В Гейтхаузе Рикс сделал волнующее открытие.

Одна из книг, принесенных из библиотеки прошлой ночью, оказалась гроссбухом, датированным 1864 годом и содержащим перечень имен, обязанностей и жалованья каждого слуги в Эшерленде. Там было триста восемьдесят восемь имен, начиная от ученика кузнеца и заканчивая главным егерем.

Но внимание Рикса привлекла записная книжка доктора Джексона Бойярда, директора заведения под названием «Приют Бойярда», расположенного в Пенсильвании. «Приют Бойярда» был частной лечебницей для душевнобольных. Записная книжка была старой и хрупкой, а многие страницы и вовсе отсутствовали. В ней месяц за месяцем прослеживалось развитие болезни пациентки доктора Бойярда: Джессамун Эшер, первой жены Лудлоу и матери Эрика.

Рикс сел за стол и раскрыл перед собой записную книжку. Свет на нее падал через его правое плечо. Прошел час, в течение которого он погружался в жуткие подробности душевной болезни. Его внимание отвлекали лишь некоторые яростные порывы ветра, нарушавшие его концентрацию. Джессамун Эшер, писал доктор Бойярд твердым почерком, была привезена в Приют в ноябре 1886 года. Судя по портрету, который доктор Бойярд видел во время визита в Лоджию, Джессамун Эшер была раньше элегантной молодой женщиной с волнистыми светло-каштановыми волосами и мягкими серыми глазами.

Двадцать третьего ноября 1886 года в комнату с обитыми войлоком стенами в «Приюте Бойярда» заперли сыплющую бранью сумасшедшую женщину в смирительной рубашке. Она выдрала почти все свои волосы, ее губы и язык были изуродованы постоянными укусами, а глаза, обведенные красными кругами, горели на белом как мел лице. Лудлоу не сопровождал свою жену. Ее привезли четверо слуг, среди которых был и Лютер Бодейн, дедушка Эдвина. Когда Джессамун была принята в приют, ей было двадцать шесть лет и она была безнадежно помешана.

Рикс продолжал читать, завороженный этим свеженайденным «скелетом в чулане». Несмотря на то, что Джессамун дочерью миллионера, владельца мануфактуры в Новой Англии, и получила хорошее образование, за семь лет жизни с Лудлоу Эшером она деградировала почти до животного уровня. Лишь спустя четыре месяца доктор Бойярд смог оставаться с ней в одной комнате, не боясь нападения. Ее симптомы, писал доктор Бойярд в декабре 1887 года, включают в себя безрассудную ярость, богохульство, скрежетание зубами, искаженные и бессмысленные молитвы, выкрикиваемые в полный голос, и припадки, «в течение которых несчастная миссис Эшер должна оставаться привязанной кожаными ремнями к кровати, с заткнутым кляпом ртом, дабы она не откусила себе язык».

Болезнь Джессамун, писал доктор Бойярд, кажется, берет начало с рождения Эрика в апреле 1884 года. Несколько раз Джессамун, чьим любимым занятием было ухаживать в саду за розами, одуванчиками и камелиями, пыталась убить младенца.

Лишь к лету 1888 года Бойярд смог убедить сумасшедшую хотя бы поговорить о ее сыне. До той поры имя «Эрик» ввергало ее в молитвы и проклятия. Но в течение того рокового лета буря, которая бушевала в мозге Джессамун, начала спадать, или, возможно, думал Рикс, Бойярд просто нашел нужное лекарство. Во всяком случае, временами сознание Джессамун прояснялось, и это давало возможность доктору изучить ее состояние.

Она должна убить Эрика, сообщила она доктору Бойярду, потому что его коснулся Сатана.

Эрик был еще младенцем, рассказывала она, когда это произошло. После полуночи она была разбужена сильной грозой. Она боялась грома и молний почти так же сильно, как и Лудлоу, потому что отец-пуританин учил ее, что гром – это проявление недовольства Бога, а молнии – Его копья, которыми Он разит грешников. Много раз, когда на улице бушевала гроза, Джессамун забивалась под одеяло и представляла себе, будто вся Лоджия трясется, а однажды в ее великолепной спальне после особенно сильного раската грома вылетело стекло.

В эту ночь по Лоджии хлестал яростный ливень. Когда прогремел гром, Джессамун показалось, что стены раскалываются. Где-то в доме разбилось стекло, а окна задрожали. Поднявшись с кровати, она спустилась вниз, в комнату Эрика. Но открыв дверь, она увидела в голубом свете молнии нечто. Над колыбелью Эрика склонялся силуэт крепкого широкоплечего мужчины. Но это был не человек. Его тело было бледно-серого цвета и, казалось, блестело, как мокрая кожа. При вспышке молнии она успела разглядеть, что рука этого создания была надо лбом спящего ребенка. Затем создание яростно, но грациозно, как балерина, повернулось к ней.

На мгновение она увидела его лицо, жестокое, но красивое. Его тонкий рот был искривлен в полуулыбке-полуусмешке, а глаза были как у кошки: темно-зеленые, гипнотически яркие, а зрачки расширены.

И перед тем, как свет молнии померк, создание исчезло.

Она закричала. Ребенок проснулся и тоже начал кричать. Она поняла, что увидела, и испугалась, что сходит с ума. Она не смела приблизиться к ребенку. Выбежав из комнаты, она в панике понеслась вниз и на лестнице упала, едва не сломав себе шею. Там она и лежала до тех пор, пока ее не нашел слуга и не позвал Лудлоу из его спальни.

Она видела, как Эрика коснулось воплощение зла, сказала Джессамун доктору Бойярду. Видела, как это создание нежно и покровительственно протянуло лапу над головой ребенка. Значение этого жеста, по крайней мере для Джессамун, было ясно: Эрика в будущем ждет служение Сатане. Он вырастет с меткой Сатаны на голове. И не счесть бедствий, которые он принесет миру, если ему позволить выжить. Эрик должен быть убит до того, как проявится заложенное в нем зло. Чтобы этого не допустить, Джессамун пыталась отравить младенца, но ей помешала няня. Пыталась скинуть его с лестницы, но ее удержала Дженни Бодейн, жена Лютера, их кухарка. После этого Джессамун заперли в ее комнате, но она смогла выбраться оттуда по карнизу, похитила Эрика из детской и понесла к горящему камину в банкетном зале.

Когда она собиралась швырнуть Эрика в огонь, ее заметил Лудлоу. Он бросился к ней, но она подняла свободной рукой кочергу и яростно ударила мужа по голове. Лудлоу блокировал удар своей черной тростью, но Джессамун, собрав все силы, снова отчаянно ударила. Кочерга попала Лудлоу по виску, сбила его на пол, где он лежал, не двигаясь. Вокруг его головы собралась лужица крови.

Джессамун схватила визжащего ребенка как уже ненужную куклу за шею и шагнула к огню.

Но в следующее мгновение Эрика вырвали у нее. Удивительным образом Лудлоу, с лицом, залитым кровью, удалось, шатаясь, подняться на ноги, чтобы спасти ребенка. Джессамун вцепилась ему в горло, и они стали бороться перед огнем. Лудлоу, хотя и оглушенный, смог с помощью трости сдерживать ее, пока подоспевшие слуги не схватили ее.

В 1888 и 1889 годах, как видел Рикс из записей, состояние Джессамун колебалось от спокойного до буйного сумасшествия. В конце октября 1889 года доктор Бойярд решил написать Лудлоу Эшеру, что состояние его жены безнадежно.

Лудлоу приехал в декабре в сопровождении Лютера и двух других слуг, чтобы увидеть Джессамун в последний раз. Менее двух месяцев Джессамун Эшер была обнаружена в своей комнате мертвой. Она зубами порвала подушку и глотала гусиный пух, пока он не забил ей горло. После чего задохнулась.

– Чудесно, – пробормотал Рикс, покончив с записной книжкой. Он оттолкнул ее в сторону, словно она была покрыта грязью, и подумал, рвался бы так Лудлоу спасти Эрика, если бы знал, что ждет их в будущем. Данное Джессамун описание создания, которое стояло над колыбелью Эрика, слегка напоминало фильмы ужасов Роджера Кормана. Естественно, она искала оправдания своей ненависти к Эрику, которая возникла, возможно, из-за того, что она чувствовала, как ребенок становится между ней и Лудлоу. Но каковы бы ни были истинные мотивы, они затерялись в прошлом.

В дверь Рикса кто-то тихо постучал, и он насторожился. Было почти два часа ночи. Кто, кроме Паддинг, мог бродить по дому? Бун около одиннадцати уехал в свой клуб и наверняка играет сейчас в покер. Рикс подошел к двери, которая была задвинута стулом и шкафом, и спросил:

– Кто там?

– Миссис Рейнольдс. Откройте, пожалуйста.

Рикс открыл. Свет в коридоре не горел, а миссис Рейнольдс держала серебряный канделябр с четырьмя горящими белыми свечами. Рикс впервые увидел ее без хирургической маски, и его первое впечатление о ее решительности окрепло при виде ее сильной нижней челюсти. В то же время было ясно, что уход за Уоленом утомил ее. Лицо сиделки было измученным, в свете свечей были видны темно-синие мешки под глазами и глубокие морщины вокруг рта. Ее взгляд был пуст и бесцелен. Она смотрела в никуда.

– Меня послал Уолен, – сказала она привычным шепотом. – Он хочет вас видеть.

– Прямо сейчас?

Она кивнула, и он последовал за ней по коридору. Когда Рикс протянул руку, чтобы включить свет, миссис Рейнольдс быстро сказала:

– Нет, пожалуйста, не делайте этого. Я велела слугам выключить почти весь свет в доме.

– Зачем?

– Так приказал ваш отец, – объясняла она, пока они шли. – Он сказал, что не может выносить звука бегущего по проводам электрического тока.

– Что?

– Он сказал, что это высокое дребезжащее завывание, – продолжала миссис Рейнольдс. – Иногда его слух обостряется, и он говорит, что этот звук беспокоит его больше всех прочих. Я увеличила дозу транквилизаторов, но они более не оказывают заметного воздействия на его нервную систему.

Они приблизились к лестнице, ведущей в Тихую Комнату. Запах разложения, к которому в другом конце дома Рикс постепенно привык, был здесь таким сильным и отвратительным, что он остановился, борясь с тошнотой. Я не могу опять туда идти, сказал он про себя, и у него внутри все содрогнулось. Боже правый!

Миссис Рейнольдс, идущая на несколько ступенек впереди, оглянулась. Желтый свет отбрасывал ее длинную тень на стену напротив. – Все будет в порядке, – сказала она. – Просто старайтесь дышать через рот.

Он последовал за ней наверх, к белой двери, и надел целых две хирургические маски и резиновые перчатки. Затем принял у нее канделябр, и она сделала то же самое. Перед тем как открыть дверь, миссис Рейнольдс снова забрала у Рикса канделябр и задула все свечи.

Их окружила темнота. На несколько ужасных секунд Рикс с ужасом почувствовал, что снова заблудился в Лоджии и не знает, в каком направлении идти. Но тут сиделка взяла его за руку и ввела в Тихую Комнату. Дверь бесшумно закрылась, и она провела его через комнату к кровати Уолена.

Осциллоскоп был выключен, и единственным звуком, слышным в помещении, было хриплое и неровное дыхание Уолена. Рикс слегка задел обо что-то подбородком, но промолчал. Миссис Рейнольдс отпустила его руку, и он почувствовал, что за ним наблюдают. Уолен продолжал дышать, пока в конце концов не издал грубое, едва различимое шипение. Рикс был вынужден напрячься, чтобы понимать, что говорит отец.

– Выйди, – скомандовал Уолен сиделке.

Рикс не слышал как она вышла, но знал, что она должна была подчиниться. Уолен медленно и мучительно подвинулся на кровати. Он заговорил, и Риксу снова пришлось сосредоточиться, чтобы понимать его. – Эта сука потом завернет меня в пеленки. – Уолен болезненно вздохнул. От этого вздоха у Рикса сжалось сердце. Это был такой человеческий, почти нежный и тихий звук.

– Я ненавижу ночь, – прошептал Уолен. – Ночью поднимается ветер. Я никогда не прислушивался к нему раньше. Теперь самого себя я слышу так, будто кричу сквозь ураган.

– Мне очень жаль. – Хотя Рикс сказал это как можно тише, он услышал хрип Уолена. Рикс вздрогнул и сжал кулаки.

– Говори тише, черт побери! О Боже… моя голова…

Риксу показалось, что он слышит, как отец плачет, но это могли быть и ругательства. Рикс зажмурился, его нервы были на пределе.

Прошла минута или две прежде чем Уолен снова заговорил.

– Ты и не думал навещать меня здесь время от времени. Что-нибудь не так? Или у тебя есть какие-то другие дела?

Неужели старик знает, что он задумал? – недоумевал Рикс. Нет, конечно же, нет! Не нужно паранойи.

– Я… думал, что тебе нужен покой. – Он прошептал это так тихо, что сам едва расслышал.

На этот раз без сомнений раздался короткий грубый смешок Уолена.

– Покой, – повторил он. – Хорошо сказано! Да, мне нужен покой! И я действительно скоро упокоюсь! – Он замолчал, чтобы выровнять дыхание, и когда он снова заговорил, его голос был таким жалобным, какого Рикс у него никогда не слышал. – Я почти готов умереть, Рикс. Это больше не мой мир. Я устал… я так устал.

Рикс был захвачен врасплох. Возможно, мысли о смерти в конце концов подточили Уолена, но он выглядел совершенно иначе, чем несколько дней назад, когда Рикс к нему заходил.

– Как Маргарет? – спросил Уолен. – Как она справляется?

– Неплохо.

– Я слышал, как вечером ругались Бун с Паддинг. Хотя сейчас это занимает меня менее всего. А Кэт? Каково твое суждение о ней?

Суждение, подумал Рикс. Странное он подобрал слово.

– С ней все в порядке.

– А ты? Как насчет тебя?

– У меня все нормально.

– Да. – К Уолену снова вернулся сарказм. – В этом я не сомневаюсь. Черт бы подрал этот ветер! Послушай только эти завывания! Ты что-нибудь слышишь?

– Нет.

– Тогда наслаждайся тишиной, пока можешь, – горько сказал Уолен. По трубкам под кроватью Уолена забулькала жидкость, и он издал тихий стон.

Глаза Рикса снова привыкли к темноте. Он увидел очертания скелета, лежащего на кровати. На подушке, рядом с головой Уолена, лежала черная трость. Тонкая рука Уолена была вытянута и сжимала трость так, будто ее у него отбирали.

– Над чем ты работал в библиотеке перед тем, как заболел? – спросил Рикс. Вопрос вырвался у него непроизвольно.

Уолен долго молчал, а затем сказал:

– Заболел? Заболел? Хотел бы я заболеть. Болезнь можно вылечить. О, видел бы ты лицо этого чертового доктора, когда он приходил в последний раз! Он стал бледным как рыбье брюхо и все время склонялся надо мной с маленьким фонариком, чтобы пощупать пульс, померить температуру и для прочих дурацких процедур! Он хочет, чтобы я лег в больницу. – Отец хрипло хрюкнул. – Можешь ли ты это себе представить? Вокруг кишат репортеры! Дни и ночи напролет меня беспокоят врачи и сестры! Я сказал ему, что он спятил.

Рикс кивнул. Уолен намеренно обошел вопрос, и он решил начать атаку с другой стороны.

– Я был в библиотеке, – спокойно сказал он. – Я попросил у Эдвина ключ, так как хотел что-нибудь почитать. И нашел там одну книгу. Книгу детских стишков. Она была посвящена Симмсу Эшеру. – Он обманом проник в пещеру льва теперь ждал ответа.

Уолен молчал.

Рикс не отступал.

– Сегодня я гулял с Кэт возле кладбища и нашел могилу Симмса. Почему ты скрывал, что у тебя был младший брат?

Уолен по-прежнему не отвечал.

– Что с ним случилось? Почему он умер? – Ему было любопытно, совпадут ли рассказы Уолена и Уилера Дунстана.

– И что ты там делал? – в конце концов спросил Уолен. – Изничтожал библиотеку?

– Нет. Я думал, ты не будешь возражать, если я зайду туда.

– Еще как буду! Эдвин свалял дурака, что позволил тебе туда войти, не спросив прежде меня!

– Почему? Ты пытаешься что-то скрыть?

– Те документы там… очень хрупкие. Я не хочу, чтобы их ворошили. Перед тем как я «заболел», как ты выразился, я просматривал некоторые документы для делового проекта.

Рикс нахмурился, озадаченный.

– Что общего могут иметь семейные документы с проектом для «Эшер армаментс»?

– Тебя это не касается. Но раз уж ты спросил о Симмсе, я тебе расскажу. Я не хочу ничего скрывать. Да, у меня был младший брат Симмс. Он был слабоумным и умер ребенком. Вот и все.

– От чего он умер? От врожденной болезни?

– Да. Нет… подожди. Это как-то связано с лесом. Я давно не вспоминал Симмса, и мне трудно восстановить события. Симмс умер в лесу. Он был убит зверем. Да, точно, так и есть. Симмс бродил по лесу и его убил дикий зверь.

– Какой именно зверь?

– Я не знаю. Это было очень давно. Какое сейчас это имеет значение?

Действительно, какое, подумал Рикс и сказал:

– Полагаю, что никакого.

– Симмс был слабоумным, – повторил Уолен. – Ему нравилось ловить бабочек, но он ни черта не мог поймать. Я помню… когда в Лоджию принесли то, что от него осталось, я видел тело, пока отец меня прогнал. В руке Симмс сжимал цветы. Желтые одуванчики. Он собирал цветы, когда на него прыгнул зверь. Я помню, как сильно плакала мать. Отец заперся в своем кабинете. Да… это было очень давно.

Рикс был разочарован. Ничего таинственного в Симмсе не оказалось. Было ясно, что Уолен никогда не упоминал Симмса потому, что никогда не считал его человеком – брат был для него дурачком, который собирал цветы, когда его убили.

– Я вызвал тебя сюда, – сказал Уолен, – потому что я хочу через тебя сообщить кое-что семье. За завтраком ты поставишь их в известность, что отныне в доме больше не будет гореть электрический свет. Все использование электричества должно быть урезано насколько возможно. Я не могу контролировать шум ветра, стук сердца или этих проклятых крыс, которые скребутся в стенах, но иногда я слышу, как электрический ток бежит по проводам. Сегодня это случилось дважды. Этот звук словно бы скребет мои кости. Ты понял?

– Я думаю, им это не понравится.

– Мне все равно, что им нравится, а что нет! – прошипел Уолен. – Пока я жив, я все еще хозяин дома. Ты понял?

– Да, – ответил Рикс.

– Хорошо. Тогда исполняй. Теперь можешь идти.

Чувствуя себя как уволенный слуга, Рикс начал искать в темноте дорогу к двери. Но затем остановился и снова повернулся к Уолену.

– В чем дело?

– Я окажу тебе эту услугу, если ты окажешь услугу мне. Я бы хотел узнать об агентстве Буна.

– О его агентстве? А что такое?

– Это-то я и хочу знать. Ты вкладываешь в него деньги. Что делает это агентство?

– Оно заключает контракты и нанимает артистов. А ты что думал?

Под двумя хирургическими масками Рикс тонко улыбнулся.

– Каких именно артистов? Актеров? Певцов? Танцоров?

– Это наше с Буном дело, и тебя оно не касается.

Рикс насторожился. Уклончивость Уолена говорила ему, что он ходит по запрещенной территории, и он был намерен выяснить, в чем дело почему.

– Это что-то настолько плохое, что ты не хочешь, чтобы узнал кто-нибудь еще? – спросил он. – Чем же занимается братец Бун? Порнографией?

– Я сказал, что ты можешь идти, – раздраженно проскрежетал Уолен.

До Рикса дошло: чем бы Бун ни занимался, Уолен не хочет, чтобы об этом знали Маргарет и Кэт. Быть может, это еще одна причина, по которой Паддинг не дозволяется покидать поместье. Она не только знает слишком много о семье Эшеров, но и узнала, чем занимается агентство Буна.

– Я могу узнать об этом у Паддинг, – спокойно сказал он. – И я уверен, что мама тоже захочет об этом услышать. – Он снова направился к двери.

– Постой.

Он остановился.

– Ну?

– Ты ведь всегда презирал Буна, не так ли? – прошептал Уолен. – Почему? Потому что у него больше мужества, чем у десятка таких, как ты? Ты не принес мне ничего, кроме позора. Даже тогда, когда ты был мальчиком, я видел, какой ты бесхребетный. – Холодная грубость в голосе отца больно задела Рикса. Он напрягся в попытке приспособиться к боли от презрения Уолена. – Ты никогда не давал сдачи. Ты позволял Буну топтать себя как кусок дерьма. О, я наблюдал за тобой. Я знаю. Теперь ты не знаешь, как выпустить скопившуюся в тебе ненависть, и хочешь навредить мне. Ты был ничем, ничем ты и…

Рикс шагнул вперед. Гнев расшатал его самоконтроль. Его лицо горело, и он чуть не закричал, но на последней секунде стиснул зубы.

– Ты знаешь, папа, – сказал он, едва удерживая себя на шепоте, – я всегда считал, что Гейтхауз прекрасно смотрится освещенным. Сейчас я, вероятно, пройду по комнатам и заставлю весь дом сверкать как новогоднюю елку. – Ему было стыдно, но он не мог, да и не хотел остановить себя в этот момент. Он должен продолжать, он должен дать сдачи, грубость за грубость. – Подумай, как электричество побежит по проводам! Разве это не грандиозно? Ты давно принимал транквилизаторы, папа?

– Ты не сделаешь этого. У тебя не хватит храбрости.

– Мне очень жаль, – Рикс повысил голос до нормального, и Уолен забился в конвульсиях, – я не расслышал. Агентство. Чем оно занимается? – В его глазах стояли слезы гнева, а сердце сильно стучало. – Расскажимне!

– Тише! О, Боже! – простонал Уолен.

– Расскажи, – с легким нажимом произнес Рикс.

– Твой… брат… набирает исполнителей. Исполнителей… для шоу.

– Каких именно шоу?

Уолен неожиданно поднял голову с подушки. Его тело яростно задрожало.

– Шоу! – сказал он. – Агентство Буна… ищет уродов для карнавальных шоу! УЙДИ! УЙДИ С МОИХ ГЛАЗ!

Рикс уже отыскал дверь. В темноте он споткнулся на ступеньках и чуть не упал. Миссис Рейнольдс ждала его в коридоре с зажженным канделябром и, сорвав со своего лица маски, Рикс сказал ей, что отец закончил говорить с ним и она может вернуться в Тихую Комнату.

Когда сиделка ушла, Рикс прислонился к стене, борясь с тошнотой. В висках яростно ломило, и он стиснул их ладонями.

То, что он только что сделал, было ему отвратительно. Он чувствовал себя замаранным. Он понимал, что сделал то же, что мог сделать и сам Уолен, и Эрик, и любой другой Эшер. Но он ведь не такой, как они! Боже правый, не такой!

Через несколько минут дурнота прошла. Головная боль продолжалась немного дольше, а затем тоже медленно пошла на убыль.

Осталось холодное непривычное возбуждение.

Это было новообретенное чувство силы.

Рикс глубоко вдохнул гнилой воздух и двинулся в темноту.