Редакция «Бизарр!» располагалась на втором этаже дома, принадлежавшего Харпер Олбрайт. Ласкающий взор белокаменный особняк с просторными комнатами и высокими потолками являл собой типичный образец городской усадьбы начала века. Впрочем, очарование его мгновенно улетучивалось, стоило войти в помещение самой редакции, где стены почти сплошь были обклеены старыми журнальными обложками, из-под которых лишь местами выглядывали желтые полосатые обои. На обложках красовались изображения существ невиданных и фантастических. Из утроб гигантских членистоногих выползали детеныши-мутанты; где-то в Бразилии на берегу безымянной реки грелись на солнце отвратительные уродцы — наполовину люди, наполовину рептилии; по галереям родовых замков бродили бесплотные выходцы с того света; пялились пустыми глазницами, корчили страшные гримасы, бесновались в своих болотах и расселинах момусы, мораги, мокеле-мбембе и прочая чертовня. Имелась даже фотография — пусть и не слишком четкая — человека-мухи.

Ощущение паноптикума усугубляли выставленные на всеобщее обозрение редкости и экзотические вещицы. В стеклянном аквариуме мариновалась в формалине уродливая, похожая на клешню конечность. В керамической вазе стояло чучело какого-то загадочного существа. В цветочном горшке рос кактус неведомой ботаникам разновидности; когда поблизости пролетала муха, он раскрывался и из его отверстого чрева сочился густой темный сок. Попадались, правда, и более прозаические предметы: полосатый шезлонг в проеме между высокими окнами, напротив, у глухой стены, — стол и компьютер; антикварный кульман, несколько потертых кресел; наконец, огромный камин с мраморной полкой, которая покоилась на плечах двух бородатых атлантов с лицами, искаженными гримасой адовой муки. Впрочем, Харпер находила их симпатичными.

В последнее время популярность журнала росла. Харпер как-то заметила, что, спекулируя на паранормальных явлениях, можно неплохо зарабатывать, тем более на исходе тысячелетия. Так или иначе, журнал приобрел постоянного издателя и печатался теперь в цветной обложке и с цветными вклейками на несколько страниц. Выходить он стал регулярно, завоевал репутацию международного издания, и тираж его вот-вот должен был перевалить за сто тысяч. Тем не менее штат сотрудников оставался прежним: два человека — сама Харпер Олбрайт и ее помощник, незаменимый Бернард. При необходимости они всегда могли рассчитывать на разбросанных по всему свету жадных до денег внештатников. А время от времени в редакцию приходили фанатики — вроде Ричарда Шторма, — готовые работать бесплатно.

Тот день в самом начале января выдался пасмурным. Шторм в задумчивости стоял у камина. Харпер, развалясь в шезлонге и посасывая неизменную трубку, краем глаза наблюдала за ним.

Бернард, как обычно, сидел за компьютером. Его долговязая, согбенная фигура словно приросла к странному сооружению на колесиках — сколь нелепому, столь и неудобному, — это был даже не стул, а скорее табурет, поскольку спинка отсутствовала. В тусклом свете матово блестел его наголо бритый череп. Пальцы Бернарда выбивали дробь на клавиатуре, и он пристально вглядывался в экран. Пять лет назад, едва перешагнув порог этой комнаты, Бернард уговорил Харпер приобрести компьютер. С тех пор, несмотря на то что Харпер презирала технический прогресс, эта штука стала подлинным мозгом редакции. Хотя для Харпер компьютер так и остался вещью в себе, непостижимой и немного пугающей, Бернард с его помощью творил настоящие чудеса. Он обращался с клавиатурой, как фокусник. Несколько взмахов руки — и компьютер превращался в волшебный карандаш: он редактировал, компилировал, стирал, вырезал и менял местами, а потом вдруг, подобно Паку, срывался с места и носился по невидимым, опутавшим земной шар электронным сетям в поисках материалов, которые могли бы заинтересовать «Бизарр!».

Наконец Бернард оторвался от диковинного аппарата и скучающим голосом сообщил:

— Некая вдова из Линкольншира хочет продать принадлежащую ей часть прямой кишки инопланетянина.

— Боже мой, в самом деле? — не выпуская трубку изо рта, процедила Харпер.

— «Мне нечем кормить моих несчастных кошек, — прочитал Бернард. — Хотя мне бесконечно жаль расставаться с этой вещью, поскольку с ней связаны мои самые дорогие воспоминания».

— Ха-ха-ха. Думаю, мы сможем это использовать. В рубрике «Отовсюду обо всем». И даже непременно.

Шторм — который до сих пор, привалившись плечом к обезображенному торсу атланта, с мрачной сосредоточенностью изучал синие языки пламени — фыркнул и устало покачал головой.

Харпер не спускала с него глаз. Она разгладила подол серой девичьей юбки на опухших от ревматизма коленях. Извлекла из нагрудного кармашка белой девичьей блузки шведскую спичку, зажгла ее, с величавой — как она надеялась — небрежностью чиркнув о ноготь большого пальца, черного от табачного дегтя, и поднесла огонь к резной, в виде черепа, пенковой чашечке трубки.

Харпер невольно сравнивала себя с жуками-вертячками. С их удивительной способностью видеть одновременно то, что происходит над водой и под ней. Но что, собственно, видела она? Обветренное, как у ковбоя, с резким волевым подбородком, лицо Ричарда Шторма. Отрешенность во взгляде. Худощавую фигуру — в джинсах и простой рубашке — человека замкнутого, склонного к ипохондрии и вместе с тем уверенного в себе. Но все это на поверхности. А что в глубине? Какие чувства обуревают его? Скорбь? Горечь утраты? Страх? Харпер терялась в догадках.

— Ты действительно охотишься за привидениями? — спросила она, окутываясь перламутровым облачком дыма. — Надеешься, повезет?

Шторм рассеянно пожал плечами:

— Не знаю. Может быть. Призрак… или голос. Голос оттуда. Словом, что-нибудь потустороннее, понимаешь? Все, что угодно. Хоть одно паршивенькое привидение — мне много не надо.

— Эксклюзивные фотографии Джона Кеннеди и Ли Харви Освальда, — объявил Бернард. — Оба счастливо улыбаются — мистификация удалась, и теперь они втайне от мира могут спокойно предаться любви.

— Нет. Это не пойдет, — сказала Харпер, отгоняя ладонью дым.

Шторм отпрянул от каменного идола, сунул руки в карманы и, понуро потупившись, сделал несколько шагов по ковру с цветочным орнаментом. Потом рассеянно посмотрел на законсервированную конечность, плавающую в аквариуме.

— В последнее время, — промолвил он, — мне кажется, что, если человек начинает искренне во что-то верить, окружающие смотрят на него как на сумасшедшего. Понимаешь? Все непременно должно иметь разумное объяснение. В современном мире нет места мистике или спиритизму. Спасибо ученым — они хотят лишить нас всего. Этот Крик со своей ДНК, Карл Саган, Ричард Доукинс. Словом, вся эта ученая братия. Они пытаются внушить нам, что человек своего рода машина — наше тело, даже наш разум… А любовь — просто феромоны или как-их-там. Бог? Да его можно элементарно вычислить при помощи математических формул. Даже если ты пережил клиническую смерть и побывал на том свете, они говорят тебе: нет извини, браток, это просто защитная реакция психики или глюки, или… черт знает что…

Харпер положила руку на мягкий цилиндрический подлокотник. Скудный сумеречный свет сочившийся сквозь плотно задернутые серебристые гардины, еще больше старил ее, подчеркивая темные круги под глазами, выделяя каждую складку, каждую морщину на дряблой коже. Впрочем, судя по тому, как через мгновение она ткнула мундштуком своей трубки в сторону Шторма, мысли о старости ее не тяготили.

— Ричард, нет ничего сильнее идеи, которая созрела, — сказала она. — Идеи, чье время пришло. И не важно, верна эта идея или нет. То, что наука срывает покров таинственности с самых загадочных явлений, весьма распространенный в наши дни предрассудок, и ни один мало-мальски образованный человек не может освободиться от него. Перефразируя Леки, если мы верим в привидения, то сотой доли имеющихся у нас доказательств хватит, чтобы мы окончательно убедились в собственной правоте, если же мы не верим, никакие доказательства не помогут.

— В Аргентине арестована банда каннибалов, — снова подал голос Бернард. — На месте преступления полиция обнаружила большую пиццу с грибами и анчоусами, а также пару кроссовок. Незадолго до этого подозреваемые заказали пиццу на дом, ее принес мальчишка-разносчик.

— Ну хорошо, позвони аргентинцам, пусть подтвердят, — сказала Харпер. — Или свяжись с ними по электронной почте.

— Леки, Леки-Шмеки, — буркнул Шторм, затем досадливо махнул рукой и с ненавистью посмотрел на развешанные по стенам фотографии диковинных монстров. — Харпер, я не хочу тебя обидеть, но ты точно такая же. Я торчу здесь уже два месяца, и все — что бы мы ни делали — на поверку оказывается липой. Охотимся за Дартмурским Чудовищем, а находим дикую кошку, которая сбежала из зоопарка, потому что ее плохо кормили. Достаем видеозапись вскрытия инопланетянина, а ты утверждаешь, что этот малый препарирует куклу Кена, предварительно нахлобучив ей на голову фольгу. Черт побери, три независимых эксперта подтверждают наличие психической деятельности в том злополучном подвале в Чиппинг-Нортон, а ты вооружаешься лопатой и разрываешь барсучью нору. Ты такая же, как все.

— Я? Ничего подобного. Alieni nil a me humanum puto. Ха-ха-ха. — Однако каламбур повис в воздухе. Шторму было не до острот.

— Я вот смотрю на все эти обложки, — процедил он сквозь зубы, — и спрашиваю себя: неужели все эти фотографии, все статьи и материалы, которые ты печатаешь, — неужели все это «лажа»? Неужели все это яйца выеденного не стоит? Неужели ты ни разу не видела ничего мистического? Таинственного? Неужели ты ни во что не веришь?

Харпер вдруг посерьезнела:

— Я много чего видела, и я ни во что не верю. Вообще ни во что, ты понимаешь? Теперь это искусство почти утрачено, но я в нем разбираюсь.

— Тогда зачем ты этим занимаешься? Зачем тебе это нужно?

— История, Ричард, история, — надменно растягивая слова, ответила Харпер. — Жизнь многому научила меня. — Трубка дважды пыхнула, пенковый череп зарделся; она выпустила облачко дыма и продолжала: — Мой юный друг, твоя беда в том, что ты не умеешь отличить художественный вымысел от реальности. Расцвет английской мистики приходится на период между тысяча восемьсот пятидесятым и тысяча девятьсот тридцатым. Это было время — кстати, в чем-то похожее на наше, — когда наука, усилиями таких людей, как Дарвин и Фрейд, совершила грандиозный скачок, когда материалистическая философия потрясла основы религии. Океан Веры отступил. Это был долгий отлив, сопровождаемый глухим, печальным рокотом, и вот тогда-то Дух выплеснулся на страницы популярных изданий, чтобы задать всем и каждому один-единственный вопрос: «Ты, Человек Земной, веришь ли ты в меня или нет?» История, Ричард, история — вот истинная обитель твоего призрака. Даже в Голливуде, я уверена, еще не забыли о том, что существует история. О том, что люди когда-то писали гусиными перьями, а женщины носили корсеты и так далее, и так далее…

— На прошлой неделе в Глостершире два подростка были госпитализированы после того, как ошибочно приняли местного констебля за привидение, — сообщил Бернард.

— Забавно.

Шторм досадливо махнул рукой и отвернулся.

— Мальчишки проникли на территорию Белхемского аббатства, чтобы выследить Черную Даму, призрак которой с убиенным младенцем на руках, если верить легенде, время от времени появляется среди руин. Детей напугал совсем другой призрак — полицейского Тима Бейлиса. Его вызвал Майкл Эндеринг, владелец соседнего поместья. Он попросил…

— Нет, нет, нет, — перебила его Харпер. — Только не это… не надо…

Но было уже слишком поздно. Шторм устремился к компьютеру, едва не сбив по пути плотоядный кактус.

— Одну минуту, одну минуту! — воскликнул он.

— Шторм, Шторм… — пробовала урезонить его Харпер, но тщетно.

— Я должен это увидеть. Майкл Эндеринг. Это же он. Отец Софии.

Мгновение спустя Шторм уже стоял за плечом у Бернарда, склонившись к экрану монитора.

— Сэр Майкл Эндеринг, — бормотал он. — Точно, он самый. И этот призрак в аббатстве. С мертвым младенцем…

— Дама в белом, Ричард, — воскликнула Харпер, протягивая к нему руку с курительной трубкой. — Дама в сером, дама в черном, как тебе будет угодно. В нашей стране такого добра навалом. В «Записках островитянина» я связываю ее с тевтонской богиней Берхтой, которой молва приписывала способность забирать души мертвых детей. — Шторм, вперившись в экран, ничего не слышал, и Харпер повысила голос: — Христианская традиция превратила ее в заурядную ведьму, которой пугают детей. Со временем она трансформировалась в привидение. Все это есть в моей книге. Может, стоит нанять кого-нибудь, чтобы тебе почитали вслух…

Шторм по-прежнему не обращал на нее никакого внимания.

— Это же Черная Энни, — бубнил он себе под нос. — Чтоб я сдох. Поэтому она и выронила бокал. Поэтому так побледнела. На ней же просто лица не было. Я читал эту историю, не подозревая, что в доме ее отца водится точно такой же призрак, Черная Энни…

— Что касается Черной Энни, это, несомненно, не кто иная, как Черная Аннис, чье имя искажено автором записок, — вещала Харпер. — Пресловутая ведьма Дейн-Хиллс, пожирательница младенцев, скорее связанная с кельтской Ану, чем с Берхтой, хотя не исключено, что таким образом народная память донесла до наших дней историю об отшельнице Агнес Скотт. История, Ричард, история…

— Бьюсь об заклад, что она ее видела, — заявил Шторм. — Готов поспорить на что угодно. Ты же сама была свидетельницей, Харпер. Эта история потрясла ее. Она выронила бокал. Побледнела…

Убеждать Шторма было бесполезно. Он вперился в экран немигающим взором. Голова его находилась теперь практически на одном уровне с головой Бернарда. Харпер видела их лица, отраженные серебристым экраном: голливудского героя вестерна и ангела эпохи Ренессанса. Она наблюдала за ними с мрачной тревогой. Эти двое остались теперь ее единственными мужчинами, единственными собеседниками.

— Белхемское аббатство, — задумчиво повторил Шторм. — А как, ты говорила, называется их поместье? Белхем?

Сокрушенно вздохнув, Харпер вылезла из шезлонга.

— Ричард, — мягко произнесла она, подходя к столу. Ее тон заставил Шторма поднять голову и посмотреть в толстые линзы ее очков. Впрочем, не выдержав пронзительного взгляда Харпер, он тотчас же потупился. — Нет никакой необходимости знакомиться с ней таким экстравагантным способом — задавать глупые вопросы. — Шторм молчал. — Не проще ли попросить ее о свидании?

— Дело в другом, — буркнул Шторм, но в голосе его уже не было прежней уверенности. — Это же журналистика, Харпер. Здесь есть какая-то связь… — Он замолчал.

Харпер вздохнула и сунула трубку в рот:

— Как знаешь. — Она помолчала, потом добавила: — Но в таком случае — в любом случае — тебе следует кое-что узнать.

Шторм хотел возразить, но Харпер опередила его:

— Для отца София Эндеринг своего рода символ удачного восхождения по классовой лестнице. Знаю, ты наверняка считаешь, что в наши дни это не важно, но только не для него. Для Майкла Эндеринга это смысл жизни. Ее образование, положение в обществе — даже ее внешность — старик считает признаками хорошего тона, добропорядочности. Софию вырастили и воспитали такой, какая она есть, для того чтобы она поддерживала и укрепляла статус семьи. И в этом она преуспела, надо отдать ей должное. Она сдержанна, умна и довольно скрытна. Говорят, она может испепелить взглядом того, кто захочет заглянуть к ней в душу. В ее жизни нет места мужчинам, для нее существует только ее красота. Своих секретов она не поверяет никому.

Шторм упрямо вскинул подбородок:

— О'кей. Ну и что с того?

— А то, что, принимая во внимание некоторые детали ее биографии, логично предположить, что если у нее и есть сердце, то она держит его на замке. Но мне сдается, что если когда-нибудь она сбросит маску неприступности, перед тобой окажется создание столь же хрупкое, сколь и драгоценное.

— Ис-то-ри-я, Ричард, ис-то-ри-я, — передразнил Бернард, когда Шторм ушел. — История, окутанная тайной.

— Помолчи, — проворчала Харпер.

Она стояла у окна, опираясь на трость, задумчиво кусала мундштук и хмуро разглядывала затянутое туманной дымкой стекло.

Бернард, в толстом шерстяном свитере, отодвинувшись от стола, сидел, скрестив руки на груди и поглядывая на нее глазами паяца.

— Ты ведь не все ему рассказала, верно?

Харпер фыркнула:

— Я рассказала все, что ему нужно знать.

— Харпер, я тебя умоляю.

Она снова фыркнула. И еще больше помрачнела. На стекле блестели капли дождя. Капли конденсата. Размытые очертания улицы: кирпичные дома напротив, в окнах горел свет. На углу призывно мерцала вывеска паба «Журавль».

— Ты смотрела его первый фильм? — не унимался Бернард. — «Призрак»? Смотрела?

— Давным-давно, — буркнула Харпер.

— И что же? Он случайно преодолевает пять тысяч миль, чтобы работать с тобой. Случайно читает эту историю. Она случайно оказывается рядом. Именно она…

— Знаешь, приятель, случайность не такая уж редкая штука.

Бернард лениво потянулся.

— Знаю. Но когда мы приближаемся к заветной цели, когда чувствуем, что след еще не остыл, случайности происходят все чаще и становятся все более знаковыми. — Он вдруг подался вперед. — Это неизбежность, моя милая. Ричард Шторм именно тот, кого мы ждали. Именно Ричард Шторм привел все в движение. И ты сама это знаешь.

— Пусть так, все равно. Я не хочу, чтобы он пострадал. Это не его дело. Мое.

— Это наше дело! — запальчиво произнес Бернард. — Мне казалось, что прошедшие двадцать лет не остудили твой пыл. Мы не можем уберечь Ричарда от его собственной судьбы.

— Не говори ерунды, — осадила его Харпер. — Судьбы! — Она вынула трубку изо рта и пальцем нарисовала на запотевшем стекле какую-то фигуру.

— Ты не сказала ему, что мать Софии, прежде чем повеситься, вскрыла вены…

— Пустые слухи. Констебль, давший показания, был не в своем уме.

— Она вскрыла вены…

— Ты не можешь ничего доказать. Семья никогда не говорила об этом. У нас есть сотня других, куда более крепких зацепок, тысяча…

— Она вскрыла вены, — стоял на своем Бернард, — и кровью нарисовала на стене…

Рука Харпер безжизненно повисла. На стекле остался оплывающий символ — что-то вроде подковы с восьмеркой внутри.

— Вот именно, — торжествующе заявил Бернард. — Она нарисовала знак Яго.