– Господин виконт де Мори!

Январским вечером 1792 года эти слова, произнесённые с порога дальней гостиной в замке де Гру, произвели необычайно сильное впечатление на его обитателей – шестерых знатных благовоспитанных особ.

Старая маркиза, восседавшая в высоком кресле возле пылающего камина, устремила свирепый и в то же время насмешливый взгляд на своего сына – маркиза, когда тот вскочил из-за стола, не доиграв в триктрак с шевалье де Мазаном, двоюродным братом своей жены. Младшая маркиза, худая, педантичная дама сорока пяти лет, поджала губы в совершенно непозволительной гримасе, насупилась и подняла полуослепшие глаза от пяльцев, за которыми, согнувшись, она с невесткой – графиней де Гру – вышивала гобелен. Заметив резкое движение отца, граф тоже поднялся со стула и с величественной неторопливостью, как бы в укор встревоженным родственникам, сделал два шага к порогу.

Но что-либо сказать или изменить уже не было времени. Незваный гость прошёл в гостиную, где встретил молчаливый приём со стороны собравшихся, в глазах которых читались любопытство, гнев, презрение, холод и надменность. Ни одного дружелюбного взгляда, ни тени радушия. Щёки гостя, и без того зардевшиеся на холоде, почти побагровели, когда он раскланивался с обитателями негостеприимного салона. Наружность виконта отнюдь не давала повода к такому приёму. Это был красивый и, судя по всему, энергичный молодой человек, оказавшийся на целую голову выше мужчин, присутствовавших в гостиной. Черты лица его были весьма выразительны, и людям непредубеждённым оно бы тотчас внушило симпатию и доверие. Однако в замке де Гру виконта де Мори не без основания считали врагом. Вот почему не сразу, а после долгого колебания старая маркиза заставила себя наконец отнестись к гостю как к равному и вежливо указала на свободный стул.

– Прошу садиться, сударь, – сказала она. – Вы что-то поздно разъезжаете с визитами, но, может быть, такова ныне мода. Давно я не бывала в Париже, не знаю, право, какие теперь там порядки.

– Простите, мадам, что я появился у вас в столь необычный для визитов час, – произнёс де Мори. – Но как вы, вероятно, догадываетесь, меня могло привести сюда лишь дело чрезвычайной важности.

– Ах вот что. И чем мы обязаны столь редкой чести? – осведомилась маркиза.

– Делом, от которого зависит жизнь или смерть, мадам. Или если угодно: быть может, зависит.

– Неужели? Однако, прежде чем мы перейдём к столь серьёзным материям, позвольте узнать от вас последние новости из Парижа. Что поделывают ваши доблестные друзья-патриоты?

– На этой неделе никаких особенных новостей не было, мадам. Разумеется, там по-прежнему волнения и беспорядки, но со временем народ угомонится. Если конституция, которую мы разработали, будет принята, в стране наступит мир и процветание и все прошлые распри будут позабыты.

– В таком случае, сударь, нам всем остаётся только уповать на возврат мрачного прошлого, – сказал шевалье.

– А что поделывает ваш непогрешимый герой де Лафайет? Или как вы его называете – гражданин Мотье? – усмехнулся маркиз. – Кстати, примите мои извинения за моих невежественных слуг, наградивших вас титулом во время доклада. Дело в том, сударь, что я, собственно, забыл, кто вы есть. Гражданин…

– Бернар Лавинь, – с лёгкой улыбкой подсказал молодой человек. – Надо безропотно жертвовать пустыми титулами, если народ того хочет. Однако позвольте, сударь, и мне, в свою очередь, спросить вас: совершались ли когда-либо великие, благородные дела без нелепых эксцессов?

– Быть может, и нет, – ответил маркиз. – Но чтобы оправдывать нелепости, надо самим быть благородными. Скажу вам откровенно: в последние два года я видел немало нелепостей и ужасов, но даже в самые сильные увеличительные стёкла мне не удалось разглядеть что-нибудь возвышенное и благородное.

– Нам сегодня ещё предстоит услышать нечто возвышенное и благородное, – заметила старая маркиза. – Дело, от которого зависит жизнь или смерть. Господин де Мори, извольте рассказать нам, прежде чем маркиз углубится в разговор о де Лафайете.

– Мадам… – с некоторой нерешительностью начал Бернар. Он дважды обвёл взглядом лица собравшихся, точно желая рассеять последние сомнения.

– Не беспокойтесь, – сказала мадам де Гру. – У нас не настолько слабые нервы, чтобы мы не перенесли плохих новостей. Во всяком случае, обещаю, что с нашей стороны вы не увидите никаких проявлений слабости.

Виконт отвечал поклоном.

– Мадам, – продолжил он, – до нас дошли сведения, что вы собираетесь покинуть Францию. Об этом поговаривают и в городе, и в соседних деревнях. Ходят слухи, что вы намерены выехать в парадной карете, причём открыто, торжественно, ни от кого не таясь. Дамы и господа, – объявил виконт, поднявшись со стула и решительным взглядом окидывая погружённые в полумрак лица собравшихся, – поверьте моим словам, отбросив всякие подозрения на мой счёт. При нынешних умонастроениях в народе ваше предприятие чрезвычайно опасно. Вашу карету не пропустят. Так, ища свободу, вы окажетесь за решёткой. Предупреждаю вас совершенно искренне, как друг.

После того как молодой человек изложил своё дело, ненадолго воцарилось молчание.

– И что же, как друг, вы посоветовали бы нам предпринять? – спросил маркиз.

– Ах, дорогой маркиз, я безгранично благодарен вам за этот вопрос. Вы доверитесь мне? Вы последуете моему совету? В таком случае умоляю и заклинаю вас: оставайтесь в замке, откажитесь от всяких помыслов об эмиграции. Здесь, у себя дома, вы в относительной безопасности. Ещё есть люди, которые питают к вам уважение. Отец употребит всё своё влияние, чтобы отвести от вас угрозы. Скажите мне наконец, что вы согласны отказаться от этой безумной и опасной поездки.

Шевалье посмотрел с язвительной усмешкой на графа и снова склонился над игральной доской. Маркиз тоже улыбнулся.

– Так вот какова ваша хвалёная свобода! – воскликнул он. – Нельзя даже выехать из дому в собственном экипаже без того, чтобы тебя не задержали и не заточили в тюрьму. Любопытно, что и говорить.

– Не надо ходить далеко за примерами, дорогой маркиз, – промолвил шевалье де Мазан и, не оборачиваясь, кивнул в сторону де Мори. – Примите за общее правило: когда чернь вдруг начинает бунтовать, за этим всегда стоит подстрекатель – человек иного, более высокого сословия, который руководствуется своими мотивами. Но таким людям весьма свойственно портить себе игру: они не могут избавиться от смутного желания угодить всем – и нашим и вашим.

Шевалье де Мазан слыл в семье острословом и мудрым советчиком. Вот и теперь его выслушали с необычайным вниманием, а затем с улыбкой посмотрели на гостя: интересно, как он воспримет эти слова?

– Надеюсь, господин де Гру не разделяет гнусных подозрений своего кузена. Господин де Гру давно меня знает…

– А есть ли у меня какие-нибудь основания относиться к вам с бóльшим уважением после того, как я достаточно хорошо вас узнал? – вопросил маркиз, слегка поклонившись гостю.

Молодой человек уже готов был ответить, но вдруг осёкся: в эту минуту из дальней двери, занавешенной гобеленом, в гостиную вошла девушка в белом платье, удивительно стройная, исполненная грации и изящества, с милым личиком и большими испуганными голубыми глазами. Она застыла у порога, уставившись на гостя. Низкий поклон виконта, похоже, вывел её из замешательства. Она учтиво поклонилась в ответ и, плавно пройдя по паркету позади младших госпожей де Гру, стала в углу за креслом, где сидела старая маркиза.

– Ты принесла мне мой веер, Леонора? – спросила старуха.

– Вот он, мадам, – тихо проговорила девушка, подавая веер.

Но, произнося эти слова, она не сводила глаз с виконта де Мори, стоявшего напротив, лицом ко всем собравшимся. Её появление, похоже, на мгновение лишило его дара речи. Шевалье по-прежнему улыбался, вперив свои чёрные глаза в Бернара, – такое выражение взгляда бывает у змей, – между тем маркиз обнаружил некоторые признаки беспокойства, а лицо его исказилось гневом.

Маленькая графиня де Гру, слабонервная, нетерпеливая особа, посмотрела на мужа, стоявшего подле неё, как бы умоляя: «Ради бога, сделай что-нибудь, чтобы прекратить эту сцену». И граф, напустив на себя величественную важность под стать Людовику XIV, выступил вперёд и пожелал знать, сообщил ли господин де Мори всё, что имел сообщить.

– Я предупредил вашу семью об опасности, сударь, – спокойно ответил Бернар, – и всё ещё смею надеяться, что предупредил не напрасно. Мой долг – безропотно сносить ваши обвинения, к которым склоняет вас подозрительность. Я мог бы предполагать, что найду здесь такой приём. Я рад, что среди вас есть по крайней мере один человек, не разделяющий ваших подозрений.

– Я никогда, никогда не унижусь до этого, – послышался торопливый полушёпот из-за кресла маркизы.

Бернар поклонился в знак благодарности.

– Довольно! Это уже слишком, – тихо проговорил шевалье, обратившись к маркизу де Гру. – Вы сами положите этому конец или прикажете мне?

Но тут вмешалась старая маркиза.

– Ну что же, прощайте, сударь, – сказала она, вставая. – Покорнейше благодарим вас. Если ваше предостережение не лишено оснований, мы, вероятно, никогда больше не увидимся с вами. Я бы только попросила вас употребить всё своё влияние, прибегнув также к содействию вашего отца, дабы по возможности сократить наше пребывание в тюрьме.

Виконт де Мори низко поклонился и вышел из гостиной. Маркиз дал знак сыну оставаться на месте и сам направился проводить виконта.

– Послушайте, что я скажу, дорогой друг, – произнёс он, заводя гостя в приёмную. – Что касается меня, то я нисколько не сомневаюсь в ваших честных намерениях. Но видите ли, вы в немилости у де Мазана и дам. Он ревнует вас, а они на его стороне.

– Позвольте с вами не согласиться. Отнюдь не все. Иначе с чего бы он стал ревновать ко мне?

– А, вы о мадемуазель. Она не в счёт. Однако послушайте: на свой страх и риск хочу предоставить вам хорошую возможность. Поезжайте с нами. Доверьтесь нашей небезопасной карете. Когда мы благополучно пересечём границу, вы можете поссориться с де Мазаном – вызовите его на дуэль и убейте, если вам так угодно. И тогда вы сможете попытать счастья…

– Вы очень любезны, сударь. Но я связал свою судьбу с Францией. Что же касается кареты, жаль, что вы никак не хотите поверить в опасность вашей затеи. Ах, позвольте, я хотя бы спасу вашу племянницу!

– Это невозможно! – отвернувшись, произнёс маркиз. – Я дал слово де Мазану и при всём желании не могу нарушить его.

– Ужасно! Какое варварство! Жертвовать такой жизнью.

– Ни слова больше. Сюда кто-то идёт. Благодарю вас за ваши добрые намерения. Прощайте.

Виконт де Мори покинул замок. Когда маркиз де Гру вернулся в гостиную, вид у него был усталый и мрачный; казалось, будто он за один миг превратился в старика.

Мадемуазель Леонора де Гру д’Изамбер играла далеко не последнюю роль в замке. Её отец женился – весьма необычный шаг для младшего сына, – и, что ещё удивительнее, женился по любви, на наследнице имения Изамбер. Таким образом он стал владельцем большого поместья с великолепным замком и обрёл полную независимость от родителей. Но фортуна улыбалась ему недолго. Он и его жена умерли в молодом возрасте, а их единственный ребёнок был отдан на попечение бабушке – старой маркизе де Гру.

Леонора, тихая, застенчивая девушка, во всём беспрекословно подчинялась величественной, строгой и властной старухе, что было необычно даже для Франции того времени. Ей прочили в мужья де Мазана, бессердечного салонного фата, который был к тому же на двадцать лет её старше. «Умён, прекрасно воспитан, аристократ, обаятельный человек», – твердили де Гру всякий раз, когда заходила о нём речь. Лишь один маркиз не присоединял своего голоса к хвалебному хору: кое в чём он расходился во мнениях с блестящим кузеном своей жены. Разумеется, открыто несогласие не проявлялось – лишь нет-нет да возникали сомнения: неужели и впрямь можно быть таким алчным, скупым и жестоким и в то же время первенствовать среди людей благородного сословия?

Господин де Мазан ещё не был даже помолвлен с мадемуазель д’Изамбер, но все понимали, что их брак – дело решённое, и одобряли его. Кто, как не шевалье, лучше всех распорядится прекрасными поместьями д’Изамбер? Родственные отношения шевалье с де Гру тоже говорили в его пользу. Леоноре шёл уже девятнадцатый год, и её брак с де Мазаном, возможно, уже состоялся бы, если бы не известные волнения во Франции, которые заметно остудили пыл шевалье.

Замок д’Изамбер находился недалеко от Парижа, в самой гуще революционных событий, и господин де Мазан рассудил за благо подождать, когда волнения улягутся, дабы не обременять себя хлопотами о молодой невесте, поневоле выходящей за него замуж. Её родственники сами позаботятся, чтобы она от него не ускользнула.

А предстоящая эмиграция избавит её от влияния молодого Бернара де Мори. Его отец граф де Мори, ближайший сосед де Гру, никогда особенно не питал к ним дружественных чувств. Его отношение к знати было до того своеобразно, что не вписывалось ни в какие великосветские традиции. Тем не менее до последнего года Бернар часто бывал в замке де Гру; давнишняя детская дружба между ним и Леонорой переросла в некое чувство, не менее нежное и пылкое по причине своей безнадёжности, а также потому, что оно не выражалось напрямую и изъяснялось лишь немногими словами.

Но даже теперь у Бернара были свои союзники в замке, хотя, быть может, и не очень могущественные. Среди них была старая няня Пернэт Флике, носившая некогда на руках мать Леоноры, а затем и её саму. После смерти матери Леонора была доставлена из Изамбера в Гру именно под присмотром Пернэт.

Дочь няни Жаннэт приехала в свите юной мадемуазель и вскоре получила разрешение у маркиза выйти замуж за Люка Бьенбона, дворецкого господина де Мори. Пернэт сразу же не поладила со старой маркизой, которая часто грозилась её уволить, но всякий раз с презрением прощала её: она понимала, что дерзкая, прямодушная старуха-республиканка вряд ли заменима для Леоноры.

– Allez! – говорила маркиза. – Пернэт несёт несусветный вздор, но в душе она добрая. Кому какое дело до неё и её острого языка. Пусть остаётся в замке.

Если бы Пернэт и её дочь взялись отравить де Мазана и отдать юную госпожу в руки Бернара де Мори, они бы сделали это без особенных угрызений совести. Но сладить с многочисленным семейством де Гру им было не под силу, и до последнего времени им оставалось только роптать.

Приготовления к отъезду велись совершенно открыто. Дамы руководили укладкой гардероба, и Пернэт получила распоряжение от маркизы собрать все лучшие платья и драгоценности мадемуазель д’Изамбер.

– Ха! – воскликнула Пернэт. – Хороший подарочек восставшему народу! Мадам изволит – будет исполнено. Только на вашем месте я бы закопала несколько сундуков во дворе замка.

– Чтобы, когда мы уедем, ты их откопала, да, моя дорогая Пернэт? – ответила маркиза де Гру.

– Как вам будет угодно, мадам. Но мадемуазель я не оставлю. Куда она поедет, туда и я, – хладнокровно ответила Пернэт.

– Что я слышу? Ты хочешь отправиться с нами в это опасное путешествие? Нет, серьёзно, ты разве не слышала, что нам предрекают: мы едем прямёхонько на гильотину. Или, по-твоему, виконту де Мори всё это приснилось?

При этих словах сердце Пернэт смягчилось, и она прониклась расположением к старой маркизе. Было видно, что госпожа обратилась к ней как к другу, взгляд её выражал вполне понятную тревогу, но в нём не было ни малейшей тени страха.

– Мадам знает, какие злые у нас в деревне люди. Псы сущие, – проговорила она. – Мне дочь сказывала, а ей муж говорил, что очень опасное это дело. Господин виконт умнее, чем все эти господа. Он знает, о чём говорит.

– Но мы не доверяем ему, – замотав головой, возразила маркиза. – Он и его отец лживые, бесчестные люди. Ступай, Пернэт, делай, что тебе велено, и скажи мадемуазель, чтобы зашла ко мне.

«Бедные господа! – рассуждала про себя Пернэт, спеша исполнить приказание маркизы. – Конечно, душою я с патриотами, так ведь и этих жалко. Тех, кто нам дорог, мы ещё можем спасти, но остальные пускай спасаются сами: что посеешь, то и пожнёшь».

Разумеется, предостережений было более чем достаточно. На другой день и на следующий все собаки, обитавшие в замке, лаяли почти не переставая; призрак старого маркиза, который и раньше, бывало, шелестя крылами и белыми одеяниями, пролетал над головой путника, застигнутого темнотой за крепостными стенами, неожиданно обрёл голос и ночь напролёт стенал и кричал навзрыд то за одной, то за другой башней, подобно знаменитой ирландской плакальщице. Во всяком случае, так потом утверждали.

Мадемуазель д’Изамбер приснился странный и очень страшный сон; она рассказала его Пернэт, а затем бабушке. Обе посмеялись над ней, однако сон запечатлелся в памяти и, более того, имел последствия.

– Мадам, – рассказывала Леонора маркизе, – мне снилось, будто большая карета, запряжённая шестью бурыми лошадьми, подъехала вон туда, под наши окна, и стала на лужайке за рвом.

– А почему не у парадного подъезда? – удивилась мадам де Гру.

– Право, не знаю. Она остановилась, и вы стали в неё садиться. Я смотрела в окно и видела, как вы входите один за другим: вы, тётушка, дядя, кузен с кузиной, господин шевалье.

– А ты сама разве в неё не села? Это довольно забавно.

– Я была в своей комнате. Дверь была заперта снаружи, на окнах решётки, так что я никак не могла выбраться. Боже, какой ужас меня охватил! Я кричала вам, но вы меня не услышали. Я металась по комнате, пыталась протиснуться между прутьев оконной решётки. Мне казалось, что меня оставили одну в замке, что все обо мне забыли. Карета тронулась, съехала с лужайки – была ночь, горели фонари, и я видела, что трава серебрится от инея. Я вновь попыталась вылезти в окно, насилу протиснулась, спустилась по плющу, – право, не знаю, как мне это удалось. Побежала по холодной мокрой траве и нагнала карету за поворотом, перед самым спуском. Подпрыгнула, ухватилась за дверцу обеими руками, прокричала вам, чтобы меня впустили. Ах, сейчас расскажу вам самое страшное. Знаете, кто сидел в карете? Это были не вы, а призраки – много призраков. О боже! Это было ужасное зрелище. Я отшатнулась, упала навзничь на траву и проснулась.

Впервые, забыв свой страх перед бабушкой, Леонора присела на корточки у её кресла и зарылась лицом в её платье из грубого сатина. Мадам де Гру посмотрела на внучку с улыбкой, ласковой и в то же время презрительной.

– Удивительный сон, ничего не скажешь, – усмехнулась она. – Однако в нашем роду не принято предаваться страхам, будь то во сне или наяву. Дорогая Леонора, утешься. О твоей безопасности позаботятся. Когда мы отправимся на чужбину, о тебе, разумеется, не забудут. Никто не оставит тебя в замке. Глупенькая, наберись мужества и научись смеяться над своими снами. А ну-ка, встань, сюда кто-то идёт.

– Вы никому не расскажете, мадам? – поднимаясь, спросила Леонора.

– Уж конечно, не стану повторять такой вздор, – уверила её мадам де Гру. – И наперёд знай: когда тебя начнут терзать всякие страхи, изволь держать их при себе.

В комнату стремительно вошла молодая графиня, она хотела что-то спросить у бабушки, и Леонора, не любившая свою кузину, удалилась на балкон и стала смотреть на зимний пейзаж. Замок стоял на высоком холме; с тыльной стороны склон был покрыт лесом, а впереди простирался обширный отлогий парк с аллеями; внизу по обеим сторонам речной долины раскинулась деревня Гру. За нею, за длинной грядой холмов, скрывались деревня и замок Мори. Поместье у них было меньше Гру и уступало тому по значению, зато его владельцы на протяжении многих веков имели безупречную репутацию; во всей провинции не было им равных на поле брани, да и на благородных собраниях слово их было веско. Теперь же они запятнали себя предательством, изменив вековым устоям, и, если какая-нибудь дама из замка Гру, озирая окрестности, вдруг, паче чаяния, переводила взгляд с дымков и тёмных крыш в долине на отдалённые холмы, где догорали последние лучи солнца, то было бы оскорбительно предположить, будто её благовоспитанные мысли могли ненароком залететь в замок Мори.

У владельцев Гру никогда не было принято запирать ворота от кого бы то ни было: они были слишком горды, чтобы питать подозрения. Вот почему в любое время суток во двор замка беспрепятственно проникали крестьяне и столь же свободно выходили за ворота. Так, Люк со своей женой могли в любое время и сколько вздумается навещать матушку Пернэт.

В один из дней, исполненных тревожного ожидания перед отъездом, около пяти часов вечера, Леонора сидела у окна в своей комнате. Полчаса тому назад она потихоньку вышла из большой гостиной и принялась за чтение «Imitation», утешая себя и укрепляя свой дух, но быстро смеркалось, и ей пришлось отложить книгу. Длинные, бледные пальцы Леоноры ещё лежали на буром её переплёте, но глаза уже обратились к окну.

На небе не было ни одного облака, но над землёй уже сгустились сумерки, отчётливо виднелась только отдалённая гряда холмов, и это навевало печальные мысли. Но если что и выражалось на неподвижном бледном лице Леоноры, так это горестное смирение. В свои восемнадцать лет надеяться ей было не на что, судьба была предопределена, желать и то казалось чем-то предосудительным и запретным.

Леонора вряд ли бы призналась в том, чего именно она хочет. В конце концов, жизнь её мало чем отличалась от жизни других девушек знатного сословия. А если жизнь устроена так, что не доставляет особенного удовольствия, – что ж, ничего не поделаешь. Не лучше ли совсем отказаться от желаний? Да и жилось ли когда-нибудь счастливо в этом мире? Высокие заповеди, которые она почерпнула из книги, заставляли её стыдиться собственного чувства неудовлетворённости, но при этом даже усугубляли её отчаяние: ей никогда не достичь таких высот добровольного самоотречения.

– Моя красавица совсем здесь зачахнет, – послышался голос старой Пернэт. – Эта книжка, что взяли вы у мадам маркизы, доведёт вас до обморока, если будете тут подолгу сидеть читать да предаваться всяким фантазиям.

– Это очень хорошая книга, Пернэт. Прекрасная книга! – возразила Леонора. Её голубые задумчивые глаза не сразу оторвались от окна и остановились на встревоженном морщинистом лице старой няни.

– Оно, может, и так. Я вот грамоте всякой не училась, мадемуазель знает, зато живу не тужу. От этих книжек какой прок? Одни охи да вздохи, да ещё морщины на лице – я так вам скажу. Мадам маркиза как начитается этих книжек, потом не знает, на ком злобу сорвать, словно бес в неё вселяется. А мадемуазель, не в пример ей, кроткая, точно ангел, только чтение и ей не в прок – одна горечь и печаль на сердце. А бедным-то слугам её каково! Им ещё тяжелее видеть, как мадемуазель страдает. Вот и сейчас она не в духе, а я, между прочим, пришла попросить её кое о чём.

– О чём попросить, Пернэт? Что тебе до моего настроения? – с милой улыбкой спросила Леонора.

– А вот о чём, мадемуазель. Дочь моя, Жаннэт, сейчас в саду у двери, что ведёт на лестницу в башенку. У неё есть какое-то важное сообщение, и не для кого-нибудь, а для нашей маленькой принцессы. Не соблаговолит ли принцесса накинуть этот плащ и спуститься переговорить с бедняжкой Жаннэт?

– Но почему она сама не поднялась ко мне? – удивилась Леонора.

Однако же она встала, и Пернэт поспешно накинула плащ ей на плечи.

– Торопилась она, мать моя. Как видно, была на то особая причина.

Мадемуазель д’Изамбер, привыкшая слепо верить старой няне, последовала за ней. Они вошли в небольшую дверь, что вела в башенку, спустились по винтовой лестнице в сад; точнее сказать, то была окраина сада, расположенная между крепостной стеной и рвом. Здесь росло несколько вечнозелёных кустов и деревьев, под сенью которых можно было укрыться, а рядом виднелся дощатый мост, построенный для удобства передвижения слуг, чтобы те могли кратчайшим путём выйти к деревне.

Жаннэт, в высоком накрахмаленном колпаке, в жакете и коротких юбках, стояла на траве у входа в башенку.

– Что ты хочешь сообщить мне, Жаннэт? – тихо спросила Леонора, остановившись на пороге.

– Сделайте милость, мадемуазель, выйдите в сад. Вас там дожидаются – переговорить с вами желают, – пробормотала Жаннэт Бьенбон.

– Скорее, дитя моё! – прошептала Пернэт. – Вон там, в тени кустов. Говорит, от этого, мол, зависит жизнь или смерть.

Хотя Леонора была застенчивой и робкой девушкой, её никоим образом нельзя было назвать трусливой. Она переступила порог и плавной походкой зашагала по траве. В сумерках она походила на привидение, стройное и изящное. Вскоре она дошла до кустов, на которые указывала Пернэт. Там, в густой тени, стоял какой-то мужчина. Он порывисто шагнул навстречу и поцеловал ей руку.

– Ах, месье, это вы? – воскликнула Леонора.

– Не сердитесь на вашего несчастного друга, мадемуазель Леонора, вы хорошо меня знаете. Хотел бы надеяться, что вы доверяете мне. Доверяете или нет?

– Стоит ли об этом спрашивать?

Леонора подняла глаза и задумчиво посмотрела на Бернара, на бледном её лице показалось мечтательное выражение. Сильные чувства, овладевшие ею, внезапно вытеснили все мысли о правилах приличия, о строгой бабушке, о шевалье, о чопорных и слабонервных родственниках. Её переполняло чувство гордости за своего возлюбленного и радость оттого, что он рядом с нею. Бернар был так не похож на всех других дворян, которых она знала, – не похож своею открытостью, великодушием, врождённым благородством. По сравнению с шевалье де Мазаном он был воистину Гиперион, а тот – сатир, хотя Леонора предпочитала более благочестивое сравнение: архангел Михаил и Вельзевул. Леонора и виконт стояли в тени кустов, и надо ли говорить, что им обоим казалось, будто на дворе была не зима, а тёплый летний вечер. Однако вскоре к ней мало-помалу вернулась девичья застенчивость и беспокойство.

– Вам, верно, опасно здесь находиться? – прошептала Леонора. – Зачем вы пришли?

– Леонора, прошу вас, сначала ответьте мне. Вы сделаете то, о чём я вас попрошу? Обещайте мне, что вы исполните мою просьбу.

– Ах, если бы я могла, дорогой, но я не смею. С моей стороны нехорошо, грех, что я пришла сюда. Но понимаете, меня обманули эти женщины. И я нисколько не сожалею. Я давно хотела поблагодарить вас за то, что вы приехали тогда и предупредили нас, как настоящий друг.

– Так, значит, они не изменили своих планов? Неужели по-прежнему вы всё хотите ехать в этой ужасной карете?

– О да. Мне кажется, эта поездка обернётся для нас гибелью. Мне приснился страшный сон, – добавила Леонора с трепетом. – Не хочу рассказывать его вам, хотя вы, конечно, не станете надо мной смеяться, как бабушка. Но вы не сéрдитесь, Бернар, что я не могу ничего обещать вам? Чего вы хотите от меня? Я сделаю, если это возможно.

– Позвольте увезти вас сию же минуту в безопасное место. Вы должны согласиться. Если вы хоть немного меня любите, вы согласитесь.

– А остальных пусть постигнет ужасная участь? – помолчав немного, вопросила она.

– Они сами выбрали себе эту судьбу, – страстно возразил он. – По какому праву люди, упрямо стремящиеся к своей погибели, должны тянуть за собой в пропасть и вас? Это чудовищно, это тиранство! Неслыханное тиранство! Если вы откажетесь от моего предложения, значит вы никогда не любили меня. Решайтесь, мой ангел!

– Почему вы можете спасти только меня, а не их? Каким образом? – спросила Леонора, отстраняясь от виконта.

– В Мори вы будете в безопасности. Отец примет вас как родную дочь. Народ не питает к вам злобы и ненависти. Да и за что им быть озлобленными против вас? Впрочем, в такое время не щадят ни правых, ни виноватых. Вы идёте со мной?

– Не просите меня – я не могу.

– В таком случае прошу извинить, я, видно, ошибся. Я имел глупость вообразить, что я для вас что-то значу, мадемуазель, – стиснув зубы, произнёс Бернар и зашагал прочь.

– Бернар, постойте! Если бы ценой своей жизни я могла спасти вас, вы бы вскоре убедились… Ах, что я такое говорю! Наберитесь терпения и выслушайте меня. Я очень несчастна, но долг превыше всего. Когда-то вы тоже были склонны так думать. Могу ли я бросить бабушку на произвол судьбы, позволить ей одной пуститься в это опасное путешествие? Я была предана ей всю свою жизнь. Могу ли я теперь бежать тайком, трусливо бросив её? Мне всегда недоставало смелости – не возражайте, я знаю, – но я не пойду на то, что вы предлагаете. Это было бы слишком бесчестно с моей стороны. Я привязана к своей семье и должна быть с семьёй. Ах, остаётся одно: попытаемся оба мужественно примириться с судьбой. Идите и забудьте меня. Это самое лучшее, что вы можете сделать.

– А вы останетесь здесь и забудете меня? – вопросил де Мори.

Леонора замотала головой, по щекам её струились слёзы.

– Моя королева, моя добрая фея, мой лучезарный ангел! – воскликнул виконт, внезапно припав на одно колено. – Выслушайте мою клятву. Даже если вы не хотите позаботиться о своём спасении, всё равно вы будете спасены! Вы не сéрдитесь на меня за эти слова? Вы видите: я готов навлечь на себя даже ваш гнев.

– Если вы ради меня вовлечёте себя в беду, я действительно рассержусь. Ах, Жаннэт, в чём дело?

– Мадемуазель, по лестнице поднимается мадам маркиза.

– О боже! Прощайте, Бернар! Если она узнает, она убьёт меня.

Леонора стремглав побежала по траве, а виконт де Мори провожал взглядом её белую фигуру, пока она не скрылась за дверью. Затем он надвинул на лоб фетровую шляпу и медленно, осторожно двинулся в обратный путь. Спускаясь с холма, он почти забыл о своей неудаче: необходимость побуждала его строить новые планы. Какие бы трудности и опасности ни сулило будущее, Бернара воодушевляла уже одна мысль о том, что нежная, застенчивая дева из замка Гру оказалась вполне достойна его выбора. Он не сомневался, что его преданность и отвага будут вознаграждены.

На следующий день после полудня в большой гостиной собрались на семейный совет. Леонору на него не пригласили; она сидела у камина в гостиной маркизы и вышивала за пяльцами, когда вошла молодая графиня, её кузина, и остановилась у камина, чтобы погреться; было видно, что её пробирает дрожь.

Леонора никогда не испытывала симпатии к младшей из госпожей де Гру, которая обыкновенно вела себя как дитя, с той лишь разницей, что была лишена детской привлекательности. Однако теперь, взглянув на её лицо, Леонора заметила на нём новое, дотоле невиданное выражение. Раскрасневшаяся, возбуждённая, графиня смотрела на неё с необычайным беспокойством; в глазах у неё застыли слёзы, а дрожь в теле не унималась.

– Что случилось, кузина? – спросила Леонора. – Ты из гостиной? Что они решили?

– Ах, это просто ужасно. Уверяю тебя: если каким-то чудом я переживу эту ночь, то после неё остаётся только умереть от ужаса. Да, я знаю, мне должно быть стыдно. Тебе легко удивляться. Ты полагаешь, что во всём доме только ты одна подвержена страху и малодушию. Во всяком случае, так всегда говорит наша бабушка. Ну вот, теперь ты не одинока.

– А что произошло? – удивилась Леонора.

– Отъезд намечен нынче ночью, дитя моё. Ты только представь себе! Какая ужасная это будет сцена! И знаешь, карету подадут не к парадному крыльцу, а вон на ту лужайку. И поедем мы, вообрази, по просёлочной дороге, чтобы держаться подальше от деревни. Это бабушка и шевалье де Мазан придумали. Что ты на это скажешь? По-моему, что может быть хуже? Но разве мой голос что-нибудь значит! Маркиз де Гру во всём беспрекословно подчиняется своей матушке; у младшей мадам де Гру вообще нет собственного мнения, а Франсуа никогда не станет спорить с Ксавье де Мазаном. Такова наша семейка. Впрочем, если ты решишься поговорить с Ксавье, может быть, они немного одумаются.

– Дорогая моя, ты глубоко заблуждаешься. Я никто в этом доме.

Положив иглу, Леонора посмотрела на полыхавшие в камине дрова. Короткий день скоро перейдёт в сумерки, настанет вечер, а там решится, жизнь или смерть. Графиня, стоявшая рядом, являла собой разительную противоположность мечтательной грации Леоноры: маленького роста, с напряжённой деревянной осанкой, высокие каблуки и копна густо напудренных волос.

– Но почему тебе не нравится их план? – не поднимая глаз, спросила Леонора.

– Ах, я не выношу темноты, – в раздражении проговорила графиня. – Поверишь ли, я боюсь. Эти ужасные факелы! Мне кажется, это гораздо опаснее, чем путешествовать днём. И потом, такой холод! Как жаль, что мы не можем остаться здесь. Не думаю, чтобы нас кто-нибудь тронул. Если они только посмеют, они будут самыми последними негодяями, неблагодарными свиньями. Скажи мне правду, Леонора: ты думаешь, нас пропустят?

– Не знаю. Полагаю, что нет.

– В таком случае в этом будут виноваты эти противные де Мори.

Маленькая графиня не на шутку испугалась, увидев, как гневно заблестели глаза кузины, обыкновенно такой кроткой и робкой.

– Ты не имеешь права обвинять их в чём бы то ни было! Если бы в их власти было спасти нас, мы были бы уже в безопасности, хотя, разумеется, мы недостойны таких знаков внимания с их стороны. Если бы о знатности судили по заслугам человека, де Мори были бы самым знатным родом во Франции.

Графиня пожала плечами и рассмеялась:

– Что я слышу, Леонора, дитя моё! Вот это мило! Твой энтузиазм достоин похвал. Но позволь дать тебе добрый совет: постарайся, чтобы Ксавье де Мазан не услышал от тебя подобных речей.

– Услышит он – не услышит, какое мне дело! Мне это совершенно безразлично, – объявила Леонора. – Если неминуема гибель, если суждено расставание с этой жизнью, по крайней мере, утешительно, радостно сознавать, что ты встречала на этой земле что-то воистину доброе и благородное.

– Бог мой, сестра! – воскликнула кузина, на сей раз уже серьёзным тоном. – Твои речи неприличны и не к лицу благородной девушке. Уверяю тебя, можно даже подумать, что ты влюблена в молодого де Мори. Но я не настолько неучтива, чтобы пересказывать кому бы то ни было твои слова. Только прошу тебя, будь осторожна: хоть немного сдерживай свои чувства.

– С какой стати я должна их сдерживать, особенно теперь! – сказала Леонора, устремив на графиню решительный взгляд. Глаза у неё сверкали, но лицо и голос не выдавали волнения. – Если ты сама обо всём догадалась, что же, пусть все знают. Да, я люблю его! Люблю всем сердцем. И я бы предпочла сегодня ночью умереть, чем, бежав из страны, выходить замуж за… Ах…

Голос у неё внезапно осёкся, сдавленный стон, похожий на рыдание, вырвался из её груди, и она закрыла лицо руками.

– Леонора, не пугай меня, а то я застыну от ужаса! – воскликнула её кузина. – Боже милостивый! Неужели это возможно! До чего я дожила! Услышать такие слова от родственницы, от мадемуазель де Гру! Тебе не стыдно? Другая бы сгорела от стыда. Какое падение! Верх неприличия! Не могу поверить своим ушам. Ты, милая, верно, не в своём уме?

– Нет, – отвечала Леонора, – я в своём уме. Я только сказала правду, быть может впервые в своей жизни. И я рада этому.

– А мне жаль, – с достоинством парировала графиня, – жаль, что ты оказалась недостойна своего имени. Несчастное дитя! Я постараюсь забыть всё, что ты наговорила мне в сердцах. Через год, если, конечно, мы доживём до этого, ты скажешь мне спасибо за то, что я не напоминала тебе о сегодняшнем конфузе.

Шорох платья и размеренный стук каблуков по паркету подсказали Леоноре, что кузина удаляется. Девушка сидела неподвижно, закрыв лицо руками, похолодев от обрушившегося на неё горя, которое было так велико, что не поддавалось слезам. Спустя какое-то время до неё донеслись отдалённые звуки: в замке засуетились, старая маркиза возвращалась в свою комнату. Леонора не отважилась показаться ей на глаза в расстроенных чувствах. Оставив пяльцы у камина, она прошла по анфиладе комнат, минуя свою спальню, и поднялась по лестнице в небольшую каморку, расположенную в одной из башенок. Комнатка была почти пустая, если не считать стола, скамьи для моления да распятия на стене.

Здесь летом Леонора обыкновенно проводила бóльшую часть дня; сквозь старые побелённые стены не проникала полуденная жара, только утром солнечные лучи врывались в проём окна сквозь завесу из листьев плюща и отбрасывали на распятие трепетные гирлянды теней. Но теперь в молельной было очень холодно, и она была погружена в полумрак. Леонора преклонила колени перед распятием в надежде поскорее обрести силы и спокойствие духа. Она пойдёт к бабушке и снова будет умолять её последовать совету Бернара – отказаться от безумной затеи. Быть может, старая маркиза прислушается на сей раз? А если нет? Где они окажутся через сутки? Легко сказать. Где угодно!

Леонора застыла в коленопреклонённой позе, склонив лицо на скамейку и вытянув сложенные руки. Солнце село, на холмах Мори погасли розоватые отблески, на небе замерцали звёзды, но в молельной было совсем темно, и молитвы Леоноры незаметно перешли в сновидения. Поначалу они были приятны и безмятежны, но какое-то время спустя сменились томительными и мрачными, и вот повторился кошмар, приснившийся ей несколько дней назад, только теперь он был ещё ужаснее. Карету подали не к подъезду, а на лужайку; надо заметить, мадам де Гру действительно затем прибегла к этому смелому плану. Ужас отчаяния охватывает Леонору. Неужели её оставят в замке? Она спускается по стене, нагоняет карету и видит в ней призраков. Но теперь они протягивают к ней руки, пытаются затащить её к себе. Это было невыносимо. Леонора закричала, проснулась, – оказалось, она в молельной, продрогшая, измученная, на грани обморока, на полу, и у неё дрожат колени.

Часов у Леоноры не было, она не знала, сколько времени проспала она в молельной, но была уверена, что прошло несколько часов – так темно было и холодно. С трудом поднявшись на ноги, она добрела до двери и попыталась её открыть, но безуспешно: видать, она была заперта снаружи. Леонора принялась стучать в неё кулаками, звала Пернэт – кричала так, что, казалось бы, не могли не услышать. У неё было такое чувство, что это происходит не наяву, а опять в том сне; что она всё ещё не проснулась. Никто не отозвался. Леонора опустилась на скамейку, перед которой она дотоле стояла на коленях, и, подперев лицо руками, стала смотреть в узкое окно. Сквозь толстое зеленоватое стекло проглянула большая яркая звезда, и её свет достиг каморки, где томилась в одиночестве Леонора. Девушка вспомнила, что говорил ей Бернар накануне: «Даже если вы не хотите позаботиться о своём спасении, всё равно вы будете спасены». Она не придала особенного значения его словам; это казалось невозможным, она должна была смириться и разделить судьбу своих родственников, никто не сможет избавить её от горького жребия. И тем не менее сейчас эти слова пробудили в её усталом сознании волю к жизни, ей больше уже не казалось, что всё это ей лишь снится. Ей захотелось узнать, что они сейчас делают и как ей выбраться из этой темницы. А вдруг они уехали несколько часов назад и оставили её в замке одну? Нет-нет, не может быть.

И тут она заметила какие-то странные тени и отблески света, которые то и дело падали на каменные стены в проёме окна и тускло отсвечивали на стекле. До её слуха донеслись звуки: позвякивание сбруи, скрип колёс, глухой гул голосов. Леонора вскочила на ноги, исполненная ужаса при мысли о том, что её оставят одну. Неужели и впрямь бабушка про неё забыла? И Пернэт тоже? Может быть, дверь заперли по ошибке и её, Леонору, ждёт горькая участь: смерть от голода? Вылезти в окно невозможно: такое могло получиться только во сне. Голодная смерть ещё страшнее, чем гильотина. Леонора снова застучала в дверь кулаками, крикнула, прислушалась – полная тишина. Несомненно, входная дверь, ведущая на винтовую лестницу, тоже заперта. Явь оказалась страшнее сна. Итак, её заперли – все забыли о ней. Крестьяне, возможно, подожгут замок, и ей не выбраться отсюда, спасения нет, если только случайно Бернар не сообразит, что она осталась в замке, и не разыщет её здесь. Боже, какой ужас!

Она стояла в темноте и дрожала, не зная, что и подумать, что предпринять. Она смотрела на отблески огней и тени, мелькавшие в окне, и ей пришла в голову мысль: по крайней мере, можно попытаться выяснить, что случилось. Леонора принялась подтаскивать к окну стол – он был тяжёлый, и она насилу его придвинула, затем поставила на него скамейку и кое-как вскарабкалась на покатый подоконник. Ухватившись одной рукой за задвижку, она потянула её вниз, другой рукой толкнула окно – и оно распахнулось. Створки смяли покрытый инеем плющ, и вялые листья, сорвавшись, разлетелись в стороны. Леонора просунула голову в окно, посмотрела вниз: под звёздным небом на зелёной лужайке за крепостным рвом виднелось что-то большое и тёмное, вокруг него мерцали факелы и толпились люди. Это была парадная карета маркизы. Позвякивали удила, лошади вскидывали голову и били копытами, но густая трава заглушала стук подков. Глядя вниз, Леонора задрожала от холода. Что и говорить, сцена походила на безумный сон, на какое-то инобытие. Слуги сновали между каретой и чёрным ходом – видно, очень торопились. Вскоре они отступили в сторону, и показались два факельщика, а за ними – шесть человек. Парами они осторожно двинулись по траве, приближаясь к карете.

Леонора не видела их лиц, но отлично знала каждое. В первой паре шли старая маркиза и её сын, за ними – младшая маркиза со своим сыном – графом, а замыкали шествие графиня и шевалье де Мазан.

Леонора, насколько могла, наклонилась вниз и замахала рукой в морозной темноте.

– Мадам! – закричала она сорвавшимся голосом. – Вы уезжаете? А как же я?! Я здесь! Меня заперли. Не оставляйте меня!

Быть может, её голосу недоставало силы и старая маркиза не расслышала слов, однако она остановилась перед тем, как ступить на подножку, и обернулась. Произошло некоторое замешательство, родственники Леоноры принялись торопливо переговариваться о чём-то, но вскоре все сомнения были отброшены, и, к удивлению девушки, де Гру один за другим взошли в карету, слуги отступили назад, форейторы щёлкнули кнутами, и с тяжким скрипом и грохотом огромная колымага съехала с лужайки и покатила в сторону гужевой дороги, ведущей в просёлки, где де Гру надеялись избежать погони.

Таким образом, сон Леоноры повторился в третий раз наяву, только теперь она не могла выбраться из своего узилища. К счастью для неё, наяву оказалось невозможным даже попытаться догнать отъезжающую карету. Леонора всё ещё глядела ей вслед, пока не смолк вдалеке последний звук, и даже когда он растаял во тьме, она не слезала с подоконника. Находиться в таком положении было очень неудобно и тяжело, зато, по крайней мере, она могла видеть звёзды, а под ними тусклую землю. Леонора ещё смотрела в окно, как вдруг до неё донёсся другой звук – яростный рёв толпы со стороны деревни. Толпа подступала всё ближе и ближе, и Леонора различила горящие факелы и голоса, которые мало-помалу, казалось, переходили в приглушённый злобный рык. Холодный ветер, пронесясь над толпой, зашелестел плющом, и Леоноре удалось расслышать несколько слов:

– Огня! Огня! Поджечь гадов в их логове!

Голова у Леоноры пошла кругом, сознание помутилось. Она качнулась и, соскользнув с подоконника, упала без чувств на стол, а со стола на пол, где осталась лежать недвижно.

Мадемуазель д’Изамбер очнулась от обморока не в замке, а на краю рва, в густой тени кустов и деревьев, где накануне вечером она встречалась со своим возлюбленным. Он был рядом с ней, голова её лежала у него на руке, а волосы и лицо были мокры от холодной воды, которую он брызгал на неё пригоршнями. Холод был леденящий; ров частично замёрз, но, может быть, это даже облегчало задачу Бернара, приводившего её в чувства.

– Леонора, – прошептал он, – умоляю вас: ни звука! Нам грозит смертельная опасность, но я спасу вас. Вы можете встать? Я боюсь, что вы замёрзнете на траве.

Врождённая склонность к подчинению, которая редко изменяла ей, заставила Леонору тотчас встать – она поднялась, опираясь на его руку. Недавние переживания не изгладились в её памяти даже в его присутствии, хотя оно внушало покой и чувство безопасности.

– Они все уехали в карете, – прошептала она, – а меня оставили в замке. Неужели бабушка про меня забыла? О боже! Как же так? Не понимаю.

– Наберитесь терпения. Со временем вы всё узнаете. А ваша бабушка будет рада вас видеть живой и невредимой, – проговорил Бернар; голос его немного дрожал, выдавая волнение.

– С ними ничего не случилось, как вы думаете? Никак не пойму, почему они уехали без меня. А что делают там эти люди? Они ещё не подожгли замок?

– Нет. Когда они уйдут, я отведу вас в безопасное место.

Бернар замер и стал прислушиваться к странным звукам, нарушавшим величественную тишину ночи. Из внутренних покоев и со двора доносились хриплые голоса, топот, буйный смех и крики ликования. В окнах мелькали факелы; часть толпы крушила всё подряд в пышных гостиных и опочивальнях, но многие оставались у крыльца и чего-то ждали. Вскоре по ужасному рёву стало ясно, чего они дожидаются. Виконт де Мори отлично знал причину их ликования и осторожно привлёк к себе своё сокровище. Для Леоноры всё происходящее по-прежнему казалось сном, только теперь к страху примешивалось ещё и другое чувство – смутное чувство счастья.

Грохоча по неровной дороге, к замку медленно приближалась тяжёлая колымага. Из-за топота толпы, сопровождавшей её, стука копыт не было слышно. С мрачной пугающей торжественностью – вполне в духе Великой французской революции – карету маркизы под конвоем водворяли на место. Наблюдая из своего укрытия, Бернар и Леонора увидели, как она медленно подкатила к замку и остановилась на том же месте, что и прежде; толпа расступилась, освободив ей пространство. При свете мерцающих факельных огней было видно, как отворились дверцы и шести сидевшим в карете дамам и господам было приказано выйти. Впрочем, никакого принуждения и не требовалось; все, включая даже маленькую графиню де Гру, спускались с подножки с таким невозмутимым и гордым изяществом, что можно было подумать, будто они направляются в Версаль, а не шагают навстречу гильотине. Лишь одна старая маркиза дала знак сыну отойти в сторону, когда тот подчёркнуто важно предложил ей руку, чтобы прошествовать в дом, – повернулась к толпе с властным, неустрашимым видом и пожелала знать:

– Где эта предательница? Где старуха Пернэт? Кто-нибудь из вас может сказать? Что она сделала с моей внучкой, мадемуазель д’Изамбер?

Она ждала ответа, но все молчали, тогда маркиз взял её под руку, и они снова переступили порог старого дома.

– Отпустите меня! Я должна быть с ней! – вскричала Леонора.

– Нет, Леонора, не пущу, – ответил Бернар де Мори.

Она вновь начала терять сознание – сильные руки молодого виконта подхватили Леонору, как ребёнка. Он понёс её по дощатому мосту через ров, затем по склону холма, через долину в своё родовое имение, между тем доблестные местные патриоты грабили замок де Гру, прежде чем отправить его владельцев под конвоем В ТЮРЬМУ И НА ГИЛЬОТИНУ!

Из обречённого рода де Гру спаслась лишь мадемуазель д’Изамбер. Она тоже оказалась в заточении, но её стражами стали виконт де Мори и старуха Пернэт с дочерью. Лишь спустя много дней после этой ужасной ночи Леонора смогла успокоиться и найти в себе силы выслушать рассказ о том, как всё произошло.

Разумеется, тогда, в молельной, её заперла рука не злоумышленника, а доброжелателя. Поспешность отъезда ускорило сообщение, пришедшее вечером из деревни: толпа жителей Гру под предводительством некоего патриота двинулась к замку и через час будет у его стен. Немедленно было велено подать карету, последние приготовления велись в лихорадочной спешке; только перед самым отъездом маркиза обнаружила исчезновение внучки. Дверь в башенку тоже была заперта, ключ бесследно исчез. Пернэт словно сквозь землю провалилась.

Поначалу маркиза объявила, что она ни за что не поедет без Леоноры, но её спутники придерживались иного мнения, даже шевалье не видел никакого резона в том, чтобы ради неё ставить на карту жизнь шестерых человек.

Тут вперёд выступила маленькая графиня и заявила во всеуслышание:

– Я думаю, вам не нужно беспокоиться, мадам. Леонора, вероятно, убежала в Мори. Не далее как сегодня вечером она призналась мне, что любит виконта.

Эта новость, похоже, ошеломила маркизу, и она уже не чинила никаких препятствий к отъезду.

Когда карета отъехала от замка, Пернэт, подслушивавшая в чулане, занавешенном гобеленом, вышла из своего укрытия и открыла виконту входную дверь. Вдвоём они поднялись в молельную, где нашли Леонору, лежавшую без чувств на полу.

Таким образом девушка была спасена вопреки своей воле.

Внуки графини де Мори, урождённой де Гру д’Изамбер, рассказывают эту историю друзьям всякий раз, когда водят их по старинному замку, испытавшему революционные потрясения, обезображенному, полуразрушенному, но ещё сохранившему своё величие. Мы стоим у окна и смотрим на зелёный партер за крепостным рвом, который теперь осушили и превратили в сад, и молодая хозяйка Леонора де Мори, с большими испуганными голубыми, как у её бабушки, глазами, глядит на нас и внезапно понижает голос:

– И поверите ли, до сих пор в морозное январское утро на траве, вон там, можно увидеть след от кареты и отпечатки шести пар ног.

Кажется, невозможно усомниться в этих словах, но любовь к доказательствам, свойственная англичанам, заставляет нас полюбопытствовать у молодой хозяйки, видела ли она сама призрачные отпечатки. В отчаянии от нашей недоверчивости очаровательная Леонора вскидывает брови, всплескивает руками и пожимает плечами:

– Mais oui! certainement!

И что тут возразишь после этого!