Было пасмурное октябрьское утро, тяжёлые тучи низко стлались над мокрыми, серыми крышами домов Вулвича. Внизу, на длинных улицах, застроенных кирпичными зданиями, всё было мрачно, грязно и неприветливо. От высоких строений арсенала доносился глухой шум от бесчисленных колёс, грохота падающих тяжестей и прочих проявлений человеческого труда. За арсеналом закопчённые дымом убогие жилища рабочих расходились лучами в постепенно уходившей перспективе суживающейся дороги и исчезающих стен.

Улицы были почти пусты, потому что громадное чудовище, вечно извергающее из своей пасти клубы дыма и дававшее работу всему мужскому населению города, ежедневно с рассветом поглощало рабочих в своих стенах, чтобы вечером опять извергнуть их на улицу усталыми и измученными дневным трудом. Кое-где на крыльце домов виднелись здоровенные женщины в грязных передниках, с руками, загрубелыми от работы; они занимались утренней уборкой и обменивались через дорогу громкими приветствиями. Вокруг одной, с жаром что-то говорившей, собрались приятельницы и время от времени одобрительно посмеивались её словам.

– Он достаточно стар, чтобы знать, что делать! – сказала она в ответ на восклицание одной из своих товарок. – Но сколько же ему лет на самом деле? Сколько я ни ломала над этим голову, так ничего и не поняла.

– Ну, это не так уж трудно рассчитать, – сказала бледнолицая, голубоглазая женщина с резкими чертами лица. – Он участвовал в битве при Ватерлоо, в доказательство чего у него есть медаль и пенсия.

– Это было в незапамятные времена, – заметила третья. – Меня тогда ещё и на свете не было.

– Это было пятнадцать лет спустя, считая от начала столетия, – сказала одна из женщин помоложе, стоявшая прислонившись к стене; улыбка на её лице показывала, что она считает себя осведомлённой лучше остальных. – Это сказал мне мой Билл в прошлую субботу, когда я говорила с ним о старом дяде Брюстере.

– Если предположить, что он сказал правду, миссис Симпсон, то сколько же лет прошло с тех пор?

– Теперь восемьдесят первый год, – сказала, считая по пальцам, женщина, вокруг которой собрался кружок, – а тогда был пятнадцатый. Десять да десять, ещё десять да десять, и ещё десять и десять – но выходит всего только шестьдесят шесть лет, так что, в конце концов, он не так уж стар…

– Но ведь не был же он новорождённым малюткой, участвуя в битве? – сказала молодая женщина, рассмеявшись. – Если допустить, что ему было в то время всего только двенадцать, то и тогда ему никак не меньше семидесяти восьми лет.

– Да, ему никак не меньше восьмидесяти лет, – сказало несколько голосов.

– Мне это уже надоело, – мрачно сказала первая женщина. – Если его племянница, или внучатая племянница, или кем там ещё она ему приходится, не придёт сегодня, я уйду; пусть он ищет себе кого-нибудь другого. Свои дела прежде всего – таков мой взгляд.

– Так он неспокойного нрава, миссис Симпсон? – спросила самая молодая из женщин.

– Вот послушайте, – ответила та, протянув руку и повернув голову по направлению к открытой двери; с верхнего этажа послышались чьи-то неровные шаги и сильный стук палкой об пол. – Это он ходит взад и вперёд по комнате, дозором, как он говорит. Целую половину ночи он занимается этой игрой, глупый старикашка. Сегодня в шесть часов утра он постучал палкой ко мне в дверь. «Выходи на смену!» – закричал он, и ещё что-то совсем непонятное. Кроме того, ночью он постоянно кашляет, встаёт с кровати и отхаркивается, так что ни на минуту невозможно заснуть. Слушайте!

– Миссис Симпсон! Миссис Симпсон! – кричал кто-то сверху хриплым и жалобным голосом.

– Это он! – воскликнула она, кивая с торжествующим видом. – Он опять выкинет что-нибудь… Я здесь, мистер Брюстер!

– Дайте мне мой завтрак, миссис Симпсон.

– Он сейчас будет готов, мистер Брюстер.

– Ей-богу, он похож на маленького ребёнка, который просит есть, – сказала молодая женщина.

– Поверите ли, я иногда готова была задать ему хорошую взбучку, – злобно сказала миссис Симпсон. – Ну, кто идёт со мной выпить малую толику?

Почтенная компания уже двинулась было к питейному дому, когда какая-то молодая девушка перешла через дорогу и робко дотронулась до рукава ключницы.

– Ведь это номер пятьдесят шесть по Арсенальному проспекту? – спросила она. – Не можете ли вы мне сказать, здесь живёт мистер Брюстер?

Ключница окинула спрашивающую критическим взглядом. Это была девушка лет двадцати, широколицая, миловидная, со слегка вздёрнутым носом и большими серыми, честными глазами. Её ситцевое платье, соломенная шляпка, украшенная яркими цветами мака, и узелок, который у неё был с собою, – всё свидетельствовало о том, что она только что приехала из провинции.

– Вы, я полагаю, Нора Брюстер? – спросила миссис Симпсон, далеко не дружелюбно оглядев девушку с ног до головы.

– Да, я приехала, чтобы ухаживать за своим дедушкой Грегори.

– И отлично сделали, – кивнула ключница. – Пора уж кому-нибудь из его родственничков о нём позаботиться, потому что мне это ох как надоело. Вот, значит, вы явились. Ладно, входите в дом и принимайтесь за хозяйство. Чай вон там, в чайнице, а ветчина в шкафу. Старик разозлится на вас, если вы не подадите ему завтрак. За своими вещами я приду вечером.

И, кивнув на прощание, она с кумушками отправилась в питейный дом.

Предоставленная таким образом самой себе, деревенская девушка вошла в первую комнату и сняла шляпу и жакет. Это была комната с низким потолком, в печке пылал огонь, на котором весело кипел медный котелок. Стоявший в комнате стол наполовину покрывала грязная скатерть; на столе были пустой чайник, ломоть хлеба и кое-какая грубая фаянсовая посуда. Нора Брюстер, быстро осмотревшись вокруг, тотчас же принялась за исполнение своих новых обязанностей. Не прошло и пяти минут, как чай был готов, два куска сала шипели на сковородке, стол был убран, вязаные салфеточки аккуратно разложены на тёмно-коричневой мебели – и вся комната стала чистенькой и уютной. Покончив с этим, девушка стала с любопытством разглядывать гравюры, развешанные на стенах. Затем её взгляд остановился на тёмной медали, висевшей на пурпурной ленточке над камином. Под нею была помещена газетная вырезка. Девушка встала на цыпочки, уцепилась пальцами за доску над камином и вытянула шею, изредка поглядывая и на сало, шипевшее на сковородке. Пожелтевшая от времени газета гласила следующее:

«Во вторник в казармах Третьего гвардейского полка, в присутствии принца-регента, лорда Гилля, лорда Солтауна и многочисленного собрания, среди которого было много представителей высшей аристократии, происходила интересная церемония вручения именной медали капралу Грегори Брюстеру из фланговой роты капитана Гольдена, пожалованной ему за храбрость, выказанную в происходившей недавно большой битве в Нидерландах. Дело обстояло так. В достопамятный день, 18 июня, четыре роты Третьего гвардейского полка под командою полковников Мэтленда и Бинга занимали ферму Гугумон, бывшую важным пунктом на правом фланге британских позиций. В критический момент боя у этих войск кончился порох. Видя, что генералы Фуа и Жером Бонапарт опять собирают свою пехоту для атаки британской позиции, полковник Бинг поспешил послать в тыл капрала Брюстера, дабы ускорить доставку боевых припасов. Брюстер напал на две повозки с порохом и, угрожая извозчикам мушкетом, заставил их везти порох в Гугумон. Однако в его отсутствие заграждения, окружавшие позиции, были зажжены французскими гаубицами, и проезд повозок с порохом сделался предприятием крайне рискованным. Первая повозка взорвалась, причём извозчик был разорван на куски. Второй извозчик, устрашённый участью своего товарища, повернул лошадей назад, но капрал Брюстер, вскочив на сиденье, сбросил его с повозки и, бешено погоняя лошадей, прорвался к своим товарищам. Победа, одержанная в этот день британской армией, может быть прямо приписана этому геройскому поступку, потому что без пороху было бы невозможно удержать Гугумон, и герцог Веллинггон неоднократно повторял, что, если бы Гугумон пал, он не был бы в состоянии удержаться на своей позиции. Пусть же храбрый Брюстер живёт долго и хранит, как сокровище, эту медаль, которую он так храбро добыл, с гордостью вспоминая тот день, когда в присутствии товарищей он получил это воздаяние за своё мужество из августейших рук первого джентльмена королевства».

Чтение этой старой вырезки ещё более увеличило в уме девушки уважение, которое она всегда питала к своему воинственному родственнику. С самого детства он был в её глазах героем. Она помнила, что её отец часто рассказывал о его мужестве и физической силе, о том, как он мог ударом кулака сбить с ног молодого быка или свободно нести под мышками по жирной овце. Правда, она никогда не видела его, но всякий раз, когда она думала о нём, он представлялся ей таким, как изображали его домашние, – широколицым, гладко выбритым, здоровенным мужчиной с большою мохнатой шапкой на голове.

Она всё ещё смотрела на медаль, ломая голову над тем, что могли значить слова «dulce et decorum est», вычеканенные на краях медали, когда на лестнице послышались чьи-то неровные шаги и на пороге двери остановился тот самый человек, который так часто занимал её воображение.

Но неужели то был он? Куда девался воинственный вид, сверкающие глаза, мужественное лицо, которое она так часто рисовала себе? В дверях стоял перед нею громадный, сгорбленный старик, худой и покрытый морщинами, с беспомощными, плохо повинующимися членами. Копна пушистых седых волос, красный нос, два кустистых клочка бровей и пара мрачно-вопрошающих глаз – вот что встретил её взгляд. Старик стоял подавшись туловищем вперёд и опираясь на палку, в то время как его плечи вздымались и опускались в такт шумному хриплому дыханию.

– Накормите меня завтраком, – жалобно проговорил он, ковыляя к своему креслу. – Мне нужно поесть, чтобы согреться. Видите, какие у меня пальцы?

Он протянул свои обезображенные руки, сморщенные и узловатые, с громадными распухшими суставами и с посиневшими кончиками пальцев.

– Завтрак почти готов, – ответила девушка, удивлённо глядя на него. – Разве вы не знаете, кто я? Я Нора Брюстер из Уитхема.

– Ром согревает, – пробормотал старик, качаясь в своём кресле, – водка и суп также согревают, но для меня самое лучшее – чашка чая. Как, вы говорите, вас зовут?

– Нора Брюстер.

– Говорите громче, милая. Мне начинает казаться, что голоса людей стали слабее, чем в былые времена.

– Я Нора Брюстер, дядя. Я ваша внучатая племянница и приехала из Эссекса, чтобы жить у вас.

– Значит, вы – дочь брата Джорджа. Господи! Подумать только, у маленького Джорджа есть дочь!

Он хрипло рассмеялся, и длинные складки на его шее затряслись и запрыгали.

– Я дочь сына вашего брата Джорджа, – сказала девушка, переворачивая на сковородке сало.

– А славным был маленький Джордж, – продолжил он, – право, славным, чёрт возьми. У него остался мой щенок-бульдог, когда меня взяли на военную службу. Он рассказывал вам об этом?

– Но ведь дедушка Джордж умер двадцать лет назад, – сказала Нора, наливая чай.

– Да, это был превосходный бульдог, прекрасно выдрессированное животное, чёрт возьми! Я зябну, когда мне долго не дают есть. Ром – хорошая вещь, и водка тоже, но я охотно пью вместо них чай.

Он тяжело дышал, уничтожая свой завтрак.

– Это довольно сносная дорога, по которой вы приехали, – сказал он наконец. – Вы, вероятно, приехали вчера вечером в почтовой карете?

– Нет, я приехала с утренним поездом.

– Господи, подумать только об этом! И вы не боитесь этих новомодных изобретений? Вы приехали по железной дороге! Чего, в конце концов, не выдумают люди!

Тут на несколько минут наступила пауза, во время которой Нора молча пила чай, искоса поглядывая на синеватые губы и жующие челюсти своего собеседника.

– Вы, вероятно, повидали немало интересного на своём веку, дядя? – спросила она наконец. – Ваша жизнь должна вам казаться необыкновенно долгой.

– Не такою уж долгой, – отвечал он. – В Сретение мне будет девяносто лет, но мне кажется, что с тех пор, как я ушёл со службы, прошло не так уж много времени. А эта битва, в которой я участвовал… иногда мне кажется, что она была вчера. Будто и сейчас я чувствую запах порохового дыма. Однако, подкрепившись, я ощущаю себя гораздо лучше!

Теперь он действительно не выглядел таким изнурённым и бледным, как в первую минуту их встречи. Лицо его раскраснелось, и он держался прямее.

– Прочли вы это? – спросил он, тряхнув головою в сторону газетной вырезки.

– Да, прочла и думаю, что вы должны очень гордиться своим поступком.

– Ах, это был великий день для меня! Великий! Там был сам регент и множество высокопоставленных особ. «Полк гордится вами», – сказал мне регент. «А я горжусь полком», – ответил я. «Превосходный ответ!» – сказал он лорду Гиллю, и они оба засмеялись. Но что вы там увидели в окне?

– Ах, дядя, по улице идут солдаты с оркестром впереди.

– А, солдаты? Где мои очки? Господи, но я ясно слышу музыку. Вот пехотинцы и тамбурмажор. Какой их номер, милая?

Его глаза сверкали, а костлявые жёлтые пальцы впились ей в плечо, точно когти какой-то свирепой хищной птицы.

– У них, кажется, нет номера, дядя. У них что-то написано на погонах. Кажется, «Оксфордшир».

– Ах да, – проворчал он. – Я слышал, что они уничтожили номера и дали им какие-то новомодные названия. Вот они идут, чёрт возьми. Всё больше молодые люди, но они не разучились маршировать. Они идут лихо, ей-богу, лихо идут…

Он смотрел вслед проходившим солдатам, пока последние ряды их не скрылись за углом и мерный звук шагов не затих в отдалении.

Только он уселся в своём кресле, как дверь отворилась и в комнату вошёл какой-то джентльмен.

– А, мистер Брюстер! Ну что, лучше вам сегодня? – спросил он.

– Входите, доктор! Да, мне сегодня лучше. Но только ужасно хрипит в груди. Всё эта мокрота! Если бы я мог свободно отхаркиваться, я чувствовал бы себя совсем хорошо. Не можете ли вы дать мне чего-нибудь для отделения мокроты?

Доктор, молодой человек с серьёзным лицом, дотронулся до его морщинистой руки со вздувшимися синими жилами.

– Вам следует быть очень осторожным, – сказал он, – вы не должны позволять себе никаких отступлений от режима.

Пульс старика был еле заметен. Совершенно неожиданно он засмеялся прерывистым старческим смехом.

– Теперь у меня живёт дочь брата Джорджа, которая будет ходить за мной, – сказал он. – Она будет следить за тем, чтобы я не удирал из казарм и не делал того, что не полагается. Однако, чёрт возьми, я заметил, что-то было не так.

– Вы про что?

– Да про солдат. Вы видели, как они проходили, доктор, а? Они забыли надеть чулки. Ни на одном из них не было чулок. – Он захрипел и долго смеялся своему открытию. – Такая вещь не могла бы случиться при герцоге, – пробормотал он. – Нет, герцог задал бы им трёпку!

Доктор улыбнулся.

– Ну, вы совсем молодцом, – сказал он, прощаясь. – Я загляну к вам через недельку, чтобы справиться о вашем здоровье.

Когда Нора пошла провожать его, он вызвал её на крыльцо.

– Он очень слаб, – прошептал врач. – Если ему будет хуже, пошлите за мной.

– Чем он болен, доктор?

– Ему девяносто лет. Его артерии превратились в известковые трубки, сердце сужено и вяло. Организм износился.

Нора стояла на крыльце, глядя вслед удалявшемуся доктору и думая о новой ответственности, возложенной на неё. Когда она повернулась, чтобы войти в дом, то увидела подле себя высокого смуглого артиллериста с тремя золотыми шевронами на рукаве мундира и с карабином в руке.

– Доброе утро, мисс! – сказал он, поднося руку к своей щегольской фуражке с жёлтым галуном. – Здесь, кажется, живёт старый джентльмен по имени Брюстер, участвовавший в битве при Ватерлоо?

– Это мой дядя, сэр, – сказала Нора, потупив глаза под проницательным, критическим взглядом молодого солдата. – Он в гостиной.

– Могу я поговорить с ним, мисс? Я зайду ещё раз, если сейчас нельзя его видеть.

– Я уверена, что он будет очень рад видеть вас, сэр. Он здесь, войдите, пожалуйста. Дядя, вот джентльмен, который хочет поговорить с вами.

– Горжусь, что имею честь видеть вас, горжусь и радуюсь, сэр! – сказал сержант, сделал по комнате три шага вперёд и, опустив карабин на землю, отдал честь.

Нора стояла у двери с раскрытым ртом и расширенными глазами, размышляя о том, был ли её дядя в юности таким же великолепным мужчиной, как этот сержант, и, в свою очередь, будет ли этот молодой человек когда-нибудь такой же развалиной, как её дядя.

– Садитесь, сержант, – сказал старик, указывая палкою на стул. – Вы ещё так молоды, а уже носите три шеврона. Господи, теперь легче получить три шеврона, чем в моё время один! Артиллеристы тогда были старые солдаты, и седые волосы на голове появлялись у них раньше, чем третий шеврон.

– Я служу восемь лет, сэр, – сказал сержант. – Моё имя Макдональд, сержант Макдональд из четвертой батареи Южного артиллерийского дивизиона. Я послан к вам в качестве депутата от своих товарищей по артиллерийским казармам, чтобы сказать вам: мы гордимся тем, что вы живёте в нашем городе, сэр.

Старый Брюстер засмеялся и стал потирать свои костлявые руки.

– То же самое сказал и регент! – воскликнул он. – «Полк гордится вами», – сказал он. «А я горжусь полком», – ответил я. «Превосходный ответ», – сказал регент, и они оба с лордом Гиллем расхохотались.

– Нижние чины сочтут за честь видеть вас, сэр, – сказал сержант Макдональд. – И если вас не пугает расстояние, для вас всегда найдутся в наших казармах трубка с табаком и стакан грога.

Старик расхохотался и затем раскашлялся.

– Рады видеть меня, говорите вы? Канальи! – сказал он. – Ладно, ладно, когда будет опять тепло на дворе, может быть, и загляну к вам. Весьма возможно, что загляну. Вы нынче стали слишком важны для казённого обеда, а? Завели себе столовые, как офицеры. До чего ещё дойдёт свет!

– Вы служили в линейном полку, сэр, не правда ли? – почтительно спросил сержант.

– В линейном?! – презрительно воскликнул старик. – Никогда в жизни не носил кивера. Я гвардеец – вот кто я. Я служил в Третьем гвардейском полку, том самом, который теперь называют Шотландской гвардией. Господи! Они все уже умерли, все до одного, начиная с полковника Бинга и кончая последним мальчиком-барабанщиком, и остался только я один. Я здесь, тогда как должен быть там. Но это не моя вина, я готов встать в строй, как только придёт приказ.

– Всем нам придётся быть там, – отвечал сержант. – Не хотите ли отведать моего табаку, сэр, – прибавил он, протягивая старику кисет из тюленьей кожи.

Старый Брюстер вытащил из своего кармана почерневшую глиняную трубку и начал набивать её табаком сержанта, как вдруг трубка выскользнула у него из рук и, упав на пол, разбилась вдребезги. Губы старика задрожали, нос сморщился, и он разразился продолжительными беспомощными рыданиями.

– Я разбил свою трубку! – жалобно воскликнул он.

– Перестаньте, дядя, перестаньте, – говорила Нора, наклоняясь над ним и гладя его по волосам, точно маленького ребёнка. – Это пустяки. Мы достанем другую трубку.

– Успокойтесь, сэр, – сказал сержант. – Не сделаете ли вы мне честь принять от меня вот эту деревянную трубку с янтарным мундштуком? Я буду очень рад, если вы возьмёте её.

– Чёрт возьми! – воскликнул старик, улыбаясь сквозь слёзы. – Это превосходная трубка. Посмотрите на мою новую трубку, Нора. Бьюсь об заклад, что у Джорджа никогда не было такой трубки. Вы принесли сюда свою винтовку, сержант?

– Да, сэр, я зашёл к вам, возвращаясь со стрельбы.

– Дайте мне подержать её. Господи! Когда держишь в руках ружьё, чувствуешь себя так, точно опять стал молодым. Ах, чёрт возьми, я сломал ваше ружьё пополам!..

– Это ничего, сэр! – воскликнул артиллерист со смехом. – Вы нажали на рычаг и открыли казённую часть. Вы знаете, конечно, что мы заряжаем их оттуда.

– Заряжаете его не с того конца? Удивительно! И без шомпола! Я слышал об этом, но мне не верилось. Ах, им не сравниться со старыми ружьями! Когда дойдёт до дела – помяните моё слово, – вернутся опять к старым ружьям.

– Клянусь вам, сэр, – горячо воскликнул сержант, – перемены не помешали бы в Южной Африке! В сегодняшней утренней газете я прочёл, что правительство уступило этим бурам. Между солдатами идут горячие разговоры по этому поводу.

– Эх, эх, – ворчал старый Брюстер. – Чёрт побери! Этого не могло бы быть при герцоге. Герцог сказал бы им своё мнение.

– Да, уж он бы сказал, сэр! – воскликнул сержант. – Пошли нам Бог побольше таких, как он. Но я засиделся у вас. Я зайду к вам опять и, если вы позволите, приведу с собой товарищей, так как каждый из них почтёт для себя за честь поговорить с вами.

Итак, ещё раз поклонившись ветерану и улыбнувшись Норе, дюжий артиллерист ушёл, оставив после себя воспоминание о своём голубом мундире и жёлтом галуне. Но едва прошло несколько дней, как он пришёл снова; мало-помалу он сделался постоянным посетителем Арсенального проспекта. Он приводил с собой других, и скоро на паломничество к дяде Брюстеру во всём гарнизоне смотрели как на своего рода долг для каждого солдата. Артиллеристы и сапёры, пехотинцы и драгуны входили, кланяясь, в маленькую гостиную, гремя саблями и звеня шпорами, тяжело ступая длинными ногами по грубому мохнатому ковру и вытаскивая из кармана свёрток курительного или нюхательного табака, который они приносили как знак своего уважения.

Была страшно холодная зима, и снег лежал на земле шесть недель подряд, так что Норе стоило большого труда поддерживать жизнь в этом измождённом теле. Были дни, когда старик впадал в слабоумие, и тогда он не говорил ни слова, и только в часы, когда он привык получать пищу, заявлял о своём голоде нечленораздельным криком. Но когда опять наступила тёплая погода и зелёные почки стали лопаться на деревьях, кровь оттаяла в его жилах, и он даже стал садиться на крылечке и греться под яркими солнечными лучами.

– Это укрепляет меня, – сказал он однажды утром, греясь на майском солнце. – Только трудно отгонять мух. Они становятся назойливыми в такую погоду и жестоко кусают меня.

– Я буду отгонять их от вас, дядя, – сказала Нора.

– Э, что за чудесная погода! Солнечный свет заставляет меня думать о небесном сиянии. Почитайте мне Библию, моя милая. Я нахожу, что это удивительно успокаивает.

– Что вам прочесть из неё, дядя?

– Прочтите мне про войны.

– Про войны?

– Да, придерживайся войн. Почитай-ка мне из Ветхого Завета. Он мне больше по вкусу. Когда приходит пастор, он читает другое, а мне подавай Иисуса Навина или никого. Хорошие солдаты были эти израильтяне, чудесные солдаты.

– Но, дядя, – возразила Нора, – на том свете уже не будет войн.

– Нет, будут, милая.

– Но нет же, дядя.

Старый капрал сердито стукнул палкой об пол:

– Говорю вам, что будут, милая. Я спрашивал пастора.

– Что же он сказал?

– Он сказал, что там будет последняя битва. Он даже назвал её. Битва при Арм… арм…

– Армагеддон.

– Да, так её и назвал пастор. Я думаю, что Третий гвардейский полк будет там. И герцог… Герцог скажет своё слово.

В это время, поглядывая на номера домов, по улице проходил пожилой господин с седыми бакенбардами. Увидев старика, он направился прямо к нему.

– Добрый день, – сказал он, – не вы ли Грегори Брюстер?

– Так точно, я, – ответил ветеран.

– Вы, как я думаю, тот самый Брюстер, который значится в списках Шотландского гвардейского полка как участник битвы при Ватерлоо.

– Тот самый, сэр; хотя мы называли его тогда Третьим гвардейским. Это был прекрасный полк, и ему не хватает только меня, чтобы быть в полном составе.

– Полноте, полноте, им ещё долго придётся ждать вас, – сказал джентльмен. – Но я полковник Шотландского гвардейского полка и хотел бы поговорить с вами.

Старый Грегори мгновенно поднялся на ноги и приложил руку к своей шапочке из кроличьей шкурки.

– Господи помилуй! – воскликнул он. – Это удивительно! Только подумать!

– Не войти ли лучше джентльмену к нам в дом? – предложила из-за двери практичная Нора.

– Конечно, сэр, конечно, входите, если смею просить вас об этом.

В своём волнении он забыл взять палку и потому, сделав несколько шагов, зашатался и упал бы, если бы полковник и Нора моментально не подхватили его под руки с обеих сторон.

– Успокойтесь, не надо волноваться, – сказал полковник, подводя его к креслу.

– Благодарю вас, сэр; я чуть не отправился на тот свет. Но, господи, ведь я едва верю своим глазам! Подумать только: вы, полковой командир, сидите у меня, капрала фланговой роты. Чёрт возьми, как всё меняется на свете!

– Но мы все в Лондоне гордимся вами, – сказал полковник. – Итак, вы действительно один из храбрецов, удержавших Гугумон.

Полковник посмотрел на его костлявые, дрожащие руки, с огромными опухшими суставами, на его исхудалую шею и сгорбленную спину. Неужели это в самом деле был последний из той кучки героев? Затем он посмотрел на пузырьки, наполовину наполненные лекарствами, на голубые бутылки с мазью, на все отталкивающие подробности комнаты больного. «Наверное, было бы лучше, погибни он под горящими балками бельгийской фермы», – подумалось полковнику.

– Надеюсь, что вы чувствуете себя хорошо и ни в чём не нуждаетесь? – заметил он после паузы.

– Благодарю вас, сэр. Меня ужасно беспокоит мой кашель… ужасно беспокоит. Вы не можете себе представить, как трудно мне отхаркивать мокроту. И мне постоянно хочется есть. Я зябну, когда мне долго не дают есть. А мухи! Я слишком слаб, чтобы справиться с ними.

– А как ваша память? – спросил полковник.

– О, память у меня в порядке. Верите ли, сэр, я могу вам назвать по имени каждого из солдат фланговой роты капитана Гольдена.

– А битва? Вы помните её?

– Ещё бы! Каждый раз, как закрываю глаза, я как бы снова переживаю её во всех подробностях. Вы не поверите, сэр, до чего ясно она представляется мне. Вот линия наших войск – от бутылки с болеутоляющим до табакерки. Вы смотрите? Теперь пусть коробочка с пилюлями направо будет Гугумон, где находились мы, а напёрсток Норы – Лаэ-Сент. Здесь были все наши пушки, а вон там, позади, резервы и бельгийцы. Ах, эти бельгийцы! – Он яростно плюнул в огонь. – Затем, там, где лежит моя трубка, находились французы, а выше, куда я положил свой кисет с табаком, – пруссаки, подходившие к нам с левого фланга. Чёрт возьми! Красивое было зрелище, когда они начали палить из пушек.

– Что же вас больше всего поразило в этом сражении? – спросил полковник.

– Я лишился во время него трёх полукрон, – жалобно сказал старый Брюстер. – Ничего удивительного не будет, если мне не удастся получить эти деньги обратно. Я дал их в Брюсселе Джабезу Смиту, своему соседу по строю. «В ближайшую получку я верну вам эти деньги, Грег», – сказал он. Но ему не пришлось сдержать своё слово. Его заколол улан в Куортер-Брассе, и я остался с распиской в руках вместо денег. Так я всё равно что потерял эти деньги.

Полковник, смеясь, встал со стула.

– Офицеры полка хотели бы, чтобы вы купили себе какую-нибудь безделицу, которая послужила бы к вашему удобству, – сказал он. – Это не от меня, так что вы, пожалуйста, не благодарите.

Он взял кисет старика и сунул в него новенький банковский билет.

– Благодарю вас, сэр. Но я хотел бы попросить вас об одной милости, полковник. Когда я умру, вы не откажете мне в воинских почестях при погребении?

– Хорошо, мой друг, я позабочусь об этом, – сказал полковник. – До свидания. Надеюсь, что буду иметь от вас только добрые вести.

– Хороший джентльмен, Нора, – проворчал старый Брюстер, глядя вслед удалившемуся полковнику, – но всё-таки далеко ему до моего полковника Бинга.

В этот день старику неожиданно сделалось хуже. Даже яркое летнее солнце, целыми потоками врывавшееся в комнату, было не в состоянии отогреть это увядшее тело. Пришедший доктор молча покачал головой. Весь день больной лежал неподвижно, и только слабое дыхание показывало, что в нём ещё теплится жизнь. Нора и сержант Макдональд весь день сидели у его кровати, но он, по-видимому, не замечал их присутствия и лежал тихо, с полузакрытыми глазами, положив руки под щёку, как человек, который очень устал.

Они оставили его на минуту одного и сидели в соседней комнате, где Нора готовила чай, как вдруг громкий, полный силы и яростного возбуждения голос прозвучал по всему дому.

– Гвардейцам нужен порох! – крикнул он, и затем ещё раз: – Гвардейцам нужен порох!

Сержант вскочил с места и бросился в комнату больного; за ним последовала дрожащая Нора. Старик стоял подле своего кресла; его глубокие глаза сверкали, седые волосы стояли дыбом, а вся фигура дышала возбуждением и гневным вызовом.

– Гвардейцам нужен порох! – прогремел он ещё раз, – и, клянусь Небом, он у них будет!

Широко взмахнув в воздухе длинными руками, он со стоном упал в кресло. Сержант нагнулся над ним, и лицо его омрачилось.

– О Арчи, Арчи, – простонала испуганная девушка, – как вы думаете, что с ним такое?

Сержант отвернулся.

– Я думаю, – сказал он, – что Третий гвардейский полк теперь в полном составе.