В своё время я держал большую практику в Лос-Амигосе. Всякий, конечно, слышал, что там есть крупная электрическая станция. Город и сам раскинулся широко, а вокруг него ещё с десяток посёлков и деревень, и все подключены к одной системе, так что электростанция работала на полную мощность. Жители Лос-Амигоса утверждали, что они самые высокие люди на Земле, да и вообще, всё в городе было самое высокое, кроме преступности и смертности. Преступность же и смертность, как говорили, были самыми низкими.

Поскольку электричества вырабатывалось вдоволь, то было просто грешно расходовать пеньку и позволять местным преступникам умирать старомодным способом. А тут как раз появились сообщения, что восточные штаты уже применяют казнь на электрическом стуле, хотя смерть преступника не наступала мгновенно, как рассчитывали. Инженеры в Лос-Амигосе читали эти сообщения и в недоумении поднимали брови: как вообще может последовать смерть от такого слабого тока? Они поклялись, что, попадись им преступник, они обойдутся с ним наилучшим образом и включат все динамо-машины, какие есть в их распоряжении. Стыдно экономить на людях, замечали они. Никто не мог с точностью сказать, какой будет результат, если включить все динамо-машины, ясно было одно: потрясающий и абсолютно смертельный. Они так начинят преступника электричеством, как никого ещё никогда не начиняли. В него словно ударят десять молний сразу. Одни предсказывали сгорание, другие – полный распад тканей и дематериализацию. И все жадно ждали, когда подвернётся случай опытным путём уладить споры. А тут как раз и подвернулся Дункан Уорнер.

Вот уже много лет, как Уорнер был позарез нужен полиции, и никому больше. Сорвиголова, убийца, налётчик на поезда, грабитель с большой дороги, он был, конечно, недостоин решительно никакого сострадания. Он заслужил смерть раз десять, не меньше, и жители Лос-Амигоса скрепя сердце решили: ладно, пусть уж он умрёт такой замечательной смертью. Он, видно, почувствовал себя недостойным такой чести и предпринял две отчаянные попытки бежать. Это был высокий, крепкий человек с львиной головой, покрытой чёрными спутанными кудрями, и окладистой бородой, спадавшей на широкую грудь. В переполненном зале суда не было другой такой красивой головы, как у него. Впрочем, что за новость: порой самое привлекательное лицо смотрит на тебя именно со скамьи подсудимых. Увы, благородная внешность Уорнера не уравновешивала его дурных поступков! Защитник старался как мог, однако обстоятельства дела были настолько очевидны, что Дункан Уорнер был отдан на милость мощных динамо-машин Лос-Амигоса.

Я присутствовал на совещании комитета, когда обсуждалось это дело. Городской совет назначил четырёх экспертов, которые должны были подготовить казнь. Трое из них были подходящими кандидатурами: Джозеф Мак-Коннор, тот самый, что проектировал динамо-машины, Джошуа Уэстмейкот, председатель «Лос-Амигос Электрикал Сэплай Компани, Лимитед», и я как главный врач. Четвёртым был старый немец по имени Петер Штульпнагель. В городе живёт много немцев, и все они, естественно, голосовали за своего. Таким образом он и оказался в комитете. Утверждали, что у себя на родине он слыл большим знатоком электричества, да и сейчас он постоянно возился с проводами, изоляторами и лейденскими банками, но поскольку дальше этого он не продвинулся и не получил никаких результатов, заслуживающих публикации, то вскоре на него стали смотреть как на безобидного чудака, влюблённого в электричество. Мы, трое, лишь усмехнулись, когда узнали, что он избран нашим коллегой, и, совещаясь на заседании комитета, не обращали никакого внимания на старика. Он сидел, приставив ладонь к уху, потому что был глуховат, и принимал такое же участие в обсуждении, как и джентльмены из прессы, которые торопливо записывали что-то в своих блокнотах, примостившись на задних скамейках.

Дело это не отняло у нас много времени. В Нью-Йорке пустили ток напряжением две тысячи вольт, но смерть наступила не сразу. Очевидно, напряжение оказалось недостаточным. Лос-Амигос не повторит их ошибки. Заряд должен быть в шесть раз больше, а потому, разумеется, в шесть раз эффективнее. Нет ничего логичнее. Мы пустим все динамо-машины.

На том мы втроём и порешили и уже поднялись, чтобы расходиться, как вдруг наш молчаливый коллега раскрыл рот.

– Джентльмены, – сказал он, – вы обнаруживаете поразительное невежество по части электричества. Вы, я вижу, не знаете, как воздействует электрический ток на человека.

Члены комитета хотели было дать уничтожающий ответ на это дерзкое замечание, но председатель электрической компании постукал себя по лбу, как бы призывая быть снисходительными к выходкам этого чудака.

– Сэр, – иронически улыбнулся он, – может быть, вы сообщите, в чём ошибочность наших заключений?

– В том, что вы предполагаете, будто чем больше заряд электричества, тем он эффективнее. Не думается ли вам, что результат может быть прямо противоположным? Разве вы знаете по опыту, как действует ток высокого напряжения?

– Мы догадываемся об этом по аналогии, – произнёс председатель напыщенно. – Если увеличить дозу какого-нибудь лекарства, оно действует сильнее. Возьмите, например… ну…

– Виски! – подсказал Джозеф Мак-Коннор.

– Вот именно! Виски. Разве не так?

Петер Штульпнагель улыбнулся и покачал головой.

– Ваш довод неубедителен, – сказал он. – Выпив одну рюмку, я приходил в возбуждение, после шести – валился спать. Как видите, эффект прямо противоположный. А вдруг электричество действует так же, как виски? Что тогда?

Мы, трое практиков, расхохотались. Мы знали, что наш коллега со странностями, но нам и в голову не приходило, что до такой степени.

– Что тогда? – повторил Петер Штульпнагель.

– Мы всё-таки попробуем, – ответил председатель.

– Прошу вас вспомнить вот что, – продолжал Петер. – Если коснуться провода с напряжением лишь в несколько сотен вольт, смерть наступает немедленно. Такие факты общеизвестны. В Нью-Йорке к электрическому стулу подводят гораздо большее напряжение, а преступник какое-то время ещё жив. Разве вы не видите, что малый ток гораздо смертельнее?

– Джентльмены, я полагаю, что обсуждение затянулось, – сказал председатель, поднимаясь снова. – Вопрос, как я понимаю, уже решён большинством голосов комитета. Дункан Уорнер будет казнён во вторник на электрическом стуле мощным током от всех шести динамо-машин Лос-Амигоса. Нет возражений, джентльмены?

– Нет, – сказал Джозеф Мак-Коннор.

– Нет, – сказал я.

– Я против, – сказал Петер Штульпнагель.

– Предложение принято, ваше мнение будет своим порядком занесено в протокол, – подвёл итог председатель.

Народу на казни присутствовало немного. Прежде всего, конечно, четыре члена комитета и палач, который должен был действовать по нашим указаниям. Кроме нас, присутствовали федеральный судебный исполнитель, начальник тюрьмы, священник и три журналиста. Происходило всё в небольшом, выстроенном из кирпича подсобном помещении Центральной электрической станции. Когда-то это была прачечная, и у стены стояли печка и медный котёл, никакой мебели, кроме стула для осуждённого, не было. Перед стулом в ногах положили металлическую пластинку, от которой шёл толстый изолированный провод. Другой провод свисал с потолка, он соединялся с металлическим стерженьком на шлеме, который должен быть надет на голову преступника. Когда этот провод и стержень соединят, Дункан умрёт.

Стояла торжественная тишина: мы ждали появления осуждённого. Побледневшие техники нервно возились с проводами. Даже видавший виды судебный исполнитель чувствовал себя не в своей тарелке, ведь одно дело – вздёрнуть человека, но совсем другое – пропустить через живую плоть мощный электрический заряд. Что до журналистов, то лица у них были белее, чем бумага, на которой они собирались писать. Только на маленького чудака-немца эти приготовления не производили никакого впечатления: улыбаясь и затаив в глазах злорадство, он подходил то к одному, то к другому из нас, несколько раз даже громко рассмеялся, и суровый священник упрекнул его за неуместную весёлость.

– Как можно до такой степени забыться, мистер Штульпнагель, чтобы шутить перед лицом смерти!

Но немец нисколько не смутился.

– Если бы я был перед лицом смерти, я бы не стал шутить, – отвечал он, – но в том-то и дело, что я не перед лицом смерти и потому могу делать, что пожелаю.

Священник хотел было выговорить ему за этот дерзкий ответ, но тут дверь распахнулась, и вошли два тюремщика, ведя Дункана Уорнера. Не дрогнув, он огляделся вокруг, решительно шагнул вперёд и сел на стул.

– Включайте! – сказал он.

Было бы варварством заставлять его ждать. Священник пробормотал что-то у него над ухом, палач надел шлем на голову – все затаили дыхание – и включил ток.

– Чёрт побери! – закричал Дункан Уорнер, подпрыгнув на стуле, как будто его подбросила чья-то мощная рука.

Он был жив. Более того, глаза стали блестеть сильнее. Одно только изменилось в нём – что было совсем неожиданно: с его головы и бороды полностью сошла чернота, как сходит с луга тень от облака; они стали белые, точно снег. Никаких других признаков умирания. Кожа гладкая и чистая, как у ребёнка.

Судебный исполнитель с упрёком взглянул на членов комитета.

– Какая-то неисправность, джентльмены, – сказал он.

Мы трое переглянулись.

Петер Штульпнагель загадочно улыбнулся.

– Включим ещё раз, – сказал я.

Снова включили ток, снова Дункан Уорнер подпрыгнул в кресле и закричал. Ей-ей, не знай мы, что на стуле Дункан Уорнер, мы бы решили, что это не он: в одно мгновение волосы у него на голове и на лице выпали. И пол вокруг стал как в парикмахерской субботним вечером. Глаза его сияли, на щеках горел румянец, свидетельствующий об отличном самочувствии, хотя затылок был гол, как головка голландского сыра, и на подбородке тоже ни следа растительности. Он пошевелил плечом, сначала медленно и осторожно, потом всё смелее.

– Этот сустав поставил в тупик половину докторов с Тихоокеанского побережья, – сказал он. – А теперь рука как новая, гибче ивового прутика.

– Вы ведь хорошо себя чувствуете? – спросил немец.

– Как никогда в жизни, – лучезарно ответил Дункан Уорнер.

Положение становилось тягостным. Судебный исполнитель метал в нас испепеляющие взгляды. Петер Штульпнагель усмехался и потирал руки. Техники почёсывали в затылке. Полысевший заключённый удовлетворённо пробовал свою руку.

– Думаю, что ещё один заряд… – начал было председатель.

– Нет, сэр, – возразил судебный исполнитель. – Подурачились, и хватит. Мы обязаны привести смертный приговор в исполнение, и мы это сделаем.

– Что вы предлагаете?

– Я вижу крюк в потолке. Сейчас достанем верёвку, и дело с концом.

Снова потянулось томительное ожидание, пока тюремщики ходили за верёвкой. Петер Штульпнагель нагнулся к Дункану Уорнеру и что-то прошептал ему на ухо. Сорвиголова удивлённо встрепенулся:

– Не может быть!

Немец кивнул, подтверждая.

– Правда? И нет никакого способа?

Петер покачал головой, и оба расхохотались, словно услышали что-то необыкновенно смешное.

Принесли наконец верёвку, и судебный исполнитель собственноручно накинул петлю на шею преступнику. Потом он, палач и двое тюремщиков вздёрнули его в воздух. Половину часа проболтался несчастный под потолком – зрелище, доложу, не из приятных. Затем торжественно и молча они опустили его на пол, и один из тюремщиков пошёл сказать, чтобы принесли гроб. Представьте себе наше удивление, когда Дункан Уорнер вдруг поднял руки, ослабил петлю у себя на шее и сделал глубокий вздох.

– У Пола Джефферсона хорошо идёт торговля сегодня. Сверху оттуда всю очередь видно, – сообщил он, кивнув на крюк в потолке.

– Вздёрнуть его ещё раз! – загремел судебный исполнитель. – Мы всё-таки вытряхнем сегодня из него душу.

Через секунду жертва снова болталась на крюке.

Они держали его там битый час. А когда спустили, он был бодр и весел в отличие от всех нас.

– Старик Планкет что-то зачастил в «Аркадию». Три раза за час сбегал, а ведь у него семья. Пора бы ему бросить пить.

Это было чудовищно, невероятно, но это было. И ничего нельзя было с этим поделать. Дункану Уорнеру давно полагалось умереть, а он разговаривал. Мы подошли поближе и с разинутыми ртами уставились на него, но судебный исполнитель был не из тех, кто легко сдаётся. Он жестом попросил отойти всех в сторону и остался с заключённым наедине.

– Дункан Уорнер, – начал он медленно. – У тебя своя игра, у меня своя. Ты хочешь любой ценой выжить, а я – привести приговор в исполнение. С электричеством нас постигла неудача. Один ноль в твою пользу. Тогда мы решили повесить тебя. Но и тут твоя взяла. И всё-таки я исполню свой долг. На этот раз ты будешь убит.

Говоря это, он вынул из кармана шестизарядный револьвер и одну за другой всадил все шесть пуль в свою жертву. Помещение наполнилось дымом, но, когда он рассеялся, мы увидели, что Дункан Уорнер с сожалением разглядывает свой пиджак.

– В твоих местах пиджаки, должно быть, гроши стоят. А я тридцать долларов за свой отдал, понял? Шесть дыр спереди, да четыре пули насквозь прошли, так что и спина не лучше!

Револьвер выпал из рук судебного исполнителя. Он должен был признать своё поражение.

– Может, кто-нибудь из джентльменов объяснит, что всё это значит? – пробормотал он, растерянно глядя на членов комитета.

Петер Штульпнагель шагнул вперёд:

– Я объясню, что это значит.

– Вы, кажется, единственный, кто кое-что смыслит в электричестве.

– Да, единственный. Я пытался предупредить этих джентльменов. Но они не пожелали выслушать меня, и я решил: пусть убедятся на собственном опыте. Знаете, что сделало ваше электричество? Оно так увеличило жизнеспособность этого человека, что он будет жить века.

– Века?

– Да, потребуются сотни лет, прежде чем истощится колоссальная нервная энергия, которой вы его начинили. Электричество – это жизнь, вы зарядили его жизненно до предела. Пожалуй, лет этак через пятьсот можно попробовать казнить его снова, но я отнюдь не ручаюсь за успех.

– Чёрт побери! А что же мне делать? – вскричал вконец расстроенный судебный исполнитель.

– Может быть, нам удастся разрядить его? Что, если повесить его за ноги?

– Нет. Ничего не получится.

– Но всё-таки он не будет больше нарушать покой жителей Лос-Амигоса, – сказал судебный исполнитель. – Отправим его в тюрьму. Я сгною его за решёткой.

– Как бы не так! Скорее тюрьма сгниёт.

Это было полное фиаско, и мы несколько лет старались обходить в разговоре этот прискорбный случай. Но теперь о нём знают все, и вы можете, если хотите, поместить его к себе в записную книжку.