ДЕНЬ СВАДЬБЫ
I
В воскресенье, во втором часу, Шагерстрем, исполняя просьбу Шарлотты, отправился в пасторскую усадьбу. Богатый заводчик ехал в своем большом ландо. Лошади и сбруя были начищены до блеска, кучер и лакей разряжены в пух и прах, с розанами, заткнутыми за жилет. Фартук на облучке был убран, и всякий мог видеть белые лосины и глянцевые сапоги кучера. Хозяину было далеко до великолепия слуг, но и он выглядел весьма празднично в жабо и манжетах, в белом жилете, в ладно сидящем сером фраке с бутоньеркой в петлице. Короче говоря, всякий при виде его экипажа и его самого невольно должен был подумать: «Господи! Никак богач Шагерстрем жениться едет!»
Шагерстрем был тронут дружеским приемом, оказанным ему в усадьбе пастора. По правде говоря, старая усадьба во все эти тревожные дни имела несколько замкнутый и неприветливый вид. Трудно сказать, в чем это проявлялось, но чуткая душа тотчас улавливала разницу.
Сегодня же белая калитка была распахнута настежь, равно как и дверь, ведущая в прихожую. Гардины во всех окнах верхнего этажа, опущенные уже много недель, теперь были подняты, беспрепятственно впуская в комнаты солнце, так что чехлы и ковры могли выцветать под его лучами сколько угодно. Но перемена чувствовалась не только в этом. В этот день цветы рдели особенно ярко, а птицы щебетали особенно весело.
Не только миловидная служанка, но также пастор с пасторшей вышли на крыльцо, чтобы встретить Шагерстрема.
Они обнимали его, целовали его в щеку, хлопали по плечу и называли просто по имени, без всяких церемоний. Они обращались с ним как с сыном. Шагерстрем, который провел ночь без сна, мучительно пытаясь решить, как ему следует вести себя, почувствовал огромное облегчение, точно у него вдруг перестал ныть больной зуб.
Шагерстрема провели в комнату пастора, где его уже дожидалась Шарлотта. Она была одета в платье из белого шелка с переливами и выглядела очаровательно. Правда, платье было несколько старомодно. Можно было догадаться, что у Шарлотты не нашлось подходящего наряда, и пасторша отыскала это платье в одном из огромных сундуков, стоящих на чердаке. Оно было короткое, с большим вырезом и с талией под грудью, но чрезвычайно подходило к наружности Шарлотты. Никто не удосужился раздобыть венец или цветочный венок для невесты, но пасторша помогла девушке убрать волосы, заколов их большим черепаховым гребнем, и прическа эта очень шла к ее наряду. На шее у Шарлотты было несколько ниток поддельного жемчуга, скрепленных красивой застежкой, и точно такие же браслеты охватывали запястья. Все это убранство, хотя и недорогое, было очень к лицу Шарлотте. Она точно сошла со старинного портрета.
Когда Шагерстрем наклонился, чтобы поцеловать ей руку, она улыбнулась и произнесла чуть дрогнувшим голосом:
— Карл-Артур только что отправился в Карлстад, чтобы помириться со своей матерью.
— Лишь вы одна, досточтимая фрекен, могли совершить подобное чудо, — сказал Шагерстрем.
Он понял, что Шарлотта смогла побудить молодого Экенстедта к этой поездке, лишь дав согласие на брак с ним, Шагерстремом. Он не мог знать, каким образом все это устроилось, но, по правде говоря, был отнюдь не в восторге от происходящего. Оно и понятно. Разумеется, он восхищался самопожертвованием молодой девушки, он от души желал, чтобы полковница помирилась со своим сыном, но все же… Короче говоря, он хотел бы, чтобы Шарлотта пошла с ним под венец ради него самого, а не ради молодого Экенстедта.
— Тут замешано «дурное влияние», о котором ты писал, — продолжала Шарлотта, — «дурное влияние» потребовало моего замужества и удаления из усадьбы, и притом незамедлительно. Меньшим оно не пожелало довольствоваться. Пощады от него не было.
Шагерстрем отметил про себя выражение «пощады от него не было». Оно означало, как он понял, что Шарлотта невыразимо страдает, вступая с ним в брак.
— Я весьма сожалею об этом, любезная фрекен…
Шарлотта прервала его.
— Меня зовут Шарлотта, — сказала она с легким поклоном, — а я буду называть тебя Хенрик.
Шагерстрем с благодарностью поклонился.
— Я буду называть тебя Хенрик, — продолжала Шарлотта с легкой дрожью в голосе, — так как догадываюсь, что твоя покойная жена называла тебя Густав. Я хочу, чтобы это имя было связано только с ней. Не следует отнимать у мертвых то, что принадлежит им по праву.
Шагерстрем был крайне изумлен. Эти слова, как показалось ему, означали, что Шарлотта больше не питает к нему той неприязни, которую он ощущал во время их последней встречи в Эребру. Он разом воспрянул духом. Если бы робость и недоверчивость не были его второй натурой, он почувствовал бы себя совершенно счастливым.
Шарлотта спросила, не возражает ли он против того, чтобы венчание происходило в служебном кабинете пастора, где в течение года сочеталось браком множество пар.
— Пасторша, правда, хотела, чтобы нас обвенчали в большой зале, но мне кажется, что тут будет торжественнее.
Собственно говоря, дело было в том, что Шарлотта, которая хотела провести это утро в задушевной беседе со своими верными старыми друзьями и покровителями, не дала пасторше времени на чистку и уборку нежилой парадной залы. Старушке не удалось даже отлучиться на кухню, чтобы присмотреть за приготовлением праздничного завтрака, которым она хотела попотчевать новобрачных.
Молодой заводовладелец не возражал против служебного кабинета, и бракосочетание состоялось немедленно. Кучер и лакей из Озерной Дачи, арендаторская чета и слуги из пасторской усадьбы были приглашены в свидетели этой церемонии.
Старый пастор громко читал положенные слова, а за окном весело и звонко чирикали воробьи и зяблики; они, казалось, знали о том, что происходит, и хотели почтить это событие самыми лучшими своими свадебными гимнами.
Когда все было кончено, Шагерстрем некоторое время стоял в растерянности, не зная, что делать дальше, но Шарлотта обернулась к нему и подставила ему губы для поцелуя.
Право же, она совершенно сбивала его с толку. Всего мог он ожидать от нее — слез, молчаливого отчаяния, гордого пренебрежения, но не этой радостной покорности.
«Я убежден, что все, кто видит нас, полагают, будто не она, а я поневоле иду под венец», — подумал он.
Шагерстрем мог объяснить это лишь тем, что Шарлотта из гордости хочет выглядеть довольной и счастливой.
«Но до чего же искусно она притворяется!» — подумал он с легкой досадой и в то же время с некоторым восхищением.
Когда они затем все четверо сидели за праздничным завтраком, который, по выражению пасторши, появился на столе исключительно волею провидения, но который тем не менее весьма удался, Шагерстрем сделал попытку стряхнуть с себя меланхолическое настроение. Пастор и пасторша, отнюдь не удивленные тем, что он чувствует себя не в своей тарелке, силились расшевелить его, и под конец им это как будто удалось.
Во всяком случае, они заставили его разговориться. Он принялся рассказывать о своих поездках в чужие края, о попытках улучшить горное дело в Швеции и ввести новшества, которые он видел в Англии и Германии.
Он заметил, что Шарлотта слушает его с неподдельным интересом. Она сидела, вытянув шею, с широко раскрытыми глазами и ловила каждое его слово. Он решил, что все это, вероятно, просто-напросто игра. «Она делает это ради стариков, — подумал он. — Едва ли она может интересоваться вещами, в которых ничего не понимает. Она хочет, чтобы пастор с пасторшей думали, будто она любит меня. В этом все дело».
Это объяснение показалось ему все же лучше и извинительнее предыдущего. Он рад был видеть, что жена его до такой степени привязана к этим чудесным старикам. К концу завтрака уныние все же охватило их. Старики не в силах были отогнать от себя мысль о том, что через несколько минут Шарлотта их покинет. Шарлотта, это жизнерадостное создание, с ее проделками, с ее безрассудством, с ее острым язычком, с ее вспыльчивостью, Шарлотта, которая подчас бывала несносна, но которой они прощали все за ее доброе, любящее сердце, навсегда покидала их дом. До чего же пустой и скучной станет теперь их жизнь!
— Хорошо по крайней мере, что ты завтра снова приедешь, чтобы уложить свои вещи, — сказала пасторша.
Шагерстрем понял, что старики пытаются утешить себя тем, что Шарлотта не уезжает далеко и что они время от времени будут видеться с нею. Но все же он заметил, что оба они как-то сникли, что спины их сгорбились, а морщины на лицах проступили резче. Отныне рядом с ними не будет никого, кто отгонял бы от них старость.
— Мы так рады, Шарлотта, дитя мое, — сказал пастор, — что ты входишь хозяйкой в столь превосходный дом, что у тебя будет хороший муж, но все же… все же… ты ведь понимаешь, нам будет очень недоставать тебя!
Старый пастор готов был прослезиться, но пасторша спасла положение, рассказав Шагерстрему, как ее старик однажды сказал ей, что бы он сделал, будь он холостяком и моложе лет на пятьдесят. Все невольно расхохотались, и мрачные мысли развеялись.
Когда ландо подкатило к крыльцу и Шарлотта приблизилась к пасторше, чтобы проститься с ней, старушка увела ее в соседнюю комнату и шепнула:
— Приглядывай сегодня весь день за мужем, друг мой. Он что-то задумал. Не спускай с него глаз!
Шарлотта сказала, что постарается.
— А знаешь, он нынче очень недурен. Ты заметила? Ему очень к лицу праздничная одежда.
Ответ Шарлотты крайне удивил пасторшу.
— А я никогда и не думала, что он дурен собою, — возразила Девушка. — В нем есть что-то мужественное. Он похож на Наполеона.
— Да что ты! — воскликнула пасторша. — Это мне никогда не приходило в голову. Впрочем, лишь бы тебе так казалось.
Когда Шарлотта, готовая к отъезду, вышла на крыльцо, Шагерстрем увидел, что она надела ту же шляпку и мантилью, которые были на ней в церкви четыре воскресенья тому назад. Но тогда ему казалось, что они слишком убоги и не к лицу ей.
Теперь же он нашел их очаровательными. И вдруг, вопреки всему, его охватил бурный восторг при мысли о том, что это юное существо принадлежит ему и сейчас отправится с ним в его дом. Он подошел к Шарлотте, занятой прощанием, которому, казалось, не будет конца, схватил ее своими сильными руками и посадил в экипаж.
— Вот так, вот так и нужно! — восклицали пастор и пасторша, а ландо между тем, обогнув цветочную клумбу, выехало за ворота.
II
Едва ли стоит говорить, что молодой заводовладелец тотчас же пожалел о своей выходке. Ему не следовало пугать Шарлотту. Если он станет вести себя подобным образом, она может подумать, что он считает эту комедию действительным союзом и намерен притязать на свои супружеские права.
Шарлотта и впрямь казалась несколько испуганной. Шагерстрем заметил, что она отодвинулась от него в самый дальний угол коляски. Но это длилось недолго. Когда они въехали в деревню, она снова сидела рядом с ним, смеясь и болтая.
Ну, разумеется, пока они едут по деревенской улице, она пытается соблюсти приличия. Она, верно, поведет себя иначе, когда они выедут на проезжую дорогу, где их никто не будет видеть. Но Шарлотта оставалась все такой же. Всю дорогу она болтала весело и оживленно. И предмет беседы был ею избран с явным намерением показать Шагерстрему, что она принимает свое замужество всерьез.
Для начала она заговорила о лошадях. Прежде всего ей хотелось знать все о четверке, запряженной в ландо. Когда они были куплены, каков их возраст, как их зовут, какая у них родословная, не пугливы ли, не могут ли понести? Затем дошла очередь и до других лошадей в Озерной Даче. Есть ли там хорошие верховые лошади, настоящие, объезженные верховые лошади? А седла? Найдется ли там английское дамское седло?
Она с сожалением вспомнила лошадей из пасторской усадьбы. Теперь они совсем захиреют — ведь кроме нее никто не подумает о том, что им необходима проминка.
Тут Шагерстрем, не удержавшись, шутливо заметил:
— Одна дама в дилижансе не так давно рассказывала мне, как некая фрекен чуть не загубила бедных, ни в чем не повинных животных своего благодетеля.
— Что, что? — воскликнула Шарлотта, но тут же, поняв намек, весело расхохоталась.
Смех обладает удивительным свойством. Новобрачные вдруг почувствовали себя старыми, добрыми друзьями. Исчезли натянутость и чопорность.
Шарлотта снова принялась за расспросы. Есть ли в имении мастерские? Сколько горнов в кузнице, как зовут кузнецов, их жен и детей? Она слышала, что в имении есть лесопилка. Верно ли это? Ах вот как, и мельница тоже? А на сколько жерновов? А как звать мельника?
Это был настоящий экзамен. У Шагерстрема просто голова пошла кругом от этих вопросов. Подчас он затруднялся дать точный ответ. Он не знал, например, сколько у него овец, не имел понятия о том, сколько дойных коров на скотном дворе и сколько они дают молока.
— Это дело управляющего, — возразил он со смехом.
— Похоже, что ты ни о чем не имеешь понятия, — заявила Шарлотта. — Я убеждена, что в доме у тебя ужасный беспорядок. Придется немало потрудиться, пока все станет как должно.
Но такая перспектива как будто отнюдь не огорчала ее, а Шагерстрем признался, что давно уже мечтает о настоящем домашнем тиране, об этакой строгой хозяйке вроде пасторши Форсиус.
Когда Шагерстрем упомянул об управляющем, Шарлотте пришло в голову спросить, сколько человек собирается ежедневно за господским столом. Как ведется хозяйство, сколько служанок в доме, сколько лакеев? Имеется ли в доме экономка? Есть ли от нее хоть какой-нибудь прок?
Не забыла она и про сад. Узнав, что в имении есть и оранжереи и виноградные теплицы, она несколько удивилась, совсем как тогда, когда Шагерстрем сказал ей о верховых лошадях.
Легко понять, что время летело незаметно. Когда они свернули на лесную дорогу, ведущую прямо к имению, Шагерстрем подумал, что две мили, отделявшие Озерную Дачу от деревни, на этот раз показались ему короче обычного. Но он все же предостерегал себя от радужных надежд. «Я вполне понимаю ее, — говорил он себе, — она пытается примириться с неизбежностью. Она говорит без умолку, чтобы заглушить печальные мысли».
Между тем в Озерной Даче нынче выдался весьма хлопотливый день.
Собственно говоря, никто не знал о том, что произошло с хозяином. Нарочный из пасторской усадьбы прибыл к нему в субботу в третьем часу, но заводчик никому и словом не обмолвился о предстоящем событии. Лишь поздно вечером он вдруг вспомнил, что ему понадобятся венчальные кольца, и один из инспекторов был тотчас же послан в город с наказом даже вытащить, если это будет нужно, ювелира из постели, купить кольца и выгравировать на них имена.
Инспектор, слава богу, не стал молчать, и вскоре все узнали, что завтра в имении появится новая хозяйка. Это было поистине счастьем, потому что если бы инспектор не проболтался, разве успела бы экономка проветрить парадные комнаты, снять с мебели чехлы и обтереть пыль? Разве успел бы садовник расчистить дорожки и прополоть гряды? Разве успели бы слуги почистить ливреи, навести глянец на сапоги, сбрую и ландо? Хозяин ходил точно во сне и не в состоянии был ничем распорядиться. Камердинеру Юханссону пришлось по собственному усмотрению выбрать ему подходящий к случаю костюм.
Но, по счастью, в имении были люди, которые знали, как принять молодую хозяйку. И садовник и экономка помнили еще то время, когда хозяйкой Озерной Дачи была лагманша Ольденкруна, и умели поддержать честь дома.
Экономка лишь для видимости спросила хозяина, какие будут распоряжения, когда он в воскресенье утром уезжал со двора. Столь же осмотрительно поступил и садовник. Собственно говоря, Шагерстрем не думал о какой-либо торжественной встрече, но он ничего не будет иметь против, если фру Сэльберг приготовит скромный свадебный обед, а садовник успеет поставить одну цветочную арку.
Развязав себе таким образом руки, эти превосходные люди дожидались лишь отъезда Шагерстрема, чтобы начать приготовления к поистине королевской встрече.
— Обдумайте все хорошенько, фру Сэльберг! — сказал садовник. — Она ведь из благородной фамилии и знает обычаи и порядки в богатых поместьях.
— Ну, жила-то она всего-навсего в пасторской усадьбе, — возразила экономка, — так что едва ли она что-нибудь смыслит в этом. Но это, разумеется, не мешает другим показать, на что они способны.
— Э, не скажите! — возразил садовник. — Я видел ее в церкви. Она вовсе не похожа на обычную компаньонку. Видели бы вы, как она держит себя. Уж она-то сумеет вернуть поместью его былую славу. У меня на душе потеплело, когда я подумал об этом.
— Да бог с ней, со знатностью, — сказала экономка. — А я так просто рада, что в доме появится молодая хозяйка. Пойдут балы да вечера, и можно будет себя показать. Это не то что изо дня в день кормить мужчин, которые глотают все подряд и вкуса не разбирают.
— Не больно-то радуйтесь! — рассмеялся садовник. — Девушка, которая столько лет прожила под началом пасторши Форсиус, и сама знает толк в хозяйстве.
С этими словами он поспешил прочь, потому что самая пора была приниматься за дело. Если хочешь успеть поставить четыре цветочные арки да еще украсить въезд в усадьбу цветочными вензелями, то прохлаждаться да лясы точить не приходится.
И все-таки садовник не управился бы со всеми делами, если бы у него не объявилось множество усердных помощников. Не следует забывать, что в усадьбе и в заводе царило бурное ликование. Все были рады тому, что и в большом господском доме снова появится хозяйка и будет к кому обращаться со своими нуждами и заботами. Хозяйка в усадьбе важнее хозяина. Она всегда бывает дома, с нею можно потолковать о детях, о скотине. Просто не верилось, что она появится здесь уже сегодня.
Ребятишки разнесли весть по всей округе, и все мастеровые и арендаторы, принарядившись как можно лучше, отправились на господский двор поглядеть молодых. Но всякому, кто появлялся в усадьбе, тотчас же давали какое-нибудь дело. Воздвигались арки, вдоль дороги вывешивались флаги, оставшиеся от прежних владельцев. Во двор имения выкатили две небольшие пушечки для салютов. Повсюду царили невообразимая толчея и суматоха.
Но зато когда молодые в шесть часов въехали в свои владения, все было уже готово.
У первой арки, высившейся в глубине леса, их встретили все заводские кузнецы с молотами на плечах; у второй арки, воздвигнутой на опушке леса, приветственно махали лопатами крестьяне и арендаторы; у третьей арки, отмечавшей въезд в аллею, кричали «ура» мукомолы и пильщики, у четвертой, перед воротами усадьбы, садовник, окруженный своими помощниками, вручил новобрачным великолепный букет цветов. И, наконец, у входа в дом стояли, приветствуя их, главный управляющий, конторщики, инспекторы, экономка и служанки.
Порядок при встрече не был столь образцовым, как могло бы показаться, судя по этому описанию. Люди веселились и продолжали кричать «ура» во все горло даже после того, как коляска проезжала ту арку, около которой они были поставлены. Ребятня наперегонки бежала за экипажем, что несколько умаляло торжественность встречи, а стрельба из пушечек раздавалась в самые неожиданные моменты, но в целом все это выглядело столь красиво и празднично, что если бы сама покойная лагманша могла взглянуть на землю с небес, она осталась бы довольна и подумала бы, что Озерная Дача и ее старый садовник не посрамили своей чести.
Шагерстрем, который отнюдь не помышлял о такой пышной встрече, готов был уже рассердиться на вольность своих слуг, но, к счастью, прежде чем дать выход чувствам, он случайно бросил взгляд на Шарлотту.
Она сидела, в волнении сжав руки, с улыбкой на губах, а в уголках ее глаз блестели слезинки.
— О, как чудесно, — шептала она, — как чудесно!
Все это — арки, цветы, флаги, крики «ура», приветливые улыбки, стрельба из маленьких пушечек — все это было в ее честь, все радовались ее приезду.
И она, которая за последние недели привыкла к тому, что люди презирают и сторонятся ее, которая чувствовала, что каждый шаг ее вызывает осуждение и подозрение, которая не смела выйти из дома, боясь подвергнуться оскорблениям, теперь ощутила благодарность; она была растрогана всеми этими почестями, как ей казалось, незаслуженными.
Не было ни хулительных песен, ни букетов из крапивы и терновника, ни оскорбительно смеха. Все приветствовали ее с радостью и восторгом.
Она простерла к людям руки.
С этого мгновения она полюбила и это место и его обитателей. Ей казалось, что она попала в новый, счастливый мир. Здесь она будет жить до самой своей смерти.
III
Какое это счастье для новобрачного — вводить молодую жену в великолепный дом. Ходить из комнаты в комнату, слыша ее восторженные возгласы, и, опередив ее на несколько шагов, распахнуть дверь в следующую залу и сказать: «Здесь, я полагаю тоже недурно». Видеть, как она порхает, точно бабочка; то подбежит к роялю и тронет клавиши, то метнется к картине, то бросит быстрый взгляд на свое отражение в зеркале, чтобы убедиться, что оно в выгодном свете отражает ее черты, то помчится к окну полюбоваться живописным видом.
Но как пугается молодой муж, увидев, что она вдруг залилась слезами; с какой тревогой допытывается он о причине ее горя, как горячо обещает помочь ей во всех ее заботах.
И как рад он услышать, что дело лишь в том, что у нее есть сестра, которая лежит больная в нищей, убогой комнате, в то время как сама она совершенно незаслуженно наслаждается всем этим великолепием, всей этой роскошью!
Какую гордость чувствует он, обещая ей, что теперь она сможет помочь сестре во всем; если она пожелает, то можно уже сегодня вечером…
Нет, нет, не сегодня! Можно обождать и до завтра.
Итак, это огорчение устранено. Она забывает о нем, и осмотр дома продолжается.
— На этом вот стуле, — говорит она, — должно быть, очень удобно сидеть. А вон там, у окна, — подходящее место для рабочего столика.
Разумеется! Ей будет очень удобно за этим столиком, отвечает он, но тут же вспоминает то, о чем чуть было не забыл. Ведь это не настоящий брак. Все это фикция. Все это игра. Иногда кажется, что она смотрит на этот брак всерьез, но ведь ему-то истина хорошо известна.
Ему остается лишь одно: не подавать виду, пока можно; продолжать игру еще несколько часов; забавляться так же, как забавляется она; скрыть в душе тоску и наслаждаться счастьем этих минут. И тогда можно с прежним ощущением радости продолжать осмотр дома, пока не явится лакей с докладом, что обед подан.
А как чудесно предложить ей руку и вести ее к столу, роскошно сервированному старинным фарфором, сверкающим хрусталем, блестящим серебром; а затем сидеть с нею за истинно королевским обедом из восьми блюд, пить искрящееся вино, смаковать кушанья, которые тают во рту!
Какое наслаждение — иметь подле себя молодую женщину, которая олицетворяет для тебя все, что тебе дорого в этом мире, которая умна и безыскусственна, которая умеет себя вести, но в то же время своевольна и непосредственна, которая способна плакать и радоваться в одно и то же время и которая с каждой минутой обнаруживает все новые пленительные свойства!
И, быть может, счастье — быть оторванным от всего этого в ту минуту, когда начинаешь совершенно терять разум. Является садовник, выполняющий сегодня роль церемониймейстера, и объявляет, что на гумне все готово для танцев, но никто не хочет начинать до появления хозяев. Свадебный бал должны открыть невеста и жених.
Как весело играть свадьбу именно так! Не среди равных, которые станут исходить завистью или насмехаться исподтишка, но среди благожелательного простого люда, который почти боготворит вас.
Как приятно для начала провести невесту в танце, а затем передать ее другим кавалерам и любоваться на нее, глядя, как она кружится с кузнецами и мельниками, со стариками и подростками все с той же радостной улыбкой на лице. Как чудесно сидеть здесь, вспоминая старинные предания и легенды об эльфах, которые присоединяются к пляшущим и заманивают в лес красивых парней! Ибо когда видишь, как она мелькает в танце среди огрубелых рабочих лиц, то начинает казаться, что она не создана из плоти, а соткана из чего-то более нежного, неземного.
Сидеть здесь и в страхе думать о том, что минуты уходят, и наконец увидеть, что время настало, что день свадьбы минул и снова начинается пустая, тоскливая жизнь.
IV
Что до Шарлотты, то в ушах ее непрестанно звучало предостережение пасторши: «Присматривай сегодня весь день за мужем, друг мой! Он что-то задумал. Не спускай с него глаз!»
Она и сама заметила эти резкие переходы от веселости к беспричинной грусти и не начинала танца, не убедившись в том, что он находится тут же, на гумне. А как только кавалер оставлял ее, она немедленно отыскивала мужа и садилась рядом с ним.
Будучи от природы приметлива, она, идя на гумно мимо конюшни, обратила внимание на то, что маленькая карета, которую Шагерстрем обычно использовал для дальних поездок, вытащена из-под навеса. Это насторожило ее и усилило ее беспокойство.
Танцуя с кучером, она сделала попытку выведать у него кое-что о планах хозяина.
— Не слишком ли долго мы пляшем? — спросила она. — На какое время назначен отъезд господина заводчика?
— Точного времени он не сказал. Да только вы, барыня, не извольте беспокоиться. Карету я вытащил, лошади наготове. Так что ежели надо — я мигом соберусь.
Вот как! Теперь она знала, что ей делать.
Но поскольку муж все еще оставался на гумне и мирно беседовал со своими служащими, она сочла за благо не подавать вида, будто ей что-то известно. «Быть может, он и собрался нынче ехать, а потом переменил намерение, — подумала она. — Он понял, что меня нечего бояться, что я не так страшна, как ему казалось».
Но вскоре, отплясав довольно длинную польку, она обнаружила, что Шагерстрем исчез. На дворе уже стемнело, а гумно лишь слабо освещалось двумя фонарями, но все же она тотчас убедилась, что мужа здесь нет. Она с беспокойством огляделась, ища кучера и лакея. Они тоже исчезли.
Шарлотта накинула на себя мантилью, подошла к группе молодых людей, которые стояли у широко открытых ворот гумна, чтобы охладиться после танцев, сказала им несколько слов, а затем, никем не замеченная, молча ускользнула во тьму.
Усадьба была ей незнакома, и она не знала, куда направиться, чтобы выйти к господскому дому. Но она заметила невдалеке свет фонаря и быстро пошла в ту сторону. Подойдя поближе, она увидела, что фонарь стоит на земле у дверей конюшни. Кучер, как видно, собирался запрягать. Он уже вывел лошадей.
Шарлотта неслышно пробралась к карете. Она решила улучить минуту, когда кучер повернется к ней спиной, открыть дверцу и залезть в карету.
Когда экипаж затем будет подан к крыльцу и Шагерстрем займет свое место, она выскажет ему все, что думает о подобном бегстве.
«Отчего он не откроет мне, что его мучит? — подумала она. — Он робеет, точно мальчик».
Но она не успела осуществить свое намерение, потому что кучер быстро справился со своим делом. Он повесил вожжи на козлы, снял с облучка свой кучерский кафтан и надел его. Он собрался уже было залезть на облучок, но вспомнил о фонаре. Успокоительно сказав лошадям: «Ну-ну, смирно, залетные!», он вернулся к фонарю, погасил его и унес в конюшню.
Он, разумеется, сделал все это весьма проворно, но кое-кто оказался проворнее его. Запирая дверь конюшни, он услышал щелканье кнута. Громкий возглас тронул лошадей с места, и они, миновав ворота усадьбы, заранее открытые кучером, понеслись по аллее. Карета скрылась в ночной тьме. Слышен был лишь стук колес да цокот лошадиных копыт.
Если когда-либо кучер мчался быстрее своих лошадей, чтобы сообщить хозяину, что какой-то негодный сорванец вскочил на облучок и угнал экипаж прямо у него из-под носа, то это был кучер Лундман из Озерной Дачи.
В прихожей он наткнулся на хозяина, беседовавшего с экономкой. В эту минуту она как раз говорила заводчику, что барыня исчезла.
— Вы велели мне, господин заводчик, передать барыне, что вам больше недосуг оставаться на гумне, но что она может плясать, сколько пожелает, а когда я пошла к ней…
Кучер не дал ей договорить. У него были более важные вести.
— Господин заводчик! — выпалил он.
Шагерстрем обернулся к нему.
— Что с тобой? — удивился он. — У тебя такой вид, точно лошадей украли.
— Так оно и есть, хозяин.
И он рассказал все, как было.
— Но лошади тут ни при чем, господин заводчик. Они сроду не понесли бы, кабы кто-то не влез на козлы да не погнал их. Знай я только, какой наглец осмелился…
Он внезапно умолк. Шагерстрем повел себя самым нелепым образом. Не стесняясь присутствия кучера, лакея и экономки, он повалился на стул и, к величайшему удивлению их, захохотал во все горло.
— Вот как, стало быть, вы не понимаете, кто осмелился украсть моих лошадей, — давясь от смеха, проговорил он.
Все трое уставились на него в недоумении.
— Надо поймать вора, — сказал он наконец, успокоившись. — Ну-ка, Лундман, оседлайте быстро трех верховых лошадей. А вы, Юханссон, помогите ему. Вы же, фру Сэльберг, на всякий случай поднимитесь наверх и поглядите, там ли барыня.
Экономка побежала наверх, но тотчас же спустилась назад и доложила, что барыни там нет.
— Не случилось ли, сохрани Бог, какого несчастья, господин заводчик? — воскликнула она.
— А это уж как кому покажется, фру Сэльберг. Попомните мои слова! Отныне мы больше не в своей власти, у нас теперь объявился хозяин!
— Что ж, мы будем только рады, господин заводчик, — сказала экономка.
И в ответ на это Шагерстрем — сам Шагерстрем! — потрепал старуху по жирному плечу, закружил ее в вальсе и воскликнул:
— Фру Сэльберг безропотно покоряется своей участи. Если бы и я мог поступить так же!
И он выбежал из дома, чтобы вместе с кучером и лакеем отправиться в погоню за беглянкой.
Вскоре все было кончено. Пойманная беглянка сидела в углу кареты рядом с Шагерстремом. Лундман взобрался на облучок и шагом ехал назад в усадьбу, а Юханссон вел под уздцы верховых лошадей.
Шарлотта гнала лошадей галопом примерно с полмили, но затем дорога пошла круто в гору, и никакие удары кнутом не могли принудить лошадей двигаться иначе, как шагом. Так что в конце концов Шарлотте пришлось сдаться.
Несколько минут в карете было тихо, но затем Шарлотта спросила:
— Ну, каково?
— Это было ошеломляюще, — сказал Шагерстрем. — Теперь я понимаю, как должна чувствовать себя жена, когда муж убегает от нее.
— Этого-то я и хотела, — сказала Шарлотта.
Минуту спустя Шагерстрем почувствовал, как кто-то сильно потряс его за плечо.
— Ты притворяешься! Ты смеешься. Ты не веришь, что я хотела убежать.
— Любимая моя, — сказал Шагерстрем, — единственным истинно счастливым мгновением, которое я пережил за весь день, было то, когда Лундман прибежал и сказал, что ты украла моих лошадей.
— Почему же? — спросила Шарлотта почти беззвучно.
— Моя любимая, я понял, что ты не хотела отпускать меня.
— И вовсе нет! — вырвалось у Шарлотты. — Я об этом и не думала. Просто вся деревня судачила обо мне целых три недели, и если бы ты теперь уехал…
— Понимаю, — сказал Шагерстрем. — Этого бы ты не смогла вынести.
Он засмеялся от любви и счастья, но затем сказал очень серьезно:
— Любимая моя, давай наконец объяснимся! Скажи, ты поняла, отчего я нынче вечером хотел уехать?
— Да, — твердо ответила девушка. — Это я поняла.
— Зачем же ты помешала мне?
Шарлотта молчала. Он долго ждал ответа, но в карете не слышно было ни единого звука.
— Когда мы вернемся домой, — сказал новобрачный, — ты найдешь у себя в комнате письмо от меня. В этом письме я говорю, что не хочу воспользоваться обстоятельствами, которые бросили тебя в мои объятия. Я хочу, чтобы ты была совершенно свободна. Ты можешь считать наш брак фиктивным.
Он умолк, дожидаясь ответа, но Шарлотта все еще ничего не говорила.
— В этом письме я также уведомляю тебя, что в доказательство моей любви и во искупление тех страданий, что я причинил тебе, я намерен передать тебе в собственность мое поместье Озерную Дачу. После того как развод наш будет оформлен законным порядком, мне будет приятно сознавать, что ты осталась жить здесь, где все успели тебя полюбить.
Снова долгое молчание, и никакого ответа от Шарлотты.
— Это маленькое происшествие ни в коей мере не отменяет сказанного мною в письме. Вначале я истолковал его неверно. Но теперь я понимаю, что это была с твоей стороны лишь шутка, которую ты сыграла со мной, дабы избежать новых насмешек в деревне.
Шарлотта придвинулась к нему поближе, а затем он почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание и услышал ее шепот у самого уха:
— Самый безмозглый болван из всех, какие ходят по божьей земле.
— Что, что?
— Прикажешь повторить?
Он быстро обнял ее и прижал к себе.
— Шарлотта, — произнес он, — говори же. Я должен знать, как мне поступить.
— Ну что ж, — сказала она резко, — говорить об этом не слишком приятно, но, быть может, ты будешь рад узнать, что вчера, примерно в это время, Карл-Артур убил мою любовь.
— Неужто?
— Он убил мою любовь. Она, видно, надоела ему. Я готова думать, что он сделал это намеренно.
— Любимая! — сказал Шагерстрем. — Оставь Карла-Артура в покое! Говори обо мне! Если твоя любовь к Карлу-Артуру умерла, то ведь это вовсе не означает…
— Разумеется, нет. Но… Ах, если бы тебе не нужно было так долго все объяснять!..
— Ты ведь знаешь, до чего я глуп.
— Видишь ли, — сказала Шарлотта медленно и задумчиво, — все это очень странно. Я не люблю тебя, но мне с тобой хорошо, покойно. Я могу говорить с тобой обо всем, я могу попросить тебя о чем угодно, я могу шутить с тобой. Мне с тобой приятно и спокойно, точно мы прожили в браке уже тридцать лет.
— Совсем как пастор и пасторша, — вставил Шагерстрем с легкой горечью.
— Да, что-то вроде этого, — продолжала Шарлотта все тем же задумчивым тоном. — Быть может, ты не вполне доволен таким признанием, но мне кажется, что это немало после одного только дня. Мне нравится, что ты сидишь около меня в карете, что ты следишь за мною взглядом, когда я танцую. Мне нравится сидеть рядом с тобою за столом и жить в твоем доме. Я благодарна тебе за то, что ты избавил меня от всего этого ужаса. Озерная Дача великолепна, но без тебя я не хотела бы оставаться здесь ни одного дня. Я никак не смогла бы примириться с тем, что ты уехал от меня. Но все-таки… Если то, что я чувствовала к Карлу-Артуру, было любовью, то, значит, мое чувство к тебе не любовь.
— Но может стать любовью, — тихо ответил Шагерстрем, и по голосу его чувствовалось, что он растроган.
— Быть может, и так, — ответила Шарлотта. — И знаешь что? Я, пожалуй, ничего не имела бы против, если бы ты меня поцеловал.
Карета Шагерстрема была превосходным экипажем; она катила по дороге без тряски и толчков. Молодой супруг вполне мог воспользоваться данным ему разрешением.
