Не буду даже пытаться объяснить, что произошло четырнадцатого апреля сего года в доме № 17 на Бэддерли-Гарденс. Если я честно поделюсь своими догадками, ко мне вряд ли отнесутся всерьёз – уж очень эта история абсурдна и неправдоподобна. И тем не менее этот неправдоподобный абсурд действительно произошёл, да ещё в присутствии пяти свидетелей, причём относится он к ряду явлений, которые оставляют в душе человека след на всю жизнь, мы все согласно это подтверждаем. Я не собираюсь ничего доказывать, не собираюсь высказывать никаких предположений. Я просто опишу события того апрельского вечера, попрошу Джона Мойра, Гарвея Дикона и миссис Деламир прочитать рассказ и опубликую его только в том случае, если они подтвердят, что всё здесь до малейших подробностей – правда. Я не смогу представить свидетельство Поля Ледюка, потому что он, судя по всему, уехал из Англии.

Мы заинтересовались оккультными явлениями благодаря Джону Мойру – знаменитому главе фирмы «Мойр, Мойр и Сандерс». Он, как и многие деловые люди с жёсткой практической хваткой, был склонен к мистике, и эта-то мистическая жилка страстно влекла его к изучению тех ускользающих от науки феноменов, которые нередко смешивают в одну кучу с разного рода глупостями и мошенническими трюками шарлатанов, жалуя всему этому высокое название спиритизма. Когда Мойр начал опыты, это был человек гибких и широких взглядов, но с течением времени он, увы, превратился в догматика, фанатичного и непререкаемого в своих суждениях. В нашем небольшом обществе он представлял именно то направление спиритов, которые возвели удивительную возможность общаться с потусторонними силами в ранг религии.

Нашим медиумом была миссис Деламир, его сестра, жена того самого скульптора, о котором сейчас все только и говорят. Мы на опыте убедились, что пытаться исследовать эти феномены без медиума невозможно – всё равно что астроному наблюдать небо без телескопа. Однако мысль о том, чтоб воспользоваться услугами платного медиума, казалась нам чуть ли не кощунством. Разве не очевидно всякому, что человек, которому платят, считает себя обязанным «отработать» полученные деньги и вряд ли удержится от соблазна смошенничать? Если в деле замешаны деньги, на чистоту опыта надеяться нельзя. Но нам повезло: Мойр обнаружил, что его сестра обладает способностями медиума; иными словами, она излучает животный магнетизм – единственный вид энергии, который чутко отзывается на воздействия как с духовного уровня, так и с нашего, материального. Конечно, я понимаю, что это утверждение совершенно бездоказательно, но я ничего не доказываю, я просто кратко излагаю суть теории, которой мы пользовались – уж не знаю, обоснованно или нет, – чтобы объяснить наблюдаемые нами явления. Миссис Деламир стала принимать участие в наших сеансах, причём супруг её был отнюдь не в восторге, и хотя ей ни разу не удалось индуцировать действительно мощное поле психической энергии, мы, по крайней мере, обрели возможность, как все порядочные спириты, вертеть столы и, задавая духам вопросы, получать на них ответы, то есть предаваться занятию вполне ребяческому, которое тем не менее сталкивало нас лицом к лицу с непостижимыми тайнами. Мы устраивали сеансы каждое воскресенье вечером, в студии Гарвея Дикона на Бэддерли-Гарденс, второй дом от угла, где бульвар пересекает Мертон-Парк-роуд.

Было бы естественно ожидать, что Гарвей Дикон, как натура артистичная, должен пылко увлекаться всем необычным и волнующим умы. Хотя к оккультным явлениям его поначалу привлекала некая театральность антуража, в котором проводились опыты, тем не менее явления, о которых я уже говорил, потрясли его, и он заключил, что щекочущие нервы послеобеденные игры, как он сначала называл наши спиритические сеансы, на самом деле являют нам реально существующие грозные силы. У Гарвея на редкость ясный, логический склад ума – он достойный внук своего деда, знаменитого шотландского учёного, – и в нашем маленьком кружке он представлял критическое направление: подходил ко всему непредвзято, был готов следовать за фактами туда, куда они его ведут, и отказывался строить какие бы то ни было теории, пока не получит точных данных. Его осторожность возмущала Мойра в той же мере, в какой Дикона забавляла непреклонная вера Мойра, но оба с одинаковым увлечением, хотя каждый на свой лад, предавались нашим мистическим забавам.

А что же я? Какая роль принадлежала мне? Я не был энтузиастом спиритизма. Не был и критически настроенным исследователем. Я, скорее, обыкновенный светский лентяй, стараюсь быть в центре всего нового, что входит в моду, радуюсь любой сенсации, которая развлечёт меня и посулит возможность интересно провести время, – вот, пожалуй, и всё, что я могу сказать о себе. Сам я не способен увлекаться чем-то самозабвенно, но люблю общество людей увлечённых. Я слушал рассуждения Мойра с таким чувством, будто у нас есть собственный ключ от двери в царство мёртвых, и это наполняло меня странным удовлетворением. Я буквально блаженствовал во время сеансов в затемнённой студии. Словом, всё это было очень занятно, и я с удовольствием бывал на Бэддерли-Гарденс.

То удивительное событие, о котором я хочу сейчас рассказать, произошло, как я уже упомянул, четырнадцатого апреля сего года. Из мужчин я первый появился в студии, но миссис Деламир была уже там и пила чай с миссис Дикон. Обе дамы и сам Дикон стояли перед мольбертом с его незаконченной картиной. В живописи я не знаток и никогда не пытался делать вид, будто понимаю картины Гарвея Дикона; но в тот вечер я сразу обратил внимание, что он изобразил что-то безумно сложное и фантастическое: сказочные существа и животные, разные аллегорические фигуры. Дамы бурно восхищались картиной, и действительно, цветовая гамма была хороша.

– А вы что скажете, Маркем? – спросил Гарвей.

– Для меня это слишком мудрено, – отвечал я. – Что это за звери?

– Мистические чудовища, существа, созданные воображением, геральдические животные – эдакая инфернальная зловещая процессия.

– А впереди белая лошадь!

– Это не лошадь! – вскипел он, к великому моему изумлению, потому что человек он на редкость добродушный и не склонен относиться к себе всерьёз.

– А кто же?

– Неужели вы не видите у него на лбу рог? Это единорог. Я же сказал вам, что здесь геральдические животные. Вы что же, не способны их отличить?

– Ради бога, Дикон, не сердитесь на меня, – сказал я, потому что он и в самом деле был крепко раздосадован.

Он засмеялся над собственной вспышкой.

– Это вы, Маркем, простите меня! – сказал он. – Дело в том, что я просто измучился с этим зверем. Целый день его писал – напишу, замажу, снова напишу… и всё пытаюсь представить себе живого, настоящего единорога, взвившегося на дыбы, как их изображают на гербах. Наконец-то у меня получилось – так, во всяком случае, мне казалось, – тут являетесь вы и говорите: лошадь, ну и, конечно, меня это задело за живое.

– Да нет, это, без сомнения, единорог, – стал убеждать я его, потому что моя тупость его явно огорчила. – Вон рог, он ясно виден, просто я никогда не видел единорогов, только на старинных рыцарских гербах, и мне, естественно, в голову не пришло, что вы именно его изобразили. А остальные кто: грифоны, василиски, драконы, да?

– Да. Они-то мне неприятностей не доставили. А вот единорог просто доконал. Но на сегодня всё, я снова возьмусь за него только завтра. – Он отвернул картину к стене, и мы заговорили о другом.

Мойр в этот вечер опоздал, а когда наконец явился, то привёл с собой, к нашему удивлению, невысокого плотного француза и представил его нам:

– Мьсье Поль Ледюк.

Я говорю – к нашему удивлению, ибо все мы были убеждены, что присутствие постороннего, кто бы он ни был, расстраивает психическое равновесие, установившееся в нашем спиритическом кружке, и вносит элемент недоверия. Мы знали, что можем доверять друг другу, но кто поручится, что появление чужого для нас человека не повлияет на результаты опыта? Однако Мойру быстро удалось примирить нас с нововведением. Поль Ледюк – знаменитый учёный в области оккультных наук, ясновидящий, медиум, мистик. Он приехал в Англию с рекомендательным письмом к Мойру от председателя парижской ложи братства розенкрейцеров. Мог ли Мойр не привести его к нам, на сеанс в наш маленький кружок, ведь его присутствие – огромная честь для нас, мы должны быть благодарны судьбе.

Француз, как я уже сказал, был невысок и плотен, неприметной наружности, с широким, невыразительным бритым лицом. Единственное, что привлекало в нём внимание, – это большие карие, бархатные глаза, глядящие перед собой как бы в пустоту. Одет он был от хорошего портного, имел безупречные манеры, лёгкий забавный акцент, который вызвал улыбку у дам.

Миссис Дикон не одобряла наших опытов и потому покинула нас, мы же, как обычно, притушили огни и заняли свои места за квадратным столом красного дерева, который стоял в центре студии. Свет был очень слабый, но мы ясно видели друг друга. Помню, я даже рассмотрел странные маленькие руки француза: короткопалые и квадратные, когда он положил их на стол.

– Великолепно! – воскликнул он. – Я уже много лет не сидел вот так, и нас ожидает много интересного. Мадам – медиум, не так ли? Мадам впадает в транс?

– Нет, транса у меня не получается, – объяснила миссис Деламир. – Но я всегда ощущаю очень сильную сонливость.

– Это первая стадия. Если вы будете всё глубже погружаться в это состояние, вы достигнете транса. А когда наступит транс, ваш дух покинет ваше тело, зато в него войдёт другой дух и будет говорить вашими устами или писать вашей рукой. Вы отдаёте ваш механизм кому-то другому, и он начинает действовать вместо вас. Hein? Однако при чём тут единороги?

Гарвей Дикон вздрогнул. Француз медленно поворачивал голову и всматривался в тени, сгустившиеся у стен.

– Странно, очень странно! – протянул он. – Сплошные единороги. Кто так сосредоточенно думал о столь экзотическом существе?

– Нет, это поразительно! – воскликнул Дикон. – Я целый день мучился, пытаясь написать единорога. Но как вы узнали об этом?

– Вы думали о них в этой комнате?

– Конечно.

– Но ведь мысль материальна, мой друг. Когда вы представляете себе какой-то предмет, вы его творите. Вы этого не знаете, hein? Но я вижу ваших единорогов, потому что обладаю способностью видеть не только глазами.

– Вы хотите сказать, что довольно о чём-то подумать – и я создам то, что никогда не существовало?

– Ну разумеется! Это данность, которая лежит в основе всех других данностей. Вот почему дурная мысль так же опасна, как и дурной поступок.

– Они, я полагаю, находятся на астральном уровне? – спросил Мойр.

– А, друзья мои, какая разница! Всё это лишь слова. Эти создания здесь – там – всюду – я сам не знаю где. Я просто их вижу. И могу дотронуться до них.

– А вы можете сделать так, чтобы мы тоже их увидели?

– Для этого их нужно материализовать. Подождите! Давайте попробуем. Но нам потребуется много энергии. Посмотрим, чем мы располагаем, и попытаемся поставить опыт. Вы позволите мне рассадить вас по моему усмотрению?

– Вы, несомненно, владеете несравненно более глубокими познаниями, чем мы, – сказал Гарвей Дикон. – Я считаю, что вы и должны здесь распоряжаться.

– Может так случиться, что условия окажутся неблагоприятными. Но мы постараемся сделать всё возможное. Мадам останется на своём месте, я сяду рядом с ней, а этот джентльмен возле меня. Мистер Мойр благоволит сесть по другую сторону от мадам, потому что желательно чередовать брюнетов и блондинов. Превосходно! А теперь я, с вашего позволения, погашу свет.

– Почему темнота предпочтительнее? – спросил я.

– Потому что энергия, с которой мы имеем дело, представляет собой вибрацию эфира, и это же касается и света. Теперь мы соединим все связи, hein? Мадам, вы не боитесь темноты? Это просто великолепно, что мы устроили такой сеанс!

Сначала темнота казалась непроницаемой, однако через несколько минут наши глаза привыкли к ней, и мы даже стали различать силуэты друг друга, правда очень смутные и расплывчатые. Больше я в комнате ничего не видел – только чернели неподвижные фигуры моих друзей за столом. Никогда ещё мы не были настроены во время сеанса так серьёзно, как нынче.

– Положите руки перед собой на стол. Взять друг друга за руки мы не сможем, нас слишком мало, а стол такой большой. Теперь, мадам, вы должны вызвать в себе чувство покоя и если почувствуете, что вас сковывает сон, не боритесь с ним. А мы все будем сидеть, не произнося ни слова, и ждать, hein?

И вот мы в молчании сидим и ждём, уставясь перед собой в темноту. В коридоре тикают часы. Где-то далеко время от времени начинает лаять собака. По улице проехала коляска, потом ещё одна, лучи их фонарей ворвались в щель между шторами и приятно развлекли нас в нашем томительном мрачном бдении. В теле появились знакомые ощущения, которые я испытывал во время прежних сеансов: ступни похолодели, кисти рук покалывало иголочками, ладоням стало жарко, по спине проносилось как бы дуновение холодного ветра. Руки от кисти до локтя пронзало странной лёгкой болью; впрочем, в левой руке – а наш гость сидел слева от меня – эти пронзания, как мне казалось, были острее: без сомнения, боль была вызвана спазмами сосудов, но всё равно эти явления заслуживали внимания. И ещё меня переполняло напряжённое ожидание, не просто напряжённое, а даже мучительное. По тягостному застывшему молчанию моих друзей я понял, что у них нервы так же напряжены, как и у меня.

И вдруг в темноте раздался звук – тихий, как бы свистящий: это дышала женщина, часто и неглубоко. Дыхание всё учащалось, становилось всё поверхностней, вырываясь сквозь стиснутые зубы, и вдруг она хрипло вскрикнула, глухо зашуршала ткань.

– Что это? Что случилось? – спросил один из нас в темноте.

– Ровным счётом ничего, всё идёт как надо, – ответил француз. – Это мадам. Она впала в транс. А теперь, джентльмены, наберитесь терпения. Надеюсь, вы увидите нечто очень интересное.

Как и прежде, в коридоре тикают часы. Слышится дыхание медиума, теперь уже более глубокое и полное. Как и прежде, время от времени мелькают огни проезжающих экипажей, и как же мы им радуемся. Через какую бездну мы перекидываем мост! На одном краю – приподнятая пелена вечности, на другом – Лондон с его экипажами. Стол напружился могучей силой. Он ровно, плавно раскачивался, послушно подчиняясь лёгкому нажиму наших пальцев. В нём что-то стучало, скрипело, стреляло залпами и отдельными выстрелами, словно бы трещал хворост в весело горящем костре, который развели морозной ночью.

– Какой огромной силы дух явился, – сказал француз. – Посмотрите на поверхность стола!

Я-то решил, что у меня просто галлюцинация, но теперь этот феномен увидели все. Над столом переливалось зеленовато-жёлтое свечение – вернее, даже не свечение, а светоносный мерцающий туман. Он клубился волнами, колыхался прозрачными зыблющимися складками, свивался змеиными кольцами, как дым. И в этом зловещем свете я видел на столе белые квадратные руки медиума-француза.

– Великолепно! – воскликнул он. – Потрясающе!

– Будем называть буквы? – спросил Мойр.

– Ну что вы, зачем? Есть несравненно более тонкие приёмы, – возразил наш гость. – Вертеть стол, перебирая все буквы алфавита, – нет, это слишком примитивно; с таким медиумом, как мадам, мы сделаем кое-что и получше.

– «Да, вы сделаете кое-что и получше», – подтвердил чей-то голос.

– Кто это? Кто сказал эти слова? Вы, Маркем?

– Нет, я молчал.

– Эти слова произнесла мадам.

– Но голос был не её.

– Это вы сказали, миссис Деламир?

– «Говорит не медиум, а дух, который использует органы речи медиума», – произнёс всё тот же странный глубокий голос.

– А где же миссис Деламир? Надеюсь, то, что сейчас происходит, не причинит ей вреда?

– «Медиум находится в другом измерении бытия, и ей там очень хорошо. Она заняла моё место в том измерении, а я – её в этом».

– Но кто вы?

– «Кто я – вам совершенно не важно. Я – существо, которое жило когда-то земной жизнью, как сейчас живёте вы, а потом умерло, как и вы умрёте в свой час и черёд».

К соседнему дому подъехала коляска, мы слышали, как скрипят и шуршат по мостовой колёса. Извозчик заспорил с пассажиром, что тот ему мало заплатил, потом долго и хрипло ворчал на всю улицу. Зеленовато-жёлтое облачко по-прежнему реяло над столом, тусклое по краям, но наливающееся мрачным свечением ближе к медиуму. Оно словно бы устремлялось к спящей женщине. В сердце мне стал вползать холодный страх. Я подумал, что мы бездумно и легкомысленно приблизились к величайшему из таинств, к разгадке бытия, которая должна внушать благоговейный трепет, – к тому самому общению с мёртвыми, о котором рассказывали Отцы Церкви.

– Вам не кажется, что мы зашли слишком далеко? По-моему, нам следует прервать сеанс! – не скрывая волнения, сказал я.

Но все остальные непременно хотели довести его до конца. Они лишь посмеялись над моими сомнениями.

– Все виды энергии существуют для того, чтобы их использовали, – заявил Гарвей Дикон. – Если мы можем что-то сделать, значит мы просто не имеем права упустить возможность. Любое открытие, опровергающее общепризнанные догмы, сначала всегда провозглашалось ересью. И мы не нарушаем никаких законов, пытаясь понять, что такое смерть. Это наше право и наш долг.

– «Это ваше право и ваш долг», – повторил неведомый голос.

– Ну вот, какое ещё подтверждение вам нужно? – вскричал Мойр; он был чрезвычайно возбуждён. – Давайте испытаем духа. Вы согласитесь подвергнуться испытанию и доказать, что действительно существуете?

– «В чём состоит испытание?»

– Сейчас придумаю… ну вот, у меня в кармане несколько монет. Можете сказать нам, что это за монеты?

«Мы возвращаемся в этот мир не для того, чтобы отгадывать детские загадки, мы надеемся просветить и возвысить людские души».

– Ха-ха-ха, мистер Мойр, здорово вас отчитали, – воскликнул француз. – Но поверьте, испытуемый нами дух говорит очень разумные вещи.

– «Это не игра, это так же свято, как и религия», – изрёк суровый, жёсткий голос.

– Да, да, конечно, я и сам так считаю, – залепетал Мойр. – Умоляю вас, простите мне этот дурацкий вопрос. Мне бы очень хотелось знать, кто вы.

– «Разве это имеет значение?»

– Вы давно стали духом?

– «Да».

– А сколько лет?

– «У нас иная мера времени. И вообще это совсем другой мир».

– Вы счастливы?

– «Да».

– Вы хотели бы вернуться в земную жизнь?

– «О нет, ни в коем случае!»

– Вы трудитесь в вашем мире?

– «Если бы мы не трудились, мы не смогли бы быть счастливы».

– Что же вы делаете?

– «Я же сказал, что это совсем другой мир».

– А вы не могли бы дать нам хотя бы самое общее представление о жизни и занятиях духов?

– «Мы стараемся самоусовершенствоваться и помогаем в этом другим».

– Вы рады, что появились сегодня здесь?

– «Я всегда рад, если моё появление на земле приносит добро».

– Значит, ваша цель – творить добро?

– «Это цель всякой жизни на любом уровне».

– Слышали, Маркем? Теперь, надеюсь, ваши сомнения развеялись?

Действительно, я совершенно успокоился, и мне было очень интересно.

– Вы способны испытывать боль в вашем нынешнем состоянии? – спросил я.

– «Нет, боль – удел смертной оболочки».

– А душевные страдания?

– «Да, некоторые пребывают в постоянной печали или тревоге».

– Вы встречаетесь с друзьями, которые окружали вас на земле?

– «Не со всеми».

– Почему не со всеми?

– «Только с теми, кто был по-настоящему нам близок».

– А мужья встречают жён?

– «Только те, кто истинно любил».

– А если истинной любви не было?

– «Тогда они не нужны друг другу».

– Стало быть, непременно должна существовать духовная связь?

– «Конечно».

– Благо ли то, что мы сейчас делаем?

– «Да, если это делается с благой целью».

– А что следует считать дурной целью?

– «Любопытство и желание позабавиться».

– Это может принести вред?

– «Да, очень большой».

– В чём он выразится?

– «Может так случиться, что вы вызовете силы, которые вам неподвластны».

– Злые силы?

– «Низшие».

– Вы говорите, они опасны. Опасны потому, что грозят нашей жизни или нашей душе?

– «Иногда и душе, и жизни».

Наступило молчание; темнота, казалось, сгустилась ещё плотнее, только над столом вился и курился зелёно-жёлтый туман.

– А вы, Мойр, хотите что-нибудь узнать? – спросил Гарвей Дикон.

– Только одно: вы молитесь там, в вашем мире?

– «Молиться должно в любом мире».

– Почему?

– «Потому что, молясь, мы отдаём дань уважения силам, которые сотворили нас».

– Какую религию вы исповедуете в вашем мире?

– «Мы исповедуем разные религии, точно так же, как и вы».

– Значит, и у вас нет точного знания?

– «У нас есть только вера».

– Господи, ну, сколько можно рассуждать о религии? – не выдержал француз. – Вы, англичане, – народ серьёзный, для вас нет ничего важнее веры и религии, но до чего же это скучная материя! Мне кажется, с помощью этого духа мы можем поставить грандиозный опыт, hein? Это будет сенсация, величайшая сенсация.

– Но ведь вопросы веры и религии действительно самое важное, что может интересовать человека, – возразил Мойр.

– Ну что ж, если вы так считаете, продолжайте в том же роде, – недовольно ответил француз. – Что касается меня, то я всё это слышал невесть сколько раз, мне хочется провести эксперимент с помощью духа, который к нам явился. Но если вы ещё не удовлетворили своё любопытство, то, пожалуйста, задавайте ему вопросы, а когда вы их исчерпаете, мы займёмся кое-чем поинтереснее.

Но чары рассеялись. Сколько мы ни задавали вопросов медиуму, она молчала, неподвижно сидя на стуле. Только глубокое ровное дыхание доказывало, что она жива. Над столом всё ещё клубился туман.

– Вы нарушили гармонию. Она отказывается отвечать.

– Но ведь мы узнали от неё всё, что она могла нам сказать, hein? Что касается меня, я хочу увидеть то, чего никогда не видел прежде.

– Что же это такое?

– Вы позволите мне попробовать?

– Что именно?

– Я говорил вам, что мысль материальна. Сейчас я хочу это доказать и дать вам возможность увидеть то, что на самом деле представляет собой всего лишь мысль. Мне это доступно, но не сомневайтесь: сейчас вы сами увидите. Пожалуйста, сидите и не двигайтесь, ничего не говорите, и пусть ваши руки спокойно лежат на столе.

В студии стало ещё темнее, ещё тише. Я снова почувствовал страх, который такой тяжестью сдавил мне сердце в начале сеанса. Волосы на голове зашевелились.

– Получается! Получается! – вскричал француз срывающимся голосом, и я понял, что нервы его тоже напряжены до предела.

Светящийся туман медленно соскользнул со стола и поплыл мерцающим облаком по комнате. В дальнем углу, где темнота была особенно густой, облако превратилось в плотный, ослепительно-яркий овал – странный зыблющийся источник света, который ничего не освещал, сияние, не посылающее лучей в темноту. Раньше туман светился зеленовато-жёлтым, теперь он налился сумрачно красными оттенками, переходящими в багровый. Но вот на это багровое ядро стала наползать тёмная, похожая на дым субстанция, её слой становился всё толще, всё плотнее, твёрже, всё чернее. И вдруг свет исчез, его полностью поглотила тьма, обвившаяся вокруг него.

– Дух покинул нас.

– Тише… здесь кто-то есть.

Из угла, где раньше был свет, доносилось тяжёлое дыхание, кто-то беспокойно двигался в темноте.

– Что это? Мьсье Ледюк, что вы сделали?

– Всё идёт как надо. Нам решительно ничего не угрожает. – Голос француза дрожал от возбуждения.

– Боже милосердный, Мойр, здесь в студии какое-то большое животное! Вот оно, возле моего стула! Кыш! Брысь!

Это был голос Гарвея Дикона, его заглушил удар по какому-то тяжёлому предмету. Потом… потом началось нечто невообразимое.

Какое-то огромное существо заметалось среди нас в темноте, оно взвивалось на дыбы, всхрапывало, било копытами, наскакивало на мебель, разнося её в щепы. От стола остались одни обломки. Мы бросились кто куда. Существо бешено носилось по студии, грохоча копытами. Мы вопили от ужаса, расползаясь по сторонам, в надежде где-нибудь спрятаться. Вдруг тяжёлое копыто опустилось на мою левую руку, кости хрустнули.

– Свет! Зажгите свет! – последовал истошный крик.

– Мойр, спички! Скорее спички!

– Да нет у меня спичек! Дикон, где спички?

– Не могу найти. Эй вы, француз, прекратите это светопреставление!

– Это не в моих силах. O mon Dieu, я ничего не могу сделать! Откройте дверь! Где дверь?

Шаря наугад в темноте, я, к великому счастью, нащупал рукой дверную ручку. Тяжело дыша и всхрапывая, существо промчалось мимо меня и с ужасающим грохотом стукнуло копытами по дубовой перегородке. Едва зверь пронёсся, я тотчас же повернул ручку, и в следующий миг все мы были в коридоре, а дверь захлопнулась. В студии оглушительно гремело, трещало, слышался грохочущий стук копыт.

– Кто это? Ради всего святого, кто это?!

– Лошадь. Я видел, когда дверь открылась. Стойте, а как же миссис Деламир?

– Нужно вынести её оттуда. Идёмте, Маркем, нельзя медлить, дальше будет ещё хуже.

Мы распахнули дверь и вбежали в студию. Миссис Деламир лежала на полу среди обломков сокрушённых стульев. Мы подхватили её на руки и быстро вынесли. Я всё-таки оглянулся: из темноты на нас глядели странные горящие глаза, потом застучали копыта, я едва успел захлопнуть дверь, и тут на неё с силой обрушился могучий удар, она треснула сверху донизу.

– Он хочет вырваться! Он сейчас вырвется!

– Бегите, иначе мы все погибнем! – закричал француз.

Животное снова обрушилось на дверь, и что-то высунулось из пролома. Это был длинный белый рог, он блестел в свете лампы. Его блеск поразил нас, но рог тут же исчез.

– Скорее, скорее! Сюда! – кричал Гарвей Дикон. – Вносите её! Быстро!

И вот наконец мы в столовой, и тяжёлая дубовая дверь заперта. Мы положили бесчувственную женщину на кушетку, и тут Мойр, этот знаменитый делец с железной хваткой, потерял сознание и рухнул на коврик возле камина. Гарвей Дикон был бледен, как покойник, он судорожно дёргался, точно в эпилептическом припадке. И вот мы услышали, как с громом разлетелась дверь студии и животное вырвалось в коридор, оно носилось взад-вперёд, взад-вперёд, фыркая и стуча копытами в такой ярости, что весь дом дрожал. Француз закрыл лицо руками и плакал, как испуганный ребёнок.

– Что нам делать? – Я резко встряхнул его за плечо. – Может быть, попробовать ружьё?

– Нет, нет, ни в коем случае. Скоро энергия иссякнет. И тогда всё кончится.

– Вы чуть не убили нас всех, идиот несчастный! Это же надо придумать такой кошмарный эксперимент!

– Но я не знал. Разве я мог предвидеть, что он так испугается? Животное обезумело от ужаса. А виноват мистер Дикон. Он ударил его.

Гарвей Дикон вскочил.

– Господи боже мой! – вскричал он.

По дому пронёсся леденящий душу вопль.

– Это моя жена! Скорее к ней. Пусть там хоть сам Сатана, мне всё равно!

Он распахнул дверь и выскочил в коридор. В дальнем конце, у подножия лестницы, лежала без чувств миссис Дикон – так её потрясло зрелище, которое она увидала. Но больше никого там не было.

Мы с ужасом огляделись, но всё было тихо и спокойно. Я медленно двинулся к чёрному проёму в студию, где ещё несколько минут назад была дверь, – шаг, ещё шаг… сейчас оттуда выскочит чудовище. Но никакое чудовище не выскочило, и в студии тоже стояла тишина. Насторожённо озираясь, мы подошли к порогу и стали глядеть в темноту. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. В студии по-прежнему ни звука, но темнота не такая густая и плотная, как раньше. В дальнем углу реяло светящееся облачко, словно бы тлеющее багровым пеплом по краям и ослепительно-яркое в середине. Оно медленно тускнело, меркло, как бы рассеиваясь и тая, и наконец студию затопил прежний бархатный мрак. Вот в нём утонул последний отблеск этого жуткого свечения, и француз разразился восторженной тирадой.

– Изумительно! Потрясающе! Никто не пострадал, только дверь сломана и дамы перепугались. Но, друзья мои, нам удалось то, что ещё никогда не удавалось никому!

– И я приложу все усилия, – перебил его Гарвей Дикон, – чтобы больше никому и не удалось.

Вот что произошло четырнадцатого апреля сего года в доме № 17 на Бэддерли-Гарденс. Я с самого начала предупреждал вас, что история эта наверняка покажется вам слишком неправдоподобной, и потому ничего категорически утверждать не буду; я лишь описал, не мудрствуя лукаво, то, что я сам видел и ощущал, – вернее, то, что мы видели и ощущали, ибо и Гарвей Дикон, и Джон Мойр полностью подтверждают мой рассказ. Кто-то из вас, вероятно, сочтёт, что мы оказались жертвами необычайно эффектной и сложной мистификации, – что ж, это ваше право. У других же, полагаю, не возникнет сомнения, что мы действительно пережили этот кошмар, – как нет сомнений у нас. Кто-то, вероятно, глубже нас постиг оккультные науки и мог бы рассказать о сходных явлениях. В таком случае прошу вас написать Уильяму Маркему, 146М, Олбени, – вы поможете нам понять то, что поистине кажется нам тайной за семью печатями.