— Что-то случилось, — рассеянно проговорила Харпер.

— Что это? — спросил Шторм.

— Даже. Не. Знаю. — Она выделяла каждое слово, сопровождая их ударами пальца по стеклянному аквариуму, стоящему между ними на каменном пьедестале. В аквариуме — в светлой прозрачной жидкости — лежало, свернутое в кольцо, плоское, белое, студенистое туловище чудовищной змеи. Харпер Олбрайт подошла вплотную к аквариуму и сквозь стекло, сквозь толщу воды вперилась в Шторма пристальным взглядом. Выпуклое стекло аквариума увеличивало и искажало ее черты: на линзах очков мельтешили оранжевые языки факела. — От каждого сказанного Софией слова, от каждого ее жеста веет тревогой, смятением.

— Я не об этом, — усмехнулся Шторм. — Что это за тварь? В аквариуме.

Заложив руки за спину, он не спеша обошел стеклянный сосуд и, остановившись рядом с Харпер, принялся со скучающим видом разглядывать хоботообразный отросток на теле морского гада.

Харпер, склонив голову набок, пытливо изучала своего компаньона.

— Первым еще в тысяча пятьсот пятьдесят пятом году это существо описал Олаф Магнус, архиепископ из Упсалы, — задумчиво промолвила она. — На протяжении двух последующих столетий появлялись все новые и новые очевидцы, наблюдавшие диковинного морского червя в северных морях. Поэтому современные комментаторы говорят о том, что, возможно, речь идет о прообразе Йормунгада или змея Митгарда, который опоясывал кольцом всю землю и которого ловил — используя в качестве наживки голову исполинского быка — громовержец Тор, но ему помешал трусливый великан Гимир.

— Постой, постой, — перебил ее Шторм, — по-моему эта штука сильно смахивает на рулон туалетной бумаги. — Презрительно фыркнув, он подошел к чучелу гигантской свиньи из Шальфон-Сен-Жиля.

Харпер помрачнела.

— Это ленточный червь, — буркнула она, буравя тростью земляной пол. — Особи таких размеров встречаются крайне редко. Этот экземпляр контрабандой доставили из Осаки — его выбросило на берег в январе девяносто пятого года. Многие японцы верят, что появление этих беспозвоночных в прибрежных водах предшествует землетрясению… Их шипы выделяют ядовитую слизь. — Харпер тщетно пыталась возбудить в Шторме любопытство — не оборачиваясь, он направился дальше.

Они находились в Музее тайн, устроенном в сообщающихся между собой средневековых подвалах под торговой улицей в Саутуорке. В этих заброшенных, полуразрушенных катакомбах небольшая группа ценителей редкостей устроила небольшой паноптикум. Под низкими арочными сводами подземных камер, в тесных переходах стояли на каменных постаментах, лежали на столах, висели на стенах аквариумы, стеклянные сосуды, витражи, разграбленные саркофаги, картины, рисунки, фотографии. Единственным источником света служили факелы, заправленные в железные кольца и источающие смрадный запах горелого масла. Они придавали этому месту нарочитую театральность. Однако последнее обстоятельство приятно щекотало нервы не слишком просвещенной части посетителей.

Увидев спину удаляющегося Шторма, гостя своей покровительницы. Йорг Суэйд, бессменный смотритель музея и его единственный чичероне, растерянно заморгал вечно воспаленными из-за скверного освещения глазками. Суэйд хотел что-то сказать, затем передумал, однако зубы его, длинные, как у кролика, невольно выбили дробь, точно вставная механическая челюсть. Нелепо изогнув туловище, Суэйд счел за лучшее подобострастно поклониться обоим — жидкие, грязноватые волосы свесились вниз, открыв засаленные плечи красного пиджака спортивного покроя.

Харпер, продолжая хмуриться, проводила Шторма настороженным взглядом. Из всех экспонатов, собранных в этом паноптикуме, она находила его самым диковинным. Что-то подсказывало ей, что Шторм потерял из-за Софии голову — по крайней мере своим дряхлеющим сердцем Харпер ощутила уколы давно, казалось, забытой ревности. Но зачем в таком случае он старательно притворяется, будто София Эндеринг ему безразлична?

Надвинув на глаза широкополую шляпу и сжимая в ладони набалдашник трости. Харпер решительно пустилась догонять своего компаньона, не обращая внимания на Суэйда, раболепно суетившегося у нее под ногами.

— Женщина вроде Софии Эндеринг не стала бы ни с того ни с сего умолять о помощи, — проворчала она. — Во всяком случае, человека, которого она едва знает. Да и вообще кого бы-то ни было.

Шторм не останавливался; он не удостоил взгляда заспиртованный крысиный выводок и лишь мельком покосился на скелет русалки. Наконец, когда он зашел в небольшой закуток, Харпер настигла его. Стены были увешаны фотографиями в рамках, горел один-единственный светильник.

— Кто это умоляет о помощи? — пробормотал он, делая вид, что увлеченно разглядывает изображение Попобавы, крылатого одноглазого карлика-гомосексуалиста, обитающего на Занзибаре. — Кто сказал, что она умоляет о помощи?

Харпер многозначительно погрозила пальцем:

— Ты же сам все прекрасно знаешь. Иначе зачем бы она надела брошь?

— Что?

— Шторм, у тебя истинно голливудская наблюдательность. Ты умудрился упустить из виду все мало-мальски важные подробности. — Харпер осуждающе покачала головой. — После того, как ты изложил ей свои по-американски трогательно-наивные взгляды относительно эфемерности истории, она надела материнскую брошь — которую до сих пор не надевала ни разу — и позволила себе не согласиться с тобой. Она словно хотела сказать тебе, что обстоятельства смерти ее матери неожиданно приобрели некий новый, тревожный и пугающий смысл.

— Харп, душка, дай мне передохнуть. Ну надела она эту брошь, ну и что? — Шторм усердно избегал смотреть ей в глаза.

— Э-э… книга, — напомнил о себе Йорг Суэйд. — Манускрипт. — Все это время он семенил рядом с Харпер, нетерпеливо потирая ладони, словно предвкушая, что ему предложат чего-нибудь вкусненького. Раскол, возникший в стане гостей, нервировал его и отвлекал от главного. — Я все приготовил. — Он с мольбой посмотрел на Харпер, одновременно указывая на нишу в стене.

— Минутку, любезный, — отмахнулась Харпер. — Послушай, мой юный Ричард… — Шторм с отсутствующим выражением остановился перед фотографией Несси. — Ты же сам передал мне ваш разговор…

— Передал? Да ты со своими вопросами вцепилась меня, как клещами.

— София надела брошь, которая принадлежала ее матери, — которая покончила с собой, — а потом сказала тебе, что хочет умереть.

— Харпер, она не говорила, что хочет умереть! — через плечо огрызнулся Шторм. — Она сказала, что хотела бы умереть в галерее.

— Но откуда вообще взялись эти мысли о смерти?

— О боги мои… — Шторм закатил глаза. — Я тебя умоляю!

Харпер раздраженно тыкала тростью в земляной пол. Йорг Суэйд ретировался от греха подальше и теперь маячил за спиной у своей покровительницы.

— Мой юный Ричард, — не унималась Харпер. — Что с тобой? Ты же признался, что сам это почувствовал. Эта женщина просит тебя о помощи, умоляет о помощи!

Внезапно Шторм повернулся и набросился на нее чуть ли не с яростью.

— Это не ко мне, Харпер! — процедил он сквозь зубы. — Возможно, ей и нужна помощь — но не моя.

Харпер вопросительно вскинула брови. Это что-то новое, что-то совсем не в его характере. Шторм был не похож на самого себя, покладистого, добродушного, каким она его знала. Ей не нравилось, как он растерянно смотрит себе под ноги, как что-то раздраженно бурчит, как отводит взгляд. «А не продиктовано ли все это чудовищной логикой?» — подумала она. Интуиция подсказывала ей, что в поведении Шторма кроется некий смысл. Она еще больше нахмурилась.

— Как бы там ни было, — бормотал Шторм, явно сконфуженный, — мы говорили главным образом об искусстве. Она чертовски умна и очень много знает. Так что… об этом мы и говорили.

Он приближался, медленно, неуверенно ступая вдоль стены. Харпер внимательно вглядывалась в обращенный к ней профиль: высокий лоб, крупный породистый нос, подбородок с глубокой ямочкой. Она постаралась взглянуть на него по-новому, впервые обратив внимание — или впервые признавшись себе в этом — на его ввалившиеся щеки, усталое, затравленное выражение глаз; на то, как он время от времени массирует левую руку, как щадит ее. Но Харпер поспешила загнать поглубже свою интуицию — она была еще не готова признать горькую правду.

— А что ты скажешь насчет удивительного совпадения? — как ни в чем не бывало продолжала она. — Ты подходишь к Софии именно в тот момент, когда она стоит перед той самой картиной…

— Какое к черту совпадение? — раздраженно отрезал Шторм. — Я следил за ней. При чем здесь совпадение?

— Да уж, она сделала все, чтобы убедить тебя в этом. Никакого совпадения нет, говорит она — и именно в этот момент дотрагивается до броши. Что, если причина, по которой она уронила бокал, когда ты читал «Черную Энни», причина, по которой она расстроилась, когда стояла перед той картиной, и причина, по которой она думает о самоубийстве…

— Харпер, ради Бога! С чего ты взяла, что она думает о самоубийстве?

— …что, если все это каким-то образом связано с обстоятельствами смерти ее матери?

— Ты меня с ума сведешь, — сказал Шторм, переходя от одной фотографии к другой. — Она случайно уронила бокал. В картине случайно обнаружилось сюжетное сходство с историей Черной Энни. Здесь нет никакого совпадения. Скорее всего совпадений вообще не существует. Я где-то читал об этом. Чистая математика — события случаются одновременно, и все начинают усматривать в этом некий смысл, которого нет и в помине… Послушай, а кто такой этот Яго?

— Ага! — воскликнула Харпер.

Шторм остановился как вкопанный перед фотографией, висевшей прямо под светильником. На ней была запечатлена сцена пожара. На лице Шторма играли огненные блики.

Харпер, словно согнувшаяся под мрачными каменными сводами, подошла поближе. Коротышка Йорг замешкался сзади; он отчаянно жестикулировал, пытаясь привлечь внимание гостей к стоявшему в алькове пюпитру.

— Я пригласила тебя сюда, в частности, затем, чтобы ты увидел это, — сказала Харпер.

Из-за многократного увеличения черно-белое изображение было нечетким. Крупнозернистая печать плюс дым, заволакивавший передний план, создавали поэтическую иллюзию нереальности происходящего. Во всяком случае, у Харпер, когда она видела эту фотографию, неизменно возникало именно такое ощущение. Затвор фотокамеры щелкнул в тот момент, когда огонь, охвативший поселение, превратился в огромный всепожирающий костер. Небо было затянуто густым, черным дымом. От деревянных лачуг остались одни обгоревшие остовы. И посреди этого ада одна-единственная живая, мятущаяся душа — тщедушная женщина, прижимающая к груди какой-то сверток; обезумевшая от ужаса, она бежит к деревянным воротам в надежде обрести спасение.

Подпись под фотографией, которую любезно прочел им Йорг, гласила:

— Это же… — пробормотал Шторм.

— Верно, — сказала Харпер.

Шторм ткнул в фотографию пальцем, указывая на поперечную балку ворот, в проеме которых угадывалась женская фигура. На деревянной балке был знак, едва различимый из-за дыма и плохого качества печати: что-то вроде восьмерки, заключенной в подкову.

— Как на ее броши, — затаив дыхание, промолвил Шторм.

— Точно.

Шторм вполголоса чертыхнулся:

— В чем ты хочешь меня убедить? В том, что эта фотография имеет какое-то отношение к Софии, ее матери и всему остальному?

— Я лишь пытаюсь сказать, что этого нельзя исключать.

Он свирепо воззрился на нее:

— Ну, положим. И все-таки, кто такой этот Яго, чтоб его?..

Харпер оживилась — ее глаза заблестели, дрогнули уголки тонких бледных губ. Казалось, даже голос ее — сухой, чуть надтреснутый — больше всего подходил для размеренного, неспешного монолога.

— Звали его Якоб Хоуп — во всяком случае, так говорил он сам. О нем практически ничего не известно. Скорее всего он был англичанин; много путешествовал: Европа, Африка, Америка, Ближний Восток. Впервые он заявил о себе лет тридцать назад. Бродяга, он странствовал с себе подобными. Все они принадлежали к новому поколению бродяг — в то время таких хватало. — Харпер, не переставая помахивать тростью, задумчиво потупила взор. — Хоуп постоянно твердил, будто он обладает магической силой. Будто способен предсказывать будущее и исцелять. Будто ему известна тайна вечной жизни. Он обещал бессмертие всякому, кто поверит в него и последует за ним. И за ним следовали… Главным образом женщины… В нем было что-то… чувственное, их притягивало к нему, точно магнитом… Молодые женщины, девушки, сбежавшие из дома — многие сидели на наркотиках, многие просто не знали, куда себя деть, — они становились его наложницами, с готовностью вверяли ему свои тела и души, рожали от него детей. — Она подняла голову. — Но этим дело не ограничилось. Его притязания простирались все дальше: его идеи становились все более грандиозными — и все более сумасбродными. Он объявил себя пророком, святым, сыном Божьим. Наконец, четверть века назад, святой Яго — к тому времени Якоб переделал свое имя на испанский манер — вместе со своими последователями покинул Англию. Ему удалось внушить своим ученикам, что их исход — пролог к вселенской катастрофе, пролог конца света, после которого он будет увенчан в Царствии Небесном, а они станут его верными апостолами. Так или иначе, но они последовали за ним. Они проделали долгий путь — Испания, Западная Африка — и наконец оказались в Латинской Америке. Там, в джунглях на плато Парана, святой Яго организовал поселение — там они должны были ожидать конца света.

Шторм посмотрел на нее, затем кивнул на фотографию:

— И что же случилось?

— В лагере была одна женщина, которая в конце концов заподозрила неладное. Слепая вера в святого Яго неожиданно дала трещину. В ее душу закрались сомнения; ей стало казаться, что откровения Учителя, его пророчества и предсказания скорого Апокалипсиса — не просто обман, но обман, за которым кроется чудовищный замысел. Из лагеря начали пропадать дети — дети Яго. Иногда исчезали и их матери. Одна женщина сошла с ума и покончила с собой — ее не успели остановить.

Однажды ночью, когда все спали, мнительная послушница заметила, как несколько человек из ближайшего окружения Учителя вышли из лагеря и удалились в джунгли. Она выскользнула из постели и незаметно последовала за ними.

Шторм не спускал с Харпер глаз и слушал затаив дыхание.

— Дрожа от страха, она углубилась в джунгли. Кругом царила кромешная тьма. Кроны деревьев не пропускали даже лунного света. Ночную тишину то и дело прорезали крики диких зверей. Наконец впереди послышались приглушенные голоса. Раздвинув листву, она увидела небольшую прогалину — кто-то держал факел. То, что предстало ее взору, оказалось страшнее самых страшных страхов.

Харпер прищурилась, точно вглядываясь в толщу воспоминаний:

— Перед каменным алтарем стоял Яго… А на алтаре лежал ребенок. Его ребенок. Младенец. Он смотрел на отца сонными, доверчивыми глазами. Вокруг, бормоча таинственные заклинания, стояли самые доверенные последователи Яго. А в глубине поляны два дюжих апостола держали за руки молодую женщину, которая отчаянно пыталась вырваться. Кричали только ее глаза — рот ей предусмотрительно заткнули кляпом.

И вот Яго занес над обнаженным телом младенца кривой клинок и с задумчивой улыбкой…

— Господи Иисусе, — прошептал Шторм. — Постой, не надо, ради Бога!

— Словно пелена спала с глаз мнительной послушницы, — вполголоса продолжала Харпер. — Она повернулась и бросилась назад, в лагерь, чтобы поднять тревогу. К несчастью, в панике она потеряла бдительность — упала, наделала шума и этим выдала себя. Чудом ей удалось избежать погони и добраться до лагеря, где безмятежно спал ее собственный сын.

Тогда-то Яго понял, что игра окончена, и поджег поселение. Большинство сгорели заживо — огонь застал их спящими, — тех же, кто пытался вырваться из адского пламени, настигла пуля Учителя.

Лицо Шторма исказила гримаса боли:

— Похоже на трагедию Джонстауна.

— Да, только произошло это гораздо раньше. Кстати, некоторые полагают, что преподобного Джонса вдохновил «опыт» его предшественника.

— Понятное дело. Должен же он был на кого-то равняться. Иметь образец для подражания.

— Вот именно. Короче говоря, никто не вышел из Форта-Яго живым.

— А как же она? — Шторм кивнул на фотографию. — Эта женщина с ребенком. Это ведь она — как ты там ее называла? — мнительная послушница?

— Возможно. Так или иначе, дальнейшая ее судьба неизвестна.

— Но как же так? Ведь погибло множество людей — кто-то должен был в этом разобраться.

— Ричард, люди часто исчезают бесследно. Особенно такие бродяги.

— Ну да… но как могло случиться, что я ничего не слышал об этом? Почему об этом не писали в газетах? А фотография? Кстати, кто ее сделал?

— Говорят, фотограф из «Дейли телеграф». Элтон Ярвуд. Он куда-то пропал, так и не успев напечатать свой материал. Собственно, никаких материалов и не было. Если что-то и появлялось, то в таких изданиях, как американские «Фортин таймс», «Джорнел Экс», ну и, разумеется, в «Бизарр!». Если же брать общенациональную прессу — и вообще официальные источники, — получается, что никакого Яго не существовало, а следовательно, всей этой истории не было.

— А как же эта фотография очутилась здесь?

Харпер пожала плечами и улыбнулась:

— Мой юный Ричард, у Музея тайн свои методы работы и свои источники пополнения фондов. У тебя еще будет возможность убедиться, что наш друг Йорг — человек весьма находчивый и изобретательный.

Йорг, боготворивший свою покровительницу, просиял.

Шторм вновь переключил внимание на фотографию. Он почти вплотную приблизил к ней лицо и по-птичьи склонил голову набок.

— Постой-ка, — промолвил он. — Ты говоришь, это случилось двадцать пять лет назад?

— Да, приблизительно.

— А мать Софии покончила с собой, когда дочери было пять лет. То есть лет двадцать назад.

— Девятнадцать, — поправила его Харпер.

— Откуда же она могла знать этого Яго, если только он не… — Шторм осекся и вопросительно посмотрел на Харпер, затем снова перевел взгляд на фото.

— Странно, — пробормотал он. — Эта женщина… которая пытается спастись… мне кажется, она похожа на тебя. Харпер?..

Оглянувшись, он с удивлением обнаружил, что Харпер исчезла. Только Йорг нетерпеливо переминался с ноги на ногу, приглаживая пятерней сальные волосы.

— Прошу вас… соблаговолите сюда. — Подобострастно извиваясь, он показал на нишу в каменной стене.

Шторм, прикрываясь ладонью, чтобы защититься от яркого света факела, последовал за ним. В тени ниши, подле треножника, опираясь на трость, стояла Харпер. Церемонно воздев руку, она указала на косую столешницу, где лежал тонкий фолиант в кожаном переплете. Шторм подошел поближе. Харпер открыла обложку, которая с глухим стуком упала на подставку.

— Это еще одна причина, по которой я пригласила тебя сюда. Tolle, lege, мой юный друг. — Заметив недоумевающий взгляд Шторма, она перевела: — Возьми и прочти, мой мальчик.

Они с Йоргом отошли в сторонку и стали о чем-то шушукаться. Шторм склонился над книгой, обхватив ладонями края столешницы. Страница пестрела незнакомыми символами, но рядом, набранный аккуратным типографским шрифтом, был напечатан английский перевод. Шторм начал читать: «Уже год тело Анны покоилось в покрытом плесенью фамильном склепе, а ее муж Конрад был все так же безутешен в своем горе…»