Проворный, как кошка, Тэштиго взбегает по вантам; как был, во весь рост, идет по нависшему грота-рею и останавливается как раз над вздернутой за бортом «бочкой». В руках у него легкая снасть, называемая горденем, которая состоит из веревки, пропущенной через одношкивный блок. Подвесив блок под грота-реем и надежно закрепив его, он вытравливает вниз один конец, который матросы на палубе ловят и натягивают изо всех сил. Тогда по другому концу индеец, словно с неба, спускается на руках прямо на висящую за бортом голову. Оттуда, все еще значительно возвышаясь над остальной командой и посылая товарищам бодрые возгласы, он кажется турецким муэдзином, с минарета призывающим правоверных к молитве. Получив снизу на веревке острую фленшерную лопату на короткой рукоятке, он принимается старательно нащупывать подходящее место для раскупорки «бочки». Делает он это с величайшей тщательностью, точно ищет клад в старинном доме, выстукивая стены, чтобы обнаружить золото в кирпичной кладке. К тому времени, когда он завершил свои поиски, к свободному концу горденя привязывают схваченное железным обручем деревянное ведро, совершенно такое же, как и обычное, которым достают воду из колодца; другой конец в это время крепко держат у противоположного борта несколько бывалых матросов. Они теперь поднимают ведро так, что индеец может его достать. И тот, налегая на дно ведра длинным шестом, который ему успели передать снизу, осторожно погружает его в «бочку», ведро исчезает, тогда он подает матросам у горденя знак, и ведро появляется снова, все вспенившееся, будто с парным молоком. Индеец осторожно спускает с высоты наполненный до краев сосуд, здесь его перехватывает стоящий наготове матрос и быстро опрокидывает в большой чан. Затем ведро вновь улетает вверх, и все повторяется сначала, и так до тех пор, пока глубокая цистерна не оказывается вычерпанной до дна. Под конец Тэштиго приходится налегать на длинный шест все сильнее и сильнее, все глубже и глубже загоняя его вместе с ведром, покуда все двадцать футов шеста не скроются в китовой голове.

Команда «Пекода» уже несколько часов занималась этой работой, чан за чаном наполнялся пахучим спермацетом, как вдруг случилось чудовищное несчастье. То ли непутевый индеец Тэштиго оказался настолько опрометчивым и неосторожным, чтобы разжать на мгновение левую руку, которой он все время крепко держался за проволочную снасть, подтягивающую к борту кашалотову голову; то ли место, на котором он стоял, было таким предательски скользким; то ли это сам дьявол пожелал, чтобы все произошло именно так, не позаботившись представить свои соображения, – как там все в действительности было, неизвестно; но только вдруг, когда из отверстия поднялось восемнадцатое или девятнадцатое ведро – господи, помилуй! – бедный Тэштиго, словно еще одно ведро, полетевшее в настоящий колодец, упал головой вниз в эту огромную Гейдельбергскую бочку и с жутким маслянистым клокотанием исчез из виду!

– Человек за бортом! – закричал Дэггу, первый среди всеобщего оцепенения пришедший в себя. – Сюда ведро!

Он ступил одной ногой в ведро, чтобы не сорваться, если промасленный гордень выскользнет из пальцев, и матросы подняли его на голову кашалота, не успел еще Тэштиго достичь ее внутреннего дна. А между тем все кругом пришло в страшное смятение. Глядя за борт, люди увидели, что безжизненная прежде голова вдруг заходила, зашевелилась в воде, словно осененная внезапной важной идеей; в действительности же это бился несчастный индеец, неведомо для себя обнаруживая, в каких глубинах он очутился.

В это мгновение, когда Дэггу, стоя на кашалотовой голове, распутывал гордень, который зацепился за главные, поддерживающие груз снасти, раздался громкий треск; и, к несказанному ужасу матросов, один из двух больших гаков, на которых была подвешена голова, вырвался, огромная колеблющаяся масса закачалась, косо повиснув за бортом, так что и весь корабль затрясся, заходил пьяно из стороны в сторону, будто только что наткнулся на айсберг. Единственный оставшийся гак, на который пришлась теперь вся эта страшная тяжесть, казалось, вот-вот оторвется; и угроза эта только возрастала оттого, что груз на нем раскачивался с такой силой.

– Слезай! Слезай! – кричали матросы Дэггу, но негр, одной рукой уцепившись за толстый трос, на котором он мог повиснуть, если бы голова оторвалась, освободил запутавшийся гордень и загнал ведро в перекосившийся колодец, чтобы исчезнувший там гарпунер схватился за него и был поднят на свет божий.

– Уходи ты оттуда, бога ради! – кричал Стабб. – Что это тебе, патрон загонять, что ли? Разве ты так ему поможешь? Только пристукнешь железным обручем по голове. Уходи, говорят тебе!

– Эй, сторонись! – раздался вопль, подобный взрыву ракеты.

И в тот же самый миг огромная голова со страшным грохотом сорвалась в море, точно Столовая скала в Ниагарский водоворот; освобожденное судно отпрянуло в противоположную сторону, открыв свою сверкающую медную обшивку; и все замерли, увидев сквозь густой туман брызг Дэггу, который раскачивался на талях то над палубой, то над волнами, уцепившись за толстый трос; в то время как несчастный, заживо похороненный Тэштиго уходил безвозвратно на дно морское! Но не успел еще рассеяться слепящий пар, как над поручнями мелькнула нагая фигура с абордажным тесаком в руке. В следующее мгновение громкий всплеск провозгласил, что мой храбрый Квикег бросился на помощь. Все ринулись к борту, сгрудились у поручней, и каждый с замиранием сердца считал пузырьки на воде, а секунды уходили, и ни тонущий, ни спаситель не показывались. Тем временем несколько матросов спустили шлюпку и отвалили от борта.

– Вон! вон! – закричал Дэггу, висевший теперь на неподвижных талях высоко над палубой, и мы все увидели, как в отдалении над голубыми волнами поднялась человеческая рука; странное это было зрелище, будто рука человеческая поднялась из травы над могилой.

– Оба! Оба! Я вижу обоих! – снова закричал Дэггу, испустив торжествующий вопль; немного погодя мы уже могли видеть, как Квикег храбро загребает одной рукой, крепко вцепившись другой в длинные волосы индейца. Их втащили в поджидавшую шлюпку и быстро подняли на палубу, но Тэштиго еще долго не приходил в себя, да и у Квикега вид был не слишком бодрый.

Но как же был совершен этот благородный подвиг? Да очень просто. Квикег нырнул вслед за медленно погружавшейся головой, сделал в ней снизу своим тесаком несколько надрезов, так что образовалась большая пробоина, потом выбросил тесак, запустил туда свою длинную руку, поглубже и повыше, и вытащил за голову беднягу Тэша. Он утверждал, что сначала ему под руку подвернулась нога, но отлично зная, что это не по правилам и может вызвать различные осложнения, он запихнул ногу обратно и ловким и сильным толчком с поворотом заставил индейца сделать кульбит, так что при второй попытке тот уже шел старинным испытанным способом – головой вперед. Что же до огромной кашалотовой головы, то она вела себя при том самым наилучшим образом.

Вот таким-то образом благодаря храбрости Квикега и его незаурядным повивальным талантам и совершилось благополучное спасение, или, правильнее будет сказать, рождение Тэштиго, протекавшее, кстати говоря, в условиях крайне неблагоприятных и при, казалось бы, неодолимых препятствиях; и этот урок ни в коем случае нельзя забывать: акушерству следует учить наравне с фехтованием, боксом, верховой ездой и греблей.

Я прекрасно знаю, что это необычайное приключение с индейцем покажется иному сухопутному человеку совершенно невероятным; хотя всем, наверное, случалось видеть или слышать, как люди падали в колодцы и бочки; подобные происшествия случаются сплошь и рядом, и при этом причины их бывают гораздо менее веские, чем в случае с Тэштиго, который угодил в кашалотовый колодец с такими исключительно скользкими краями.

Однако кто знает? быть может, проницательный читатель призовет меня к ответу и скажет: Как так? Я думал, что ячеистая, пропитанная спермацетом голова кашалота – самая легкая и плавучая часть его тела; а ты теперь заставляешь ее тонуть в жидкости, удельный вес которой гораздо больше, чем у нее. Что, попался? Ничуть, это вы попались; все дело в том, что, когда Тэштиго упал туда, спермацет был почти весь вычерпан, легкое содержимое ушло, остались только хрящевые стенки колодца, состоящие, как я уже упоминал, из каленого, кованого вещества, куда более тяжелого, чем морская вода, в которой оно тонет, точно свинец. Но в данном случае немедленному погружению этого вещества препятствовали остальные части головы, от которых оно не было отделено, и поэтому вся голова тонула очень плавно и неторопливо, что и позволило Квикегу совершить свой молниеносный родовспомогательный подвиг прямо на бегу, если можно так сказать (что верно, то верно, роды получились довольно беглые).

Ну, а если бы Тэштиго нашел свою погибель в этой голове, то была бы чудесная погибель; он задохнулся бы в белейшем и нежнейшем ароматном спермацете; и гробом его, погребальными дрогами и могилой были бы святая святых кашалота, таинственные внутренние китовые покои. Можно припомнить один только конец еще слаще этого – восхитительную смерть некоего бортника из Огайо, который искал мед в дупле и нашел там его такое море разливанное, что, перегнувшись, сам туда свалился и умер, затянутый медвяной трясиной и медом же набальзамированный. А сколько народу завязло вот таким же образом в медовых сотах Платона и обрело в них свою сладкую смерть?