На самом деле «Волхвов» выставили на торги без пятнадцати восемь, и именно тогда — картину как раз помещали на выставочный стенд — в аукционном зале появился Шторм.

Его появление наделало больше шума, нежели сама картина. Когда он вошел, просторный, хорошо освещенный зал был уже полон; стоявшие рядами кресла — все до единого заняты. Люди теснились у белых стен, стояли в узких проходах, толпились в торце зала. Некоторые расположились у стоек с телефонами, за которыми сидели барышни, принимающие заявки. Стоило Шторму миновать тяжелые двойные двери, все взоры устремились к нему. Толпа, собравшаяся возле дверей, расступилась. Головы мгновенно повернулись в его сторону. Женщины пожирали его оценивающими взглядами, мужчины взирали критически. Дамы света словно по команде принялись поправлять прически. Некий французский промышленник машинально расправил плечи и приосанился; арабский нефтяной магнат самодовольно ухмыльнулся; преуспевающий менеджер из Силиконовой долины презрительно фыркнул, после чего ему пришлось достать носовой платок, чтобы вытереть слюни с лацкана пиджака. Девушки-телефонистки замерли с открытыми ртами. Даже аукционист на мгновение замешкался и посмотрел вниз на зал, безошибочно, точно барометр, уловив в общей атмосфере некое новое веяние.

Виновником этого легкого брожения был именно Шторм. И сам он прекрасно понимал это. Что и говорить, он прибыл во всеоружии. Шикарный пиджак от Армани идеально облегал стройную широкоплечую фигуру. Лоснились черные лаковые туфли от Гуччи. Золотые капли запонок сверкали на манжетах белоснежной сорочки, золотая булавка — на шелковом галстуке; из нагрудного кармана выглядывал кончик шелкового платка. Прическа его выглядела на сто пятьдесят фунтов — фунтов стерлингов! — просьба не путать с мерой веса. Здесь, в зале, сидели люди, знавшие толк в подобных вещах, наметанным глазом они мгновенно оценивали потенциального любовника, клиента, конкурента или жертву. Но даже неопытный, несведущий человек из толпы — окажись здесь таковой — первым делом обратил бы внимание на этого холеного красавца, похожего на заправилу большого бизнеса, на американского мультимиллионера — коим, собственно, Шторм и являлся, — которому знакомы и власть, и слава.

Пройдя несколько шагов. Шторм остановился. Он снова стал самим собой, словно заново родился. После последнего приступа болезнь, кажется, отступила. Прошла физическая слабость, прошло состояние шока. Но главное, к нему вернулось душевное равновесие. Сбежав из «Журавля», преследуемый осуждающим взглядом Харпер Олбрайт, он все последующие дни провел в одиночестве в своей жалкой комнате, воюя с демонами смерти. Это была грандиозная и кровавая битва. День за днем Шторм вырывался из костлявых когтей смерти, не давая ей схватить себя за горло. Ночами он лил слезы отчаяния, сидя в позе лотоса на ковре, возведя к потолку глаза и взывая к богам: «Жизнь, умоляю, даруйте мне жизнь!»

А потом все внезапно кончилось. Сегодня утром, когда Шторм в изнеможении рухнул на пол, ответ, который он искал, явился ему, простой и ясный, как рассвет после грозовой ночи. И ответ этот был: Эрв Филбин. Вернее, бессмертная фраза Эрва, который — так уж получилось — считался лучшим, черт его побери, кинокритиком от Большого каньона до Западного побережья. Именно Эрв лет семь назад спас от провала худший фильм Шторма «Холодный замок»; он так агрессивно — если не сказать разнузданно — провел рекламную кампанию, что заставил публику обратить внимание на этот глупый ужастик. Именно пущенную Эрвом крылатую фразу — ставшую тогда лозунгом кампании и золотыми буквами набранную на каждом рекламном постере, кои украсили стены фойе всех мультиплексов Америки, — и вспомнил теперь Ричард Шторм. Он отчетливо видел горящие перед входом в населенную тенями аллею слова:

Шторм пришел сюда, чтобы найти Софию.

Впереди безымянный служащий в синем комбинезоне возился перед выставочным стендом. Наконец он отошел, и взорам собравшихся предстала створка триптиха Рейнхарта: руины аббатства, разбитое окно, голые зимние деревья, сумрак и призрачные фигуры в балахонах с надвинутыми на глаза капюшонами движутся вдоль церковных стен. Под потолком висело огромное электронное табло, на котором пока светились одни нули. Фунты, доллары, дойчемарки, иены — все было по нулям. Яркий свет резал глаза. По залу прокатился легкий шорох. Участники, сосредоточив внимание на шедевре Рейнхарта, усаживались поудобнее, готовясь к продолжению торгов.

— «Волхвы», — вытянувшись в струнку, объявил аукционист, стоявший на подиуме за деревянной кафедрой с логотипом «Сотбис». Это был совсем еще молодой человек в безукоризненном костюме, чопорный, самоуверенный, если не сказать нагловатый. Коллеги говорили, что он подает большие надежды. — Лот девяносто четыре, створка триптиха Рейнхарта «Рождество Христово», считавшаяся утраченной и лишь недавно обнаруженная в Восточной Германии. Была пожертвована анонимным дарителем Детскому фонду.

На часах было без тринадцати минут восемь.

Шторм изучал взглядом аудиторию. Он все еще стоял у дверей, стиснутый в толпе покупателей, которым не досталось сидячего места. Взгляд его скользнул вдоль стены, затем принялся — ряд за рядом — изучать счастливчиков, расположившихся в креслах. Оставались еще девицы за телефонными стойками. Нет, Софии нигде не было.

— Начальная цена двадцать пять тысяч фунтов, — заученно бубнил аукционист, почти не разжимая губ. Его голос, гнусавый, нарочито невнятный, оказывал завораживающее действие. — Начальная цена двадцать пять тысяч, двадцать пять, есть двадцать пять, кто-нибудь предложит тридцать? Тридцать, тридцать тысяч по телефону. Тридцать пять. Есть тридцать пять тысяч.

События развивались стремительно. Шторм никак не мог определить, от кого исходят предложения. Он помнил — София говорила, что ее галерея, возможно, купит «Волхвов». Он попытался проследить за взглядом аукциониста, но молодой человек, казалось, смотрел в одну точку. И тем не менее он все видел, замечая малейшее движение в зале.

— Сорок, есть сорок тысяч по телефону.

По телефону. Шторм повернул голову направо — похожая на лебедя дамочка за стойкой, одетая в форменный кардиган, не отнимая от уха телефонной трубки, едва заметно повела пальчиком и вскинула бровь.

— Сорок пять тысяч, есть сорок пять тысяч, — скороговоркой трещал аукционист. — Сорок пять, есть пятьдесят тысяч…

На электронном табло мелькали зеленые огоньки. Пятьдесят тысяч фунтов, семьдесят пять тысяч долларов, сто десять тысяч дойчемарок, какая-то немыслимая сумма в иенах — что-то вроде восьми миллионов. Через две минуты Рейнхарт подскочил в цене вдвое. Было без одиннадцати минут восемь.

Аукционист сладострастно потирал ладонью свой молоток. Едва заметный поворот его подбородка заставил Шторма переключить внимание налево. Так и есть: очередной сигнал. Взмах тонкой белой руки, мерцание золотого браслета, и цена «Волхвов» снова подскочила. Шторм начал пробираться сквозь толпу за последним рядом кресел. Он хотел получше рассмотреть стоявшую у стены потенциальную покупательницу.

Теперь он видел ее в профиль. Нет, это была не София. Симпатичная блондинка лет двадцати. От сознания важности порученной ей миссии она даже надула губки, на высоком лбу — то ли от волнения, то ли от чрезмерно яркого освещения — выступили капельки пота.

Шторм уже хотел отвернуться, когда его осенило: эту девушку он видел в галерее — она исполняла обязанности секретарши.

— Пятьдесят тысяч — будет шестьдесят? — шестьдесят, шестьдесят тысяч. — Аукционист, надо отдать ему должное, умел разогреть аудиторию. — Итак, шестьдесят тысяч фунтов сзади. Шестьдесят тысяч.

Шторм краем глаза успел заметить взмах таблички с номером очередного участника торгов. Еще один претендент — на сей раз мужчина. Высокий, худощавый, в белом смокинге — и зеленых перчатках! Черные волосы, падающие на плечи. Тонкое, заостренное к подбородку лицо напоминает кошачью морду. Держится раскованно, непринужденно. В умных, проницательных глазах выражение благодушного любопытства. Шторм с первого взгляда понял, что именно за ним останется последнее слово. Он знал этот тип людей. Ему неоднократно приходилось бывать на аукционах, и он давно изучил скрытую психологию покупателей. Этот малый из тех, кто применяет тактику выжженной земли и никогда не берет пленных. Никаких сомнений относительно судьбы «Волхвов» не было — они достанутся ему. Разве что произойдет чудо и картину захочет приобрести министерство финансов США. У подружки Софии не осталось ни малейшего шанса; она просто была не в счет.

— Семьдесят, восемьдесят, восемьдесят тысяч, девяносто…

Вот те на! Зрелище становилось захватывающим. Цифры на электронном табло не успевали меняться. Даже Голливуд позавидовал бы такому динамизму.

Часы рядом с табло показывали без девяти минут восемь.

Шторм нашел глазами блондинку. Она начинала нервничать. Уголки ее пухлых губ удрученно опустились вниз, в глазах появилось выражение смятения и испуга. Шторм видел, как она растерянно моргает всякий раз, как человек в зеленых перчатках перебивает ее цену.

Она снова махнула рукой.

— Сто тысяч фунтов, — объявил аукционист и тут же поправился: — Сто двадцать пять от джентльмена в последнем ряду.

По залу прокатился ропот. Несколько голов повернулись — их обладателям непременно хотелось взглянуть на «джентльмена в последнем ряду». Шторм видел, как изумленно озирается помощница Софии.

Он улыбнулся, однако в следующее мгновение улыбка застыла на его лице — Шторм заметил на кардигане блондинки ту самую брошь, которую носила София.

Торги по-прежнему ограничивались треугольником: телефонная стойка, блондинка и мужчина в заднем ряду Виртуоз-аукционист полностью владел ситуацией; казалось, он физически осязает атмосферу зала. Словно в порыве страсти, он театрально откинул голову и плотоядно сверкнул глазами.

— Сто пятьдесят, сто пятьдесят, сто семьдесят пять, сто семьдесят пять тысяч, двести. Двести тысяч…

Шторм почуял неладное.

Было без семи минут восемь.

Зачем ей понадобилась брошка Софии? Неужели они все состоят в этой проклятой секте, о которой рассказывала Харпер? Безумие. Нет, этого не может быть. Брошь принадлежала матери Софии, и София никогда прежде не надевала ее. Может быть, блондинка просто одолжила эту брошь на время? На лбу у Шторма выступила испарина. «Что-то случилось», — звенели у него в ушах слова Харпер.

— Двести, двести, двести тысяч в последнем ряду. Кто больше? Кто предложит мне двести пятьдесят тысяч фунтов? Двести пятьдесят, двести пятьдесят…

Гул в зале нарастал. Барышня с лебединой шеей разрезала воздух ладонью, давая понять, что ее клиент вышел из игры. Оставались блондинка и зловещий тип в белом смокинге. Блондинка подняла дрожавшую, точно лист на ветру, ладошку.

— Есть двести пятьдесят тысяч — триста тысяч. Триста тысяч от джентльмена в последнем ряду.

Ропот не смолкал. Шторм начал торопливо пробираться к проходу.

Перед его глазами, как обезумевшие, мелькали цифры электронного табло: 300 тысяч фунтов, 450 тысяч долларов, почти 700 тысяч дойчемарок. Сумма в иенах не укладывалась в сознании. Блондинка у стены нервно теребила золотой браслет. Она растерялась и чуть ли не плакала.

На какое-то мгновение Шторм потерял ее из виду, а над залом снова зазвенел гнусавый голос аукциониста:

— Триста, триста. Триста пять… — четыреста тысяч у джентльмена в заднем ряду.

Боже правый!

Шторм отчаянно продирался через узкий проход. Этот малый в белом смокинге настоящий убийца. Шторм оглянулся и снова увидел его лицо. Ну точно, убийца и есть. От его подернутых поволокой глаз веяло могильным холодом. Шторм невольно поежился и поспешил отвернуться. Неожиданно его внимание приковал циферблат часов: без пяти восемь. Что-то случилось.

Бормоча извинения, Шторм протиснулся между последними двумя зрителями и наконец оказался перед блондинкой. Она стояла так близко, что было видно, как от волнения у нее раздуваются ноздри. Точно марионетка, она снова выбросила вверх руку.

— Четыреста пятьдесят тыс… — пятьсот тысяч фунтов в последнем ряду.

Шторм схватил девушку за руку. В испуге она вытаращила на него круглые от ужаса глаза, губы ее дрожали, ладонь была влажной.

— Где София? — спросил Шторм.

— Я… я… — пробормотала блондинка. Внезапно она узнала его и задыхаясь громко прошептала: — София сказала пятьдесят. Я не знаю, что делать!

— Пятьсот тысяч, предложено пятьсот тысяч. Полмиллиона фунтов стерлингов…

Шторм кивнул и мягко пожал ей руку:

— Брось это, детка. Его взяла. Этот парень ни перед чем не остановится. Где София?

— Пятьсот тысяч раз, пятьсот тысяч два, пятьсот тысяч… — Аукционист занес молоток. Блондинка резко подалась вперед.

— Детка, поверь мне, игра не стоит свеч, — стоял на своем Шторм. — Скажи лучше, где София?

Девушка вновь повернулась к нему. Она пребывала в каком-то странном оцепенении, словно никак не могла оправиться от кошмара. Шторм посмотрел на брошь, на ангельское личико, с которого не сходило выражение ужаса.

— Не знаю, — пробормотала блондинка. — Она попросила меня пойти вместо нее…

— Она попросила… — повторил Шторм. «Эта женщина просит тебя о помощи, — вспомнил он слова Харпер Олбрайт, — умоляет о помощи!»

— Продано! — страстно выдохнул аукционист, ударяя молотком по деревянной кафедре. И Шторму передалась дрожь, охватившая в этот момент блондинку. — За пятьсот тысяч фунтов!

Зал разразился аплодисментами. Все принялись бурно обсуждать случившееся. Человек в белом смокинге по-прежнему держал в руке табличку — № 313. На его губах играла зловещая улыбка. На электронном табло горела цифра: 500 000.

В памяти Шторма всплыли слова, произнесенные Софией: «Только здесь я хотела бы умереть».

— Боже мой, — пролепетал он.

Было без одной минуты восемь.

Присутствующие наверняка решили, что он стащил у кого-нибудь кошелек или бриллиантовое колье. Иначе зачем было, безжалостно расталкивая толпу локтями, опрометью кидаться к выходу?

Но никто не кричал: «Держи вора!» — и волнение скоро улеглось. «Волхвов» убрали, и на стенде уже появилась другая картина. Ричард Шторм больше никого не интересовал, о нем забыли. Аукцион продолжался.

Шторм пулей выскочил на улицу. Гоня прочь мрачные мысли, он сломя голову мчался по мостовой — как его учили в школе: корпус прямой, локти работают словно поршни. Мелькали освещенные неоновым светом витрины, раскачивались на ветру рекламные щиты. Прохожие шарахались в стороны и изумленно оглядывались. Странное он являл собой зрелище: в шикарном костюме, в дорогих туфлях. Но он не думал об этом. Он вообще ни о чем не думал. Просто бежал.

Ровно через тридцать секунд он уже стоял у входа в «Галерею Эндеринг» между горшками с декоративными елями, прижавшись лицом к стеклянным дверям. Изнутри он наверняка напоминал жука, который шмякнулся о ветровое стекло. Шторм мучительно вглядывался внутрь. В галерее царил полумрак. За стойкой у входа никого не было. Картины, как и прежде, висели на стенах. Он уже подумал, что все его страхи были напрасны.

Потом взгляд его скользнул выше, и он увидел Софию. Она сидела на балконных перилах с петлей на шее.

На тлеющие угли его души словно плеснули бензин. Все терзавшие его сомнения, подозрения и тревоги — все это сгинуло во всепожирающем горниле страха. Шторм ухватился за ручку двери и изо всех сил дернул. Дверь была заперта.

— Проклятие!

Он несколько раз саданул кулаком по стеклу. Тщетно. У него вдруг появилось такое чувство, будто это он сидит там, на перилах, с петлей на шее.

— София! София!

Она не слышала его.

— СОФИЯ!

Шторм в отчаянии прильнул к стеклу. Затем повернулся и стал озираться по сторонам.

На глаза ему попался горшок с декоративной елью. Он наклонился, оторвал его от земли и поднял в воздух, отметив, что чугунный горшок, пожалуй, слишком легкий и выбить им толстое оконное стекло не удастся. Но так Шторму показалось лишь под влиянием бурлящего в крови адреналина — сейчас он, наверное, мог бы поднять само здание. Отступив на шаг, он занес горшок над головой — на волосы, тщательно уложенные в дорогом салоне, посыпались окурки и земля. Размахнувшись, Шторм метнул горшок в дверь.

Брызнули осколки, и в следующую секунду все вокруг вспыхнуло голубоватым светом — сработала сигнализация. Истошно завыла сирена. Шторм шагнул в образовавшийся проем — под ногами хрустело стекло. Переступив через валявшийся на боку горшок, он бросился к лестнице.

— София!

Но как раз в тот момент, когда Шторм занес над головой чугунный горшок, чтобы выбить стекло, София прыгнула вниз. Ее тело начали сотрясать конвульсии.

Шторм, испустив отчаянный вопль, устремился наверх. Он видел, как София судорожно цепляется за пояс. Словно по незримым проводам передавались ему ее предсмертные муки — точно это он сам задыхался и бился в агонии. Перемахивая через три ступеньки, он взлетел на балкон.

Перед глазами у него растекалось синее зарево, в голове стоял неумолчный вой сирены.

— София!

Шторм перегнулся через перила — благо пояс оказался коротким, — схватил Софию за руку, с глухим стоном втянул на балкон и, наконец, рухнул навзничь под тяжестью ее тела.

Не давая себе ни секунды передышки, он встал на колени. София давилась, не в силах вдохнуть. Шторм, изрытая проклятия, ослабил петлю и через голову, рывком, сорвал с нее пояс-удавку. Обмякшее тело Софии медленно сползло на пол. Ее душил кашель.

Шторм склонился над ней, вне себя от злости, ему хотелось отхлестать ее по щекам — проучить ее. Он уже занес было руку, но спохватился, сжал кулаки и, потрясая ими, в бессильной ярости завопил:

— О-о-о! О-о-о-о!..

София долго ловила ртом воздух и наконец глубоко вздохнула. С ее губ сорвался хриплый крик, и она бросилась на Шторма с кулаками. Волосы упали ей на лицо, но она продолжала вслепую размахивать руками. Один из ударов пришелся Шторму в висок, он чертыхнулся и схватил ее за запястье.

Но в этом уже не было никакой нужды. Тело Софии, озаряемое голубыми вспышками, вновь обмякло, голова упала на грудь. Вой сирены то нарастал, то стихал, и тогда становились слышны сдавленные рыдания. Шторм коснулся ее плеча. София вздрогнула и раздраженно отмахнулась.

Внизу послышались чьи-то голоса, шаги. Сирена выла не переставая.

Шторм, упершись ладонями в колени, удрученно вздохнул.

А София все плакала и плакала…