Сидя на скамейке в центре главной площади, Рон Грегори пытался сосредоточиться на чтении — на коленях у него лежала книга по истории.

Но ничего не получалось.

Последнее время он разучился сосредоточиваться на занятиях. Не мог заставить себя заниматься скучными материями и совсем забросил учебу — только ходил на лекции и семинары, а мыслями был далеко.

Это началось после разнузданной вечеринки у профессора Култера.

С тех пор, как он совокуплялся с Мияко.

Происшедшее и тогда и сейчас казалось ему чем-то нехорошим. Напрасно Рут с пеной у рта убеждала его, что ничего особенного не случилось, что Мияко делала это по своей воле и ради своего удовольствия, что события той вечеринки не выходят за рамки нормального и естественного. Напрасно Рут говорила, что пора бы Рону повзрослеть, перестать быть таким ханжой и занудой. Несмотря на ее слова, у него в голове все мутилось при воспоминании о тогдашних событиях; он переживал их в уме снова и снова — и не мог понять смысла. В ушах и по сей день звучали вроде бы похотливые вскрики Мияко, а перед глазами стояло то выражение растерянности и паники, которое возникло на ее лице в самом конце. Ему было очевидно, что она не хотела умирать. Вполне вероятно, что Мияко мечтала о мучительной, садистской смерти, но перед пытками ее душа дрогнула, и она уже больше не хотела смерти... Похоже, он один из всех гостей заметил, что убивают человека, который не желает быть убитым...

Мысль о том, что на его глазах замучили прекрасную девушку, в последний момент ужаснувшуюся темной бездны и убитую вопреки своей воле, — эта мысль преследовала Рона и день, и ночь.

С Рут они расстались — быть может, так оно и лучше. Это она решила порвать с ним. После той страшной вечеринки Рон отказывался встречаться с Рут — предпочитал сидеть дома, ворочая в голове свои мучительные мысли. Она скучала, дулась и неоднократно предупреждала, что если он будет и дальше оставаться угрюмым затворником, то она с ним не останется. Часть его души хотела именно этого — чтобы Рут бросила его. Поэтому Рон и не старался выйти из состояния полусонной одури, изменить свое поведение, воспрянуть к жизни — словом, и пальцем не пошевелил, чтобы удержать Рут.

С редакцией тоже было покончено. После того как Рон вступил в коммуну Тета-Мью, он стал все реже появляться в редакции, запорол по лени и апатии два-три задания, а потом и вовсе перестал туда ходить. С Джимом они на эту тему не говорили, официального заявления об увольнении Рон не подавал — он и тут все пустил на самотек.

Теперь Рон вдруг заскучал по редакции и начал гадать, возьмет ли Джим его обратно на работу. Он мучительно тосковал по знакомым лицам, по родной редакционной атмосфере, по... по нормальной жизни! С тех пор как Рон угодил в ряды приверженцев матушки Ден и Духа Тьмы, все его существование переменилось, странно исказилось... Конечно, были в его новой, странной жизни также и упоительные стороны... Однако он все чаще и чаще проклинал тот день, когда его выдернули из прежней скучной и банальной жизни. Теперь скука и банальность обыденного существования мнились ему раем, откуда он был внезапно и безвозвратно изгнан...

Рон поднял глаза от книги и увидел в нескольких шагах от себя афро-американца, члена университетского братства темнокожих. На нем была просторная шерстяная кофта размера на три больше, чем нужно, цепочка с амулетом на шее.

Под купой деревьев стояла группа белокожих студентов, которые провожали афро-американца недобрыми взглядами.

— Эй ты, обезьяна! — крикнул один из них. — Дикарь с деревяшкой на шее!

Негр резко повернул голову в их сторону. Его глаза налились кровью, но парень сдержался — уж слишком велика была группа обидчиков.

Рон встал, сунул книгу в папку. У него мурашки побежали по спине. Матушка Ден предсказывала, что скоро начнется нечто в этом роде. Еще несколько недель назад она говорила, что вот-вот начнется война между университетскими братствами — одни будут убивать других, и в конце концов все это приобретет характер всеобщей бойни.

Не начинается ли перед его глазами предсказанная война?

Белые студенты вышли из тени деревьев, и Рон увидел, что лица многих из них выкрашены — под камуфляж десантников. Кое на ком был и зеленый пятнистый костюм десантников.

— Слышь, горилла чернозадая! — крикнул другой голос из группы. — Хочешь, мы тебе хвост подрежем? Чернокожий студент повернулся к хулиганам.

— Как, — сказал он, — ты хочешь, чтобы я трахнул твою мать?

Тут вся группа белых набросилась на него. Место было людное: одни студенты сидели на лавочках, другие шли по дорожкам. Однако никто не поспешил на помощь чернокожему. Все равнодушно смотрели, как его избивают. Никто не заступился. Одни останавливались поглядеть, другие торопливо шагали мимо.

"Что же происходит! — возмущенно думал Рон. — Это же сущий кошмар!.. Но сам-то ты чего ждешь?"

Он вспомнил обо всех тех, кто погиб на глазах у равнодушной толпы, — такие случаи то и дело описывают в газетах... Люди гибнут потому, что такие вот трусы, как Рон Грегори, робко стоят в сторонке...

Неужели у него недостанет смелости?..

Он швырнул папку на землю и двинулся в сторону белых парней, которые избивали негра.

Тот еще держался на ногах, хотя на него сыпался град ударов со всех сторон. Нападающие торжествующе вопили, но крики избиваемого были громче.

И вот негр упал. Его начали колотить ногами.

Да, это то самое, что предсказывала матушка Ден...

Сердце смертельно напуганного Рона бешено колотилось, ладони вспотели. Но это не был просто примитивный животный страх, вызванный чувством самосохранения; его ужас гнездился где-то глубже: некий первобытный неопределенный страх — не за свое физическое тело, а за свою нетленную душу.

И все же чудовищным усилием воли Рон заставлял себя двигаться в сторону группы белых, избивающих негра. Он отлично понимал, что один человек не способен остановить двадцать озверевших мужчин. Но кто-то должен попытаться.

Рон размахнулся и ударил парня в камуфляже десантника. Не ожидающий нападения студент покачнулся, начал разворачиваться в сторону Рона, но тот еще раз врезал ему по уху...

И с этого момента Рон уже не контролировал себя. Он бил направо и налево, таскал кого-то за волосы, рвал кому-то рот, бил ногой в пах, падал, быстро вскакивал, снова бил направо и налево...

Это была какая-то бессмыслица. Но ему это нравилось. Он пришел в бешеный азарт. Он обливался потом и кровью, кривился от боли, однако, похоже, раздавал больше ударов, чем получал. Это было воистину упоительно!

Далеко не сразу Рон понял, что в какой-то момент он присоединился к нападающим на негра. Исколошматив трех-четырех из нападавших, он взялся за негра, который после всех полученных ударов ухитрился встать на четвереньки и пытался защищаться. Это открытие нисколько не смутило Рона — ему было все равно, кого бить. Лишь бы ощущать этот жар в крови, это пьянящее чувство общности с толпой.

С чувством сладострастия он размахнулся и так удачно ударил негра подошвой по лицу, что тот снова распластался на земле.

Да, так, именно так! Рон чувствовал себя частицей толпы. Он с ними заодно. Они вместе! Как чудесно!

— Грязный ниггер! — орал Рон и продолжал бить ногами уже мертвого чернокожего студента.

Помощников у него хватало. Через минуту тело было превращено в неузнаваемое месиво, а парни все топтали и топтали его ногами, и кто-то лихо запрыгивал на череп убитого, чтобы расплющить его...