Сердечко Терезы затрепетало от ужаса, когда за ней с грохотом закрылись ворота башни. В ушах все еще звучали загадочные и пугающие слова кузена. Тьма сгустилась, она обволакивала погребальным саваном, теснила грудь; лившееся откуда-то сверху на каменные ступени винтовой лестницы зыбкое алое марево не могло рассеять ее, напротив, она становилась еще более вязкой и удушающей. Туда-то, к винтовой лестнице, и увлекал Терезу Конрад, и едва они ступили на крошащийся камень, до их слуха долетел слабый стук, различимый только здесь, за толщей башенных стен, сквозь которые не проникал шум ветра

— Боже милостивый, — одними губами прошептала Тереза, цепляясь за плащ кузена. — Мой опекун, что это?

— Алхимик за работой, дитя мое, только и всего, — отвечал Конрад.

Он продолжал медленно подниматься по лестнице; теперь ему приходилось едва ли не силой тащить за собой упирающуюся кузину. И чем выше они поднимались, тем ярче становился лившийся сверху призрачный свет, тем отчетливее был загадочный звук.

— Но что же это, что? — вскричала Тереза. — Кузен, что это за звуки? Они разрывают мне сердце!

— Он просто вбивает в стену железные кольца, — проворчал Конрад. — Успокойся, дитя мое.

Паутина липла к лицу Терезы, пугалась в шелковистых прядях волос; кузен увлекал ее все выше и выше, свет становился все ярче, молоток стучал все громче…

— Что же это такое? — шептала Тереза, охваченная страхом. — Что это такое, кузен? Ответь мне, я умоляю!

— Он готовит цепи, просто готовит цепи, — отвечал Конрад, не спуская глаз со ступеней, круто уходящих вверх. — Не бойся, дитя мое.

Дальше, дальше — выше, выше. Теперь уже отблески пламени — а это было именно пламя — играли повсюду; в скованном ужасом сознании Терезы звуки, доносившиеся из невидимой глазу мастерской, многократно усиливаясь, превращались в адский грохот. Девочка боялась, что потеряет сознание.

— О-о, ради всего святого, что это? — взмолилась Тереза, с силой, неожиданной в ее хрупком теле, стискивая руку кузена.

— Он кует кандалы, — прошептал, как из могилы, Конрад. — Думаю, он кует кандалы. Не следует падать духом, дитя мое.

Вновь заслышав холодящие душу звуки, Тереза пала перед кузеном на колени и, нащупав дрожащими пальцами его ладонь, в немой мольбе возвела на него прекрасные, подернутые пеленой слез глаза.

— О, мой кузен, вспомни, что мои родители вручили меня тебе в свой смертный час. Заклинаю тебя именем Господа нашего, остановись, не требуй от меня, чтобы я предстала пред этим алхимиком. Клянусь, одна мысль о нем приводит меня в содрогание.

Страх придавал ей силы, и Конрад на мгновение опешил, словно парализованный внезапным пробуждением воли в этом тщедушном создании, доселе беспрекословно ему повиновавшемся.

— Остановиться? — произнес он наконец. — Остановиться теперь, когда я сам вызвал его? Когда столько времени ждал его? Когда он специально для меня покинул Рим и проделал весь этот долгий путь? И теперь ты просишь меня остановиться?

Конрад опустился перед кузиной на колени и взял ее за плечи своими длинными сильными пальцами. На какой-то миг его жест заронил в сердце Терезы надежду — ей почудилось, что кузен желает утешить ее, избавить от страхов. Но нет. Конрад рывком поставил ее на ноги, не давая ни на секунду забыть о феерической игре света и тени на влажных стенах, о стуке молотка по адской наковальне.

— Остановиться? — шептал Конрад, увлекая девочку за собой, — они уже приближались к верхней площадке. — Остановиться теперь, когда ему наконец открылась величайшая из тайн древности? Остановиться, дитя мое? Когда ради меня — нет! — ради моей возлюбленной Анны, которая вот уже год, бесконечный, полный скорби и одиночества год, покоится в могиле, ради ее плоти, которая когда-то дарила мне неземное блаженство, которую я ночь за ночью орошал счастливыми слезами, — когда — повторяю — ради нее он составил зелье, которое вернет ее для меня, для моих объятий, моего желания — моей любви, любви, которая сильнее земного тления и лишь ждет случая, чтобы вновь, как в счастливые времена, излиться на свою избранницу? Остановиться? Как ты можешь говорить такое, милая Тереза? Дело почти сделано! Зелье, воскрешающее из мертвых, готово!

С этими словами Конрад подвел девочку к железной двери, из-за которой и доносился зловещий металлический перестук. Дверь была приоткрыта — ровно настолько, чтобы можно было видеть кровавые отблески пламени. Конрад с силой толкнул дверь, она распахнулась внутрь, и он втащил обезумевшую от страха Терезу в комнату.

В комнате стоял стол, и на нем — зловещий, пугающий воображение арсенал алхимика: странные инструменты, которым никто не смог бы подобрать названия, колбы, сосуды, кубки, фарфоровые чаши. Со стены свешивались цепи с кандалами. Из зева камина вырывались языки пламени, а на решетке стоял черный от копоти котел, в котором пузырилось и чавкало дьявольское зелье.

И тут перед затуманенным взором Терезы предстал алхимик — глаза его под низко надвинутым на лоб черным капюшоном недобро сверкали, лик его, на который падали огненные блики, был ужасен, а в руке… в руке у него кроваво алело раскаленное кривое лезвие, самый главный, самый страшный инструмент из его арсенала.

— О кузен, кузен! — взмолилась Тереза. — Зачем ты привел меня в это ужасное место?

— Потому что нам не хватает одного ингредиента! — страшно закричал Конрад и захлопнул за собою дверь.