другой, он вскочил и отошел в сторону, дабы Брук, его сестра и руководитель избирательной кампании, могла водрузить на стол фарфоровый поднос, на котором высилась посыпанная петрушкой огромная индейка.
На Брук было синее платье, под стать костюму брата, и снежно–белый передник.
Гости встретили появление индейки дружными аплодисментами.
Все лица были чудесным образом облагорожены дивными отблесками богато накрытого стола: казалось, свет упруго отскакивает от белой скатерти, от белого фарфора, от серебра и прозрачных бокалов — чтобы лечь восхитительными бликами на физиономии присутствующих, превращая их из просто гостей в Сотрапезников.
Брук, словно выполнив некое священнодействие, медленно отошла от стола.
Майк возбужденно потряс ножом и двурогой вилкой и громыхнул:
— Ура бесценной Брук! Ты бесподобна! И да здравствует наша повариха Дина! Виват!
Розмари сидела по левую руку от Ван Бурена. Аплодируя Брук и Дине, она с интересом разглядывала гостей.
Их было по двенадцать с каждой стороны длиннейшего стола. Все мужчины — все! — были одеты одинаково: белая сорочка, красный галстук, синий костюм. Цвета республиканцев, хотя здесь собрались «отщепенцы», представители отколовшегося крыла республиканской партии.
Значок «Я люблю Энди», разного размера и формы, имелся на груди у каждого — за вычетом, конечно, самого «Великого Психоманипулятора».
Энди, в синем костюме, белой сорочке и с красным галстуком, был так красив, что Розмари надолго задержала на нем глаза — не могла налюбоваться. Наконец–то, в кои–то веки, он одет более или менее благопристойно. А то все джинсы да курточки!
— Друзья мои! — провозгласил ван Бурен, отложив нож и двурогую вилку и с торжественным видом дождавшись полной тишины. — Прежде чем мы продолжим… — Он с улыбкой обвел глазами всех гостей и остановил взгляд на самом почетном из них. — Энди, не окажешь ли ты нам честь, прочитав молитву?
— Нет, сэр, — улыбнулся в ответ Энди. — Разве я посмею, когда за столом присутствует сам Роб Паттерсон!
Раздался гул одобрительных голосов. Марк Мид, исполнительный директор возглавляемого Паттерсоном Христианского консорциума, отрываясь от своей хорошенькой соседки слева, которой он что–то нашептывал, крикнул через стол:
— В самую точку, старина! Молодец, Энди! Паттерсон, сидевший справа от Розмари, встал и чинно изрек:
— Спасибо, Энди. Никогда в своей жизни не был польщен так, как этими твоими словами. А теперь прошу всех взяться за руки…
Розмари встретилась взглядом с сыном. Энди быстро подмигнул ей и, чтобы законспирировать свою проказу, сразу же потер глаз, словно в него что–то попало.
После относительно короткой общей молитвы ван Бурен приступил к священнодействию: начал разрезать индейку на части. Поговаривали, что в этом искусстве ему нет равных.
И действительно, Майкл ван Бурен умел так проворно, так точно и с таким неописуемым шармом управиться с индейкой, что за этот спектакль можно было деньги брать со зрителей — как за представление фокусника.
Какой–то остряк назвал этот мини–спектакль па–де–де «День Благодарения» в исполнении жареной индейки и Майка ван Бурена. Особую прелесть номера составляло то, что «танцор», артистически и в лихом темпе орудуя ножом и вилкой, не прекращал болтать и балагурить.
Сейчас он обращался к матери Энди:
— Поскольку я сам в прошлом работал на телевидении, то могу, как бывший профессионал, в полной мере оценить, до какой степени вы блестяще держались во время съемок. От вас исходил такой покой, такая царственная сила и уверенность в себе — прямо ух!!!
— Спасибо, — сказала Розмари.
— Вы искренняя и чистосердечная, и это бросается в глаза. Искренность и чистосердечие — что может быть прекрасней в женщине?
— А в мужчине это недостатки? — лукаво спросила Розмари.
— Ну вот! Вы вдобавок еще и остроумны! — хохотнул ван Бурен, проворно работая ножом и большой вилкой. — Остроумие — еще одна черта, которую я ценю весьма и весьма высоко!
— Розмари, дорогая, — обратился к ней Роб Паттерсон.
Она повернулась к проповеднику, который вполголоса продолжил:
— Энди проявил такую трогательную деликатность по отношению ко мне. Типичный пример его безмерного великодушия и доброты. Этот эпизод навсегда останется в сокровенном уголке моей памяти, предназначенном для наилучших воспоминаний!
Она ответила дружеской улыбкой и поблагодарила проповедника за добрые слова о сыне.
— Иногда, Розмари, — струилась дальше вкрадчивая речь Паттерсона, который как бы от избытка чувств возложил свои длинные пальцы на кисть ее правой руки, — иногда мне кажется, что Энди даже слишком великодушен и добр. Многие, увы, пользуются мягкостью его сердца. Взять хотя бы ярых атеистов — их отношение к зажжению свечей. Надеюсь, вы не разделяете непомерной терпимости вашего сына. По–моему, ни в коем случае нельзя потакать им — их позиция возмутительна! Я полагаю, что в этом вопросе прав Майк ван Бурен — ярых атеистов надо попросту принудить, дабы они не испортили праздник всему человечеству!
Розмари уже слышала толки о ярых атеистах по телевидению, да и сын говорил что–то ироническое об атеистах–параноиках. О свечах было упомянуто в одном из рекламных роликов «БД», однако она тогда не вслушивалась. Словом, она понятия не имела, на что намекает Роб Паттерсон. А надо было как–то отвечать…
Розмари украдкой стрельнула глазами направо–налево — в поисках помощи. Однако Великий Психоманипулятор был занят разговором с Великим Индейхоразрезателем.
Ее выручила соседка Паттерсона. Женщина кокетливо хлопнула его по руке и капризно сказала:
— Полноте вам. Роб! Опять вы взялись громить ярых атеистов. Вы забываете, что нынче День Благодарения, а не проклятий и сарказмов. Ведь я права, Розмари? По словам Энди, несколько тысяч свечей не сделают погоды и самые тупоголовые атеисты вольны вытворять, что им угодно. Они не испортят всеобщее торжество. Раз сам Энди так говорит — для меня этот вопрос закрыт… Ах, Розмари, душечка, я полагаю, вас так и распирает от гордости за сына!
Тут соседка Паттерсона сделала короткую паузу, вздохнула и простодушно прибавила:
— А у нас с Мерлем растут оболтусы — благословляем небеса, если они продержатся в одной школе два года подряд!
— Энди, тебе не трудно передать мне сельдерей, — попросил Марк Мид, отлипая от своей хорошенькой соседки слева, к которой его влекла неведомая сила.
Во время возникшей паузы Розмари встретилась глазами с Джо, сидевшим в дальнем конце стола. Он едва заметным движением пальцев послал ей привет.
Розмари улыбнулась ему и шевельнула пальцами в ответ.
Джо тоже выглядел очень привлекательно в традиционном наряде республиканцев. Он чуть рассеянно слушал соседку, миссис Луш Рамбо, и солидно кивал головой.
— Ах ты, черт! Проклятье! — вдруг взревел хозяин дома и выронил нож. Из порезанного пальца на светлую грудку индейки закапала кровь.
Розмари вздрогнула всем телом и поспешно протянула ван Бурену полотняную салфетку.
Как только Энди плюхнулся на сиденье лимузина, Розмари привалилась к нему и положила голову на плечо сына.
— Уфф!!! Как же я устала! Как же я объелась! — весело запричитала она.
Ей было неловко признаться, что она и выпила чересчур много. Голова изрядно кружилась. Но было ощущение исполненной трудной работы — она обошла все подводные камни в разговорах, не перепутала ни одного имени и вроде бы ни разу не выказала себя дурочкой.
Энди ласково обнял ее и, посмеиваясь, легонько тряхнул.
— Ах, моя бедная малышка, — сказал он, осыпая поцелуями маковку ее головы, — солоно тебе пришлось среди этих надутых индюков и болтливых индюшек. Спасибо за мужество, большое спасибо. А кормят у ван Бурена недурственно. Какие блюда, какие подливки? Да и сервировка — ого–го?
Розмари замычала что–то в ответ, потом выпрямилась и заглянула сыну в глаза.
— Я сошла с ума, — сказала она, — или ужин действительно был затеян как почти точная копия картины Нормана Роквелла?
Энди округлил глаза, потом хлопнул себя по лбу.
— Да! Да! — воскликнул он. — Вот почему мне все время казалось, что я где–то это видел! Ты совершенно права. Кругом сказочная белизна — и пятна неказистых, но внушительных бокалов…
— Ты вспомни еще синее платье Брук и ее белый передник! Насколько я помню, у Роквелла тоже есть подобная женская фигура. Нас прелестно разыграли!
Они еще посмеялись над милой выходкой ван Буренов и устало затихли. Машина на огромной скорости неслась вперед, приятно покачивая пассажиров.
Мимо летели придорожные огни, порой почти сливаясь в горизонтальные полосы.
— О, кстати! — вспомнила Розмари. — Насчет свечей. Я в каком–то ролике слышала упоминание, но не разобралась…
— Это один наш проект, довольно большой, — пояснил Энди. — Расскажу попозже… Послушай, тебе не показалось, что Марк Мид — педик?
— Показалось. Хотя он вроде бы усиленно обхаживал и тискал свою соседку слева.
— В промежутках он кокетничал и заигрывал со мной. У меня уши распухли от его комплиментов.
— За мной тоже ухаживали, — со смехом заявила Розмари. — Ван Бурен весь вечер осыпал меня комплиментами, даже неловко было перед его женой. Я, оказывается, и чистосердечная, и искренняя.
— Это не лесть, а чистая правда.
— Да какая там правда! — вздохнула Розмари. — Весь мир обманываю перед телекамерами.
— Послушай, мы же договорились: если тебе претят интервью, Диана Калем сумеет изящно отфутболить любых журналистов и избавит тебя от бремени общения с прессой.
— А как быть с другими людьми? Ведь с кем–то мне придется общаться.
Энди промолчал.
Отвернувшись друг от друга, они безмолвно смотрели на проносившийся за окнами пейзаж.
Джо сбросил скорость — въезжали в город.
— Надеюсь, ты понимаешь, отчего он вился вокруг тебя, — промолвил Энди, нарушая затянувшееся молчание.
— Ты о ком? — спросила Розмари, поворачивая голову в сторону сына.
— О ван Бурене.
— Почему он вился вокруг меня? Потому что я «искренняя и чистосердечная». И к тому же, опять–таки по его словам, остроумная.
— И ты поверила во всю эту чушь? — сказал Энди, иронически хмыкнув. — Запомни, твое главное определение отныне — «нужная». Твоя подпись на какой–нибудь петиции, или прокламации, или декларации поистине бесценна. Твое присутствие на каком–либо событии будет выводить это событие на первую полосу. Достаточно прессе проведать, что ты благосклонна к ван Бурену, что ты встречаешься с ним — и его предвыборный рейтинг взлетит до небес.
Розмари сверлила сына недоверчивым взглядом.
— Да ну тебя, вечно ты шутишь! — наконец сказала она.
Энди рассмеялся:
— Мамочка, пора тебе врубиться в ситуацию. Ты теперь важная, влиятельная персона. Будешь решать судьбы мира, ибо народ возлюбит маму Энди еще больше, нежели самого Энди.
— Не издевайся! — сердито сказала она, шутливо ткнув его кулачком под ребра.
Он снова рассмеялся.
Розмари придвинулась к сыну и уютно устроилась на его плече.
За окном мерно мелькали пестрые огни.
— Расскажи о своем визите в Белый дом, — попросила она. — Тебе понравилось?
На протяжении следующих пятнадцати миль Энди описывал достаточно бурную и веселую вечеринку у президента.
— Да, любопытно, — кивнула Розмари, когда сын закончил свой рассказ. Вспомнив жаргон своей молодости, она прибавила:
— Классно погудели.
Энди фыркнул, вздохнул и важно изрек:
— Всем хороши консерваторы. Да вот только, как ни крути, с демократами веселее!
— Это настоящий экспресс, — объяснял Энди. — Остановок только шесть: подземный гараж, холл на первом этаже, затем этажи с восьмого по десятый — и сразу мои апартаменты на макушке. Электронный ключ от комнат — только у меня. Таких суперскоростных лифтов только шесть во всем городе. Две тысячи футов в минуту! В час это будет…
Розмари протестующе замахала руками:
— Избавь меня от технических подробностей! Они стояли, прижавшись друг к другу, внутри тесной цилиндрической капсулы. От телефонной будки кабинку отличала только исключительная роскошь отделки: до уровня плеч красная кожа, а выше и на потолке — полированный металл с тусклым желтым отливом. Кажется, медь. А может статься, и чистое золото — тут все так безумно дорого, что ни за что ручаться нельзя…
Лифт мчался вверх с захватывающим дух ускорением — настоящая ракета!
Энди довольно усмехался, а Розмари было не по себе.
Что за радость, когда твой желудок проваливается куда–то к копчику!
— Я тут трахался несколько раз, — с ухмылкой сообщил Энди. — Ощущение — непередаваемое!
— А уж этих подробностей я тем более не желаю знать! — с упреком сказала Розмари.
— Ну вот, приехали. Мой пятьдесят второй этаж. Береги нервы: сейчас ты увидишь самый потрясающий вид во вселенной. Всем видам вид!
Створки лифта открылись. Энди вышел первым и щелкнул выключателем. Скрытые светильники залили слабым, призрачным светом огромное великолепно декорированное помещение типа артистической студии. Дальняя стена была целиком из стекла. За ней — россыпь звезд на черном небе, помигивающие огоньки самолетов и внушительная тарелка почти полной луны;
— Ох, Энди, — так и ахнула Розмари, прикусывая губу от восторга.
Он помог ей снять пальто, бросил его на ближайший диван и подвел ближе к стеклянной стене. Розмари долго молча вбирала в себя прелесть этого звездного неба, потом опустила взгляд вниз. Там был темный ковер парка, за которым начиналось море огней Ист–Сайда — причудливой прелестью они напоминали исполинскую ярмарку.
— Почти идеальная ночь, — наконец нарушил молчание Энди. Он стоял рядом и, обняв мать со спины, поглаживал ее плечи. Розмари откинулась затылком на его грудь и в упоении покачивалась.
Энди наклонил голову к ней, сверкнул зубами в полутьме, поцеловал ее в висок и сказал:
— Правда, я заказывал полную луну. А они, прохиндеи, выставили только три четверти. Придется устроить скандал.
Она улыбнулась. Ей было так хорошо, что не хотелось даже разговаривать. Она нашла его руку на своем плече и молча поглаживала ее.
— Это Уайтстоун–Бридж, — объяснял Энди, показывая рукой. — А вон там начинается Квинс…
— Изумительно, невероятно… — выдохнула Розмари.
Руки Энди упали ей на талию. Он повернул мать к себе, наклонился к ее уху и с чувством, медленно поцеловал его краешек.
— В моей жизни тоже был зияющий разрыв длиной в двадцать семь лет, — шепотом произнес он, горячо дыша ей в ухо. — Только я пробудился самостоятельно, усилием воли.
— Энди…
— Тебя не было рядом, когда во мне пробудилось первое влечение к женщинам, — быстрым шепотом продолжал он. — И все же нас связывают дивные, могучие узы — чудесное напряжение. Ты для меня как прекрасная незнакомка, которая вдруг вошла в мою жизнь. Конечно, ты старше меня — однако нет тебя желаннее, ибо для меня ты самая красивая женщина на планете…
Он еще теснее прижал ее к себе, и она внезапно ощутила его губы на своих губах. Его язык силой прорвался в ее рот и соединился с ее языком.
Все произошло так быстро, что Розмари не успела отшатнуться. Чуть опомнившись, она вырвалась из объятий сына и сделал шаг назад, прочь.
Энди, тяжело дыша, простирал руки к ней, впившись в Розмари тигриным взглядом.
Было достаточно света, и она отчетливо видела, что его глаза сейчас имеют тот, прежний цвет и уже позабытый ею нездешний блеск.
Розмари проворно вытерла губы тыльной рукой ладони. Ее трясло. Она была поражена и тем, что он сделал, и тем, что сделалось с его глазами.
— Твои прежние глаза… — дрожащим голосом пролепетала она.
Энди опустил руки, привел в порядок свое дыхание, потупился на пару секунд — и поднял на нее спокойный, обычный взгляд. Теперь у него опять были светло–карие глаза — пусть и красивые, но вполне банального оттенка.
Он слабо улыбнулся:
— Ну вот, глаза снова в порядке. Они ведь у меня такие благодаря… как бы это сказать… ну, потому что я так хочу… А тут я немножко утратил контроль над собой.
Розмари продолжала ошарашено смотреть на него.
— Немножко? — изумленно переспросила она. — Что значит, «немножко утратил контроль над собой»? Он посмотрел ей прямо в глаза и отчеканил:
— Ты единственная в мире женщина, единственный в мире человек, с которым я могу быть самим собой!
В середине этой фразы его глаза на пару мгновений изменились на природные, «тигриные», нечеловеческие. Будто он показывал свою истинную сущность и свою способность в любой момент вернуться к ней.
Энди замолчал. Потом тряхнул головой, словно отгоняя какое–то наваждение, и, посмотрев на мать нормальными глазами, сказал нормальным голосом:
— С любым другим человеком мне приходится быть откровенным лишь до какого–то предела. Даже в полной темноте я не могу быть самим собой в чьем бы то ни было присутствии.
Розмари повернулась к гигантскому окну и, устало массируя себе виски, медленно проговорила, не глядя на сына, который дышал где–то за спиной:
— Прости меня, Энди. Я, конечно, сочувствую тебе. Я, конечно, люблю тебя. Но…
Она осеклась.
Он сделал несколько быстрых шагов и стал перед ней, повинно склонив голову.
— О, это мне, мне надо просить прощения! — с жаром воскликнул Энди, поднимая на нее полные слез глаза. — На самом деле я потерял над собой контроль не немножко, а «множко», даже очень «множко». Клянусь, это больше никогда не повторится. Никогда! Пожалуйста, прости меня. Ради всего святого, прости меня!.. Я все собирался тебе сказать — и все не мог… Словом, я завтра должен уехать. И теперь я вижу, что это даже к лучшему. Ну да, конечно, к лучшему! А ты можешь пока что навестить своих родных. Я же сперва проведу несколько дней в моем поместье в Аризоне, а затем отправлюсь в Рим и Мадрид. Вернусь шестого декабря. Розмари коротко вздохнула.
— Хорошо, — сказала она. — По–моему, это правильно… Очевидно, мы оба… нам хотелось как–то компенсировать все эти потерянные годы… Словом, похоже, мы немного перестарались.
— Не вини себя, — произнес Энди. — Вина моя и только моя.
— Запомни, Энди, никогда — ты слышишь, никогда! — не вздумай повторить того, что было.
— Клянусь, это никогда больше не повторится. Она сделала глубокий вдох и сказала:
— А теперь я пошла. Спокойной ночи. Ты когда уезжаешь?
— Завтра рано утром. Джо отвезет меня в аэропорт. Но он остается здесь, чтобы всегда быть у тебя на подхвате. При нужде не стесняйся обращаться к нему. И все остальные мои сотрудники будут с охотой выполнять любую твою волю. Номер телефона, по которому ты в любой момент можешь связаться со мной, я тебе уже дал.
Они пошли к лифту. Розмари по пути взяла с дивана свое пальто.
— Спасибо тебе за все, — сказала она, останавливаясь у лифта. — Счастливого путешествия.
— Тебе тоже. Ведь ты поедешь?
— Возможно.
Затем, робко покосившись на сына, она прибавила:
— Помни, я люблю тебя.
— И я тебя. Надеюсь, ты не будешь держать зла.
— Знаешь, я бы предпочла обычный лифт.
— Поезжай лучше на этом. А на первом этаже пересядешь на обычный и поднимешься на свой седьмой. Поверь мне, так будет вдвое быстрее.
— Может, и быстрее, — проворчала Розмари. — Да только у меня морская болезнь от этой штуковины.
И тем не менее Розмари нажала кнопку на стене. Створки разошлись, и она вошла в кабинку, которая сейчас напомнила ей купе пульмановского вагона.
Она повернулась, помахала «сыну рукой на прощание. Он послал ей воздушный поцелуй.
Створки сомкнулись.
Розмари хотела было нажать кнопку первого этажа, но вместо этого коснулась кнопки «Открыть дверь».
Энди, успевший сделать несколько шагов в глубину студии, повернулся на звук — удивленно вскидывая брови.
— Свечи, — пояснила она. — Ты забыл рассказать.
— А–а! — протянул Энди и с улыбкой пожал плечами. — Это так, одна задумка. Мы собираемся зажжением свечей встретить приход двухтысячного года. На мой вкус, идея пошловатая и детская, но людям она очень нравится. Против только кучка ярых атеистов. Предполагается, что каждый человек встретит двухтысячный год с зажженной свечой в руке. Даже основная масса атеистов не имеет ничего против. Как говорится, велико ли дело свечку зажечь? Тут и копья не из–за чего ломать. Все мы Божьи Дети — не зря мы именно это название выбрали для своей организации, — поэтому будет очень мило встретить новый, двухтысячный год одной семьей на всей планете.
Услышанное так поразило Розмари, что она даже из лифта вышла.
— Ты хочешь сказать, что все люди, по всей стране, одновременно зажгут свечи?
— Бери шире — по всему миру! За вычетом разве что горстки бушменов и самых диких папуасов, если таковые где–то остались. На улицах, в парках, в домах и в магазинах, в школах и в церквах, а также в мечетях и синагогах и даже в борделях — везде, абсолютно везде, где есть люди, будут зажжены свечи. Зажжены разом, в одну и ту же минуту, а именно в первую минуту нового, двухтысячного года. В первую минуту по Гринвичу. То есть здесь, в Нью–Йорке, это будет семь вечера, в Лондоне — полночь, в Москве — раннее утро… Это призвано символизировать, как говорится в нашем рекламном ролике, «единство обновленного и воспрянувшего к свету человечества».
Розмари широко открытыми глазами смотрела на сына. Он стоял прямо на фоне звездного неба — и вдруг показался ей чудесной, сказочной фигурой. У нее дыхание перехватило.
— Энди! — воскликнула она. — Как у тебя язык повернулся назвать эту идею пошлой и ребяческой! Это замечательная, это потрясающая идея!
Ноги сами понесли ее к нему.
— О, это будет удивительное зрелище! Миллиард огоньков по всей планете!..
За ее спиной с легким хлопком закрылась дверь лифта.
Энди рассмеялся, довольный ее очевидным энтузиазмом.
— Не один, а целых восемь миллиардов огоньков, — сказал он. — И сами по себе свечи будут прелестными — небесно–голубая макушка с желтой сердцевиной. Сверху они будут напоминать символику «Божьих Детей» — солнце на голубом фоне.
— О, так это будут особые свечи? — воскликнула Розмари.
— Ну да, — кивнул Энди. — Примерно вот в таком стеклянном сосуде. — Он показал руками размер высокого стакана для коктейлей. — Мы выпускаем их уже в течение целого года. Огромный проект — четырнадцать заводов в Японии и в Корее. Работают в три смены без выходных.
— Ах, Энди! Это… это… потрясающе!!! — в восхищении выдохнула Розмари, роняя на пол свое пальто и зачарованно двигаясь по направлению к сыну. — Это бесподобная мысль! И кому первому она пришла в голову?
Он лукаво фыркнул и, улыбаясь во весь рот, сказал:
— А ты угадай с трех раз.
Розмари обняла его и с чувством поцеловала в щеку:
— Ах ты, мой ангел! Какой же ты молодец! Как это чудесно! Благодаря твоей выдумке приход нового тысячелетия станет по–настоящему запоминающимся для всего человечества!
— Стараемся, стараемся, — промолвил Энди, с деланной скромностью потупляя глаза. С лукавым смехом он добавил:
— Моей была только общая идея, детали додумали сотрудники.
— Роскошная идея! Роскошная! — продолжала исступленно твердить Розмари, снова и снова обнимая сына и целуя его в маковку головы. — Я так горда тобой, так горда!
— Ты меня затискала! — с хохотом закричал Энди. — Если хочешь, чтобы я вел себя прилично…
Она ойкнула, шарахнулась от него — потом улыбнулась, в последний раз клюнула в щеку, подхватила свое пальто с пола и направилась обратно к лифту.
— Желаю тебе приятного–приятного путешествия, дорогой, — сказала она. — И возвращайся домой поскорее — я буду безумно скучать по тебе.
— Я тоже, мамочка.
Она опять залюбовалась его фигурой на фоне звездного неба. Ангел, настоящий ангел!
В лифт Розмари входила почти пятясь — до последнего мгновения жадно вбирая в свою память чудесную картину: ее сын на черном бархате, усеянном россыпью бриллиантов.
Но вот створки закрылись, и чудо–техника повлекла ее вниз с чудовищным ускорением.
Какая красивая, какая дивная задумка! Все и каждый, все цивилизованное человечество зажжет голубые свечи с желтой серединкой в первую минуту двухтысячного года! И это будут цвета «Божьих Детей». Какой праздник! Какое торжество!
Жаль, что несколько упрямых дураков не примут участия в божественном спектакле, но это их личное дело — Энди сам признает, что это их право. Упрямцев можно только пожалеть.
Но какой же он чудесный! Воистину ангел! Да–да, сущий ангел! Нет ничего удивительного в том, что весь мир обожает ее Энди!
Истинно, истинно сказать: где и когда и какая мать была бы так горда своим сыном, и горда законно?
Только Мария, ответила она сама себе, летя вниз со скоростью две тысячи футов в минуту, только дева Мария.
Назад: Сын Розмари
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ