Воспоминание седьмое
Андрей. Детство
Андрей сам удивлялся тому, как резко и значительно изменилась его жизнь с того мгновения, как он закрыл дверь за почтальоншей, которая принесла бандероль с деньгами. Куда девалась его уже ставшая привычной скука, эти долгие никчемные дни, бесконечные вечера, когда он, не зная, чем себя занять, торчал в баре и, унижаясь, упрашивал бармена накатить ему еще одну порцию виски «в долг»? Тогда он, признаться, почти и не верил, что когда-нибудь сумеет отдать этот долг, что опять наступит счастливое время…
Конечно, чтобы опять быть на коне, то есть до прежнего успеха, ему было далеко. Но об этом он сейчас и не думал, ему было некогда. Он закрутился, у него вдруг обнаружилось множество дел, которые накопились за время проклятого безденежья — а теперь, благодаря свалившимся на него с неба пятидесяти тысячам евро, неожиданно появилась возможность ими заняться. В первую очередь он отдал долги, которых, к счастью, оказалось не так уж и много: занимать деньги Андрей не любил. Да и не у кого было… Но стоило появиться деньгам, как все удивительным образом переменилось. Следом за Костей в его жизнь стали возвращаться друзья и знакомые. Кто-то звонил сам, кто-то встречался в ресторанах и барах, куда Андрей теперь мог позволить себе ходить, поскольку у него теперь появился и автомобиль, и новая одежда, и, самое главное, возможность расплатиться по счету. Его мобильный телефон снова начал звонить, жизнь опять наполнилась какими-то встречами и делами, нужно было и туда съездить, и сюда заглянуть, и с тем поболтать, и с этим… Что вы хотите — жизнь делового человека!
Хотя, признаться, в глубине души Андрей очень быстро начал отдавать себе отчет в том, насколько мало его нынешнее времяпрепровождение напоминает прежнюю жизнь. Тогда он реально был занят делом. Теперь же, как многие другие, — имитировал бурную деятельность, притворялся, что ведет активное существование, наполненное заботами и событиями. Но пока он старался не думать об этом. Тем более что, встречаясь со старыми знакомыми, чуть ли не с удивлением узнал, что, оказывается, пострадал от кризиса далеко не он один. Раньше, утопая в своих неприятностях и буквально упиваясь ими, от безысходности находя в своих страданиях смысл существования, он вообще не обращал внимания на других людей, не интересовался тем, что происходит с ними. А теперь с каким-то даже удовлетворением понял, что не одному ему пришлось нелегко, у остальных также есть проблемы, у многих и похуже, чем у него, а у некоторых даже куда хуже… Через некоторое время стало казаться, что люди встречаются друг с другом только затем, чтобы рассказать, как богаты и счастливы они были или вот-вот могли бы стать — но грянул кризис и все испортил. Однако слушать такие откровения Андрею совсем не хотелось, а помогать жалобщикам — тем более. И после того как прошла первая волна эйфории общения, он начал понемногу сторониться многих прежних знакомых. Многие из них, увидев, что Андрей при деньгах, и решив, что его дела наладились, полетели на него как мухи. Особенно это касалось женщин. Ему и раньше часто встречались любительницы хорошо устроиться за счет мужчины, но последнее время, как казалось Андрею, их число увеличилось в геометрической прогрессии. И он старался держаться от них подальше, продолжая общаться преимущественно с Дашей.
В первые дни перемен, увидев, как он расплачивается в супермаркете и выходит оттуда с пакетами, она радостно поинтересовалась:
— Послушай, Андрюша, а откуда у тебя вдруг взялось столько денег? Что случилось?
В ее голосе сквозила даже некоторая тревога. И в самом деле — нет ли чего… нехорошего в этом внезапном богатстве?
И он, упрекая себя за то, что в закружившем его вихре событий так и не придумал, как объяснить все Дашке, ляпнул первое, что пришло в голову:
— Мне, Дашуля, старый долг отдали. Я о нем совсем забыл, а вот люди не забыли. Здорово, правда? Теперь мы с тобой заживем, как короли!
— Правда, очень здорово! Видишь, какие еще есть благородные совестливые люди, а ты все ворчишь… — с чувством ответила Дашка. — Теперь на тебя хотя бы смотреть можно без слез. А то у меня сердце все изболелось, на тебя-то глядючи…
Но прошло несколько дней, и она снова завела разговор. Андрею он совсем не понравился. Они сидели в ресторане, уютном и полупустом, только что вкусно и сытно поужинали и теперь наслаждались покоем и хорошим вином. Андрей чувствовал себя почти счастливым, когда сидевшая напротив Дашка вдруг ласково дотронулась до его руки и тихо спросила:
— Андрюша, а что ты думаешь делать дальше?
— Как что? — он сделал вид, что не понял. — К тебе поеду. Сейчас мы с тобой сядем в машину, и Васильич нас отвезет.
— Я не о том, — она покачала головой, тряхнув выбившимися из прически золотистыми завитками, вид которых всегда вызывал у Андрея прилив нежности. — Я имею в виду — вообще. Какие у тебя планы на ближайшее будущее? Начнешь новый бизнес? Или устроишься куда-нибудь на работу?
— Дашка, ну ты смеешься, что ли? — недовольно поморщился он. — Какой бизнес в наше время? И на какие такие шиши? Мне ж не миллиард баксов вернули. Уверяю тебя, гораздо меньше…
— Так я об этом и спрашиваю. Может быть, тебе все-таки попробовать устроиться на работу? Я вчера говорила с мамой, у нее есть одна пациентка… Мама ее пользовала, еще когда та маленькая была, а теперь она выросла, очень удачно вышла замуж и приглашает маму уже к своему сыночку… Так вот, муж этой пациентки — владелец крупной компании. Они продуктами торгуют, поставляют в супермаркеты овощи и фрукты. И дела у них идут неплохо. Вот я и попросила маму поговорить с ними о тебе, ты ж специалист в этом бизнесе! И он сказал, что помнит тебя и готов с тобой встретиться, даже готов предложить тебе хорошую должность.
— Даша, ну сколько раз я тебе говорил, чтоб ты не пыталась заниматься моими делами, когда я тебя об этом не прошу! — с досадой отчитал ее Андрей. Его всегда сильно раздражала эта вечная Дашкина манера попытаться решить за него его проблемы. И сейчас он с большим трудом сумел подавить в себе возмущение и не поссориться с ней. Он искренне убеждал себя в том, что его бесит ее назойливость — ну что это такое, в самом деле, мужчина он или нет! Он сумеет устроить свои дела сам, без всякой Даши, для которой владение сетью ресторанов и поставка картошки в магазин — один и тот же бизнес.
Однако в глубине души он прекрасно понимал, что злится на Дашку не оттого, что она лезет в его дела (в конце концов, она делает это от души, она любит его и искренне хочет помочь), сколько оттого, что она снова наступила ему на больную мозоль. Он и сам уже начал задумываться о том, как быть дальше. Пятьдесят тысяч евро — большие деньги только для Даши с ее зарплатой менеджера турфирмы во время кризиса. Для него же, привыкшего жить на широкую ногу, это копейки. Присланная в бандероли тонкая пачка лиловых купюр таяла с ужасающей быстротой, неумолимо съеживалась, как шагреневая кожа. С момента визита почтальонши прошло всего нескольких недель, только-только начался март — а деньги уже стали заканчиваться. В одно совершенно не прекрасное, еще по-зимнему серое и хмурое утро Андрей, заглянув в конверт, обнаружил, что в нем осталась одна-единственная сиротливая банкнота. Последняя.
И новых поступлений ждать неоткуда. Печальное обстоятельство. Как ни гнал он от себя мысль, что будет дальше, как ни сопротивлялся его разум размышлению над этим вопросом, но пора всерьез задуматься над ним все же настала. Надо было что-то решать.
Конечно, он давно хотел вернуться к прежнему образу жизни, не имитации занятости, а по-настоящему реальному делу. И подумывал начать новый бизнес. У него не только бродили мысли на эту тему, но и намечались вполне реальные планы, кое-какие завязки. Но все упиралось в одно — в деньги. Никаким кредитом подобную проблему было не решить.
Так что ему виделось лишь два возможных пути. О первом прожужжала все уши Дашка — попытаться устроиться на работу в какую-нибудь солидную фирму, мол, с его-то опытом… Но поступать так очень и очень не хотелось. Давно прошло то время, когда Андрей Шелаев бегал у кого-то в подчинении. За много лет он так привык работать на себя, быть хозяином положения, что просто не представлял, как сможет быть не владельцем, а наемным служащим. Пусть даже служащим высокого уровня, пусть даже за хорошие деньги… Но все равно: не сам себе господин. Нет, соглашаться на такой вариант ему категорически не хотелось. Тем более что хороших должностей и больших денег никто ему и не предлагал.
Оставался второй путь. В самые неожиданные моменты, сидя в баре с друзьями, примеряя в бутике свитер из новой коллекции или лежа в постели с Дашкой, он вдруг вспоминал о Старьевщице. Чем меньше становилось денег, тем чаще он ее вспоминал. С тех пор как ему принесли бандероль, он больше не видел даму, хотя как-то однажды заходил в бар на Соколе. Но не чтобы встретиться с ней, а чтобы (признаться, немного любуясь собой) небрежно положить на барную стойку пять тысяч евро… Будьте добры, получите, я свои долги всегда отдаю…
Старьевщицы он тогда не увидел, но сожаления не испытал: куда-то спешил. А теперь он всерьез желал этой встречи. Почему бы и нет, в конце-то концов? Подспудно его мучила мысль, что он «подсел», как наркоман на зелье, на эту продажу воспоминаний. Вместо того чтобы разумно расходовать полученные суммы, искать работу, он бездумно и легкомысленно тратит их. А все потому, что надеется, мол, Старьевщица поможет и на этот раз. Он убеждал себя — что в последний, и все — завяжет. Он же деловой человек, успешный бизнесмен, ему ли не знать, что на халяву рассчитывают лишь последние лохи. Да, еще раз — и все. Просто ему нужны, до зарезу необходимы деньги — а она готова ему их давать. И за что? За какие-то пустяки. Ну что, убудет его, если он продаст ей еще несколько воспоминаний? И в его жизни ничего не изменится, он успел убедиться в этом. Ну почти не изменится… Подумаешь, не помнит он о чем-то, что было в его жизни — и что? Прекрасно обходится и без этого… Надо только хорошенько подумать, что бы такое ей предложить. Она говорила, что предпочитает воспоминания хорошие и давние, долго сохранявшиеся в памяти, вылежавшиеся и созревшие с годами, как хорошее вино…
Что ж, наверняка найдутся у него и такие. Что-то хорошее, приятное, допустим, из детства. Надо как следует порыться в памяти.
Он пошел в ванную, до отказа отвернул оба крана, щедро плеснул хвойной пены из пластиковой бутылки и, пока набиралась вода, встал перед зеркалом и спросил свое отражение: «Ну? Чем торговать будем?..» Отражение не отвечало. Бегло оглядев себя и отметив, что выглядит вполне сносно для своего возраста и образа жизни, он усмехнулся:
— Молчишь? Ну что поделаешь… Ни на кого нельзя положиться, все в этой жизни приходится делать самому.
Он погрузил тело в приятно горячую ароматную ванну, устроился поудобнее, закинул руки за голову и принялся вспоминать…
Как-то раз Катя то ли прочитала новомодную психологическую статью, то ли услышала от кого-то, что чем к более раннему периоду жизни человека относится его самое первое воспоминание, чем раньше человек начинает осознавать и помнить себя, тем он одареннее и незауряднее. Лев Толстой, например, помнил, как его купали совсем крошечным, грудным младенцем. Теория произвела на Катю сильное впечатление, и она долгое время донимала знакомых расспросами, чтобы убедиться в справедливости этой гипотезы или опровергнуть ее.
Он тогда подшучивал над ней, сам, однако, понимая, что ведет себя так с досады. Его собственное первое воспоминание было поздним, относилось годам к четырем, если не к пяти, что по Катиным меркам было ну просто ни в какие ворота, у нее нашлись знакомые, которые клялись, что помнят себя еще до того, как им исполнился год. Не хуже классика… Вот Андрей и смеялся над ними, над Катей и над всей этой глупой теорией, поскольку уж очень не хотелось ему признавать себя личностью заурядной… Тем более что первое его воспоминание было довольно-таки неприятным — о падении с крыши. Гаражной крыши. Вернее, не с самого гаража, а при неудачной попытке залезть на него. Был у них во дворе такой огромный гараж, большой, как дом, но почему-то всего на две машины. Кому он принадлежал и за что этим двум счастливчикам досталась сия привилегия, Андрей, понятное дело, не помнил. Зато запомнил помойку за гаражом, отгороженную от двора тонкой кирпичной стенкой. От времени и непогоды стенка частично разрушилась, превратившись в некое подобие лестницы, и ребята забирались по ней на гаражную крышу — высокую, выше первого этажа. Наблюдая, как делают это мальчишки постарше, Андрюшка тоже захотел последовать их примеру — и, разумеется, со всей дури навернулся на полдороге. Вот и осталась картинка в памяти: гордый собственной смелостью, он карабкается, хватаясь руками за шершавые кирпичи, — и вдруг видит, как к нему отчего-то стремительно приближается серое полотно асфальта, изрытого трещинами… Испугаться он тогда не успел, скорее очень удивился, отчего вдруг так произошло. Потом выяснилось, он разбил и руки, и колени, было очень больно. Но боль в памяти не сохранилась. Только это глубокое изумление.
Нет, такое воспоминание вряд ли заинтересует Старьевщицу, хотя оно очень давнее и наверняка по-настоящему «созрело». Нужно поискать что-то еще, более существенное. И обязательно хорошее, светлое, радостное. А не то, как он в детстве панически боялся зубного врача, как переживал из-за ухода отца и как его однажды отлупили за школой мальчишки из параллельного класса… Да что ж это такое? Как назло, всякая дрянь в голову лезет!
Подлив в ванну теплой воды, Андрей усилием воли заставил себя сосредоточиться, и вскоре его настойчивые труды увенчались успехом. Он вспомнил массу милых и вполне привлекательных вещей. Как в необычайно солнечный и теплый летний день они ходили с мамой и папой в зоопарк, где ели эскимо и видели огромных слонов и смешных обезьян. Как ездили с детским садом на дачу, где жили в домике с башенками, издали похожем на сказочный замок. Правда, этим сходство с замком и заканчивалось: домик был фанерный и ветхий, в дождь на веранде текло с потолка, воспитательницы подставляли под капли тазы, и дети всей душой верили, что чем скорее их подставить, тем быстрее кончится дождь. Под крыльцом домика обитало семейство ежей с выводком ежат, за лето ежики подрастали, и всем очень хотелось знать, сколько их, но подсчитать не получалось, у каждого из ребят была своя версия на этот счет, которую он упорно отстаивал в жарких дискуссиях. А в глубине сада росло старое толстое дерево с огромным дуплом — дупло служило поводом для множества интереснейших игр и фантазий…
Одна за другой вставали картинки из детства. Первая самостоятельно прочитанная книга, он до сих пор помнил, что это было отдельно изданное, в бумажной обложке и с красивыми иллюстрациями стихотворение Маршака «Рассказ о неизвестном герое» — «Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице…». Карманный фонарик, который маленький Андрюшка выпросил у соседа-алкаша дяди Коли — настоящий армейский фонарик, прямоугольный, с двумя съемными цветофильтрами в специальных кармашках. Фильтры потерялись первыми, за ними бесследно исчез и фонарик — теперь уже не узнать, куда он девался…
Вспомнились походы в кино — в близлежащий Дом культуры — на сэкономленные от завтраков деньги. Есть в школе тоже хотелось, особенно ближе к последним урокам, но эту проблему всегда можно было решить, стащив в школьной столовой с большого подноса несколько кусков ароматного черного хлеба… А в клубе шли разные фильмы, и не так уж важно было, что именно ты смотрел, важно, что ходил в кино. Но самое главное — в вестибюле клуба стояли игральные автоматы, и, купив билет на сеанс, можно было немного порезаться в «Зимнюю охоту», в «Авторалли» или в «Морской бой» — если ты, конечно, был счастливым обладателем баснословной суммы, равной пятнадцати копейкам.
Вспомнил Андрей и «елку», на которую его водила мама. Там играли в «Бояре, а мы к вам пришли!..» и показывали спектакль-сказку, где была очень страшная Баба-яга и не менее страшный Кощей Бессмертный. Андрюшка, хотя и был уже совсем большой — целых шесть лет, все равно их немного побаивался. А после спектакля всем раздали подарки — конфеты в красной пластмассовой коробке в форме елки. Он потом долго еще хранил в ней свои мальчишеские сокровища — пуговицу со звездой от солдатской гимнастерки, гильзу от настоящей винтовки, собственноручно выточенный из дубовой щепки кораблик с парусом, очень уж хорошо он у него тогда получился, фантик от импортной жвачки… Почему импортной? Да потому что отечественной тогда не было. Или, кажется, выпускали в Прибалтике, но в Москве ее почти не видели, а ребята все равно говорили «импортная» и просто-таки мечтали о ней… Собственно, не так уж страдали они без этой жвачки! Столько было тогда других вожделенных вещей: газировка с сиропом — бросаешь в автомат монетку, и вот тебе полный стакан пощипывающей горло воды с газом; фруктовое мороженое за семь копеек; лимонные и апельсиновые дольки в синей банке цилиндриком с серебряной жестяной крышкой и нарисованными по бокам персонажами из «Чиполлино». А какие были конфеты! «Коровка», «Раковые шейки», «Морские камушки», «Ласточка», ирис «Кис-Кис»… Сейчас у «Коровки» вкус совсем не тот, что был прежде, хуже, «Раковых шеек» Андрей давно не видел, а «камушков» нет и в помине. А какие были леденцы! И на палочке, и развесные — неровно отрезанные бруски в ярких липких обертках. Красные «Барбариски», зеленые «Мятные», желтые «Взлетные»… «Взлетные» он любил особенно: кто-то из взрослых, наверное, бабушка, сказала ему, что их дают в самолетах, чтобы у пассажиров не закладывало уши во время взлета и посадки и не тошнило. И с тех пор, засовывая за щеку прозрачную золотистую конфетку, он каждый раз чувствовал, что приобщается к таинству высоты. На самолетах в детстве он не летал, но просто мечтал об этом, что называется, бредил небом. Космосом, конечно, тоже, тогда это было модно и еще в новинку — но самолетами все-таки больше. Это увлечение продолжалось несколько лет, а началось оно с тех пор, как Галочка, их первая учительница, пригласила однажды военного летчика, и он весь урок рассказывал о самолетах, о том, как это — быть летчиком.
Она вообще была большая молодчина, эта их Галочка, как ласково называли за глаза ученики свою первую учительницу Галину Михайловну. Благодаря ей у Андрея, в отличие от большинства его сверстников, не было неприязни ни к школе, ни к учебе. Если и появилось что-то подобное, то в старших классах. А первые три года он просто обожал школу, каждое утро летел туда как на крыльях. И на всю жизнь полюбил узнавать что-то новое. Первое сентября становилось для него настоящим праздником, и до сих пор вид падающих желтых листьев, особенно почему-то кленовых, вызывал у него приятные ассоциации и светлые воспоминания о первых школьных годах.
Спасибо за все Галочке, этой чудесной женщине… Тогда, впрочем, и не женщине даже, а совсем еще молодой девушке, ведь когда они познакомились, ей было немногим больше двадцати лет. Класс Андрея и Кости стал первым в учительской биографии Галины Михайловны. Наверное, потому, что она сама была еще очень юной. Галочка так хорошо чувствовала детей: как их заинтересовать, как лучше все объяснить им и когда дать отдохнуть и поиграть. Сказать больше — от нее, от Галочки, он набирался тепла и почти материнской любви, которой так не хватало ему дома.
В ту ужасную субботу, когда отец навсегда ушел из семьи, четверокласснику Андрею крепко не повезло — он принес домой дневник с двойкой и замечанием за плохое поведение. Конечно, это была не первая двойка в его жизни. Ну не давался ему русский язык, хоть ты убейся, не мог он запомнить все эти правила и понять логики, почему одно слово надо писать так, а второе, по всем признакам точно такое же, — совершенно иначе, потому что это, видите ли, «исключение». Обычно за отметки его не ругали, но в тот день мать вдруг не только наорала на него, но и больно выпорола его ремнем. Расстроенный и обиженный, он убежал из дому, бродил, сам не зная где, и, когда уже начало темнеть, встретил в сквере неподалеку от школы Галину Михайловну.
— Ой, Андрюша, привет! Что это ты так поздно? Как дела? Что с тобой?..
Из всех его взрослых знакомых Галочка была единственным человеком, который не только задавал ему этот вопрос, но и слушал, что он ответит. И он не выдержал: заплакал и рассказал ей о своих бедах. И Галочка повела его к себе домой, напоила чаем с клубничным вареньем, все время рассказывала что-то интересное и показывала красивые книги. А потом отвела его домой и долго о чем-то разговаривала за закрытой дверью с мамой, которая после ее ухода пришла, опустив глаза, к нему, попросила у него прощения (Андрей на всю жизнь запомнил это) и, с трудом сдерживая слезы, судорожно всхлипывая, рассказала об уходе отца.
С этого времени началась настоящая дружба ученика и учительницы. На переменках Андрей часто забегал к ней, даже стал вожатым, чтобы ходить к ее малышам — следующему классу, который вела Галина Михайловна. Андрей делился с Галочкой всеми своими проблемами, радостями и печалями. Что бы ни случилось, он всегда шел к ней. Он уже многое знал о ней, знал, что она родилась и выросла на Урале, что приехала в Москву к мужу, но так и не сумела по-настоящему привыкнуть к столице, казавшейся ей слишком большой, неприветливой и жестокой к людям.
Конечно, не один Андрей Шелаев любил Галочку, к ней тепло относился весь их класс. На последнем звонке, куда Андрюшка заглянул по старой памяти, хотя уже и не учился в школе, девчонки чуть не затопили школу слезами, так грустно им было расставаться с первой учительницей. Действительно, все, как в песне «Учительница первая моя…».
А спустя несколько лет после их выпуска Галочка все-таки разошлась с мужем и вернулась к себе на Урал. Но в Москву с тех пор приезжала почти каждый год — в летние каникулы. И это становилось вполне законным поводом для ее бывших выпускников в очередной раз собраться на встречу одноклассников, сначала у кого-нибудь дома, потом в каком-то из ресторанов. В первый раз пришел почти весь класс, затем с каждым годом народу становилось все меньше. Но Андрей Шелаев оставался верным рыцарем Галочки. Зная, как тяжело ей живется на зарплату провинциальной учительницы, он старался ей помогать — встречал на вокзале, возил по городу на своем автомобиле, заказывал ресторан для встречи одноклассников и дважды щедро спонсировал ремонт и покупку мебели для ее класса. А когда Галина Михайловна, смущаясь, говорила, что ей неудобно принимать от него такие подарки, напоминал: не она ли учила их всегда помогать друг другу? Если он может это себе позволить, почему бы не сделать доброе дело? Будь она на его месте, она поступила бы точно так же — разве не так?..
Со всем этим ворохом воспоминаний, едва наступил вечер, Андрей отправился в знакомый бар. Теперь он снова сделался здесь желанным гостем. Бармены Руслан и Дима встречали его только что не с распростертыми объятиями. Андрей заказал любимый виски, мысленно прикинув, сколько порций он может позволить себе на оставшуюся в кармане сумму, уселся за привычный столик и принялся неторопливо смаковать маленькими глотками напиток.
И очень скоро его ожидание было вознаграждено. Не прошло и четверти часа, как в зал вошла та, ради которой он был здесь. Окинув взглядом ее фигуру, Андрей машинально отметил, что на Старьевщице все то же черное платье, какое было на ней в их первый вечер. И он ощутил невольную радость при виде этой таинственной женщины. Ведь до того, как она вошла в зал, он в глубине души все еще сомневался в ее реальности. Но Старьевщица подошла к нему, опустилась на стул напротив.
— Что тебе заказать? — поинтересовался Андрей.
— Смотря какой суммой ты располагаешь, — усмехнулась она. И, заметив его недовольную гримасу, примирительно добавила: — Ладно, ладно. Я-то отлично знаю, сколько у тебя денег осталось.
— Откуда? — зачем-то глупо спросил он.
— Твои мысли мне пока не менее интересны, чем воспоминания, — туманно ответила она и замолкла.
Вполне резонно было бы сейчас и задать ей один из вопросов, что мучили Андрея с момента их необычной встречи.
Но он не решался. Она молчала, он тоже молчал. Почему он так странно себя чувствует? Отчего ему с ней так не по себе, вон даже ладони потеют и внутри, где-то внизу живота, холодок — щекочущий, неприятный?.. Ну не боится же он ее, в самом деле! Впрочем, подобные невероятные, да что там невероятные — сверхъестественные! — возможности не могут не внушить опасения и даже страха…
Пауза затянулась. Андрей начал искать возможность прервать ее. Но, к сожалению, не придумал ничего умнее, кроме как заметить:
— Что-то холодно сегодня было весь день. Хоть и март, но на весну совсем не похоже.
Старьевщица опять небрежно усмехнулась в ответ:
— Так ты позвал меня, чтобы поговорить о погоде?
— Как это? Я не звал тебя! — изумился он. — Как я мог позвать тебя?
— Очень просто, — спокойно ответила Старьевщица. — Я и без всяких телефонов прекрасно слышу твой зов. В прошлый раз, когда ты был здесь, ты не звал меня — и я не пришла. А теперь снова захотел меня видеть, поскольку у тебя кончились деньги, и ты даже приготовил для меня новую партию товара. Ну что ж, я тебя внимательно слушаю, излагай, что там у тебя…
И Андрей, чуть запинаясь, прошерстил ей весь перечень воспоминаний, припасенных им для нее, пока он плескался давеча в ванне. Однако на протяжении «оглашения списка» с лица собеседницы не сходило скептическое выражение.
— Смешной ты, Андрей, — покачала она головой, когда отзвучал его монолог. — Впрочем, все вы такие… Тебе кажется, что эти твои воспоминания просто замечательны, уникальны, что именно они и составляют твою индивидуальность, именно из них ты и состоишь… Но знаешь ли ты, что подобные картинки есть в памяти почти всех твоих сверстников, и мужчин, и женщин? Да-да, точно такие же… Да и не только сверстников. Людей любого возраста. Все эти милые детские печали и радости… Разве что названия конфет разные, но суть от того не меняется… Нет, дорогой мой, весь этот ширпотреб меня абсолютно не интересует…
Андрей отвел взгляд. Как сильно уязвили его эти слова! Она попала в самую точку, в самое больное место. Ведь каждый человек считает свой собственный внутренний мир чем-то особенным, неповторимым, уникальным. А на поверку оказывается — он такой же, как и у всех, а сам он микроб, частичка безликой серой массы, состоящей из таких же микробов?
Собеседница мало интересовалась его переживаниями. Кажется, она и не заметила его реакции. Или заметила, но не заострила на ней внимания.
— …А вот воспоминание о первой учительнице, этой вашей Галочке, я бы у тебя, пожалуй, купила… В нем что-то есть… — задумчиво протянула она. — А в придачу, так уж и быть, заберу и все остальное. Сто тысяч долларов тебя устроят?
Андрей отрицательно покачал головой:
— Нет, продавать воспоминание о первой учительнице я не хочу, — возразил он.
— Как знаешь, — пожала плечами Старьевщица, — твое дело. Сколько у тебя там еще денег? Ты действительно думаешь, что хозяин этого бара по второму разу откроет тебе кредит в надежде на будущее? Что-то я сильно в том сомневаюсь…
— Давай договоримся хотя бы на сто тысяч евро, — хрипло предложил Андрей.
— Нет, — отрезала Старьевщица. — На сто тысяч евро это не тянет. Сто тысяч долларов — и ни копейкой больше. И только для тебя.
— Дай мне подумать, — попросил он. Ему хотелось знать, почему она проявляет к нему такое великодушие. Но он опять не решился задать вопрос.
Она пожала плечами:
— Думай. Я никуда не тороплюсь, могу посидеть здесь с тобой до закрытия бара.
И прежде чем она закончила фразу, он уже знал, что обязательно согласится.
Так оно и произошло.