Дни сливались в недели, недели в месяцы. Весна прошла, наступило лето, потом осень. Прошел год. Каждый день был похож на другой, и хотя установившаяся рутина не менялась, я не возражал. Честно сказать, мне это нравилось. Мы работали и развлекались, спали и занимались любовью, заводили друзей. Жили. Я рос в иерархии сити-холла, согласно принципу Питера, а Джейн стала старшей воспитательницей у себя в детском саду. По вечерам мы сидели дома и смотрели телевизор. Те передачи, которые мне нравились, смещались на другое время и потом отменялись, но это мало что значило, потому что их сменяли другие, которые мне тоже нравились. Время шло.

Это была хорошая жизнь. Она была скучна и однообразна, но я был ею доволен.

Это и было самой странной вещью в Томпсоне. Самой странной и самой пугающей. На уровне разума я видел, как это все жалко, как отчаянно бесполезны потуги на непохожесть и оригинальность: печальные усилия одеться вызывающе, эскапады, чтобы выделиться, такие же серые и скучные. Я видел веревочки, я видел человека за занавесом. Но на уровне эмоций мне здесь нравилось. Город был совершенным. Я никогда не был так счастлив, и я сюда вписался превосходно. Это был тот город, который мне нужен. Диапазон профессиональных умений здесь был сногсшибательный. У нас были не только бухгалтеры и конторщики – наиболее превалирующий род занятий, – но и ученые и мусорщики, водопроводчики и дантисты, учителя и плотники. Люди, которые не могли отличиться в своей работе или кому не хватало умения рекламировать самих себя. Многие были более чем компетентными – талантливые мужчины, разумные женщины, – просто они потерпели поражение в выбранной ими области.

Поначалу я думал, что это наша работа делает нас безликими, потом я думал, что это наши личности, потом – не связано ли это с генетикой. Теперь я не знал, что и думать. Мы не все были чиновниками – хотя их было непропорционально много, – и не у всех был ничем не примечательный характер. Здесь, в Томпсоне, я снова узнал, что граждане различаются по степени видимости.

Я подумал, что здесь тоже могут быть люди, которые сливаются с фоном, что могут найтись незаметные для Незаметных.

И эта мысль меня испугала.

Скучал ли я по старым дням? Тосковал ли по Террористам Ради Простого Человека? По приключениям, товариществу...

Не могу этого сказать. Я вспоминал это от случая к случаю, но это все казалось таким давним, будто случилось с кем-то другим. Эти дни уже казались древней историей, и, когда мои мысли обращались в ту сторону, я чувствовал себя стариком, вспоминающим бурную юность.

Интересно, что бы подумала Джейн, если бы знала о том, что я делал с Мэри, если бы узнала о женщине, которую я чуть не изнасиловал.

Если бы узнала, что я убил человека. И не одного.

Я никогда не спрашивал ее о неизвестных мне годах, о том, что она делала между тем, когда бросила меня, и тем, когда мы снова встретились.

Я не хотел знать.

Ровно через год и месяц после того, как мы встретились в супермаркете, мы с Джейн поженились на скромной гражданской церемонии в сити-холле. Присутствовал Джеймс, Дон, Джим и Мэри, Ральф, и друзья Джейн по работе, и мои друзья с работы. После этого мы устроили прием в общественном центре в парке.

Я пригласил из террористов только тех, что приехали в Томпсон вместе со мной, но во время танцев и веселья я чувствовал свою вину за то, что не позвал Филиппа и других. Каким-то образом, несмотря на все случившееся, они мне все еще были ближе, чем многие из здешних людей, и вопреки нашему разрыву я поймал себя на мысли, что мне хотелось бы, чтобы они разделили со мной эту минуту. Они были моей семьей – или наиболее близкой к этому понятию группой, и я жалел, что не послал им приглашений.

Но теперь было поздно жалеть. Сделать уже ничего нельзя было.

Я подавил эту мысль, налил Джейн еще шампанского, и праздник продолжался.

Медовый месяц мы провели в Скотсдейле, проживя неделю на курортах. Я вспомнил старые трюки террористов и добывал нам номера у бассейна в «Ла Посада», «Маунтин шэдоуз» и «Кэмелбэк инн».

В первую ночь, нашу брачную ночь, я украл ключи от номера для молодоженов в «Ла Посада», открыл дверь в нашу комнату, поднял Джейн и перенес ее через порог. Она смеялась, и я смеялся, и старался ее не уронить, и наконец плюхнул ее, визжащую, на кровать. Ее платье задралось на голову, открыв белые трусы и ноги в подвязках, и хотя мы еще оба смеялись, я немедленно возбудился. Мы собирались не спешить, принять долгую ванну, с чувственным массажем, постепенно приближаясь к акту любви, но я хотел ее прямо сейчас, и я спросил ее, действительно ли она хочет так медленно готовиться.

В ответ она усмехнулась, стянула с себя трусы, раздвинула ноги и раскрыла мне объятия.

Потом, лежа рядом с ней, я провел рукой между ее ног, ощутив нашу смешавшуюся липкую влагу.

– Ты не думаешь, что мы должны попробовать что-нибудь другое? – спросил я. – Какие-нибудь новые позы?

– Зачем?

– Потому что мы всегда это делаем в позе миссионера.

– И что? Тебе это нравится. Мне тоже. Это моя любимая поза. Так зачем нам заставлять себя действовать, как этого ждут другие? Зачем нам приспосабливаться к чужим понятиям о сексе?

– Мы и так им соответствуем, – ответил я. – Мы – средние.

– Для меня это не средне. Для меня это прекрасно.

Я понял, что она права. Для меня это тоже было прекрасно. Зачем нам разнообразить свои приемы любви только потому, что так делают другие, только потому, что другие говорят, будто так полагается?

И мы не стали.

Мы провели неделю, плавая в курортных бассейнах, питаясь в самых дорогих ресторанах Скотсдейла и занимаясь обычным, простым, традиционным сексом, который нам так нравился.

В Томпсон мы вернулись довольные и загорелые, мозги отдохнули, зато другие органы саднили. Но что-то изменилось. Город был тем же, люди были теми же, но как будто... будто я не был прежним. Я побывал в настоящем мире, и оказалось, что я по нему тоскую. Вместо возвращения домой после отпуска я будто вернулся в тюрьму после недельной увольнительной.

Я вернулся к работе, Джейн вернулась к своей, и за несколько дней мы снова акклиматизировались и приспособились. Только...

Только это чувство удушья не ушло совсем. Я ощущал его как фонко всему; оно присутствовало в самые счастливые моменты, и оно создавало беспокойство. Я думал было обсудить это с Джейн, думал, что надо бы это сделать – я никак не хотел, чтобы начались наши прежние проблемы в общении, – но она казалась такой счастливой, столь благословенно не знающей этой болезни, которая меня грызла, что мне не хотелось ее в это тянуть. Может быть, дело было только во мне. Послесвадебная депрессия или что-нибудь в этом роде. Нечестно было взваливать на Джейн мои параноидальные фантазии.

Я заставил себя отодвинуть в сторону все чувства неудовлетворенности. Чем я недоволен? Я получил все, что хотел. Джейн снова со мной. И мы живем в городе, в обществе, где нас не игнорируют, но замечают, где мы – не угнетенное меньшинство, а члены правящего класса. Я говорил себе, что жизнь хороша. И заставил себя в это поверить.