16

– Мы промахнулись на двести с лишним миль! – говорила Яна. – Невероятно! Если бы не это… – Она подняла пресс-папье. Девушка сидела на диване в гостиной «Индиго инн» и вертела стеклянный куб в руках, всматриваясь в буквы на нем так, словно опасалась, что они вдруг возьмут и испарятся прямо у нее на глазах.

– Вы говорили целых пятнадцать минут, – крикнул Мур из кухни (он варил кофе), – но я ничегошеньки не понял. Подождите, я сейчас приду.

– Как скоро можно будет послать радиограмму в Кингстон?

– Трудно сказать, – отозвался Мур. – Иногда оператор работает по воскресеньям около часа, а иногда не работает вообще…

– Но я должна связаться с ними!

– Успокойтесь, – сказал Мур, внося в комнату на подносе кофейник и две чашки. Он поставил поднос на стол и налил кофе – Яне, потом себе.

– Если это так важно, мы разбудим ее на заре. – Он уселся рядом с девушкой. – Ну вот, я вас слушаю. Кто такой Вильгельм Коррин?

– Один из гитлеровских асов-подводников, – сказала Яна. – Их было, в общем, немного: Прин, Шепке, Кречмер – и Коррин, который, судя по документам, один потопил столько же судов, сколько все остальные вместе взятые. Война закончилась, и все получили по заслугам

– кто погиб, кто пошел в лагеря. Коррин же бесследно исчез, и эта загадка много лет не давала покоя военным историкам.

Несколько месяцев назад группа спортсменов-ныряльщиков обнаружила у берегов Ямайки затопленную немецкую подводную лодку в весьма плачевном состоянии. Мы проверили данные, и оказалось, что она еще не идентифицирована, а поскольку последний известный отряд, к которому была приписана лодка Коррина, дислоцировался в Карибском море, мы, естественно, решили, что это она. Но ваша находка

– пресс-папье – все меняет, и теперь тем более важно сохранить лодку! На ее борту могут быть дневники, вахтенный журнал Коррина, да мало ли что еще! Это же настоящий клад и для Фонда, и для военных историков!

Мур хмыкнул:

– Такая важная птица?

– Очень, – ответила Яна. – Коррин почти в одиночку блокировал северо-восточное побережье Соединенных Штатов; как-то раз он даже сумел пробраться внутрь конвоя, потопить три танкера и благополучно ускользнуть. За эту операцию Берлин представил его к Рыцарскому кресту, но награда так и не была вручена: Коррин на родину не вернулся. В самом начале 1942 года ареной его деятельности были Карибы; он одним из первых стал патрулировать карибские воды и получил право самому выбирать мишени. По непроверенным данным, именно его подлодка обстреляла нефтеперегонные заводы на Тринидаде, проникла в бухту Кастри и торпедировала стоявший там на якоре грузовой корабль и потопила британский крейсер «Хоклин» единственной торпедой, разломившей судно пополам. Те, кто спасся с «Хоклина», засвидетельствовали, что спустя несколько часов подводная лодка возвратилась, чтобы обстрелять спасательные шлюпки. Будь этот эпизод доказан, Коррина приговорили бы смертной казни – то есть, если бы Коррина удалось предать суду. Дело в том, что из соображений безопасности немецкие подводные лодки почти не поддерживали связь друг с другом, поэтому проследить за передвижениями Коррина не было никакой возможности.

А потом он исчез. Испарился. Лодка U-198 больше не появлялась в военных сводках. Да, Коррин действительно был незаурядной фигурой – безжалостный, очень умный, преданный идеям нацизма человек, он добровольно вызывался исполнять самые сложные задачи. Но где он был и что делал последние сорок лет, оставалось тайной.

Рассказ произвел на Мура впечатление:

– Вы зря времени не теряли.

– Когда я занималась той подводной лодкой около Ямайки, я постаралась узнать как можно больше. Вот главная причина, по которой я взялась за свое нынешнее задание. – Она отложила пресс-папье и посмотрела на Мура. – А теперь скажите-ка мне вот что: сегодня днем вы нипочем не хотели подпускать меня к лодке. Почему?

Он поставил чашку на стол и после секундного колебания спокойно сказал:

– Когда мы с Кипом залезли внутрь, произошло нечто такое, чего я не могу ни понять, ни объяснить. Лодка опасна… очень опасна.

– Расскажите-ка.

Мур глубоко вздохнул, понимая, что Яна не отстанет.

– Тела моряков превратились не в скелеты, а в мумии. Зрелище не из приятных…

– Это я как-нибудь переживу.

– Нет. Дело не только в этом. – Мур помедлил, чувствуя на себе ее взгляд; он отхлебнул кофе, прикидывая, как сказать. – Внутри лодки что– то двигалось, – наконец проговорил он.

Яна хихикнула, но увидела, что он совершенно серьезен, и тоже посерьезнела.

– Вы не шутите?

– Нет. – Мур испустил протяжный вздох и сцепил пальцы. – Я десятки раз прокручивал это в голове. Кип говорит, это была галлюцинация, действие паров, которые мы вдыхали, но, черт побери, я знаю, что видел в центральном коридоре что-то реальное. Похожее на человека.

– На человека? Может быть, на лодке прятался кто-то еще?

Мур быстро помотал головой.

– Нет, оно было похоже на одного из… тех, кого мы нашли в штурманской рубке. Я знаю, это звучит как бред сумасшедшего, пусть, может быть, я действительно схожу с ума – но на лодке прячется что-то ужасное, и ноги моей там больше не будет.

– Иногда воображение… – начала Яна.

– Нет! – Мур вскинул на нее глаза, и выражение его лица испугало девушку: она увидела глубоко спрятанный страх, точивший Мура изнутри. – Воображение здесь ни при чем, я видел это существо.

Несколько секунд они сидели в неловком молчании. Потом Яна отодвинула пресс-папье, допила свой кофе и встала.

– Мне пора. Я рано встаю. Боюсь, придется попросить вас помочь мне с разъездами по острову. Но если это слишком хлопотно, я, наверное, смогу взять в деревне велосипед напрокат.

– Да что вы, какие хлопоты, – спокойно возразил Мур.

– Ну, если вы уверены… Утром я бы хотела подъехать быстренько взглянуть на самолет и, конечно, поговорить с констеблем.

– Кип вряд ли изменит свое решение.

– Посмотрим. Если придется, я вернусь в Кингстон и задействую официальные власти. – Она мгновение постояла над ним, сказала: – Спокойной ночи, – и пошла к лестнице. Поднявшись на несколько ступенек, она обернулась, чтобы подбодрить его, но передумала и пошла к себе в номер.

Мур долго сидел на диване и вдруг испытал странное чувство – ему почудилось, что где-то совсем рядом притаилось зло, острая, жгучая ненависть, способная в любой момент вскипеть и разрушить деревню. Это было то же ощущение, какое возникло у него на лодке, и он не мог избавиться от него. Потом он вспомнил, что в ящике стола у него в комнате лежит автоматический пистолет сорок пятого калибра. Мур поднялся, защелкнул замок на двери-ширме и деревянной двери, прошел по коридору в кухню и задвинул засов на двери черного хода. Лишь придя к выводу, что гостиница надежно заперта, он выключил свет и в темноте поднялся по лестнице.

Густые, сулящие ненастье тучи неслись по ночному небу, заслоняя луну и звезды. Короткий ливень простучал по окнам и крышам, по желобам и канавам потекли ручейки. Рябой от дождя морской простор разгладился, и хмурый рассвет озарил две слитые у горизонта аспидно– серые равнины – море и небо; только чуть более светлое серое пятно над неспокойным океаном выдавало, где солнце. Ветер, пригнавший сюда с северо-востока тучи, под утро улегся, и Кокину сковали мрачные штиль и безмолвие.

Кипу спалось плохо. Его то и дело будили воображаемые шумы: какое-то шевеление в кустах под окном, далекие крики птиц, крысиная возня у стен. Он затемно вылез из постели и до утра пытался читать, но мысли, теснившиеся в голове, не давали ему сосредоточиться на напечатанных строках. Кип переворачивал страницы машинально, не видя текста, а потом, когда маленький дом заполнился серым светом и Майра захлопотала на кухне, окончательно погрузился в свои мысли и сидел совершенно неподвижно, сложив перед собой руки.

– Сейчас будем завтракать, – сказала Майра, заглядывая в дверь. – Минди будить?

– Нет, – отозвался Кип. – Пусть поспит еще немного.

Майра поняла, что муж хочет побыть один, вернулась в кухню и стала накрывать на стол.

Кип понимал, что в последние несколько дней держится с женой прохладнее обычного. Враг добрался до нас, вдруг подумал он, одолел преграду времени и смерти и не успокоится, покуда не уничтожит нас. Немецкая подводная лодка пожирала его, заполоняла сны, отравляла самый воздух, которым он дышал. Что за люди, подумал Кип, создали подобную машину смерти? Кто клепал корпус, кто обшивал его стальными пластинами, кто тянул под палубами целые мили тросов и кабелей? Кто начинял торпеды взрывчаткой, размещал оборудование в недоброй памяти штурманской рубке и вгонял на место водонепроницаемые переборки? Эта лодка до последнего дюйма задумывалась и воплощалась ради одной цели – разрушать. Живая, она резала носом подвижную толщу воды, дабы выполнить свое предназначение, мертвая – раскаленным клеймом впечаталась в сознание Кипа. «Враг настиг нас, – думал Кип, – и спасения нет».

Он быстро съел завтрак, вполуха слушая Майру; та знала, что муж частенько решает свои проблемы, уйдя в себя и не реагируя на окружающее до тех пор, покуда не сыщется разгадка. Кип помог ей убрать со стола, поцеловал ее и еще не проснувшуюся дочку и отправился к своим повседневным утренним обязанностям.

Он ломал голову над тем, как отвязаться от этой Торнтонши. Ей никогда не понять, что им движет; ей не увидеть того, что увидел он, и не почувствовать того, что он почувствовал, а значит, и говорить с ней без толку. Он поступит так, как считает правильным, – ведь он представляет закон и отвечает за всех.

Он еще раздумывал над этой проблемой, когда заметил, что к нему, спотыкаясь, бежит какой-то человек. Человек этот размахивал руками и что-то выкрикивал. Кип пригляделся. Это был Эндрю Кейл, заместитель управляющего верфью. Он с трудом удерживал истерические рыдания, из ввалившихся остекленелых глаз лились слезы, голые руки были исцарапаны.

– Кип! – выкрикнул он, тяжело дыша. – Слава Богу, я вас нашел!

– Схватив констебля за руку, он начал куда-то тянуть его.

– Что с вами? – спросил Кип. – Что случилось?

– У меня дома… – выдавил Кейл, который никак не мог отдышаться. – О Господи… у меня дома…

У Кипа закаменела спина.

– Садитесь в машину. – Он помог Кейлу забраться в джип.

– Мы… с мистером Лэнгстри только что вернулись… из Стил-Кэй… а у меня дома… я не смог войти… не знаю… не знаю-у… – проскулил Кейл.

Кип свернул на дорогу, которая вела к дому Кейла. Он остановил джип у гаревых ступенек крыльца, и Кейл с трудом выбрался из машины.

– Пойдемте, Кип! – едва слышно прошептал он. – Прошу вас!

Кип уставился на дом. Входная дверь была сорвана с петель и лежала на перилах крыльца. Весь двор усеивали осколки стекла из разбитых окон. За останками оконных рам еще висели цветастые занавески, располосованные в бахрому. Кейл вцепился ему в руку.

– Прошу вас…

Едва Кип переступил порог дома, он почувствовал резкий запах крови, к которому примешивался другой, такой же неприятный. Смрад гниющей плоти.

Кейл протиснулся мимо Кипа в коридор, сделал несколько шагов вглубь и застыл как изваяние в дверном проеме. «Нора!» – вдруг вскрикнул он дрожащим голосом. Но не шелохнулся, даже когда Кип положил руку ему на плечо.

– Там, – выговорил Кейл, тыча пальцем.

Кип посмотрел, куда он показывает, – и окаменел от ужаса.

На полу среди обломков дерева и осколков стекла лежало то, что когда-то было человеком.

Поблескивали переломанные кости. От головы мало что осталось, глаза были вырваны, нос тоже, и только странно белели ровные зубы. На груди, руках и ногах виднелись бесчисленные серповидные раны – там мясо сдирали до кости, целыми ломтями. «Укусы, – вдруг подумал Кип. – Крысиные укусы». От горла не осталось ничего; плоть была содрана до позвонков, сосуды безжалостно порваны. Тело лежало в загустевшей винно-красной липкой луже. Кейл поперхнулся и, спотыкаясь, кинулся к двери, но не смог побороть рвоту. Кипу пришлось напрячь все силы, чтобы совладать с волной тошноты, стремительно подкатившей к горлу, но голова у него кружилась и на ногах он держался нетвердо.

Когда дурнота прошла, он заставил себя войти в спальню. Окно было выбито, в углу валялась заскорузлая от крови простыня, матрац тоже был забрызган кровью. Кип собрался с духом, нагнулся, пошарил у покойника в заднем кармане и обнаружил бумажник. Он раскрыл его и поискал что-нибудь, что удостоверяло бы личность убитого.

Джонни Мейджорс. Господи Иисусе!

– Где моя жена? – спросил Кейл, утирая губы. Глаза у него припухли, веки отяжелели. – Где она?

– Н-не знаю… – ответил Кип и удивился тому, как глухо звучит его голос. Возле головы мертвеца лежала кисть руки, то ли отгрызенная, то ли отломанная от запястья. Кости в месте перелома были обсосаны дочиста.

– КТО ЭТО СДЕЛАЛ? – внезапно взвизгнул Кейл и попятился от Кипа, цепляясь руками за стену коридора.

Кип нагнулся к полу, отгоняя мух, круживших над телом. В лужах ясно отпечатались следы башмаков. Констебль подавил внезапно зародившуюся паническую дрожь. Закрыв труп простыней и изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, он торопливо вышел из дома и оперся на капот джипа. На крыльце показался Кейл – остекленелые глаза, потерянный взгляд.

– Где Нора? – едва слышным хриплым голосом спросил Кейл. – Что с ней стало?

Но Кип не слышал. Он неподвижно смотрел на джунгли, плохо понимая, что перед ним. Наконец в голове у него прояснилось, и он сообразил, что в зеленой стене зарослей пробит коридор, уводящий от дома. Приблизившись, он увидел в еще сырой мягкой земле у границы джунглей след башмака. Потом еще три. Кейл снова выкрикнул рыдающим голосом: «Где моя жена?» – но его вопрос не достиг ушей констебля: тот уже шел по тропинке, недавно проторенной кем-то в перевитых лианами колючих кустах.

Через каждые несколько футов попадались капли крови, а впереди тропа сворачивала в гниющую мертвую рощу. Минут двадцать Кип шел по ней, сознавая, что, должно быть, рехнулся, раз отправился в путь один и без оружия, а потом, продравшись сквозь высокую заросль колючек, увидел, что вышел к большому, старому, медленно разрушающемуся плантаторскому дому – квадратному, массивному, под сводом переплетенных мертвых ветвей иссохших деревьев. Крыша дома давно провалилась, засыпав третий этаж, из пустых глазниц окон торчали черные балки. Балкон третьего этажа просел, опоры рухнули, по дряхлым, серым дощатым стенам расползлись вьющиеся растения.

Следы башмаков здесь обрывались.

Где-то вдалеке пронзительно крикнула птица – и умолкла. Кип огляделся, нашел сук, который при необходимости можно было использовать как дубинку, и пошел к бетонным ступенькам, поднимавшимся к массивному входу. Здесь он снова увидел засохшие капли крови; Кип остановился перед самой дверью и прислушался, но ничего не услышал. Он покрепче ухватил дубинку и пинком распахнул дверь. Она сорвалась с петель и с гулким грохотом рухнула на голый пол. Кип ступил в холодную сырость дома – и весь покрылся гусиной кожей, увидав лужи крови и кровавый след там, где по полу что-то протащили – что? Труп женщины? Он стоял в огромной комнате с высоким потолком, во все стороны расходились коридоры; широкая лестница со сломанными перилами поднималась на третий этаж и круто ныряла во тьму. В прорехи над головой Кип видел ветви деревьев.

Держа перед собой занесенную дубинку, он медленно двинулся по одному из коридоров, свободной рукой нащупывая дорогу. Он прошел несколько футов, и что-то мазнуло его по пальцам: ящерица, спешившая спастись в норе. Подавив крик, он отдернул руку, подождал, пока выровняется пульс, и тогда пошел дальше. Ящерица стремительно прошуршала по коридору. У себя под ногами Кип снова увидел капли и мазки крови, они вели в другую комнату. "Уходи отсюда, – сказал он себе. – Ты вернешься с оружием и подмогой, а сейчас уходи, уходи, пока не поздно!" Но тут он оказался в комнате и едва не задохнулся от невыносимой тухлой вони. Потолочные балки здесь обвалились и лежали на полу, а через выбитые квадратные окна высотой во всю стену в комнату вдвигались массивные колонны серого света.

В углу кто-то лежал навзничь.

Глаза у Кипа округлились, и, стискивая зубы из-за зловония, он медленно двинулся вперед.

Это был труп – но не Норы Кейл. Почти вся его плоть давно рассыпалась в прах; скелет облекали лохмотья военной формы – бурые, грязные, заплесневелые, точь-в-точь клочок ткани, зажатый в мертвых пальцах Турка, – а его простертые руки молили то ли о смерти, то ли о пощаде… или, возможно, и о том и о другом. Кип заглянул в пустые глазницы и почувствовал, как улетучивается его трезвая, долгие годы формировавшаяся решимость.

Безумие, подумал он; в реальном мире были границы и пределы, синее море и небо, зеленые джунгли, дощатые и оштукатуренные домики, люди из плоти и крови. Там не было ни Дамбаллы, ни Барона Субботы, ни призраков-джамби, регулярно наведывавшихся в деревню. Но откуда же тогда здесь взялся скелет в истлевшей нацистской форме? Душа Кипа испуганно сторонилась тварей, рыскавших за границей огня; всю свою жизнь он пытался достигнуть равновесия, сделать реальность ядром и основой своей жизни. Но что-то в самой его середке, спрятанное от всех и вся, а часто и от него самого, верило. Там ютилась вера в знамения и приметы, в могущество вуду, в злых духов, которые пьют по ночам жизнь спящих, разгуливают по погостам с холодными стальными косами и, застыв во тьме, из-под капюшонов разглядывают мир света.

И вот этот мертвец лежит здесь, за много миль от поднявшейся со дна немецкой подводной лодки; время наконец настигло его, соленый воздух разъел плоть, разрушил кости. Кип попятился от скелета; заметив кровь на подоконнике, он понял – то, что осталось от женщины, твари забрали с собой. НЕТ! НЕТ ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! "Да, – шептал знакомый голос – голос его «дяди», его «учителя», – да это правда вспомни силы человеческие живут и после его смерти смерти смерти смерти…" Твари, которых он боялся всю свою жизнь, похороненные им на задворках сознания, все-таки существовали.

И вдруг невидимая кирпичная стена, возведенная Кипом давным– давно, затрещала и раскололась, и оттуда с воем хлынули мрачные призраки.