Последний большой зеленый грузовик увез последнюю порцию субботнего мусора, и теперь ласковые лужайки, выходившие на пруд с лебедями, который находился у диснейлендовского замка Спящей Красавицы, сверкали капелькам росы. Белые ракетоносители, нацелены со своих пусковых установок к далеким звездам, холодным звездам Страны Завтрашнего дня. Небесный Лифт бездействовал. Речной пароход Марка Твена стоял в своем доке, и темная вода отражала его корпус, как темное зеркало. На украшенной цветами Главной Улице слабо светились газовые фонари, бросая ровно столько света, чтобы случайные сторожа на электрокарах могли видеть, что там происходит. Было почти три часа утра, и огромный комплекс Диснейленда был погружен в полную тишину, тишину безмятежного тихого утра, не считая лишь приглушенных шагов в самом центре этой Страны Фантазии. Тонкий силуэт скользил сквозь темноту, на миг приостановившись возле стоявшего у причала Пиратского корабля Питера Пена. Потом он двинулся к высокой мраморной Горе Маттерхорна. Это был темноволосый молодой человек, одетый в черный вельветовый костюм, черные мягкие туфли без задников и спортивную рубашку с изображением знаменитых “Бич Бойз”. Хотя его лицо с резко обозначенными чертами и не было покрыто морщинами, в волосах просматривались локоны желтоватой седины, особенно на висках. Белки глаз были тоже желтоватого цвета прошлогодней пыли, с набухшими красными прожилками. Он был очень худ и гибок, почти достигая шести футов роста. Он напоминал семнадцатилетнего юношу, одетого для роли Генри Хиггинса в школьной постановке “Моя прекрасная леди”, не считая того только, что зрачки у него было зеленого цвета и пересекались черной чертой, как у кошки. На висках его медленно пульсировала сеть голубых прожилок, а сам он рассматривал необыкновенные чудеса Диснейленда.

Он пересек дорожку и остановился у похожей на осьминога конструкции, где рычаги были прикреплены к смеющимся фигурам слонов. Молодому человеку карусель показалась грустной – отключенная энергия лишила машину веселого очарования.

Он быстро описал в воздухе окружность указательным пальцем левой руки, зрачки его сузились, он концентрировал волю.

Мотор начал набирать обороты. Искрящиеся белые светильники мигнули одни раз и ярко разгорелись. Карусель начала вертеться, смеющиеся слоны побежали по кругу, то поднимаясь, то опускаясь. Молодой человек задумчиво улыбнулся – если бы он мог когда–нибудь встретиться с тем, кто построил это волшебное место! Он подумал, что если бы это место было его собственностью, он мог бы без устали играть здесь, и это ему никогда не надоело бы, за всю вечность существования, лежавшую перед ним. Но несколько минут спустя белые лампы потускнели и начали гаснуть – внимание молодого человека было отвлечено. Фигурки слонов стали вращаться медленнее, потом и вовсе замерли. Снова повисла тишина.

Вдоль дорожки молодой человек направился к Маттерхорну, вглядываясь вверх, вспоминая дом. Поддельная гора казалась холодной, покрытой снегом, кое–где к скальным выступам приклеились бетонные сосульки. Это заставило молодого человека с тоской вспомнить снежные бураны своего детства и молодости. Здесь, в местности под названием Калифорния, было слишком жарко и много солнца. Он дал обет шагать по той земле, где шагал и его учитель, и повернуть назад уже не мог. Он прикрыл глаза веками – вокруг него обвился вихрь ледяного воздуха, освежив горячее тело и быстро погаснув.

Он пришел сюда из города, чтобы побыть в одиночестве и подумать о Фалько. Фалько стареет. Пора было принимать решение, потому что Фалько стал ненадежен, он слишком устал. И искра раскаяния, которую Фалько носил в себе все пятьдесят лет, сейчас расцвела и превратилась в худшую разновидность отчаяния. “Фалько устал, как и все остальные,– подумал молодой человек, медленно и с неохотой покидая окрестности искусственной белой горы Маттерхорн. – Он становится стар и теряет жестокость, он не покидает кровати, и надеется, что молитвы спасут его. Если он будет молиться,– решил молодой человек,– я прикончу, как и тех, остальных.” Но сейчас юноша об этом не хотел думать. Мозг его за эту ночь был уже одни раз ужален именем Бога, которое шепотом произнесли губы глупца.

Когда он приблизился к небольшой рощице на дальнем конце округи Маттерхорна, по коже вдруг побежали мурашки. Под деревьями стояло несколько ярко выкрашенных скамеек, и в темноте юноша увидел, что на одной сидит сам Главный Мастер, ждет его. Юноша остановился, совершенно замерев. Он внезапно со стыдом осознал, что сознание его было настолько затуманено, что он не почувствовал присутствия своего Повелителя, своего Короля, могучего и беспощадного Учителя.

– Конрад,– сказало существо, сидевшее на скамейке бархатистым тихим голосом. – С юга приближается ищущий. Ты позвал и он тебе ответил.

Юноша на секунду закрыл глаза, напряг волю. Он услышал далекий рев двигателя, почувствовал запах машинного масла и горячего асфальта.

– Это тот, со змеей,– сказал он, когда убедился, что не ошибается, и открыл глаза.

– Да. Твой, лейтенант. Он проделал далекий путь, повинуясь твоей команде. Скоро придет время действовать.

Юноша кивнул:

– Круг наш растет с каждым днем. – У него были ярко–зеленые светящиеся от нетерпения глаза. – С каждой ночью мы становимся все сильнее.

Сидящее на скамье существо слабо усмехнулось, сцепленные на колене пальцы рук казались черными когтями.

– Я много времени истратил на тебя, Конрад. Я научил тебя искусству, накопленному за многие века, и теперь ты можешь и будешь использовать знания эти во имя меня. Мир будет наш, Конрад. И ты будешь шагать по нему, как древний царь Александр, которому этот мир так и не покорился полностью.

Конрад кивнул и повторил это потрясающее имя: “Александр”.

– Твое имя будет занесено в анналы нового мира,– прошептало черное существо на скамейке. – НАШЕГО МИРА.

– Да, да. – взор молодого человека затуманился, проблема старого Фалько вдруг снова пронизала мозг. – Фалько уже старик, он сильно сдал с того момента, когда мы в последний раз говорили. Он слишком много знает секретов.

– Тогда найди себе другого помощника. Убей Фалько. Сейчас при тебе есть один такой, порвавший связи с человечеством, верно? – В темноте глаза существа казались раскаленными добела кругами, впивавшимися в лицо юноши.

– Да,– сказал Конрад. – Он приносит нам жертвы – человеческую плоть.

– И таким образом, предает род свой ради силы новой расы, нового мира, который лишь рождается. Ты его король, Конрад. Сделай из него раба. – Существо в тишине рассматривало юношу, лицо его было расколото пополам ухмылкой. – Шагай вперед смело, Конрад. Используй то, чему я тебя научил. Выруби собственную легенду в анналах истории Земли. Но будь осторожен – в этом городе есть те, кто знает о существовании нашего народа, и поэтому удар ты должен нанести стремительно.

– Да, стремительно. Я клянусь.

– Моим именем, во имя меня,– подсказало существо на скамейке.

– Твоим именем, во имя тебя,– повторил Конрад.

– Да будет так. Верный слуга, мой ученик, оставляю тебя и твое задание.

Существо, продолжая страшно ухмыляться, словно растворилось во тьме, и лишь рот его, как улыбка Чеширского Кота, повисла в воздухе. Потом и она исчезла.

Юноша с наслаждением повел плечами. Касание Главного Мастера! Из всего их народа, скитавшегося по Земле, укрывавшегося в горных пещерах или городских сточных канавах, из всех этих созданий лишь он один нес на себе прикосновение Главного Мастера! Сейчас его воля сконцентрировалась на человеке со змеей, который, как давно указал повелитель, будет идеально соответствовать поставленной задаче. Он направил свой внутренний взгляд, отыскивая человека на мотоцикле, который уже приближался к дальней границе огромного города. “Иди ко мне”,– послал молодой человек мысленный сигнал, потом нарисовал перед внутренним оком силуэт черного замка – очень похожего на его далекий собственный замок – примостившийся на утесе над Лос–Анжелесом. Он рисовал в уме карту–схему горной дороги, как вдруг за спиной сверкнули фары.

Зашипев, Конрад стремительно обернулся. Человек на электрокаре окликнул его:

– Эй, мальчик, ты что здесь делаешь?

В то же мгновение охранник завопил от ужаса и надавил на педаль тормоза. Мальчик или юноша – его на месте уже не было, он превратился во что–то большое, ужасное, которое подпрыгнуло и взлетело в небо под кожистый шорох черных крыльев.

Электрокар съехал с дороги, оставляя следы протекторов на недавно подстриженной траве газона. Мочевой пузырь охранника быстро опорожнился в штаны. Мертвой хваткой вцепившись в руль, охранник тупо смотрел прямо перед собой, зубы его стучали. Когда ему наконец удалось выбраться из электрокара оглядеться по сторонам, он ничего не обнаружил, совершенно ничего. Было совершенно тихо, мертвенно тихо, как в любое очень ранее утро в воскресенье в Диснейленде. Внезапно нервы охранника не выдержали, словно лопнула натянутая слишком сильно струна – он прыжком оказался снова в каре и помчался в обратном направлении, словно только что ему явилось нечто из самой преисподней.

Кобра уже почти не смотрел прямо перед собой. Голова его напоминала наковальню в кузнице, по которой с грохотом ударял молот. Где–то в центре его мозга пульсировало багровое угасающее эхо голоса, который пару минут назад прогрохотал в его сознании – ИДИ КО МНЕ! Он услышал этот голос совершенно четко, до потрясения. Это было все равно, что стоять перед грохочущими колонками у самой сцены в Аламонте на концерте “Стоунз”. Он мчался по Санта–Фе Фриней. Скорость держал чуть ниже шестидесяти миль в час. И в этот момент его ударил Голос. От удивления он вскрикнул, и черный его “чоппер” выскочил на полосу встречного движения, и только после этого Кобра снова овладел управлением. И вот, с ревом проносясь через темную сеть улиц Буэна–Парка, с оставшимся позади Диснейлендом, он почувствовал, что скоро ему понадобится новая порция кофе, виски, скорости или чего–то еще, только бы утихомирить гром, бушующий между висками. Под веками тоже что–то словно горело, потому что когда он моргнул, то ему почудилось – вычерченный электрической голубизной на фоне темного неба силуэт какого–то здоровенного собора или еще какой–то гадости в том же роде – здание с башнями, витражами цветных стекол в окнах, с дверями, похожими на десятифутовые плиты красного дерева.

Сейчас от двигался чисто на нервной энергии, потому что был в дороге уже десять часов подряд, за это время он проглотил всего один сандвич и пару ампул амил–нитрата, чтобы поддержать уходящие силы. Но сейчас ему было все равно, привиделось ли это ему, или это все было на самом деле. Мимо проносились светлячки придорожных огней – янтарный дорожный знак или неоновая вывеска. Впереди небо отсвечивало тускло–желтым. Это означало конец его путешествия.

“Но может быть,– подумал Кобра,– оно только начинается, поглядим, что приготовила судьба в запасе для старика Кобры.”

Внимание привлекло настойчивое подмигивание красной неоновой вывески справа от шоссе “Миллиз – Отличная еда. Бифштексы – завтрак круглые сутки”.

“Попрошу–ка я яичницу и немного кофе,– подумал он и повернул на въезд. Может и деньжонок на дорогу немного раздобуду заодно.”

Бар Миллиз оказался кирпичной коробкой, выкрашенной в белый цвет, с нарисованными и растущими под окнами кактусами. На стоянке–пятачке перед зданием жирно и противно пахло тысячью застарелых бифштексов, банок чилийского перца и тарелок с яичницей, проданных с выщербленного пластикового прилавка. Но у самого входа были припаркованы два старых “харли–давидсона”, и Кобра задержался на минуту, осматривая их, и только после этого вошел в здание. Оба мотоцикла имели калифорнийские номера, у одного на бензобаке была нарисована красная свастика.

Внутри бара вдоль низкого прилавка стойки шел ряд табуретов, а у дальней стенки имелся еще ряд кабинок. За стойкой готовил пару гамбургеров пожилой человек, лицо которого напоминало смятую наждачную бумагу. Он поднял голову, презрительно блеснув глазами, когда Кобра переступил порог, отстегивая ремешок своего черного шлема. Кобра уселся на один из табуретов к конце прилавка, где он мог в случае необходимости неожиданно и стремительно развернуться в сторону двери.

У стенки бара сидело двое парней. Они занимали одну из кабинок. Оба были одеты в кожаные жилеты мотоциклистов – у одного из них выцветший коричневой кожи, у другого – из новенькой, оливково–зеленой. Жилет из интендантского имущества армии. Кобра несколько минут рассматривал их, пока старик–хозяин ходил вдоль прилавка, время от времени останавливаясь и сплевывая в специальную плевательницу. Два мотоциклиста в отдельной кабинке представляли собой совершенные противоположности, словно два друга каторжника Маффи–Джефф – один плотный, широкоплечий, с вьющимися густыми рыжими волосами и бородой, которая спускалась почти до того места, где его здоровенный пивной живот демонстрировал обтягивающую футболку с надписью “Пошел ты к…” Второй был очень худ, трупно–бледный, полностью лысый, с золотой серьгой в мочке правого уха. Мотоциклисты в свою очередь рассматривали Кобру. В воздухе словно запахло электричеством.

– Тебе чего, приятель? – спросил старик за стойкой. Когда Кобра медленно повернулся и взглянул прямо в лицо, глаза старика расширились, словно он оказался в присутствии самой ходячей Смерти.

– Это ты, Миллиз? – тихо спросил Кобра, протягивая руку за сальной карточкой с меню.

– Это моя жена. – Хозяин попытался хихикнуть, но у него получилось что –то вроде карканья. – У меня все это спрашивают.

– Ага, ну вот что, Миллиз, как насчет ветчины с яичницей и чашки горячего крепкого кофе? И чтобы яичница была с глазками.

Старик кивнул и быстро отодвинулся. Он отнес странной парочке мотоциклистов заказанные гамбургеры, потом соскреб со сковороды жирные остатки бифштексов и разбил пару яиц, вылил содержимое на шипящую сковороду. Кобра наблюдал, как он работал, достав тем временем черствый глазированный пончик. Он принялся жадно грызть – твердый пончик хрустел у него на зубах и вкусом напоминал пластмассу. И пока жевал, он вспоминал мощный глас, приказание, позвучавшее внутри его сознания с такой силой, что мозг едва не раскололся на части. Ему все еще виделся сияющий голубой силуэт собора, нарисованный словно электрической искрой на фоне черного неба. “Что за дрянь, что же это со мною было? – думал Кобра. – Дорожная лихорадка? Галлюцинация? Или голос Судьбы, зовущей с Запада?!” Был ли это тот самый голос, шепот которого он слышал сквозь духоту мексиканской ночи? Или сквозь тяжкий воздух того техасского бара в пустыне, у шоссе? Что–то звало, тянуло в Лос–Анжелес, он был в этом уверен, как во всем том, что видел и делал за двадцать лет жизни, за годы, проведенные вместе с мотоциклетными бандами, торговцами наркотиками и убийцами из Калифорнии или Флориды? А может, подумал он, это вовсе и не судьба звала меня, может – и он улыбнулся при мысли об этом,– может, это звала меня сама СМЕРТЬ? Да, воткнула в розетку линии, ведущей прямиком в мозг, штепсель своего телефона, костистым пальцем набрала номер Кобры. “Алло, для тебя имеется дельце здесь, в Калифорнии, Кобра, важное дельце, только ты можешь справится с ним, только тебе я могу его доверить, так что заводи свой драндулет и являйся сюда, а по дороге, может, кое–что и мне перепадет с твоей помощью, я тебя жду”.

Да, так и было, наверное. И черт побери, какая разница между смертью и судьбой? Обе в конце концов вколотят тебя в одну и ту же яму, вырытую в земле.

Дрожащей рукой старик–хозяин подтолкнул по стойке к Кобре приготовленную чашку кофе. Кобра посмотрел ему в лицо взглядом, которому могла позавидовать сама Медуза Горгона. Хозяин замер, словно окаменев на самом деле.

– Эй, старик,– сказал Кобра. – Я ищу одно место в ваших краях. Такое здоровенное здание, вроде собора, церкви. С башнями, цветными стеклами в окнах и такое прочее… И… я не уверен, но… оно как будто стоит на утесе или горе. Есть у вас тут такое? Что–то подобное поблизости, а? – В пресвитерианской церкви много цветных витражей в окнах,– сказал хозяин. – И шпиль. Нет, не знаю. – Он пожал плечами, глаза его вдруг прыгнули, бросив испуганный взгляд куда–то в сторону, за спину Кобры. Кобра, продолжая усмехаться, медленно расстегнул молнию куртки и нащупал гладкую рукоять маузера – он почувствовал, что два этих подонка–мотоциклиста встали со своих мест и двинулись к стойке. Он покрепче обхватил ладонью рукоять. Предвкушение пронизывало его сладостным пламенем, как огненный кокаин.

– Что это ты спрашиваешь, парень? – раздался голос за спиной.

Кобра повернулся. Заговорил рыжеволосый – в бороде его запутались крошки гамбургера. Глаза у него глубоко посажены, и они неподвижно глядели почти в самый центр лба Кобры. Лысый его спутник стоял рядом с другом, он был постарше, лет сорока. Как жердь рядом с пушечным ядром. Лысый тип отсутствующим взглядом смотрел прямо перед собой, словно скорость окончательно выдула у него из черепа все мозги.

– Что–то не припоминаю, чтобы я у тебя что–то спрашивал,– спокойно сказал Кобра.

– Эй–эй,– забеспокоился муж Миллиз. – Давайте не будем поднимать шум. Я держу спокойное…

– Заткни свой поганый рот,– хрипло сказал лысый, словно кто–то пытался перерезать ему глотку, но только немного повредил голосовые связки.

– Я задал тебе вопрос, белесая обезьяна. А ну–ка, отвечай!

Кобра едва не сплющил рукоять маузера в ладони, направив ствол пистолета, оставшегося в кобуре, на стоящую перед ним пару. Палец его замер на спуске – еще одно небольшой усилие на металлическую скобу, и…

– Я скажу тебе, что ты сейчас услышишь, здоровенный кусок вонючего дерьма. Ты услышишь, как пара пуль из маузера пронесется прямо сквозь твою башку… Ни с места! Хочешь меня испытать?

– Пожалуйста, прошу вас,– похныкал старик хозяин.

Бородатый тип несколько секунд смотрел на Кобру, потом улыбнулся, показав ряд сломанных зубов. Улыбка стала шире, напоминая щель, пересекавшую лицо.

– Экий ты горячий, братец! – прогремел он, разразившись смехом. – Я тебя сразу узнал, как только ты вошел. Дьявол, я ведь никогда еще не видел еще кого–то, похожего на т е б я. Поэтому я знаю, что это должен быть т ы. Кобра, верно?

– Так меня кличут. – Он не снимал пальца с курка.

– Что такое? Не узнаешь меня? Да, вижу, не признал. Я отрастил эту бороду и брюхо пару лет назад, после той небольшой стычки между “Ангелами” и “Охотниками за головами” во Фриско. Я же Викинг, парень! Неужели ты меня не помнишь?

– Викинг?

Имя вызвало какой–то слабый отклик в памяти, но только воспоминание соединялось с молодым парнем из “Ангелов Ада”, с худощавым и гибким, носившим с собой пару зубоврачебных клещей, чтобы вытягивать своим жертвам зубы. Однако, Викинг в самом деле был рыжим и мог опустошить пару ящиков банок пива, пока ты сам едва справишься с половиной. И конечно он помнил встречу банд “Ангелов” и “Охотников за головами”, потому что ему тогда было всего восемнадцать и он горел желанием вписать свое имя в анналы истории “Ангелов”. Он лично отправил в ад двух “охотников” из своего люггера и выбил мозги еще одному. Все это происходило на пустой огромной стоянке в разгар ночи, свистели в воздухе мотоциклетные цепи, отблеск фонарей играл на лезвиях.

– Викинг? – снова повторил Кобра, и понял, что едва не убил товарища. Он снял палец с курка. – Боже! Викинг! Парень, у тебя что, должен ребенок родиться скоро.

– Да, старое доброе пивко меня немного расперло, да,– сказал Викинг, любовно похлопывая брюхо. – Эй, познакомься с моим другом. Это Дико Хансен. Дико, вот этот альбинос, сукин сын этакий, умеет ловить пули ртом и выстреливать через задницу! – Он смеялся громко и долго.

Кобра и Дико пожали друг другу руки до хруста костяшек.

– Иисус Христос, суперзвезда! – сказал Викинг. – Где ты пропадал все это время?

Кобра пожал плечами:

– А так, повсюду. Немного путешествовал.

– Пару месяцев назад я слышал, что ты ездишь с “Легионом Люцифера”, и что ты попал в маленькую заварушку на Лос–Нью–Олинз шоссе.

– Нет. Кое–кто там в самом деле попал с моей помощью, но только не я. Поэтому я так долго и сидел в Мексике.

Старик за прилавком стойки был сейчас таким же белым, как Кобра. Он прижался к стене в углу, надеясь, что о нем позабыли.

– Отнеси–ка заказ этого парня к нам кабинку,– окликнул его Викинг, отчего старик вздрогнул. – Пошли, брат, мы давно не виделись, нам много о чем надо поговорить.

Кобра ел свою яичницу с ветчиной, слушал Викинга. Дико сидел рядом с Коброй, потому что Викинг занял всю противоположную сторону кабинки.

– Мы с Дико сейчас катаемся в банде “Смерть–машины”,– сообщил Викинг между двумя мощными глотками пива. – Мне пришлось изменить внешность, видишь? Копы меня прижали. Очень много парней откололось от “Ангелов”, образовало собственные банды или перешли в другие штаты. Вот дерьмо! “Ангелы” теперь уж не те, что были раньше. Стали они респектабельными, ты представляешь, Кобра? Носят специальные костюмы, делают пожертвования чертовым сиротам, ты это можешь понять, Кобра? Я не могу. С души воротит, когда видишь как ребята лижут теперь копам задницы, не понимаю.

Викинг наклонил бутылку и осушил ее, смачно чмокнув в конце губами.

– Старые деньки – вот это была жизнь! Верно? Сотня “Ангелов” на шоссе, мы занимали все это дерьмовое шоссе, и пусть кто–то посмел бы нас обогнать! Бог мой! А пиво, брага, и время летело – у–ух! А собрания “Ангелов” во Фриско – парень, волосы неделю стояли потом дыбом! Да, дерьмо теперь пошло. – Он откупорил новую бутылку и уставился на нее. – Значит, времена меняются, так? Все теперь не так, как было. Люди слишком интересуются наличными, чтобы представить себе, что это такое – мчаться под девяносто миль во главе банды, и сырой ветер бьет тебя в лицо, девяноста миль в час, как один в один. А территория? Теперь насчет территории всем наплевать. Ошметки чикано и каких–то негров–панков еще дерутся за цементные пятачки в Лос–Анжелесе, но никто больше уже не делит землю, как это делали мы.

Викинг снова приложился в бутылке пива, капли пены сверкали в густых волосах его курчавой бороды.

– Всем наплевать на все. Кроме “Смерть–машины”, конечно. Вот тут у нас собралась приличная группа крепких братьев. Мы со стариной Дико только что вернулись из наезда на Сан–Диего. Нет, если бы ты только был там и видел морды этих остолопов, когда наши “Смерть–машины” промчались через лагерь, во все стороны полетели корзинки, столики и прочая гадость. Да, это было здо–о–орово! Верно, Дико?

– Точно.

– Ну, как ты, Кобра? Что расскажешь?

– Особенно рассказывать нечего,– сказал Кобра. – На некоторое время я присоединился к “Ночным мотоциклистам”, в Вашингтоне, потом началась у меня дорожная лихорадка, и я ринулся дальше. Если прикинуть, то я ездил с десятком банд с тех пор, как ушел из “Ангелов”.

Викинг наклонился, глаза его сверкали от пивного возбуждения.

– Слушай,– секретным шепотом сказал он. – Кого–то ты пришил в Нью–Олинз? Что там было?

– Пара “Диско–демонов” выпотрошила моего дружка. Я прикончил их, чтобы сделать приятное его душе на небесах.

– А как ты это сделал? Быстро или медленно?

Кобра усмехнулся:

– Первому я прострелил коленные чашечки. Потом локтевые суставы. И швырнул в могучую Маму–Миссисипи. Барахтался, подлец, долго, как лягушка, но почти сразу утонул. Второго я поймал в туалете бензоколонки. Заставил вылизать до блеска писуар, а потом… трах–бах!.. прямо сквозь старый мешок с дерьмом. Крови было… как болото. – Взор Кобры слегка затуманился. – Плохо только, что он работал на ФБР, собирал материал по какому–то грязному делу “Демонов”. И пошла на меня охота! Еще повезло, что я выбрался в Мексику, верно?

– Точно. – Викинг откинулся на спинку стула и удовлетворительно рыгнул.

Кобра пил кофе, чувствуя, как горячая жидкость бурлит в желудке. Он чувствовал на себе взгляд Дико – как будто к щеке прилип лишай.

– Викинг,– сказал минуту спустя Кобра. – А в Лос–Анжелсе ничего такого интересного сейчас не происходит, нет? Что–нибудь серьезное, крупное? Может, кому–то срочно нужен парень из другой местности, который хорошо управляется с пистолетом?

Викинг взглянул на Дико, потом покачал головой:

– Ничего подобного не слышал. “Рыцари” и “Давители Сатаны” ведут в Ла–Хабаре небольшую войну, но она через пару дней лопнет. А что?

– Да чувство у меня такое появилось. Словно в Л.А. что–то должно вот–вот произойти.

Глаза Дико замерцали:

– А какое чувство? Странное такое, как будто внутри головы жужжит электричество?

– Да. Что–то в этом роде. Только оно постепенно все сильнее становится, а совсем недавно мне почудилось, что я слышу слова… парни, вы не знаете, есть тут такое здоровенное здание, вроде как на обрыве или горе с высокими башнями и цветными стеклами в окнах? Вроде собора или церкви?

Дико был удивлен:

– Гм… на обрыве? Над Лос–Анжелесом? Замок, может быть?

Викинг хрипло и отрывисто засмеялся:

– Чертов замок! Да, уж кто–кто, а старина Дико об этом замке все знает. Ты ведь про домик Кронстина толкуешь? Ведь как раз там Дико и его компания, набравшись под завязка ЛСД и мескалина, устроили небольшую вечеринку…

– Одиннадцать лет,– тихо сказал Дико. – Одиннадцать лет назад это было.

– Что было? – спросил Кобра. – О чем вы говорите?

– Хочешь туда пойти? – взгляд Дико снова помертвел.

– Может, это не то место, которое я ищу,– сказал Кобра. – Не знаю. Но хочу посмотреть. Это далеко отсюда?

– Вверх, в Голливудские Холмы. Но если хочешь, то доберемся еще до рассвета. Я слышал, кто–то туда переехал жить.

– Кто? – спросил Кобра. “И как тебе это нравится? – спросил он сам себя. – Замок, а не церковь.”

Дико пожал плечами:

– Какой–то дерьмовый иностранец. С месяц назад была заметка в газете. Я ее вырезал.

– О'кей. Все равно делать больше нечего. Докурим эту сигарету до конца. – Кобра вдруг почувствовал желание поскорее отправиться в дорогу. “Неужели мой путь завершен? – подумал он. – Или он только начался?” Казалось, кровь вскипает в его венах.

– Вперед! – сказал Викинг и вытолкнул свой мощный корпус из тесной кабинки.

Из мертвой голубой тьмы над Голливудскими Холмами взошли три луны. Слева от Дико ехал Кобра, повторяя все извилины дороги почти со сверхъестественным чутьем. Они довольно быстро покрыли расстояние от закусочной Миллиз – хотя Викингу, который ехал на правом фланге на своем скрежещущем, как старая лошадь, мотоцикле, приходилось каждые несколько минут останавливаться и сливать избыток выпитого пива. Теперь они взбирались по невероятно крутой дороге, двигатели трещали и стреляли в ночной тишине холмов. Дико быстро повернул на более узкую боковую дорогу, вдоль которой выстроились сто высохших деревьев. Они продолжали карабкаться все выше и выше, и ветер, словно вихрь, закручивался вокруг.

А потом они остановились у протянутой поперек дороги цепи с надписью: “Частная собственность – проезд воспрещен”.

– Сейчас все устроим,– сказал Кобра.

Он слез со своего мотоцикла и подошел к дереву, стоявшего с левой обочины дороги. Цепь была обвита вокруг ствола и закреплена с помощью замка, который явно было не прострелить даже с пистолета. Кобра притронулся к цепи, потянул. Натянута она была потуже, чем канат на ринге, объехать было не возможно. Слева дорога резко ограничивалась обрывом, уходящим в темноту, справа блокировалась валуном, большим, как дом.

– Придется дальше топать на своих двоих,– сказал Кобра и перешагнул через цепь. Вдруг он услышал щелчок, и цепь со звоном упала на дорогу.

– Отлично–о–о! – сказал Викинг, форсируя двигатель. – Как ты это сделал?

– Не з–з–знаю.

Кобра попятился, наклонился, глядя на открывшийся замок. Замок был новенький, блестящий.

– Ржавый замок,– сказал он, выпрямляясь.

“Что там, наверху, ждет меня? Судьба или смерть?” Он вернулся к своей машине, колени начали слегка дрожать.

– Вы уверены, что хотите туда подниматься? – спросил у остальных членов компании Дико. В слабом свете глаза его казались глубокими синими впадинами, а рот извивался тонкой линией, как серый червяк.

– Да, а почему бы и нет?

– Дорога там чертовски хитрая: я здесь уже давненько не бывал. Будем надеяться, что не сверзимся вниз, прямо к Лос–Анжелесу.

– Думаешь повернуть назад, Дико? – с тихим смехом спросил Викинг, насмешливо посверкивая глазами.

– Нет,– быстро сказал Дико. – Я могу. Но… знаешь… я снова вспомнил ту ночь. Голову отрезал один ненормальный по имени Джий Тагг.

– А я совсем другое слышал,– начал Викинг, но после этого замолчал. Дико с ревом промчался над упавшей на дорогу цепью, за ним вплотную последовал Кобра. Чем выше они поднимались между каменными выступами и валунами, тем чаще им приходилось между ними лавировать. Очевидно, они скатились сюда с каменных выступов. Дорога повернула почти на девяносто градусов и сквозь просвет в деревьях Кобра увидел всю погруженную в сияние ночных огней долину – от Топанга–каньона до Альхамбры. И наконец в следующий момент замок был перед ними, на самом краю каменного обрыва, как стервятник, усевшийся на верхушке скалы. Замок был огромным, гораздо больше, чем воображал себе Кобра. На него словно хлынул поток ледяной воды. Да, это было именно то место, в этом не оставалось сомнений. В небо упирались черные башни, мягко мерцали голубизной окна, расположенные в шестидесяти футах над землей. Весь замок был окружен десятифутовой каменной стеной, по верхней кромке которой шел заслон из колючей проволоки… Громадные деревянные пластины створок ворот были раскрыты, и сквозь ворота Кобра видел заросший травой и сорняками въезд, ведущий к каменным ступеням входа. На верху ступеней имелась дверь, огромная, как подвесной мост. “Там должен быть ров с погаными крокодилами”,– подумал Кобра.

– Кто же выстроил такую махину? – спросил он у Дико.

Дико выключил двигатель и остальные сделали то же самое. В наступившей тишине они слышали, как шелестит ветер в листве. Ветер коснулся лица Кобры, словно холодные пальцы, исследуя лицо.

– Какой–то ненормальный киноартист, по имени Кронстин,– тихо ответил Дико, спустившись с мотоцикла и поставив его на подножку. – Перевез весь замок по частям из Европы. Ты его фильмы вообще не видел?

Кобра покачал головой.

– Фильмы ужасов, с чудовищами,– продолжал Дико, взгляд которого тем временем скользил по острым выступам парапетов и башен. – Верно, они–то в конце концов и свели старого дурака с ума. Видел все эти засохшие деревья, мимо которых мы проезжали. Кронстин нанял парней, чтобы они обрызгали их черной краской – вроде как на декорациях из фильма ужасов.

– А он давно здесь стоит? – спросил Кобра, слезая с седла своего “чоппера”.

– Давненько. Кажется, с сороковых годов. Но сам замок очень старый. В Европе он простоял со средних веков.

– Но только старик Кронстин вовсе не был таким богачом, как вы, дураки, рассчитывали, а? – усмехнулся Викинг. Потом отрыгнул и что–то пробормотал.

Дико долго не отвечал.

– Там почти ничего не было, даже мебели. Ни золота, ни статуй, ни сундуков, набитых драгоценностями. Вообще почти ничего, только множество пустых комнат. Ну, ладно, ты посмотрел на него, теперь поехали.

Кобра сделал пару шагов по дорожке, гравий захрустел под его ногами.

– Погоди немного.

“Что же это было? Что звало меня сюда?” – озадаченно думал он.

– Поехали, брат, сказал Викинг. – Давайте… Эй! Ты видел? – Он повел рукой, и Кобра посмотрел вверх и вправо, куда указывал Викинг.

В одном из окошек башни светился огонек свечи, оранжевый из–за окрашенных стекол витража. Уголком глаза Кобра заметил, что еще одна свеча загорелась слева в одном из окон. И вот почти в каждом окне замка уже горело по свече! Крохотные язычки пламени казались красными, голубыми, оранжевыми, зелеными – такими их делали стекла витражей. Свечи горели, словно дружелюбные фонари, приветствующие вернувшегося домой охотника.

Парадная дверь беззвучно отворилась. Кобра ощутил, как струя радости и страха пронзила его, словно электрический заряд, пронесшийся между двух полюсов батареи. Ноги его по собственной воле понесли тело вперед.

– Ты куда направился? – окликнул его Викинг. – Кобра, ты что, спятил?

– Оно зовет меня,– услышал Кобра собственный голос и оглянулся на Викинга и Дико, стоявших у дальнего конца въездной дорожки. – Пошли,– позвал их Кобра, дико ухмыляясь. – Пошли со мной! Оно зовет нас всех, оно требует нас.

Но ни один из них не сдвинулся с места.

Замок каменной глыбой навис над Коброй, превращая его в муравья, сквозь огромные открытые двери он чувствовал запах замка – холодный, сухой запах самого древнего времени. На пороге он остановился, оглянувшись на друзей, и голос, подобно порыву холодного ветра, пронесся сквозь его мозг: КОБРА! ИДИ КО МНЕ! – Сделав шаг в темноту, он услышал голос Викинга:

– Кобра! – Но это был голос уже из другого мира оставшегося снаружи.

Он стоял в чреве тьмы, в месте, где не было ни потолка, ни пола, ни стен. Слышались далекие звуки, словно вода капала на бетонный пол, или кто – то быстро пробегал, слабо шлепая по полу ногами в мягкой обуви. Когда Кобра двинулся вперед, ботинки застучали о грубый каменный пол, словно мертвые кости. Глаза начали уже привыкать к темноте, и он видел окружавшие его гладкие стены, переплетение толстых деревянных потолочных балок на высоте, наверное, футов двадцать.

Старая ржавая металлическая люстра косо свисала с потолка, в ней еще сохранилась пара электрических лампочек, похожих сейчас на две одинокие слезы. Где–то далеко в глубинах замка посверкивало пламя свечи. Кобра двинулся на это свет, ведя пальцами вдоль стены. Он был в высоком бесконечном – так казалось – длинном коридоре который уходил вдаль, как в фокусе с зеркалами в карнавальном балагане. Одна половина сознания Кобры тряслась от ужаса, как последняя дворняга, вторая – вопила от пьяной радости, и именно эта половина его сознания заставляла ноги Кобры нести его все дальше. “Я в пещере ужасов, на ярмарке В Новом Орлеане,– сказал он сам себе. – Я пробираюсь сквозь сумасшедший лабиринт. Сейчас я почувствую на лице паутину, увижу чучело в маске обезьяны”.

Он достиг манившей его свечи. Она стояла на длинном столе из черного полированного дерева. За пределами светового круга ничего не было видно, но у Кобры сложилось впечатление, что комната огромна, настоящий зал, больше похожий на пещеру, чем на комнату. Он слышал, как свистит в разбитых окнах ветер, где–то очень высоко над собой.

Слева он увидел еще одну свечу. Она плыла прямо по воздуху, как будто ее нес призрак.

Но потом он увидел быстрый отблеск пламени на лице молодой девушки. У нее были длинные эбеново–черные волосы, чувственные полные губы, лицо, прекрасное, как осенняя луна. Теперь и справа появилась свеча. Эту держал в руках молодой человек в футболке с изображением группы “Кисс” на груди. У него было худое с резкими чертами лицо и хищный взгляд глаз. И третья свеча, за спиной Кобры. Высокая улыбающаяся девушка, рыжие волосы каскадом ниспадали на плечи. И все остальные: пара девушек–чикано, негр с повязкой на голове, мужчина и женщина средних лет, которые смотрели на него с любовью, словно Кобра был их давно пропавшим сыном, который неожиданно вернулся. В молчании горели окружившие его свечи.

И потом рука, холодная, как кусок льда, коснулась плеча Коры. Он стремительно повернулся, готовый выхватить верный маузер. Но рука метнулась бледной молнией и поймала его за запястье, не причиняя боли, но и не давая руке шевельнуться. В золотом свете свечей Кобра увидел лицо человека, казавшегося одновременно очень старым и очень молодым.

На белой коже не было морщин, но глаза казались древними и мудрыми, в них таились тайны тысячелетий. Там, где руки Кобры коснулась белая, как снег, рука, по коже побежали электрические искры. Чувство распространилось по всему телу Кобры, пока он вдруг не ощутил, что, должно быть, подключен к какому–то могучему источнику энергии, который снабжает всю вселенную. Ему казалось, что сейчас он взорвется от страха и возбуждения, и что он должен встать на колени на каменный пол и поцеловать зимнюю ледяную руку Смерти.

Смерть улыбнулась – улыбкой мальчика сквозь глаза старика – и сказала:

– Добро пожаловать!

Викинг и Дико долго ждали, стоя на краю подъездной дорожки, но Кобра так не появился. На восточном горизонте засерело – приближалась заря. После того, как они несколько раз – и без результата – окликнули Кобру, Викинг вытащил из ножен громадный кривой охотничий нож, который носил на поясе.

– С Коброй что–то стряслось,– сказал он Дико. – Я выясню, что там такое. Ты со мной?

– Да,– сказал Дико. – Я с тобой.

Они двинулись к замку, переступили порог и были проглочены тьмой.

Восточный горизонт светлел все больше, на дорожку упали первые тени. Незадолго до восхода солнца огромные двери медленно затворились и щелкнул засов.

Утро воскресенья выдалось ясным, ярким, теплым. В сотне колоколен сотни церквей Лос–Анжелеса зазвонили воскресные колокола. Богу Света возносились молитвы – от формальных церковных служб до простых молитв на Малибу–бич, где имелась Тихоокеанская церковь. Святой орден Солнца зажег ароматические конусовидные свечи, католики читали свои мессы. Бог Света почитался сотней различных способов. Склонились перед своими алтарями буддисты. Город казался затихшим, отдыхающим, планета безмятежно вращалась, пронося сквозь упорядоченную вселенную.

Со своей террасы Митч Гидеон наблюдал за стаей птиц, словно в замедленном фильме пересекавшей небо. Он стоял, погруженный в теплый всплеск солнечного света, покуривая сигару, вспоминая сон о гробах, конвейерной ленте. Этот сон снова приснился ему, и он вскочил в постели так неожиданно, что с Эстелл едва не случился сердечный припадок. Сначала сон казался забавным, над ним можно было посмеяться. Теперь он приводил в ужас. Детали становились все четче и ярче. Вчера он мог уже рассмотреть лица некоторых своих товарищей по конвейеру. Они напоминали усмехающихся мертвецов, и холодная белизна их мертвой плоти была такой реальной, такой близкой, что Гидеону пришлось в ужасе выбираться со дна этого сновидения, словно со дна глубокого, заросшего тиной, душащего омута. Сегодня после обеда нужно было играть в гольф в “Уисти–кантри клаб”, и он надеялся, что это поможет ему отвлечься от сна, который превращался в психическую проблему.

Энди и Джо Палатазин сидели на своих обычных местах в реформированной венгерской церкви на Мелров–авеню – всего в нескольких кварталах от дома. Она сжимала его ладонь, чувствуя, что мысли мужа где–то далеко. Он, улыбаясь, делал вид, что слушает священника, но мысли его разделялись между двумя черными заботами – Тараканом, присутствие которого в городе было теперь так же трудно доказать или опровергнуть, как и присутствие призрака в доме, и последними событиями на Голливудском Мемориальном кладбище. Фоторобот человека, который пытался заманить в машину Ами Халсетт, был напечатан, размножен и роздан детективам и агентам в штатском, чтобы они могли использовать его в разговорах с людьми на улицах. Конечно, этот человек мог и не быть Тараканом, просто парнем, которому хотелось поразвлечься за свои денежки, но это была зацепка, которую нельзя было просто так взять и отбросить. Все труды Брашер привели к тому, что был обнаружен владелец темного–голубого “фольксвагена”, но он оказался совершенно противоположным по внешности тому человеку, которого описала проститутка. Палатазин поставил к нему агента, чтобы следить за действиями мужчины, на всякий случай.

Вторая проблема вызывала у него больше беспокойства. На пути в церковь он проехал мимо кладбища и увидел, как сторож Кельсон отпирает ворота утренним воскресным посетителям. “Значит, это был всего лишь акт бессмысленного вандализма, и ничего больше”. Палатазин очень надеялся, что так оно и было. Другие ответы – один ответ, который затаился в глубине его памяти – были способны свести с ума.

В своей огромной круглой кровати в своем Бель–Зарском особняке зашевелился, проснувшись, Вес Ричер. Он протянул руку, чтобы коснуться прохладной коричневой плоти Соланж. Его пальцы сомкнулись, чувствую лишь ткань простыни в том месте, где Соланж должна была быть. Он открыл глаза и повел плечами, вздрогнув – свет просачивался в спальню сквозь плотные бежевые шторы, но был достаточно ярок, чтобы шокировать его оптические нервы. Он рухнул на спину, прижав к глазам ладони, ожидая, пока минует первая волна жуткой головной боли.

– Соланж! – позвал он, и звук собственного голоса болезненно запульсировал в барабанный перепонках. Ответа не было, и наконец Вес уселся на краю постели.

– Соланж – снова, уже с раздражением позвал он. – “Черт побери! Где она может быть?” – подумал он. Сознание и восприятие были затуманены смешанным ароматом марихуаны и жасминовой эссенции, с хорошей ледяной струей кокаина вдобавок. “Как прошло шоу? – подумал он вдруг. – Как я смотрелся?” Вес встал и с трудом натянул халат.

Когда он вошел в гостиную и огляделся по сторонам, он громко выругался. Он увидел окончательно испорченный ковер, испещренный безобразными шрамами, кофейный столик красного дерева, пустые чаши, которые за вчерашнюю ночь наполнялись до краев раз пять по крайней мере, серебряные кокаиновые подносы, очищенные до блеска, блестящие на ковре осколки стекла, а между ними прожженые дыры, окурки, пятна–следы острых дамских каблуков – и эти же следы – Бог мой! – на крышке рояля,– и… “А, к чертям”! – подумал он. Разгром был полный и окончательный.

И посреди всего этого разгрома сидела Соланж в своем длинном белом халате с низким вырезом, чтобы хорошо были видны плавные мягкие выпуклости смуглых грудей. Она сидела на софе, скрестив плотно на груди руки, словно ей было холодно. Она смотрела на планшет для Оуйи.

– Привет, доброе утро,– сказал Вес и усадил свое непослушное тело на стул. Секунду спустя он поднялся, чтобы убрать с сиденья набитую доверху пепельницу. На сиденье остался пепельный след.

– Боже! – тихо пробормотал он, оглядевшись по сторонам. – Если бы меня только видели сейчас парни из Димино–клуба! Как они говорят… – Он увидел, что Соланж не обращает на него внимания – глаза ее были сосредоточены на точке в центре планшета. – Я не слышал, как ты поднялась. Сколько сейчас времени?

Соланж мигнула, поняла голову, посмотрела на него, словно только сейчас заметила, что он вошел в комнату.

– Вес,– сказала она. – Я… я… Уже давно не сплю. Я не могла спать с самого восхода. – Она посмотрела на него, потом сочувственно улыбнулась. – У тебя такой вид, словно кто–то наложил злобное проклятие.

– Что такое?

– Злобное проклятье. Очень сильное.

Соланж слегка нахмурилась, снова повернулась к доске. Потом подняла пластиковую пластинку и провела по ее нижней плоскости пальцем.

– Лучше не трогай эту дрянь,– сказал Вес. – Вдруг укусит. А Мартину я набью задницу, как только поймаю. Эта дрянь чуть мне глаз не выколола!

Она положила планшетку на место.

– О чем ты, Вес? Ты думаешь, что это Мартин управлял всем, что произошло здесь прошлым вечером?

– Конечно! Я видел, я следил за его руками! Это он столкнул эту штуку с доски!

Когда Соланж ничего не ответила, он подошел к окну и посмотрел вниз, в бассейн. Там плавал полотняный шезлонг в желтую и зеленую полоску. У дальнего края прибилась к борту стайка пустых жестянок.

– Ну, ладно,– сказал он наконец. – Тишина эта мне знакома. О чем ты думаешь?

– Это сделал не Мартин,– сказала она. – Он не имел власти над происходящим так же, как и я. Нами руководило что–то очень сильное и дикое…

– Ах, перестань! Послушай, я могу слушать эту магическую ересь, когда вокруг гости, но сейчас мы ведь одни, и я хочу, чтобы ты позабыла о существовании мира духов.

– Ты мне не веришь? – холодно спросила Соланж.

– Не–а.

– А Богу ты молишься?

Он повернулся, глядя на нее:

– Да. Но это ведь совсем другое дело.

– Разве? Подумай еще раз. Вспомни, ты играл в покер, ставки были высоки, это было в Лас–Вегасе, в “Хилтоне”, девять месяцев тому назад. Ты играл против некоторых весьма богатых и влиятельных людей.

– Я помню.

– Ты помнишь последнюю сдачу? Ты закрыл на секунду глаза и только потом взял последнюю карту. Какому духу молился ты тогда?

– Я… я попросил удачу у Леди Лак, чтобы она послала мне туза. Это совсем не дух.

Соланж слегка усмехнулась, ноздри ее трепетали:

– А я говорю, что это одно и то же. Все божки – это духи, а все суеверия переходят в поклонение божкам. Да–да, Вес, поверь мне. – Она снова посмотрела на доску. – Ты ведь видел. Ты читал слова.

– Какие слова? Это была чушь.

– Это было послание,– тихо сказала Соланж. Она вздрогнула и посмотрела на Веса. – Духи взволнованы, Вес. Вокруг нас повисла в воздухе жуткая, страшная тайна. Если бы у тебя в жилах текла кровь банту, ты бы почувствовал ее судорожные вибрации, почувствовал бы запах, словно вонь уксуса. Духам известны все загадки, они прозревают будущее и пытаются предохранить нас от ошибок, если только мы в состоянии слушать, что говорят нам они. – Вес усмехнулся, и в глазах Соланж загорелись сердитые искры гнева. – Я никогда не ощущала такой энергии, как та, что ворвалась в эту комнату вчерашней ночью! Все доброжелательные голоса духов были просто заглушены. Эта энергия отмела в сторону дружественных духов, словно мух! Именно эта сила вывела последнее сообщение, и именно она управляла планшеткой, когда та прыгнула.

– Прекрати! – потребовал вдруг Вес.

Лицо Соланж окаменело. Несколько секунд она смотрела на него своими, как иногда называл их Вес, “расплавленного эбена” глазами, потом грациозно поднялась.

– Я не хотела тебя расстроить.

– Я и не расстроился.

–… Но я хотела, чтобы ты знал правду!

– Ради Бога, перестань же!

– … о том, что произошло прошлой ночью. Я с о о б щ и л а тебе эту правду, я сделала то, что должна была сделать.

– И правда сделает нас свободными. – Вес широко улыбнулся. – Что–то подобное я слышал и раньше.

– Вес! – Теперь в ее голосе слышалось предельное напряжение. – Ты можешь шутить на сцене, с другими людьми, можешь корчить рожи, менять голос, и пусть они думают, что ты живешь, чтобы дать им минуту смеха. Но не надевай на себя маску передо мной! Иногда наступает конец всем шуткам. Смех умирает. И тебе приходится смотреть на мир без фальшивых очков, смотреть на мир в таком виде, в каком он существует на самом деле.

– О каком мире ты говоришь, милая моя? О пристанище астральных духов, я так понимаю?

Соланж уже отвернулась. Она пересекла жилую комнату, полы халата то обвивали ее ноги, то разлетались в стороны, и исчезла в дальнем коридоре. Он услышал слабый звук затворившейся двери. “Вот в чем ее проблема! Не понимает шуток”,– подумал он. Вес встал, пересек гостиную и через короткий коридор вышел на кухню, где с полок сверкали медные кухонные принадлежности, а стены украшали африканские маски и резьба по дереву. Он нашел картонку с апельсиновым соком в холодильнике и снял несколько пластиковых капсул с витаминной полки в шкафу. Проглатывая завтрак, он почувствовал, что сердце его бьется слишком сильно. Он вспомнил, как метнулась к его лицу белая пластиковая планшетка, и он понимал, что Мартин Блю ни коим образом не мог быть тому причиной. Он просто не мог заставить эту планшетку лететь так далеко и с такой силой – щелчком пальца этого не сделаешь. “Он сам, поганец, был перепуган до смерти. Что же это было тогда? Духи, как говорит Соланж? Нет, это все чушь! Стоит только Соланж войти во вкус, она в самом деле может кому угодно забить баки, и слова еще какие знает – сантерия, бруйерия, нкиси, мауто”. Однажды он заглянул в резной ящик, который она держала под кроватью. Там находилась забавная коллекция из петушиных перьев, морских раковин, черных и красных свечек, белых кусков коралла и нескольких непонятных железных гвоздей, обмотанных проволокой. Вес равнодушно относился к верованиям Соланж, но провел пограничную черту два месяца назад, когда Соланж хотела повесить веточки, перевязанные красной лентой, за каждую дверь в доме.

Он не знал ее фамилии, потому что человек, который проиграл ему в покер Соланж в Лас–Вегасе, тоже ее не знал. Она сказала Весу, что родилась в Чикаго, мать ее была классической японской актрисой, отец – африканцем, практиковавшим “сантеро” – добрую магию. Она родилась, как рассказала она сама, на седьмой день седьмого месяца года, ровно в семь часов вечера. За день до рождения отцу приснилось, что она сидит на троне из слоновой кости, и несколько звезд сверкают над головой, как тиара. Это было добрым предзнаменованием, как объясняла Соланж. Это должно было означать, что она унаследует способности и возможности отца в области белой магии, и что ее следует считать теперь живым талисманом. Соланж никогда не рассказывала о том, что выучила от своего отца за годы детства, но Вес понимал, что это должно было быть что–то очень важное. Сколько помнила себя Соланж, люди всегда приходили домой к ее родителям, чтобы коснуться ее, Соланж, кожи или попросить совета, если у них возникали какие–то проблемы с делами или любовью.

Когда ей было десять лет и она возвращалась домой из школы – мягко падал снег – к обочине подъехала машина, два негра схватили ее, заткнули рот кляпом и бросили на заднее сиденье. Машина мчалась куда–то всю ночь. Когда с глаз сняли повязку, она увидела, что находится в каком–то большом особняке, стоящем посреди покрытого снегом леса. Несколько дней она провела под замком в очаровательно мебилированной комнате, еду приносил темнокожий слуга в белой ливрее. На третий день ее повели в комнату со стенами из стекла, полную красных цветов и вьющихся лиан, где ее ждал чернокожий человек в сером полосатом костюме, куривший сигару. Он был с ней очень ласков, дал ей шелковый платок, чтобы она вытерла слезы – она начала плакать, когда этот человек сказал, что домой она больше не вернется, и что теперь это будет ее д о м. Его звали Фонтейн, и он сказал, что Соланж должна ему помочь. Она должна приносить ему удачу и защищать от злых заклинаний. Или в противном случае что–то нехорошее случится с ее папой и мамой.

Только постепенно, рассказывала Весу Соланж, она поняла, что это был очень плохой человек, гангстер, контролировавший большую часть гарлемского рэкета. Он в последнее время начал терять свое положение, и услышал от своих людей в Чикаго о существовании Соланж, которая несколько раз приносила этим людям удачу. Соланж стала живым талисманом. Четыре года она почти ничего не делала, только читала линии на его ладони и прикасалась к фотографиям некоторых людей, чтобы определить их слабые места. Фонтейн никогда не пытался лечь с ней в постель, ни разу не притронулся даже пальцем. Он оставил ее в покое, потому что сам начал бояться слишком точных предсказаний будущего и заклинаний, которые вдруг вызывали у его недругов необъяснимые расстройства до того очень крепкого здоровья. Кроме того, сифилис неутомимо пожирал его мозг изнутри. Очень часто по ночам она слышала, как Фонтейн бродит по коридорам огромного особняка, воя, как дикий зверь. В конце концов, прикончили его не враги, а тот же сифилис – и ни одно из заклинаний Соланж не в силах было остановить прогрессирование болезни. Фонтейн был заперт за массивными дубовыми дверями, а очень скоро пара хорошо одетых белых мужчин приехала к домоуправителю особняка, заплатила ему огромную сумму денег и покинула дом вместе с Соланж. Они поехали на Запад.

Новым владельцем Соланж был престарелый мафиози – “капо”, которому срочно требовалась добрая удача. Он прослышал о том, что делала она для Фонтейна, и знал также, что дела Фонтейна пошли почти в два раза лучше с тех пор, как у него появилась Соланж. Он тоже ни разу пальцем не тронул Соланж, но двое телохранителей однажды пришли к ней ночью и сказали, что если она кому–то проговорится о том, что они с ней сделают, то они перережут ей глотку. Так продолжалось еще долго, потом Соланж сделала из початка кукурузы кукол этих людей и сожгла. Оба телохранителя вскоре погибли в огне, когда их “линкольн” врезался в автоцистерну с бензином на шоссе Сан–Диего.

И так продолжалось год за годом. Целая цепь влиятельных и жадных людей. Еще один офицер мафии, потом директор киностудии, потом глава грамзаписывающей фирмы, который грабил своих партнеров. Именно с ним и была Соланж в Лас–Вегасе, когда встретила Веса. Денег у него немного, но их должно было хватить, чтобы пережить черную полосу, начавшуюся после отмены второй серии его шоу. Он искал какого–то развлечения, и поэтому согласился на партию в покер в “Хилтоне”. Среди игроков был и хозяин Соланж. Во время игры она сидела за его спиной. Вес помнил, что на щеке у нее был синяк. Во всяком случае, удача этому парню начала изменять. Потеряв первые тридцать пять тысяч долларов, он отвел Соланж в соседнюю комнату и устроил там скандал. Когда они вернулись, глаза ее распухли и покраснели. Глава записывающей фирмы начал по–настоящему потеть. Спустя три часа игра велась уже лишь между Весом и им. Перед Весом возвышалась гора красных фишек, в глазах пластинщика читался животный страх. Но он желал продолжать игру, и она продолжалась, пока у него не осталось ни фишек, ни денег, ни ключей от его голубого “кадилака”. Вес хотел на этом прекратить игру.

– Сидите! – завопил партнер. – Я скажу, когда игра будет кончена!

– Но ты ведь пустой, Морри,– сказал один из зрителей устало. – Бросай…

– Заткнись! Сдавайте карты… Сдавайте!

– Но у вас ничего нет,– сказал Вес. – Игра кончена.

– Нет, не кончена! – его партнер повернулся и схватил Соланж за плечо, сдавив его до боли. – Я ставлю ее в залог!

– Что? Не глупите!

– Думаете, я глуплю, Пичер? Слушай, сопляк, эта сука стоит на вес золота. Она знает такие штуки, о которых ты даже не слышал! Она может тебе такое сделать…

– Слушайте, мне кажется…

– Брось увиливать, сопляк! Что ты теряешь? Ты ведь уже плаваешь в моих деньгах!

Вес на миг задумался, взглянул на прекрасное, обезображенное синяком лицо сидевшей перед ним женщины. Он подумал о том, сколько раз ей приходилось выдерживать скотство этого человека. Потом он сказал:

– Я принимаю эту гарантию под сумму в пятьсот долларов.

Соланж едва заметно согласно кивнула ему. И десять минут спустя все было кончено. Вес сидел, глядя на великолепный королевский флеш. Глава записывающей фирмы вскочил со стула схватил Соланж за лицо, так сжав подбородок, что она застонала.

– Убери лапы, сукин сын,– спокойно сказал Вес. – Ты портишь мой выигрыш!

Тут парень совсем потерял самообладание и принялся жутко угрожать Весу, что он использует все связи, что у Веса теперь никогда не будет нового контракта ни с одной из фирм грамзаписи. Кто–то дал бедняге выпить и выставил из комнаты. Вес долго сидел, глядя через стол для покера на лицо Соланж, не зная, что ему теперь делать или говорить. Она прервала тишину первой:

– Кажется, он отколол мне кусочек зуба.

– Хотите найти хорошего дантиста?

– Нет, все в порядке. Я вас видела раньше по телевизору. Вы комедиант,– продолжала она. – Я вспомнила, я видела вашу фотографию на обложке “Телезвезд”.

Он кивнул:

– Да, и не только на этой обложке успел я побывать. Обо мне была статья в “Роллинг стоунз”. Я выпустил пару альбомов. – Он замолчал, почувствовав, как неуместно распушать перья перед женщиной, у которой опух правый глаз, на щеке цвел кровоподтек. И все же она была красива, это была экзотическая, холодная красота, которая заставила пульс Веса нестись галопом с того самого момента, когда она вошла в комнату.

– Теперь вы не работаете?

– Верно. Но мой агент вот–вот должен подписать контракт на новый сериал в следующем сезоне, и я, может буду в следующей картине Мела Брукса. – Он нервно откашлялся. – А вы давно уже его… любовница?

– Почти год. Он очень неблагодарный и недобрый человек.

– Да, гм, кажется я его обчистил, как вы думаете? – Он посмотрел на пачки банкнот и долговых расписок, лежавшие перед ним. – Боже, ну и куча, однако!

– Уже поздно,– сказала Соланж. – Почему бы нам не подняться в ваш номер?

– Что? Гм, послушайте, вы вовсе не обязаны…

– Нет, теперь мною владеете вы.

– Вами? Линкольн освободил всех рабов еще… если вы не слышали об этом, то…

– Я всегда кому–нибудь принадлежала,– сказала она, и Весу почудилось, что в голосе ее слышится испуг. – Это я заставила удачу отвернуться от него. Я могу принести удачу вам.

– В смысле? Как это понимать?

Она поднялась и протянула к нему руку. Он взял ее ладонь в свою.

– Твой номер,– сказала она.

Это произошло почти год тому назад. Вес поставил сок обратно в холодильник. Он знал, что пора одеваться – мог приехать Джимми, чтобы обсудить кое–какие цифры насчет фильма Брукса. Когда он вошел в гостиную, то остановился у доски для Оуйи, размышляя, сойдет ли ему с рук, если он швырнет эту деревяшку в мусорный контейнер? Он не верил в сказки о духах, которые рассказывала Соланж, но его беспокоила одна вещь – беспокоила с того самого момента, когда он привез сюда Соланж. Всего неделю спустя после того, как он внес задаток за этот особняк, он посреди ночи обнаружил Соланж у бассейна. В руках у нее была кукла, она выкручивала ей руки и ноги, а потом бросила куклу в бассейн. Два дня спустя бывший хозяин Соланж был найден утонувшим в собственном роскошном бассейне. “Варьете” поместил небольшую заметку – врач, вскрывавший тело, был удивлен: мускулы умершего были стянуты судорогой в узлы.

“Но позже я тебя, подлеца, все равно вышвырну”,– мысленно пригрозил Вес дощечке для Оуйи и вернулся в спальню, чтобы как следует одеться, пока не приехал его агент.

Палатазин сидел в своем кабинете или “берлоге”, как он называл его, наслаждаясь тем, как “Стильерс” разделывали под орех “49–точников”, когда вдруг зазвонил телефон. Трубку сняла Джо.

– А ну, покажи им! – сказал телевизору Палатазин, когда Терри Брэдшо обошел не одного, а целых двух линейных игроков, и как курок сработал правой рукой, делая передачу. – Не давай тому парню снова получить очко! Эх, ради всего!… – Он хлопнул себя по бедру, когда пас завершился всего в тридцати четырех ярдах.

– …да, я его позову,– донесся из кухни голос Джо. – Энди!

– Сейчас. – Он с трудом выбрался из уютного кресла и взял трубку из рук жены. – Слушаю!

– Капитан, здесь лейтенант Рис. Мы тут нашли человека, который видел парня с фоторобота.

– Этого мало.

– А это еще не все. Одна юная леди говорит, что согласилась сесть в машину к человеку, который похож на изображение фоторобота, Он сказал ей, что они едут в мотель, а сам затормозил на пустой стоянке на Юкка–стрит. Она испугалась и убежала, а он гнался за ней на машине. Это был сероватый “фольксваген”, и она помнит часть номера.

– Не отпускайте ее пока. Я буду через пятнадцать минут. – Он почувствовал неодобрительный взгляд Джо, когда положил трубку на место.

– Я слышала. Ты к ужину хоть вернешься?

– Не знаю. – Он пожал плечами, набросил плащ и клюнул жену в щеку. – Я позвоню.

– Ты не вернешься к ужину,– сказала Джо. – И не позвонишь.

Но Палатазин уже выскочил за порог. Дверь закрылась за ним.

Как раз в тот момент, когда Палатазин опускал телефонную трубку, Рико Эстебан взбирался по длинной лестнице в старом многоквартирном здании в восточной части Лос–Анжелеса.

Даже солнечный свет приобретал здесь какой–то мутный оттенок, горячими стрелами пронизывая грязные окна коридоров и лестничных площадок.

Ступеньки под ногами скрипели, в некоторых местах не было перил. Иногда Рико бросал взгляд вниз, в четырехэтажный колодец, на желтые кафельные плитки, которыми был вымощен подъезд. Мусорные контейнеры на площадках были переполнены, отбросы вывалились на пол. На Рико была та же одежда, что прошлым вечером, только спина рубашки потемнела, пропитавшись потом. Все вокруг было наполнено звуками большого дома: кашель, журчание спускаемой воды в туалете, крик мужчины и женщины, которые пытались по–испански перекричать друг друга. Плач ребенка, которому хотелось есть, и отчаянное “кваето!” – его матери. Транзисторное радио и телевизоры соревновались в мощности громкоговорителей с “тум–тум” дископроигрывателей. Испанские новости, выстрелы – какой–то ковбойский фильм или детектив.

В коридоре пятого этажа жара была практически невыносима. Рубаха Рико приклеилась к груди, как вторая кожа, когда он остановился у двери, которую искал. Сердце его колотилось. Он боялся женщины, которая жила в этой квартире. Она была ненормальная, невозможно было предсказать, что она сделает. Однажды старая Санос поклялась отстрелить ему яйца, если он еще раз подойдет к дочери. Поэтому теперь он колебался, не зная, стучать ли ему, или просто вернуться по собственным стопам, бежать из этого отвратительного свинарника. “Что, если Мерида вернулась вчера вечером и все рассказала своей матери? – испуганно подумал он. – Тогда придется платить. Но вдруг она вообще не вернулась? Вдруг с ней что–то случилось в джунглях бульвара Виттиер?” – Неуверенность наполнила его глухим страхом. – “Этот извращенец Таракан все еще гуляет на свободе, верно? И полно других типов, еще похуже Таракана. Но с другой стороны, за дверью он может обнаружить заплаканную Мериду и разъяренную фурию, в руке которой будет спецмодель “субботняя ночь”, нацеленная прямо в пах Рико. Мадре де диос!”

Но он не мог уйти, так ничего не выяснив. Больше времени терять было нельзя. Он протянул руку, сжал кулак и постучал в дверь. Почти немедленно отварилась другая дверь, дальше по коридору, и выглянул старик–чикано. Он с подозрением посмотрел на Рико.

– Кто это? – раздавшийся из–за двери голос заставил Рико подпрыгнуть:

– Э–э… это я, миссис Сантос. Рико Эстебан.

Последовала долгая неловкая тишина.

“Черт! – подумал он, пронзенный паникой,– пошла за пистолетом!” Он было готов броситься бежать, когда из–за двери спросили:

– Чего тебе надо, сопляк?

– Я хочу поговорить с Меридой, миссис. Пожалуйста.

– Ее нет дома.

Напряжение внезапно спало. Он чувствовал, что миссис Сантос прижалась сейчас к тонкой деревянной панели ухом.

– А вы не знаете, где она сейчас? – спросил он.

Тут дверь распахнулась, и Рико в ошеломлении сделал шаг назад. Женщина смотрела на него черными, как у змеи, презрительными глазами. – А что тебе нужно от нее? Зачем тебе знать, где она?

– Мне нужно найти ее. Это очень важно.

Он не видел ее руки и боялся, что она могла спрятать за спиной этот чертов пистолет.

В тяжком молчании миссис Сантос некоторое время рассматривала его:

– Я знала, что она крутит хвостом у меня за спиной, я знала, что она с тобой встречается, дерьмо ты этакое! Я сразу поняла, что она с тобой, когда она вчера вечером не пришла домой!

– Я… вчера вечером встретил ее у дома,– с трудом выдавил из себя Рико. – На бульваре она… выпрыгнула из машины, миссис Сантос, я всю ночь пытался ее найти, я все места объездил, я всего два часа спал, на заднем сиденье, и я не знаю, куда еще можно…

– ЧТО? – завопила старуха, глаза ее вот–вот должны были выскочить из орбит. – Моя Мерида, ночью на бульваре? Ах ты, подонок, ты оставил мою Мериду там, на всю ночь? Я сейчас позову полицию! Ты отсюда не уйдешь!

Глаза ее сверкали черным жаром. Она хотела хлопнуть дверью, но Рико мгновенно остановил дверь рукой. Она смотрела на него, раскрыв рот, в глубине ее глаз замерцал страх.

– Вы не слышали, что я сказал! – почти прокричал Рико. – Если Мерида прошлой ночью не вернулась домой, тогда я не знаю, где она сейчас! Она могла попасть в беду! “Она и так в беде”,– мрачно подумал он при этом. – “Куда она могла пойти, кроме вашей квартиры?”

Миссис Сантос стояла, как статуя, и он знал, о чем она думает: “Мерида была хорошая дочь, любила маму, никогда раньше не оставалась ночью где–то кроме дома”.

– Я опасаюсь за нее,– тихо сказал Рико.

Сначала миссис Сантос заговорила шепотом, потом голос ее перешел в крик:

– Я тебе говорила, оставь ее в покое, говорила? Я предупреждала Мериду. От тебя всегда одни гадости, всегда так было, даже когда ты бегал с “Костоломами”. И только Бог знает, чем ты теперь занимаешься!

– Послушайте, я пришел сюда не драться, мне плевать, что вы обо мне думаете. Я просто хочу знать, что с Меридой все нормально…

– Зачем? Чтобы уговорить ее шляться вместе с тобой по улицам? Все к чему ты прикасаешься, обращается в грязь! И Бог это видит! Ой, погоди, погоди минутку! – Она бросилась в глубину квартиры и Рико последовал за ней. Женщина пересекла грязную тесную комнатку и открыла ящик комода, стоявшего рядом с раковиной. – Погоди минутку, дерьмо,– завопила она, повернувшись. В руке ее был тяжелый нож, каким пользуются мясники. – Я зарежу тебя за то, что ты сделал с моей девочкой!

– Пожалуйста! – сказал он, пятясь в двери. – Я только хотел узнать…

– Вот что я тебе расскажу! – крикнула старуха и бросилась к нему, нацелив нож вниз его живота.

– Ах ты, старая ненормальная… сука! – заорал в ответ Рико, развернулся, выскочил за дверь и успел захлопнуть ее прямо перед носом старухи. В следующий миг он мчался вниз по лестнице, слыша сухой довольный кашель старика–чикано. Дом за его спиной, казалось, был наполнен криками и угрозами миссис Сантос. “Старая гарпия!” – подумал Рико, поспешно перескакивая ступеньки. Вскоре голос стал доноситься все слабее, и Рико с облегчением понял, что она не думает его преследовать. И все же из подъезда он выскочил бегом. Пара малышей пыталась снять колпаки с колес его машины, и он разогнал их пинками.

Он уже собирался занять место водителя, когда послышался хладнокровный детский голос:

– Эй, Рико! Зря ты обижаешь этих малышей!

Рико обернулся. Двенадцатилетний брат Мериды Луис сидел на обочине тротуара у следующего подъезда дома. С ним было еще двое мальчишек не старше одиннадцати лет, но в глазах их уже застыло упрямство и страх. Они играли в карты, Луис курил самодельную сигарету.

– Им нужны зелененькие, которые они могли бы получить за шкары с твоей телеги, если бы продали их. Еще две. – Он взял две карты, сдал и с отвращением фыркнул. – Их старик тратит каждый день пятьдесят долларов, и чем дальше, тем ему хуже. Думаешь, если ты переехал на Полосу, то здесь все поменялось?

Слова, так спокойно произнесенные ребенком, ужалили Рико.

– А что ты об этом знаешь? – сказал он. – Ты сам еще сопляк.

– Много чего знаю,– Луис поднял голову. – Например, что сестра была с тобой прошлой ночью и домой не вернулась. Моя старуха всю ночь топала по комнате. Говорит, что заключит на тебя контракт с “Головорезами”.

– И кто же перережет мне глотку? Ты? И за сколько? За пять зеленых? Да ты в самом деле начинаешь уже думать, как настоящий “Головорез”. Если ты будешь с ними якшаться и дальше, то кончишь в канаве с разрезанным животом. Или в тюряге.

Луис сдал карты и хитро, как лиса, улыбнулся:

– Очень жаль, что нам не подняться так высоко, как ты поднялся, Рико. Ты теперь такой большой, что вырос, из нашего бедного баррио. Ты ведь теперь гигант на Закатном бульваре, верно? – Он проимитировал звук пуканья, и остальные подростки засмеялись. – Мавен может оторвать тебе задницу одной рукой Лучше бы ты убирался с нашей улицы! Тебе здесь больше не место!

– Мавен! Так он до сих пор заводила “Головорезов”?

– Да. Кто сдавал, берет одну. От–т–тлично, амигос! – Он не обращал внимания на Рико, пока не сдал карты. – Что ты тут делаешь у моего дома, парень, моя старуха может тебя увидеть. А она имеет на тебя большой зуб.

– Я уже видел твою мать,– сказал Рико. – Она уже готова для одного большого дома, где много замков. Я хочу найти Мериду. Не знаю, Луис, где может быть твоя сестра. А ты?

Луис бросил на него быстрый взгляд:

– Что ты хочешь этим сказать, парень? Вчера вечером она уехала с тобой!

– Да, но потом она выскочила из машины на Виттиер и убежала. Я тебе об этом и толкую. Я искал ее почти всю ночь. Так куда она могла пойти?

– Ты оставил ее одну? – Луис не мог поверить тому, что услышал. – На бульваре, совсем одну? – Карты выпали из его рук. – Парень, ты теперь так далеко отсюда живешь, что не знаешь, что происходит? “Гадюки” стараются оттяпать у “Головорезов” кусок территории! И за три квартала отсюда начинается зона сражений! “Гадюки” стараются поймать по одиночке хотя бы одного нашего. На той неделе попался Хотшот Заса, Пако Милан и Хуан Моралес!

Дыхание Рико участилось:

– Они их убили?

– Никто не знает. Они просто исчезли… пффф, и Мавен думает, что “Гадюки” их подстерегли, а потом утащили тела и спрятали где–нибудь. В пятницу пропала девушка Мавена, Анита, а вчера – маленький брат Пауло Леграна, Бенни.

– Боже мой! – прошептал Рико, чувствуя, как сжимается внутри мозга холодный кулак страха. – Думаешь, что они… Мериду?

– Они знали, что это моя сестра. – Луис встал, лицо его было лицом жаждущего крови воина, но тело под жилетом из дешевого пластика под кожу было телом ребенка, сквозь кожу торчали жалкие ребра. Он провел по губам тыльной стороной ладони:

– Да, они могли ее подстеречь. Подождать в боковой улице, потом захватить. Эти сукины дети могли ее сначала изнасиловать, а тело утащить куда–нибудь.

Живот Рико свело. Ему казалось, что еще немного – и его стошнит.

– Они же могли и убить,– тихо сказал Луис, потом посмотрел прямо в лицо Рико. – Если она мертва, то помог им в этом ты, бастардо! Это ты подставил ее прямо в руки “Гадюк”!

– Но мы ведь не знаем, что с ней случилось! Мы могли бы заявить в полицию…

– А копы тут причем? – заорал Луис. Он дрожал, пытаясь сдержать слезы. – Это дело “Головорезов”, моих братьев. Пошли,– приказал он остальным мальчикам. Они мгновенно поднялись со ступенек. – И надо найти Мавена и сказать ему.

Они пошли вдоль улицы, подпрыгивая, как маленькие бойцовые петухи. Луис вдруг повернулся и ткнул пальцем в Рико:

– Молись, чтобы с моей сестрой все было о'кей! – крикнул он, и тут голос его надломился. – Молись и надейся, парень, вот что я тебе советую! – Потом он отвернулся, и все трое исчезли за углом.

Рико наблюдал, как они поворачивают за угол. Из желудка Рико поднялся комок и застрял где–то в районе гортани.

“Мертва,– подумал он. – Мерида мертва?” Убита “Гадюками”, бандой довольного безнаказанного отребья, панков, которые были еще сосунками, когда он, Рико, уже бегал вместе с “Костоломами”. Поток помоев хлынул на улицу откуда–то сверху. Рико отпрыгнул в сторону, сверху послышался тонкий злорадный смех. Ошарашенный, с кружащейся головой, покрытый холодным потом, он вернулся в своей машине и быстро покинул проклятое гетто чикано.

– Да, это он, тот самый тип,– сказала чернокожая проститутка с тяжелыми чувствительными веками над дикими глазами и ярко–оранжевыми волосами. Она подтолкнула фотографию обратно к лейтенанту Рису. – Я его хорошо запомнила. Пытался прищемить меня на Юкка–стрит. Хотел прикончить. Да, это он самый. – Она глубоко затянулась сигаретой и выпустила дым углом ярко накрашенного рта.

– А он не назвал вам имени, мисс Коннорс? Что–нибудь вроде Уолли или Уолт, или Уолтер?

– Нет, он вообще ни слова не проронил, только спросил… какая цена.

– Послушайте,– она с опаской взглянула на медленно вращавшуюся катушку магнитофона на дальнем конце стола. – Вы не обманете старушку Лизз, а я бы не хотела чтобы ящик записывал мой голос. – Она взглянула через плечо, на внимательно следящего за ней капитана Палатазина. – Вы обещаете мне, что не станете потом мне предъявлять обвинений, ведь вы не за этим меня сюда притащили, верно?

– Нет, никто не собирается устраивать ловушку,– тихо сказал Палатазин. – Нас не интересует, чем вы добываете себе средства к существованию. Нас больше интересует тот человек, который посадил вас в машину вечером в среду. Одна из проблем, которая мешает нам его выловить – это то, что вы, дамы, не очень охотно с нами сотрудничаете.

– Ну, а кто тут виноват, а? Брат–закон тяжко нашу сестру карает. А нам тоже надо подзаработать, верно? – Она снова томно посмотрела на Палатазина, потом на Риса. – Бывает способ и похуже, чем наш, верно?

– Подозреваю,– согласился Рис. – Но вы уверены, что правильно назвали эти цифры? Два и семь?

– Ага, все точно. Последняя цифра может быть тройкой… или пятеркой. Не знаю.

Рис кивнул и посмотрел протокол, который заполнял по мере того, как беседовал с этой девушкой.

– А буквы? По–вашему, первая была “Т”? А вторая?

Она пожала плечами:

– У меня времени ведь не было стоять там и читать этот номер. Я свою задницу спасала. – Она выпустила еще одно колечко дыма в сторону магнитофона. – По–моему, еще хорошо, что я что–то вообще помню.

– Дэйв,– сказал Палатазин Вейкроссу. – Возьми–ка протокол и начни искать по номерным данным, сразу. Попроси Мак–Калафа и Прайса, пусть помогут тебе, как только освободятся. – Да, сэр. – Вейкросс взял протокол у Риса и покинул комнату.

– Можно идти? – спросила девушка. – Я вам рассказала все, что помню.

– Одну минутку,– ответил Палатазин, подавшись вперед. – Вы сказали… если я помню точно ваши собственные слова, что с этим человеком вам было “знобко”. Что это значит?

– Мне обычно все равно, что за люди со мной,– сказала она. – Но от этого типа у меня по коже мурашки пошли. Сначала он был о'кей, только немного тихий. Я решила, что мотель Касалома и пятьдесят долларов – это неплохо. Но глаза у него были какие–то в самом деле ненормальные, и он все время наклонял голову, словно у него нервы не в порядке. Потом я, правда, решила, что он как будто к чему–то прислушивается. Понимаете?

– Прислушивается? Было включено радио?

– Нет. Словно он слышал что–то, чего не могла услышать я, и еще он один раз совсем непонятно усмехнулся. Странно так усмехнулся. Ну вот, мы едем, но вдруг за два квартала до Касалома он сворачивает. Я спрашиваю, что он надумал, а он молчит. Только вроде как кивает. Неприятно. Потом останавливается на стоянке, где раньше была “Семь–Одиннадцать”, и глушит мотор. Я решила, что он хочет меня… прямо там. Он… ну, начал штаны расстегивать. Мне вдруг стало как–то зябко, но я подумала, какого черта, что такого? Поэтому я наклонилась, но тут вижу, рука его прыгнула куда–то под сиденье очень быстро. Я почувствовала этот запах, вроде алкоголя, но гораздо сильнее. Я не знала, что это было, но только старушке Лизз ничего такого не надо. Я выскочила из телеги и побежала, потом услышала, как завелся двигатель, и я подумала: “О, боже, этот извращенец гонится за мной!” И тогда я и подумала, что это мог быть сам Таракан. Правда, давно уже никто не попадался, так мы стали думать, что парень или сломал–таки шею, или уехал из города, или заполз в щель. Я успела добежать до угла, и тут серый “фольк” пронесся мимо, повернул направо и все, больше я его не видела. Потом я позвонила своему человеку, и он меня подвез оттуда.

– А вот это вещество, запах которого вы почувствовали,– сказал Палатазин,– вы сказали, что запах напоминал запах алкоголя, может, это был терпентин? Или что–то в этом роде?

– Не могу ничего точно сказать. – Она сплющила в пепельнице сигарету. – Но запах был резкий, сильный такой. У меня глаза даже начало резать. Наверняка это была какая–то страшная гадость.

Рис усмехнулся, потом прокашлялся и отвел взгляд в сторону, когда на него посмотрел Палатазин.

– Ну, хорошо, мисс Коннорос. Достаточно. – Палатазин поднялся и выключил магнитофон. – Вы ведь в ближайшее время не собираетесь покинуть город? Это на случай, если нам потребуется опознание.

– Не–а, мой участок забит здесь, в Л.А.

– Прекрасно. Спасибо, что вы пришли к нам. И я бы посоветовал вам и вашим подругам подождать, пока мы не упрячем Таракана за решетку.

– Само собой.

Она подняла с пола сумку, на прощанье слегка качнула бедрам перед Рисом и вышла. Палатазин снова сел, взял трубку и раскурил ее.

– Что думаешь? – спросил он Риса. – Похоже это на того кого мы ищем?

– Трудно сказать. Если это тот парень, который пытался подцепить Эми Халссет, то на Таракана он не похож – по характеру поведения, так сказать. Не было попытки изнасилования или удушения.

– И если это ОН, то почему изменил привычки? Да, странно. И уже второй раз – сильный запах из машины. Что бы это могло быть?

– Все, что угодно, начиная от бензина до чистящей жидкости.

Палатазин некоторое время молча курил свою трубку. Рис вдруг вспомнил новое телешоу. Он видел его вчера вечером. “Чистое везенье”, так, кажется, оно называлось. История там крутится вокруг какого–то немного чокнутого частного детектива, который вообразил себя современным воплощением души Шерлока Холмса и носится по Л.А., пытаясь разгадать тайны вместе с одним психиатром, доктором Ватсоном. Довольно смешной фильм.

– Экспертиза как следует поработала над теми четырьмя трупами, так? Она не могла пропустить воспаления или распухания мембран носа или век? Правильно?

– Конечно, не могла.

– Но ничего такого замечено не было. То есть, не было никакого особого воспаления, не считая следов удушения. Правильно?

Рис кивнул:

– К чему вы клоните?

– Допустим, Таракан поменял манеру. Может, ему не понравилось, что жертвы царапались, когда он их давил. Может, ему хотелось, чтобы они меньше сопротивлялись. Что бы он сделал в таком случае?

– Стукнул бы сначала молотком по голове.

– Подходит. Но, допустим, он промазывает с первым ударом, и девушка начинает вопить? Вспомни теперь, мисс Коннорс заметила, что его рука потянулась за каким–то предметом, который был спрятан под или рядом с сиденьем, и именно оттуда шел сильный запах. Что это предполагает?

– Ага,– сказал Рис. – Наркотик, наверное, что–то вроде эфира?

– Да, эфир или аналогичное вещество. Но в любом случае, что–то способное выбить сознание из взрослого человека всего за несколько вдыханий. Потом Таракан мог насиловать, душить, делать все, что ему хотелось, и столько, сколько хотелось.

– А что это за вещество использовалось в фильмах про сумасшедших ученых? Помните, они машут ватой или пробиркой под носом у кота, и существо опрокидывается лапками кверху? Хлороформ, кажется?

– Возможно. Но, насколько я знаю, на прилавках хлороформ не продается. Может, в больницах его еще и применяют. И где бы мог достать его человек Икс? – Палатазин выпустил длинное щупальце голубого дыма в потолок, наблюдая, как щупальце сворачивается в сторону вентиляционной решетки кондиционера. – Что–то такое ты сказал минуту назад? – Он прищурил глаза. – Насчет бензина?

– Если нанюхаться бензина, то может вытошнить, но надо вдыхать пары довольно долго, чтобы он сбил кого–то с копыт.

– Да, а мы говорим о веществе, которое действует за несколько десятков секунд, не более. – Он пожал плечами. – Не знаю. Сделай мне услугу, а? Поскольку ты сегодня вечером будешь работать, позвони в больницы и некоторым фармацевтам и выпиши названия веществ, которые могут нам подойти. Надо искать вещества, доступные на прилавках, но не мешает проверить содержимое эфирных субстанций и в запасах госпиталей и больниц. – Он поднялся со стула и двинулся к двери. – Вероятно, то, что почувствовала мисс Коннорс, было шешезом.

– Чем? Что это такое?

– Молния по–венгерски.

Палатазин слабо улыбнулся взял со стола отпечаток условного портрета, сделанного по описанию. Улыбка его исчезла, когда он смотрел на мясистое, какое–то белечье лицо. Глаза, такие пустые, скрытые за толстыми стеклами очков, они больше всего беспокоили капитана. “Где же ты? – молча спросил он. – Если ты все еще думаешь нанести удар, то почему бы не появиться новым трупам?” Палатазин хорошо сознавал, что только труп или след вел к убийце – кусочек ткани, сжатый в последнем усилии пальцами мертвой руки, в клетках кожи и волос под ногтями, в уроненном коробке спичек или носовом платке. Остановить убийцу полиция не могла. Отдел убийств мог лишь собрать все мелочи до последней, из найденных на месте преступления, и складывать уродливые головоломки страстей зла. А без свежего трупа в головоломке образовывались слишком большие пробелы.

Палатазин подтолкнул снимок обратно к Рису.

– Пора отдать эту картинку в газеты. Отнесешь в отдел связи с прессой?

– Да, сэр. Я все сделаю.

Палатазин покинул комнату для допросов и зашагал обратно в комнату отдела – в свой оффис. Он бросил взгляд на свои часы – двадцать пять минут шестого… Солнце начало уже свой путь к западному горизонту, удлиняя на своем пути холодные серые тени. Пора было возвращаться домой, к Джо, подготовить себя психически в следующему дню. Завтра встреча с начальником отдела расследований, и количество убийств, не относящихся к делу Таракана, с каждым днем становится все больше. Какой–то чикано найден избитым до смерти дубинками в боковой улочке в пригороде. Симпатичная девочка–подросток с перерезанным от уха до уха горлом в багажнике украденной машины. Женщина средних лет, застреленная на тротуаре из проезжающей мимо машины. Трехлетний ребенок, избитый и обезображенный, засунутый на дно мусорного контейнера… Палатазин был невольным свидетелем всего этого ежедневного реального фильма ужасов. Некоторые дни, конечно, были хуже. В самые плохие из них, обычно в разгар лета, ночные кошмары преследовали его картинами распухших разлагающихся трупов мужчин, женщин, детей – все они протягивали к нему руки и как прокаженные, просили о спасении. А средства убийства в этом городе были до ужаса разнообразными: бейсбольная бита, пистолет, разбитая бутылка, яды из дюжины разных стран, ножи всех видов и назначений, крючки вешалок, веревки, колючая проволока и даже медный шарик, выстреленный из дробовика. Мотивы преступлений – почти в такой же мере разнообразные: месть, деньги, свобода, любовь. Говорите – Город Ангелов? У Палатазина сложилось иное мнение.

Когда ему было четырнадцать, дядя Мило нашел ему вечернюю работу – подметать в соседнем полицейском участке. Энди любил смотреть фильмы про полицейских и грабителей, которые показывали по телевизору – телевизор стоял на витрине магазина братьев Абрахамс в квартале от его дома. И он был взволнован, вообразив себя частью мира облаченных в голубую форму полицейских, обтекаемых машин и трещавших портативных радиоприемников. Офицерам интерес нравился, и они с удовольствием посвящали его в детали своей профессии. Несколько лет он был самым добросовестным слушателем любой истории, которую могли преподнести в участке. Только годы спустя, когда он сам надел одну из плотных синих униформ, он понял, что мир не настолько четко разделен на белое и черное, как показывалось это на телевизионных экранах. Он шагал вдоль Фонтан–авеню, когда какой–то краснолицый толстый мужчина принялся громко кричать о том, что его ограбили, ограбили магазин. Палатазин увидел подозреваемого – худой черноволосый мужчина в рваном пальто, прижимавший к груди пару батонов хлеба и кусок колбасы. Он бросился в погоню – в те дни он не был еще таким толстым и умел быстро бегать – и быстро догнал вора, схватив его за воротник пальто и рывком бросив на тротуар. Еда посыпалась на асфальт и тут же превратилась в кашу под колесами проносящихся автомобилей. Палатазин вывернул задержанному руку, защелкнул наручники и повернул вора лицом к себе.

Но это была женщина – очень худая, с распухшим от шестимесячной беременности животом. “Прошу вас,– начала она всхлипывать,– не отправляйте меня больше в камеру, не надо…”

Палатазин был поражен и не знал, что ему теперь делать. Подбежал краснорожий хозяин мясной лавки, у которого в брюхе было не меньше говядины, чем на полках магазина, и принялся кричать, как “эта сука среди бела дня принялась обворовывать магазин, стащила прямо с прилавка еду, и что теперь будет делать полиция?” Палатазин ничего не мог ответить, ключ от наручников белым огнем жег руку. Тут у бордюра тротуара со скрипом затормозил патрульный полицейский фургон, и возмущенный хозяин магазина обратился к приехавшим полицейским. Когда женщину посадили в машину, она перестала всхлипывать, а глаза ее стали похожи на окна давно брошенного дома. Один из офицеров похлопал Палатазина по плечу и сказал: “Хорошая работа, эта дама обчищала продовольственные магазины по всей авеню уже недели две”. Фургон укатил, а Палатазин продолжал смотреть на раскатанные в блин хлеб и колбасу на асфальте дороги. Краснорожий хозяин хвастливо пояснял группе собравшихся зевак, что никому еще не удавалось ограбить его среди бела дня и уйти от наказания. Никому!

Теперь, за целую вечность вдалеке от Фонтан–авеню, Палатазин почувствовал, как внутри него прошла волна сожаления. Он устало снял плащ со спинки стула и медленно его надел. Почему все получилось не так, как он представлял себе многие годы назад? Он мечтал переехать с женой и сыном в небольшой городок на севере от Сан–Франциско, где климат был прохладнее, и возглавить там полицейский участок. Самое серьезное преступление в тех краях – похищение тыквы с огорода. Ему даже машина там не понадобится, и в городе его все будут знать и любить. Джо откроет цветочный магазин, она давно об этом думала, а сын станет полузащитником в школьной футбольной команде. Он застегнул плащ и мечты его уплыли далеко, как мерцающая пыль. После второго выкидыша врач сказал Джо, что было бы опасно – и физически, и морально – пробовать в третий раз. Он предложил им усыновить сироту. И Палатазин был затянут в огромный водоворот событий, как это бывает со всеми. Теперь он понимал, что останется в этом городе до самой своей смерти, хотя иногда, ночью, ему казалось, что стоит лишь закрыть глаза – и он увидит тот городок, полный белых садовых калиток, чистых уютных улочек и труб, из которых тянется уютный дымок вишневого дерева.

“Пора домой”,– сказал он себе.

Что–то зашелестело позади него.

Палатазин удивленно оглянулся.

У двери стояла его мать, совершенно живая, во плоти и реальности, словно она никогда не умирала. На ней был длинный голубой халат, в котором она умерла, и кожа ее была морщинистой и белой, обтягивая выступающие кости. Глаза ее были устремлены на Палатазина, в них горело ужасное напряжение. Рука с протянутым пальцем указывала в сторону окна.

Палатазин с побледневшим от шока лицом сделал шаг назад и налетел на острый угол стола. Пепельница с трубкой перевернулась, а также, как и рамка с фотографией Джо. Папки с бумагами дружно посыпались на пол.

Мать Палатазина открыла рот, показав беззубые десны. Она словно старалась что–то сказать. Руки ее дрожали, лицо было искажено усилием.

И в следующий миг Палатазин увидел сквозь нее очертания двери, поблескивание ручки замка. Силуэт матери заколебался, как столб дыма, и вдруг исчез.

Воздух вырвался из легких Палатазина. Он дрожал и не мог унять эту дрожь. Руки сжимали край стола. Он долго смотрел на то место, где только что видел мать, и когда наконец провел над этим местом дрожащей рукой, воздух показался ему гораздо холоднее, чем в остальном пространстве комнаты.

Он отворил дверь и так стремительно выглянул наружу, что Цейтговель, сидевший за ближайшим столом, пролил горячий кофе из чашки прямо себе на колени. Ругаясь, Цейтговель вскочил из–за стола, чем привлек внимание остальных офицеров к бледному, с расширившимися глазами, лицу Палатазина. Палатазин мгновенно удалился обратно в свой кабинет, но оставил дверь открытой. Он чувствовал головокружение, его подташнивало, словно только–только миновал приступ лихорадки. Он стоял, тупо глядя на разбросанные по полу папки, потом нагнулся и начал их собирать.

– Капитан?! – В дверь заглянул Цейтговель, вытирая штанину парой бумажных салфеток. – С вами все в порядке?

– Все отлично,– сказал Палатазин, не поднимая головы, чтобы не выдать страха, который все еще заставлял угол его рта дрожать.

Цейтговель посмотрел на свои брюки. “Эх, если бы департамент оплатил мне счет за химчистку! Жди, как же! Капитан собрал уже все свои папки, почему же он не поднимается!”

– У вас такой вид был, сэр, словно вы увидели привидение.

– Разве у меня был такой вид?

Поднявшись, Палатазин бросил папки на стол. Он поправил пепельницу, трубку и фотографию Джо. Нашаривая в кармане ключи, он быстро вышел из кабинета и запер дверь.

– У вас больше нет работы? – сухо поинтересовался он, потом прошел мимо Цейтговеля, щелкая каблуками по плиткам пола.

“Очень непонятно!” – подумал Цейтговель. Он пожал плечами, глядя на остальных сотрудников, и снова сел за свой стол. Прежде чем вернуться к работе, он вспомнил то, о чем читал в газетах и о чем шептались внутри самого департамента. Что капитан в самом деле слегка сдвинулся на деле Таракана и что напряжение только ухудшает теперь его состояние. Он снова начал печатать протокол осмотра места происшествия – молодой человек был найден застреленным в своей постели сегодня утром,– и подумал: “Хорошо, что его, а не меня.”

Ночь заполнила трущобы, как черная дождевая вода заполняет кратер от взрыва бомбы, и то, что шевелилось в мрачных глубинах воронки – не имело имени. Холодный ветер измученными порывами глодал крошащиеся углы старых кирпичных зданий. По узким боковым проходам и улочкам шныряли крысы в поисках еды, и глаза отблескивали красными световыми точками. И три мальчика–чикано в обтягивающих кожаных жилетах из черного заменителя и тесных черных повязках вокруг головы прятались за кучей пыльного битого кирпича, внимательно наблюдая за облезлым изукрашенным надписями домом, который находился в сотне ярдов от их. Чем больше было расстояние, тем более странным казался вид старых многоквартирных домов. Они постепенно начинали казаться какими–то серыми надгробиями.

– Уже целый час там и крыса не пробежала, Мавен,– хрипло прошептал худой, как хлыст, мальчик, приникший к асфальту слева от их главаря. – Никого там, видно, и не было.

– А я говорю, они там.

В центре тройки сидел самый старший и самый крупный из ребят. Его бицепсы и предплечья выдавали мощную мускулатуру. На левом бицепсе была татуировка – орел пожирал змею, а под татуировкой имя: “Мавен”. Черные, как сажа, волосы рассыпались поверх черной повязки, а его глаза были полны звериной хитрости.

– Да,– прошептал он. – Энемиго там, и сегодня вечером он нам за все заплатит.

– Они видно, перенесли свой штаб в другое место,– сказал другой, худой мальчик. – Разведка, видно, ошиблась.

– Они притаились,– сказал Мавен,– потому что уже наложили в штаны, испугались того, что мы с ними сделаем.

Он бросил взгляд на крыши окружающих домов. Несколько членов шайки “Головорезов” уже притаились там, держа штаб “Гадюк” под наблюдением. Но Мавену их не было видно, они слишком хорошо замаскировались. Он снова посмотрел на притихшее здание и слегка передвинулся, потому что револьвер 45 калибра впился ему в живот. Двое остальных – Чико Мапазан и Джонни Паскаль – были тоже вооружены. У Чико имелся девятидюймовый нож и пара кастетов с медными зубцами. Джонни сжимал бейсбольную биту с торчащими из нее четырехдюймовыми гвоздями.

– А кто бы не наложил в штаны,– тихо сказал Мавен,– если бы узнал, что за ним охотятся “Головорезы”?

– Мы проучим этих подонков,– прошептал Джонни, сжимая и разжимая пальцы вокруг рукоятки своей биты. – Они за все заплатят.

– Первый выстрел за мной,– напомнил Мавен. – Я должен отомстить за Аниту. Эти сволочи изнасиловали ее до смерти, а тело куда–то утащили, на свалку, должно быть. – На челюстях его напряглись желваки сухожилий. – Если они решили играть в грубую игру, то мы им покажем, что это означает.

– Когда начнем? – спросил Чико, в глазах которого светился огонь нетерпения.

– Когда я скажу. Пока мы ждем.

Минут через пятнадцать дверь дома отворилась. Мавен напрягся, как кусок колючей проволоки. Двое подростков – один в защитном армейском жилете, второй вообще с голой грудью – вышли наружу и присели на ступеньки крыльца. Они, похоже, разговаривали, и порыв ветра донес до Мавена отрывистый хриплый смех. “Подонки,– прошептал он. – Вы нам за все заплатите”. Они сидели там довольно долго, потом оба поднялись одновременно и исчезли внутри здания.

Почти тут же рядом с Мавеном плюхнулась на асфальт маленькая фигура мальчика, Это был Луис Сантос.

– Все готово, Мавен,– сказал он. – Зорро привел отряд к черному ходу.

– А Зорро взял с собой мамочку?

– Ага.

Мамочка Зорро была обрезом–дробовиком, который был украден из оружейного магазина месяц назад и уже не раз пускался в ход.

– Она ему пригодится, когда эти подонки начнут выбегать через черный ход. – Мавен перевел дыхание, потом сказал,– О'кей. Пошли.

Он поднял голову, сунул два пальца в рот и пару раз коротко свистнул.

– Ты со мной, малыш,– сказал он Луису. – Отплати им за то, что они сделали с твоей сестрой, парень. – Он сунул Луису здоровенный пружинный нож, которым вполне мог пользоваться мясник. Потом Мавен снова свистнул, мгновенно площадка перед домом заполнилась движущимися тенями. Мавен и его дружки тут же поднялись и спрятались под деревом в тени, готовые в любой момент нырнуть в укрытие.

Но к зданию они подошли в полной тишине.

– Возьмем их в кроватке,– прошептал Мавен. – Сотрем в порошок.

Он первым достиг здания, за ним, не отставая ни на шаг, двигался Луис. Мавен вытащил одну из своих ручных гранат, купленных на черном рынке, вытащил предохранительную скобу и швырнул гранату в ближайшее окно. Потом он прижался к стене, Луис сделал тоже самое.

Когда граната разорвалась с гулким “уммпффф!”, раскаленные белые плевки металла вылетели из окна, как рой шершней. В следующее мгновение Мавен уже прыгнул вверх по ступенькам крыльца, за ним мчалась орда “Головорезов”. Пинком ноги он распахнул дверь и прыгнул вовнутрь, паля во все стороны из кольта. Луис со щелчком выпустил наружу лезвие своего ножа. Он чувствовал, как радостно вскипает кровь, как кристально прозрачен мозг. Он прыгнул в открытую дверь, за ним следовали Джонни и Чико и все остальные “Головорезы”. Внутри, в голубой дымке пороховой гари, к полу осторожно прижался Мавен. В стенках чернели следы пуль. Но входной холл и плохо освещенный коридор были пусты. Слышалось лишь жаркое дыхание и топот подошв “Головорезов”. И ничего больше.

– Пусто! – завопил Чико.

– Заткнись! – огрызнулся Мавен и поднялся на ноги, не снимая пальца с спускового крючка. – Они должны быть здесь! А ну, выходите, подонки!

Вдоль по коридору, слабо освещенному, зияли прямоугольники открытых дверей.

– Эти подонки испугались до смерти! – заорал Мавен. – Вперед! Устроим им веселый праздничек! – Он выстрелил в коридор, дождем посыпалась штукатурка. – Чико, Сальваторе и еще четверо, вы идите вверх по лестнице, прочесывайте второй этаж. Только не давайте им застать вас в расплох. Ну, чего ждете? Вперед! Все остальные – держись меня! – Он двинулся вдоль коридора, словно пантера заглядывая в каждую пустую комнату.

– Эй, послушай! – воскликнул кто–то позади. – Мне это не нравится…

– Заткни пасть и двигай за мной! – сказал Мавен, но на этот раз в голосе была неуверенность, и пара подростков приостановилась. Но Луис не отставал. Мавен прорычал ругательство и вошел в ближайшую комнату, дважды выстрелил в закрытый платяной шкаф, открыл дверцу, ожидая увидеть пару исходящих кровью трупов. Но там ничего не было, кроме забытой вешалки–плечиков. Луис натолкнулся на Мавена, и тот сказал:

– Назад, малец!

На втором этаже слышался топот ног – отряд головорезов проверял верхний этаж.

И тут он поднял голову.

Они висели под потолком, прицепившись к балкам, как летучие мыши.

Мавен завопил, понял руку с пистолетом, и в этот момент начали падать тела. Кто–то приземлился на плечи, и выстрел пропал даром. Мавен упал, в ухо ему кто–то страшно зашипел. Теперь крики раздавались уже по всему зданию, слышался шум падающих тел, выстрелы, треск дерева, в которое били пули, шум осыпающейся штукатурки. Что–то тяжелое ударило в плечо Луиса, он упал на пол, голова его была прижата к шершавой доске. Сквозь красный туман до него донесся вопль Мавена, просящий пощады, потом он вдруг тонко завопил, как женщина. Выстрел дробовика снес дверь черного хода с петель. Темные фигуры прыгнули в коридор навстречу ворвавшимся в здание войскам головорезов. Защелкали выстрелы. В темноте шла целая дюжина отдельных яростных стычек. Луис, в голове которого что–то тяжело стучало, попытался встать с пола, но получил удар ногой в ребра. Он согнулся, ослепленный слезами, пальцы старались нащупать на полу выпавший нож. Где–то послышался новый ужасный вопль, эхом пронесшийся по всему зданию. Луис был сбит с ног, тяжелое тело прижало его к полу. Он слышал стоны, за которыми послышались жуткие и странные звуки… словно кто–то втягивал в себя жидкость. Мозг Луиса пылал. “Я не хочу умирать вот так! Я не хочу умирать вот так! Я не хочу умирать, как…”

Ледяная рука сжала плечо и перевернула лицом кверху, словно он был сделан из соломы. Рядом с ним присела какая–то фигура, прижимая Луиса к полу. Глаза ее горели в темноте. И следующий миг Луис узнал Засу Хотшота, бывшего лейтенанта “Головорезов”, которого, как предполагалось, выпотрошили “Гадюки”. Облегчение пронзило его, и он сказал:

– Это ты, Хотшот?

Значит, он не умрет, не умрет, он не…

Хотшот усмехнулся.

Четыре клыка в его рту – два, выступавших из нижней десны и два из верхней,– были желтого цвета, и с них капала какая–то жидкость. Нижние клыки слегка загибались вовнутрь, как рыболовные крючки, верхние – чуть скошены друг к другу, образуя жуткое “у”. Лицо Хотшота светилось, как ужасная луна, пальцы, худые и твердые, как когти, глубоко впились в плоть Луиса, не давая ему пошевелиться.

И вдруг Хотшот начал наклоняться вперед, глаза его начали закатываться в жадном предвкушении.

Луис завопил – это было единственное слово, которое сейчас огненными буквами горело в сознании: “В а м п и р о!”

Хотшот довольно каркнул и наклонил голову к своему угощению. Нижние клыки пронзили плоть, надежно зацепившись. Луис поднял руки, чтобы оттолкнуть голову Хотшота, но было слишком поздно, и руки ослабели. Когда опустились верхние клыки, струя крови брызнула в лицо. Хотшот моргнул, слегка переменил положение головы и словно издалека, Луис услышал, как сосут кровь, словно кто–то пил через соломинку кока–колу или втягивал носом кокаин с золотой ложечки. Палец Луиса ударил в глаз Хотшота, и тут же в мозгу его раздался голос, тихий, как будто говорили во сне: “ЛЕЖИ СПОКОЙНО, МАЛЕНЬКИЙ БРАТ. СПОКОЙНО”.

Рука Луиса упала на пол, как мертвая птица, ему вдруг стало холодно, ужасно холодно. Но там, где к его плоти прижался рот Хотшота, словно ярился ад. Луис лежал неподвижно, арктический холод проникал в вены, дюйм за дюймом, беспощадно. В голове дули ледяные ветры, оглушая своим шумом. И к тому времени, когда вена его горла была отпущена и стала плоской, как раздавленный червяк, Луис уже спал.

Постепенно отвратительные сосущие звуки, раздававшиеся по всему дому, стали тише. Через несколько минут их сменил другой звук – волочимых по полу тел.

Таракан – еще подросток, но уже с ярко–выраженным безумием в глазах – открыл дверь.

В маленькой спальне с горчично–желтыми обоями и кислым запахом табачного дыма и пота мать оседлал новый незнакомец. Голые ягодицы мужчины то напрягались, то расслаблялись, когда он совершал поршнеобразные движения бедрами, лежа на матери. Руки Бев впились в плечи мужчины, вся спина его была исцарапанной. Кровать дрожала, пружины стонали под двойным весом тел.

В футе от кровати стояла пустая бутылка из–под виски.

Таракан вошел в комнату, наклонился и поднял ее. Он видел лицо Бев – пустое, пьяное, маскообразное. Казалось, что она смотрит прямо на него – ее глаза были похотливыми и приглашающими. Между ног Таракана запульсировал ненавистный басовый барабан желания. Он поднял бутылку за горлышко и сделал шаг вперед, уже выбрав место, чтобы нанести удар. Когда бутылка опускалась, он услышал крик. “Нет!”, это кричала Бев. И бутылка опустилась уже не на голову незнакомого мужчины, а на правое плечо, потому что крик заставил его дернуться. Бутылка ударила в кость плеча, разбилась. Острые края впились в плоть. “Ах ты, подонок!..” – завопил мужчина и ударил тыльной стороной ладони, попав мальчику в нос и бросив его на пол. Таракан, из ноздрей которого струилась кровь, поднялся на ноги и, завывая зверем, кинулся на врага. Бутылка была забыта, он готов был убить этого человека голыми руками. Мужчина развернулся и нанес сокрушительный удар в подбородок, который сначала бросил подростка в воздух, а потом заставил его рухнуть на пол, словно груда мяса.

– Эй, держись от меня подальше! – крикнул мужчина, быстро нагибаясь, чтобы убрать разбитую бутылку. – Или, клянусь Богом, я тебя прикончу.

Таракан снова двинулся вперед, черные глаза казались шариками черного мертвого мрамора, но тут в кровати зашевелилась Бев, и он остановился. Ноги ее были разведены в стороны и меж них срамно блестел признак пола, словно врата ко всем наслаждениям, которые когда–либо являлись Таракану в мучительных сновидениях. Он повернулся в ней, позабыв о незнакомце, и на трясущихся ногах подошел к кровати. Лицо Бев покраснело. Она сжала ноги вместе и натянула простыню до подбородка. Ее сын стоял в ногах кровати, словно остолбенев, рука описывала медленные круги ниже пояса.

– Бог мой,– пошептал мужчина, с плеча которого на пол капали красные бусины крови. – Бог мой… и давно… давно это продолжается?

– Это совсем не то, что ты думаешь, Ральф! – сказала она, отводя глаза, избегая сладострастного взгляда сына.

– Ты… и он? – Глаза незнакомца переходили с Таракана на Бев. – Твой собственный сын!?

И тут он понял все.

– Тебе… тебе ведь это нравится, правда? Иисус! Тебе нравится делать ЭТО с собственным сыном?

И тут ее прорвало, прежде, чем она смогла взять себя под контроль – страх, гнев, черный грех, который был наследством, которое она передавала сыну.

– Да, мне это нравится! – крикнула она. – Мне нравится то, когда он меня трогает! И не смей на меня так смотреть… Убирайся! Прочь!

Мужчина уже натягивал брюки. Потом он сграбастал свою рубашку и накинул на порезанное плечо.

Бев кричала – тонким, пьяным голосом:

– И я рада, что делаю это! Он в тридцать раз больше мужчина, чем ты в…

– Ну да, конечно,– сказал он, просовывая ноги в ботинки. – Вы оба чокнутые! Боже, я знал, что твой сынок свихнулся, но чтобы и ты?..

– Убираааааайся!

Мужчина остановился в дверях, порылся в бумажнике и швырнул на кровать несколько бумажек. Они упали, как сухие листья, к ногам мальчика.

– Может быть, вас посадят в одну палату в сумасшедшем доме,– сказал он и выскочил наружу. Дверь захлопнулась, и наступила тишина, в которой отчетливо слышалось хриплое дыхание Бев. Она смотрела на сына и по щекам ее покатились слезы.

– Это ничего не значит,– тихо сказала она. – Совершенно ничего. Ведь у каждого из нас есть другой, верно? Мы принадлежим друг другу. И мы всегда будем принадлежать друг другу. Они ведь не понимают, как плохо быть одному, верно, Уолти? Все это чепуха. Иди сюда, скорей!

И он пошел к ней.

Спальня, Бев, обои горчичного цвета – все это вдруг заколебалось, как отражение в воде, в которую бросили камень. Волны стали сильнее, задвигались скорее и внезапно вся сцена исчезла, словно ее всосало в темные глубины водоворота.

Таракан протер глаза и сел на кровати. Снаружи было еще почти темно, и где–то играл музыкальный автомат. Он слышал, как скребутся в своих банках черные тараканы. Он встал и подошел к окну, взглянув на Коронадо–стрит. Сон о матери вывел его из состояния душевного равновесия, по его лбу катился пот. Он снова испытывал сильную злость, хотя снова не мог сказать, от чего. Возможно, потому что он знал, какой она оказалась обманщицей. Она его оставила в конце концов, и из–за этого они послали его в сумасшедший дом, где люди без остановки хохотали и вопили, где ему приходилось принимать таблетки и пить много воды. Что–то в нем одновременно требовало и ненавидело эту потребность. Когда он найдет свою мать, как обещал ему Мастер, ему не придется опасаться, что его снова пошлют в сумасшедший дом. Все будет в порядке.

Он подошел к столу, на котором расположились маленькие коробочки, полные тараканов. В темноте их спинки поблескивали, как черные доспехи. Он взял спички, зажег одну, поднес к ближайшей коробке. Тараканы бросились в стороны. Когда пламя превратилось в красную точку, тараканы бросились на старые места. Он стоял в темноте и слушал их шорох.

Уолтер Бенфилд был мертв. Теперь его имя было Таракан, и имя это ему нравилось. С тех пор, как он получил работу в санслужбе “Алладин”, четыре месяца назад, он непрестанно изучал поведение тараканов, наблюдал за их судорогами агонии, когда распылял “дурсбан” или “диазон” в щелях между досками пола или в плинтусах. Иногда тараканы высыпали наружу, совершая странного рода танец, спотыкаясь и падая, когда попадали в жидкость. Иногда самые крупные тараканы. здоровенные вожаки, быстро приходили в себя и спешили прочь. Их он ловил руками и складывал в пластиковый мешочек, который он приносил с собой из дома. Их сила, жизненная энергия – они приводили его в робость – очень большая доза химикалиев могла прикончить хорошего трехдюймового самца. Без хорошей второй порции “диазона” они всегда снова приходили в себя. Даже придавив их подошвой, не всегда можно было достичь результата – несколько секунд они прикидывались мертвыми, а потом спешили прочь, выпустив кишки, словно танки. Они были так быстры, они были такими идеально приспособленными к выживанию, что почти не изменились за миллионы лет. В течение месяца он их сжигал, пытался утопить их в кипятке, задушить, спустить в унитаз, совершал дюжину других смертельных экспериментов, Кое–что удавалось. И совершенно случайно у него в машине был мешок с тараканами, когда он подцепил первую девушку. Когда она была уже мертва, он вдруг задумался – а задохнутся ли тараканы у нее во рту? И принялся за работу. Они задохнулись в конце концов, и он был очень доволен. И вдвойне доволен, когда узнал, что газеты прозвали его Тараканом. Для него это была честь, и он продолжал заниматься этим ради удовольствия, потому что газеты и полиция, кажется, именно этого от него и ждали.

Теперь, когда он увидел себя в зеркале, ему показалось, что он становится похожим на них. Плечи его были широкими и немного сутулыми, руки и предплечья сильные и твердые, как стальные балки. У него нависающий с густыми бровями лоб и маленькие глаза бусинки, которые ничего не упускали. Раньше волосы у него вились, но когда он начал работать для “Алладина”, то коротко подстригся. Очень маленькие уши и когтистые локти дополняли картину внешности, которую он сам себе нарисовал. Да, с ним происходили эволюционные изменения, он становился скрещением человека и насекомого, становился все хитрее, изворотливее, сильнее, неуязвимее, почти как они.

Он отклеил липкую ленту, которой запечатывал крышку из вощеной бумаги, прикрывавшей коробку, сунул в щель два пальца и нащупал таракана. Тот выскользнул, и потребовалось еще несколько секунд, чтобы поймать нового. Потом он снова приклеил ленту на место, чтобы ни один из них не мог сбежать. Держа копошащегося таракана в кулаке, он включил свет. Подвешенная к потолку люстра, матовый зонтик грязного пыльного стекла, залила комнату ярким резким светом, бросив во все стороны огромную тень Таракана. Он подошел к плитке, повернул газовый регулятор и провел тараканом над пламенем. Насекомое отчаянно зашевелилось в его пальцах. Таракан имел над этим насекомым власть – жизни и смерти – как и над теми девушками, которые были подругами Бев и которые хохотали над ним, когда думали, что он не смотрит. О, он знал, как они хохотали. Он был гораздо умнее, чем казалось на первый взгляд. Некоторых он видел вместе с Бев раньше, когда был малышом и они каждый вечер выбирались на панель. Они были ее подруги, и они прятали ее от Таракана.

Обычно он мог справиться с ними одними своими руками, заставить их замолчать. Но Мастер сказал, что он зря тратит силы. Мастеру они нужны были самому, живые, и он сказал Таракану, что он должен достать на работе яду – жидкого или в порошке – и использовать для девушек, чтобы они на время засыпали. Таракан выполнил приказ – украл из кладовой несколько флаконов “Семь–пыль”, “В–1”, “Дурсбан”, “Диазон”. Он мало что знал об этих веществах, кроме того, что мистер Ладрап напоминал о том, что необходимо постоянно носить маску, пользуясь этими жидкостями. Он так и делал, когда готовил из химикалиев смесь на своей печке. Потом он налил то, что получилось – маслянистую коричневую жидкость – в бутылку из–под апельсинового сока, которую спрятал под раковиной. Первый раз он использовал эту жидкость следующим вечером, во вторник, и мастер было очень сердит, потому что девушка задохнулась, пока он добрался до Блэквуд–роуд. После этого он наполовину разбавил смесь водой, и она начала срабатывать великолепно.

Таракан загорелся. Он наблюдал за судорогами насекомого, потом бросил в раковину, включил воду, и таракан, все еще брыкая лапками, стек вниз по трубе.

Вдруг он поднял глаза, взгляд его горел. Ему послышалось, что сквозь щель в комнату влетел слабый шепот. Он подошел в окну и прижал ладони к стеклу, глядя вниз. Он прислушался, склоняя голову набок. Сегодня, нет… завтра вечером Мастеру понадобится новая. Теперь он желал, чтобы Таракан уснул, забыл обо всем плохом, думал только о завтрашнем дне и о том царстве, которому еще предстоит расцвести.

Таракан прижал к стеклу лоб, постоял так несколько минут, потом выключил свет.

Когда он снова лег в кровать, он поднял с пола свой кистевой эспандер и начал сжимать его, сжимать… разжимать… сжимать – разжимать. Каждый вечер, прежде чем уснуть, он делал это упражнение двести раз. В темноте скрип пружин казался скрежетом голодных челюстей.