14

Стоит страху закрасться в душу, и человек погиб. Страх заявляет о себе, чтобы прочно поселиться в мозгу, распахнуть перед глазами всю глубь коридоров ужаса, дразнить чувства присутствием чего-то неведомого, до чего как будто бы не штука дотянуться – но лишь как будто бы. По дороге к верфи Мур понял: страх – пожар, зажженный глазами и загадочными словами Бонифация, – быстро распространился по деревне. Везде появились засовы на дверях и ставни на окнах; кое-где на стенах виднелись наспех намалеванные вудуистские символы – охранные талисманы. До сумерек оставалось несколько часов, поэтому на улицах еще попадались редкие прохожие, а в гавани рыбаки готовили сети к утру понедельника, но атмосфера переменилась. Прилегающие к бару кварталы почти обезлюдели, и нигде не было видно ребятишек – никто не носился по пляжу, никто не играл в мяч между рыбацкими лачугами.

Ворота не починили, и Мур въехал на верфь через пролом. Несколько мгновений он лавировал среди сваленных грудами досок, мусора и бочек из-под солярки, потом проехал мимо склада – и сбросил газ. Двери склада были открыты, одна деревянная створка, сорванная с петель, лежала на песке, а у входа были в беспорядке раскиданы бочки, канистры и разбитые ящики. Мур знал, что складу полагается быть надежно запертым. Он поехал дальше, к доку.

Подъезжая, он тотчас увидел распахнутую настежь дверь, а за ней, в темноте, – покореженный корпус лодки. Он остановил машину и показал Яне на док:

– Она здесь.

Яна обошла пикап, залезла в багажник и раздернула молнию спортивной сумки.

– Здесь есть электричество? Дуговые лампы?

– Нет, – ответил он, не сводя глаз с квадрата черноты, зная, что за ним. – Док полностью обесточен.

Яна открыла сумку, вынула фотоаппарат в футляре и вспышку, застегнула молнию, открыла футляр, прикрепила к «Никону» вспышку и повесила аппарат себе на грудь.

– А теперь, – сказала она, – посмотрим на вашу драгоценную реликвию.

Они долго стояли в смрадной темноте, пока их глаза не начали различать четкие контуры огромного корабля. Доисторическое чудовище, подумал Мур. Яна закашлялась, прикрывая рот рукой.

– Хлор, – пояснила она. Ее спокойный голос эхом отразился от металла. – Батареи подтекают. – Разглядев наконец лодку от носа до кормы, Яна затаила дыхание, шагнула вперед, моргнула и сделала такое движение, словно хотела коснуться ее.

– Боже мой, – благоговейно выдохнула она, устремляясь вперед. – Боже мой! Мур пошел за ней, перешагнув через подвернувшийся под ноги ящик с надписью «СМАЗКА. ДВАДЦАТЬ БАНОК».

С полгода тому назад Яна ныряла в мутную зеленую воду в двадцати милях к северу от Ямайки и на глубине девяноста четырех футов нашла подводную лодку, которая в дни своей славы точь-в-точь напоминала эту. Сперва она увидела длинный, темный, сигарообразный силуэт, потом, зависнув над ним, – сплошную массу кораллов, из которой торчали покореженные металлические ребра. Люки были открыты, круглые отверстия забиты водорослями и полипами, от боевой рубки не осталось ничего, кроме темного цветка, раскрывшего свои лепестки там, куда угодила бомба или снаряд, а в самом центре системы трубопроводов, в месте пересечения труб, поселились морские звезды и пятнистые угри. Та лодка была мертва, она утратила свою грозную силу. Но эта, от которой Яну отделяло всего несколько футов… была совершенно другая. «Это розыгрыш, мистификация, – внезапно подумала она, – кто-то подшутил надо мной. Лодка не может столько времени провести под водой и не превратиться в ржавую развалину». Но нет; лодка была настоящая, целая и невредимая. Яне приходилось видеть суда, которые в считанные месяцы под водой приходили в куда худшее состояние, чем это, и теперь она никак не могла поверить своим глазам. Она взяла в руки фотоаппарат, включила вспышку – для подзарядки, – немного подождала и неторопливо двинулась вдоль левого борта и обратно, аккуратно фотографируя. Когда она окликнула Мура, он расслышал в ее голосе возбужденные нотки:

– Точно, это VII-C. Мелкие повреждения корпуса, треснувший перископ… Господи! Тридцатисемимиллиметровое орудие цело, трехсполовинойдюймовое – тоже! Палуба местами провалилась, но, Боже мой, большую часть обшивки коррозия не затронула! – Она делала снимок за снимком, вспышка отбрасывала на противоположную стену угловатую тень. – Внутри вода? – спросила Яна.

– Да, но не очень много.

– Вероятно, коденсат или то, что залилось в люки. Если так, погружение было срочное. Возможно, под огнем противника, раз вы говорите, что рядом была глубинная бомба. – Яна прошла вдоль левого борта к носу. – Торпедные аппараты пусты, – сообщила она. – Носовой торпедный люк открыт. Вы воспользовались им?

– Да, – кивнул Мур.

Последовала бесшумная белая вспышка: Яна сделала еще один снимок. В этот миг Мур кое-что заметил; он сделал шаг вперед, но девушка была уже на сходнях. Стараясь не наступать на мусор и крыс, она сошла на палубу.

– Секундочку… – начал Мур, стараясь сообразить, что увидел.

Яна вглядывалась в темноту между проломленными досками палубы.

– Герметический отсек вроде бы цел. – Она отодвинула в сторону какой-то ящик, оттуда выкатились пустые банки из-под машинного масла. – Я допускаю, что взрыв, о котором вы упомянули, вызволил ее из песка, но почему и как она всплыла? Расширение сжатого воздуха? Может быть, в резервуарах уже был воздух? – рассуждала девушка, не замечая, что Мур подошел к краю бетонной дорожки и напряженно всматривается в нос лодки. – Придется временно принять вашу теорию, – говорила Яна, – пока Фонд не выдумает что-нибудь получше. Ну и оружие, Господи ты Боже мой!

– Люк, – негромко сказал Мур, и звук его голоса заставил Яну поднять глаза.

– Через него подавали торпеды, – объяснила она. – На корме есть второй такой же. А что здесь делают эти ящики и банки? Похоже, кто-то недавно смазал станину орудия…

– Кип закрыл этот люк, – глухо проговорил Мур. – А теперь он опять открыт.

Яна подошла к люку и, наведя объектив на рубку, снова щелкнула затвором.

– Я должна взглянуть на механизмы внутри лодки, – сказала она. – Но для этого мне нужна будет яркая лампа, она у меня в сумке.

– Не… не стойте возле этой дыры, – хрипло предостерег Мур. Во рту у него пересохло. Яна не услышала; она стояла над самым люком, заглядывая в него. Мур громко повторил: – Не стойте возле этого люка! – и пошел по сходням, к ней.

– Что? – Яна рассеянно оглянулась на него от самого края темного отверстия. – Что вы… – И вдруг негромко ахнула и попятилась от люка. Мур увидел, что она смотрит куда-то ему за плечо.

Он резко обернулся. Загораживая дверной проем, к нему двигалась какая-то тень. Он оскалился и сделал шаг назад, загородившись поднятой рукой.

Тень остановилась и уставилась на них.

– Какого черта ты здесь делаешь, Дэвид? – спросил Кип. – И кто это с тобой? – Он не стал ждать ответа и повысил голос: – Уйдите оттуда, мисс, покуда не сломали себе шею!

– Что вы раскомандовались? – возмущенно спросила Яна.

– Я – здешний констебль и приказываю вам уйти с этой лодки! – Он поглядел на Мура. – Кто она такая?

– Доктор Торнтон из Кингстона. Хочет осмотреть подлодку.

– Действительно? – Кип смотрел, как она идет по сходням и подходит к нему. – И вы собирались в одиночку лезть в эту проклятую посудину?

– Совершенно верно, – задиристо подтвердила Яна.

– Ничего не выйдет. В доке и на лодке запрещено находиться без моего специального разрешения, а его я вам пока что не давал. – Он прижал ладонь к лицу: – Здесь пахнет гнилью, пойдемте на солнце.

Когда они вышли из дока, Кип закрыл за ними дверь и огляделся, ища, чем бы ее запереть; он высмотрел среди хлама тонкий металлический прут и просунул его в скобы, соорудив временный засов.

– У меня в сумке письмо Ямайского исторического фонда, – отрывисто сказала Яна. – Если хотите, я достану, и тогда можно будет…

– Нет, – сказал Кип. – Никаких писем. – Он чувствовал нарастающий гнев этой женщины. – Как вы попали на Кокину?

– Своим самолетом.

– Понятно. – Он мельком глянул на Мура, потом снова посмотрел на женщину. – Что ж… доктор Торнтон, если не ошибаюсь? Боюсь, вы напрасно проделали такой длинный путь. В понедельник утром первым делом два траулера отбуксируют эту лодку на глубокое место, сварщики прорежут в ее корпусе дыры, и она отправится туда, откуда явилась.

– Минуточку, – проговорила Яна, зарумянившись, – не знаю, с чего вы взяли, будто имеете право принять такое решение, но выполнить его я вам не дам!

– Прошу прощения. Все уже решено.

– Ну так перерешите, черт возьми! – Яна подступила к нему, пылая гневом. Кип не двинулся с места. – Вы, кажется, не понимаете, что такое эта лодка! Эта гитлеровская субмарина добрых сорок лет провела на дне Карибского моря и почти идеально сохранилась. Мы должны выяснить, как ей это удалось, что заставило ее всплыть и что это была за лодка. Через два-три дня здесь будет команда спасателей! Вы не можете потопить ее!

– Это просто ржавая старая калоша, – сказал Кип.

– Нет! Она в изумительном состоянии, за те годы, что она пролежала под водой, ржавчина почти не разъела корпус! Бьюсь об заклад, что и внутри все великолепно сохранилось, в том числе и машинное отделение. Господи, да эта лодка – мечта военного историка! Позвольте мне осмотреть ее внутри, а я гарантирую вам интерес Британского музея!

– Вы слышали когда-нибудь о ящике Пандоры? – спросил Кип. Вопрос озадачил Яну. – Скажем так: вы многого не знаете об этой лодке. Из-за нее здесь творится черт знает что. Нет, никакие три дня я ждать не буду. Если б можно было, я бы и трех часов не стал ждать, черт возьми! – Он подергал железный прут, проверяя, надежно ли закрыта дверь, и Мур вдруг понял, что Кип запер ее так, словно хотел удержать что-то внутри. Кип повернулся к нему и сказал: – Я возвращался из Карибвиля и увидел здесь твой пикап. Вот уж не думал, что ты вернешься сюда один…

– Вы сумасшедший! – вдруг сказала Яна. – Вы хотите уничтожить важную для науки находку!

– Довольно препираться, мисс, – объявил на это Кип, глядя ей прямо в глаза. – Я свое уже сказал. Если вас это не устраивает, то когда вернетесь в Кингстон, можете подать на меня жалобу в свой Фонд, я не возражаю. Пусть свяжутся со мной, и я скажу им то же самое: эта лодка отправится на дно. Пока, Дэвид. Счастливого пути, доктор Торнтон. – Он кивнул ей и пошел к машине. Заурчал мотор, и джип с ревом умчался. Мур с Яной остались одни у стены дока.

– Что с ним? – спросила Яна. – Он ненормальный?

– Нет, – сказал Мур. – Нет. – Час был уже поздний; на верфи сгустились тени, пристань окутала сине-черная мгла. Близилась ночь. Мур вдруг понял, что если и есть на свете место, где он нипочем не хотел бы оказаться после захода солнца, то это верфь Лэнгстри, где за тонкой деревянной стеной лежит в доке старая подводная лодка. – Вы уже не успеете в Кингстон засветло, – сказал он Яне. – Если хотите, я дам вам номер в гостинице.

– Большое спасибо, – ответила она, – тем более что я не намерена улетать, пока хоть сколько-нибудь не вразумлю этого кретина.

– Поступайте как знаете. – И Мур жестом пригласил ее в пикап.

Въехав в деревню, Кип сразу понял: что-то очень и очень неладно. Безлюдные улицы, закрытые ставнями окна, обереги, намалеванные на досках и штукатурке стен… В нем вскипела злость, а с ней пришло непонятное смущение. Его внимание привлек символ, нарисованный мелом на сине-зеленой двери, и где-то в глубинах сознания Кипа вяло зашевелились туманные воспоминания. Рисунок, сделанный примитивно и грубо, занимал все пространство двери от порога до притолоки и изображал огромную ладонь с растопыренными, словно отгоняющими что-то невидимое, пальцами. Кип остановил машину на обочине и уставился на рисунок, не в силах оторвать от него взгляд.

Он опять стал ребенком, тринадцатилетним мальчишкой, и сидел за низким столом над миской кукурузной каши с кусочками бекона. Хотя в животе у него было пусто, ел он медленно. На другом конце комнаты с дощатыми стенами потрескивали в каменном очаге поленья. На полу лежала старая циновка. Ставни были плотно закрыты, свет шел от расставленных по комнате керосиновых ламп. Тусклый, мутный, он озарял соломенные ритуальные маски на стенах: хитрые волчьи черты, нахмуренные низкие лбы, поблескивающие ракушки-глаза. Мальчику казалось, что маски смотрят прямо на него и что порой их черты меняются, становятся почти человеческими, только очень нелепыми и уродливыми.

У очага сидел в качалке мужчина. Он неподвижно смотрел в огонь, рассеянно встряхивая банку с собачьими зубами. Чуть погодя он вынул один зуб, бросил в пламя и подался вперед, как будто что-то увидел там. Потом он вновь откинулся на спинку кресла, циновка тихо зашуршала под полозьями, словно замурлыкала. В углу что-то зашелестело; мужчина повернул голову, и мальчик увидел очерченный отблесками огня профиль, глаза-щелки на обветренном морщинистом лице. В глубине комнаты на подстилке из водорослей сидела крупная, почти два фута длиной зеленая игуана в металлическом ошейнике. Веревка, одним концом прикрепленная к ошейнику, другим привязанная к потолочной балке, не давала рептилии удрать, но позволяла ей свободно передвигаться по комнате. Бледно-красные глазки ящерицы смотрели прямо на Кипа, белое горло и брюхо раздувались и опадали в такт дыханию. Похрустывая сухой травой, игуана прошла несколько футов вперед, остановилась, мелко подрагивая спиной, и, заметая по полу хвостом, медленно повернула голову, пристально глядя на Кипа.

– Покорми ее, – сказал мужчина.

Рядом с ним лежал ломоть ноздреватого темного хлеба. Мужчина отщипнул от него кусочек и бросил на пол. Ящерица рывком развернулась, проворно побежала назад, подождала. Наткнулась на хлеб и слизнула его.

Кип чувствовал слабость и дурноту. Дурнота была следствием голода, слабость – следствием сна. В последние три дня он очень много спал, одурманенный странными испарениями, поднимавшимися от горшочков, которые старик расставлял кольцом вокруг тюфяка мальчика. Иногда, засыпая, Стив проваливался в черноту без видений, словно умирал, но чаще его сны населяли призраки, твари, схожие с вечно следившими за ним масками, они ухмылялись и скалили зубы в неизменной, чреватой чем-то зловещим тишине. Во сне призрачные лица вели вокруг Кипа хоровод, вновь и вновь окликая по имени.

Поневоле, чтобы отгородиться от этих ужасов, Кип принялся воздвигать у себя в сознании кирпичную стену. Известковый раствор ложился гладко и густо, ряды кирпичей получались плотные, ровные. Но временами твари как будто бы поднабирались сил и тянули серые щупальца, чтобы разрушить стену, которую Кип возвел накануне. Как бы отчаянно он ни кричал, стараясь прогнать жуткие призраки, все было тщетно; их было слишком много, и, чтобы заделать прорехи в стене, ему приходилось работать все усерднее. Он трудился над стеной как одержимый, словно сон был одним из множества уроков, назначенных ему дядей – тот заставлял Кипа нагревать и разминать комки воска, которым предстояло превратиться в его руках в фигурки и затем уйти к тайным клиентам. Однажды Кипа заставили пустить кровь семи белым цыплятам, а как-то раз ночью ему пришлось сопровождать дядю на бедняцкое кладбище за головой покойника для гарабанды, страшного заклятия смерти. Казалось, стена никогда не будет завершена – твари находили в кирпичной кладке все новые и новые слабые места и лазейки. Но Кип поклялся себе: в один прекрасный день стена станет такой крепкой, что им будет не подступиться к нему, и с той поры они уже никогда не заставят его кричать от ужаса на дне темной пропасти сна. Эта клятва стала такой же частью его «я», как страх и неприязнь к человеку, называвшему себя его «дядей».

В одном из таких кошмаров, от которых его прошибал холодный пот, он блуждал по широким коридорам и пустым комнатам огромного заброшенного особняка. Окна и двери занавесил мох, не пропускавший внутрь ни лучика света, и Кип двигался в кишащем пауками полумраке. Натыкаясь на заколоченные двери, запечатанные окна, замурованные проходы, он разворачивался и шел обратно по своим следам. В одной комнате он обнаружил немолодых уже людей в ярком платье, каждый стоял особняком и не говорил с остальными; в другой ребенок играл на полу с ярко-зеленым мячом, который вдруг развернулся и ящеркой скользнул прочь. В коридоре наверху в полу зияли прорехи, черные доски грозили провалиться у него под ногами, но Кип осторожно, ощупью пробирался вперед.

Он переступил какой-то порог, и вокруг его ног вдруг заплескались волны прилива, но Кип устоял перед течением – и увидел, что синяя вода медленно багровеет. Из другой комнаты, дальше по коридору, ему замахали, улыбаясь, женщина с девочкой. Вдалеке, где-то за тридевять земель, пробили склянки, и наступила тишина. Он шел и видел комнаты, забитые металлом, корабельными частями, ржавым оборудованием; впереди коридор перешел белый мужчина, и Кип последовал за ним. Перед ним, протягивая к нему руки, стоял скелет, страшная адамова голова о чем-то молила – но Кип не мог понять, о чем; скелет осыпался, рассыпался в прах.

А в следующей комнате, почти под самой крышей, – сонм теней. Кресло. Распахнутые окна, черное небо, легкие занавески летят на неощутимом ветру. А в кресле – темный силуэт, смущающая тень, которую невозможно узнать, бесплотная, но источающая безграничную, ужасающую ненависть. Дверь за Кипом громко захлопнулась. Потревоженный шумом, страшный призрак медленно поворачивает голову, ищет непрошеного гостя. Два ослепительно-алых ока пригвождают Кипа к полу, прожигают насквозь, до мозга. Призрак поднимается с кресла и идет к нему, поднимает темные руки, чтобы обнять. Кип спиной чувствует дверь, твердое, неподатливое дерево давит на позвоночник. Горячее дыхание твари касается его щеки, и он начинает кричать, звать на помощь, опять и опять; тварь приблизилась, разворачивает кольца, точно черная мамба. От нее пахнет старением и гнилью.

Дверь у него за спиной распахивается. Он, крича, спиной вперед летит в пустоту.

И открывает глаза.

К нему тянулась чья-то рука, коричневая и сморщенная. За рукой виднелось грубое лицо с резкими чертами, внимательные глаза. Он отпрянул; рука схватила его за плечо и затрясла, прогоняя остатки сна.

В углу зашуршала ящерица, сверкая немигающими крохотными красными глазками.

Над Кипом стоял его дядя. Он обтер пот со щек мальчика.

– Твое будущее не со мной, – сказал он.

Вдруг изображение руки на зеленой двери задрожало. Дверь открылась, и оттуда выглянул мужчина в рабочих штанах.

Несколько мгновений Кип непонимающе смотрел на него, потом опомнился и поехал дальше, к Площади. В голове вихрились воспоминания: фрагменты знакомых лиц, пестрые пятна, запахи. Он долго и усердно трудился, чтобы отгородить стеной эту часть своей жизни, и полагал, что известковый раствор прочно держит кирпичи на местах. Пока не появилась подводная лодка.

«Я знаю, кем ты мог бы стать», – сказал Бонифаций.

Чушь, пробормотал Кип сквозь стиснутые зубы. Ерунда.

Кокину окутали сумерки. Взошла луна, заблестела серебром на волнах у Кисс-Боттома. Подул ветер – сперва слабо, деликатно, потом сильнее и наконец погнал по улицам песок, закручивая его колючими волчками, жаля закрытые ставни. Выла на луну собака; кто-то, потеряв терпение, чертыхнулся и швырнул в нее башмаком.

И никто не слышал, как на верфи звенел под молотками металл.