И мы счастливо зажили в наших модельных домах, уходя каждое утро до их открытия в десять и возвращаясь после пяти, когда их закрывали. Это у нас было что-то вроде коммуны. Один за всех и все за одного.

У нас все было общее, даже секс, но секс не сопровождался чувствами или увлечением. Это был чисто физический акт, как еда или испражнение, которому не придавалось особого значения. Я участвовал в нем больше по обязанности, чем из желания, но, хотя это всегда было физически приятно, у меня оставалось после него чувство внутренней пустоты.

Сначала мы просто спали с Мэри по очереди. Если ни у кого из нас давно не было секса, то у Мэри – тоже, и она изголодалась. Она ясно дала понять, что отношения с кем-либо из нас ее не интересуют, но она не возражает против ни к чему не обязывающего и не налагающего ограничений секса.

Одну ночь с ней спал Филипп, другую – я, третью – Джон и так далее. Бастер обычно пропускал свою очередь, отговариваясь, что не хочет изменять памяти своей покойной жены, но Джуниор с увлечением воспринял ход вещей, таская Руководства по сексу и приспособления для него, испытывая все способы и позы, которые мог придумать или найти.

Потом мы стали делать это группами. Мне это не особо нравилось, и я старался не участвовать, но почти все остальные делали это с удовольствием. Даже Джеймс и Джон спали с Мэри на пару в моем доме, и звуки, производимые этой троицей, мешали мне заснуть.

Наутро я встретился с Мэри за завтраком, пока Джеймс и Джон еще дремали. Я налил ей чашку сваренного мной кофе и сел рядом. Какое-то время мы молчали.

– Я знаю, что ты этого не одобряешь, – сказала она, нарушив молчание.

– Это не мое дело – одобрять или не одобрять.

– Но ты не одобряешь. Признайся.

– Я просто не понимаю, зачем ты... зачем ты это делаешь.

– А может, мне нравится.

– В самом деле?

– Честно говоря, нет, – ответила она, пригубливая чашку. – Но нельзя сказать, что и не нравится. Способ как способ. Кстати, все при этом довольны.

– А ты при этом не чувствуешь себя вроде... ну, шлюхи?

Она пожала плечами:

– А я шлюха и есть.

– Нет, неправда. – Я поставил чашку на стол. – Тебе не надо с нами спать, чтобы мы тебя замечали. Мы тебя и так видим.

– А так вы замечаете меня лучше. – Она улыбнулась. – И я что-то не помню, чтобы ты отказывался от дармовщинки.

Я промолчал. Тут нечего было сказать. Мне почему-то стало грустно, и я решил пойти пройтись. Оттолкнув кресло, я потрепал Мэри по плечу и вышел наружу. За домом Билла и Дона началось строительство третьей очереди модельных домов, и прибывшие рабочие уже запустили бетономешалку и собирали их фрагменты.

Я пробежался по кругу, вышел через ворота и побежал вдоль Чэпмена к недавно построенной бензозаправке. Я вошел в магазинчик, взял себе фруктовый пирог и вышел. У двери я минуту постоял, глядя на оживленное движение на улице. Почему-то мне сегодня не хотелось держаться вместе с остальными террористами. Мне нужно было от них отдохнуть. Слишком много времени я провел уже вместе с ними – после нашей поездки почти каждый день, и я поймал себя на мысли, что мне хотелось бы вернуться к прежнему режиму – когда мы делали что-нибудь все вместе, но у каждого из нас была своя берлога, где можно было укрыться.

Мне не хватало личного времени, времени чисто своего.

И я решил, что сегодня будет день моего личного времени. Я беру отпуск от работы Террориста Ради Простого Человека. Сегодня я буду просто добрый старый Незаметный я.

Я побежал обратно к модельным домам, подбежал к дому Филиппа и впустил себя внутрь. Филипп с Полом смотрели «Доброе утро, Америка» и хрустели вафлями на диване.

– Эй, – спросил Филипп, – что стряслось?

– Я сегодня беру выходной. Хочу побыть один. Мне нужно время подумать.

– О'кей. Мы на сегодня не планировали ничего такого сногсшибательного. Когда вернешься?

– Еще не знаю.

– Ладно, тогда и увидимся.

Я вернулся к своему дому, схватил бумажник и ключи и выехал на своем «бьюике».

И просто поехал. И целый день ехал. Когда нужен был бензин, я заправлялся. Когда проголодался, остановился у забегаловки на ленч. Но остальное время просто ехал. Проехал весь хайвей Пасифик-Коаст до самой Санта-Моники, свернул от побережья и вдоль подножий холмов и гор проехал в Помону. Хорошо было быть одному на дороге, и я врубил радио, опустил стекла и лупил по хайвею, ощущая ветер в лицо, притворяясь сам перед собой, что я не Незаметный, а обыкновенный человек, часть того мира, сквозь который я еду, а не невидимая тень у края его.

Домой я приехал поздно, и хотя в других домах еще горел огонек-другой, в моем доме было уже темно. И это тоже было хорошо. У меня душа не лежала трепаться сегодня с Джоном или Джеймсом. Я хотел только спать.

Тихо пройдя в дверь, я поднялся к себе в спальню.

Где на моей кровати сидели голые Филипп и Мэри.

Я повернулся уходить.

– Куда ты? – спросил Филипп.

Я неохотно обернулся:

– Найти себе место, где поспать.

– А ты будешь спать с нами.

Я покачал головой.

– А чего нет?

– Не хочу.

– Это же не изнасилование, – заметил Филипп. – Против этого ты же не можешь возразить. Мы здесь все совершеннолетние, добровольно согласные.

– Я не согласный.

– А я тебе говорю, чтобы ты согласился.

– Но...

– Никаких «но». Ты все еще цепляешься за свою старую мораль. Ты все никак не поймешь, что мы ушли вперед, что весь этот хлам остался за спиной. К нам не применимы обычные правила. Мы вне их.

Но я не был вне их.

Я потряс головой, пятясь прочь.

Ночь я провел внизу, в холле, на диване.