Древо правосудия
БАЛЛАДА О ЗАБРОШЕННОМ КАРЬЕРЕ
Закрылись двери кабака,
И смеркся день весенний.
В господский лес два паренька
Пошли стрелять оленей.
Но были оба под хмельком
И расшумелись так,
Что лорд послал за лесником,
А тот спустил собак.
…Убит олень, убита лань —
Добыча недурная,
Как вдруг из леса – крик и брань,
И псы зашлись от лая.
Тут парни из последних сил
Пустились наутек,
Но в чаще путь им преградил
Зеленый огонек.
И страж невидимых ворот
Вскричал: «Людское семя!
Как вы посмели наш народ
Будить в ночное время?»
«О, сжалься! Здешних всех лесов
Лорд Пелем господин,
И сворами свирепых псов
Владеет он один.
О, дай пройти, не то настичь
Успеет нас лорд Пелем,
И никогда лесную дичь
Мы больше не подстрелим!»
«Бросай свой нож, бросай свой лук
И стрелы – в тот овраг,
И я избавлю вас от мук,
Укрою от собак».
Вот острый нож и лук тугой
Оставлены на склоне,
И распахнулся холм лесной,
И скрыл их от погони.
«Что там за грохот, что за стук,
Скажи нам поскорей!» —
«Земного эха дальний звук
Не для людских ушей».
«Что там за пламя, что за свет
Блестит во мраке ночи?» —
«Огней подземных дальний след
Слепит людские очи».
«А что за ложе тверже льда
И снега холодней?» —
«То златоносная руда
И россыпи камней.
В наш древний край спустились вы
Дорогою короткой —
Зато не очутились вы
В темнице за решеткой!»
Очнулись парни – уж давно
Над лесом рассвело.
В карьер заброшенный, на дно,
Их ночью занесло.
А вслед одна из гончих сук,
Упав, сломала спину…
Друзья нашли свой нож и лук
И схоронили псину.
Но что там был за дивный край
И кто их спас в ночи?
Не знаешь правды – не болтай,
А знаешь – помолчи.
Был теплый, пасмурный зимний день. В Даллингтонской дубраве и по всей долине гудел юго-западный ветер. После обеда дети отправились на поиски старого Хобдена. Он подрядился на три месяца расчищать заросший овраг на дальнем краю леса и обещал им раздобыть живую соню вместе с гнездом.
На молодых буках еще пестрела листва, продолговатые рыжие листья каштанов устилали землю, а по дорожкам густо алели приоткрытые клювики проросших желудей.
Дан и Уна шли напрямик, срезая путь где только можно, и уже почти добрались до места, когда послышался стук копыт. Они остановились у старого бука, на котором лесничий Ридли всегда развешивал убитых «вредителей». Пушистые тельца несчастных хищников болтались на ветвях: некоторые совсем как живые, другие уже высохли и съежились.
– Еще три совы прибавилось, – сосчитал Дан, – два горностая, четыре сойки и пустельга. Уже десять штук на этой неделе. Ридли просто зверь!
– В мое время, – раздался голос у них за спиной, – на таких деревьях вырастали плоды покрупней!
Сэр Ричард Даллингридж натянул поводья, и его серый конь Орлик послушно остановился.
– Во что вы нынче играете? – спросил всадник.
– Ни во что, сэр, – вежливо ответил Дан. – Мы ищем старого Хобдена, он обещал подарить нам соню.
– Соню? Такую сонную зверюшку?
– Да, сэр, прямо в гнездышке.
– Вот оно что. Там, в низине, я повстречал дровосека. Идемте!
Он развернул коня, проехал немного назад по дороге и махнул рукой в сторону вырубки. Там, среди толстых буковых пней, густого орешника, молодых берез и каштанов, деловито сновал старый Хобден. К весне все это должно было превратиться в поленья для камина, подпорки для хмеля и гороха, колья, жерди и просто вязанки хвороста.
Из-под тернового куста послышался тихий смех, и на дорогу, прижимая палец к губам, выбрался Пак.
– Гляньте-ка! – прошептал он. – Вон, за бересклетом. Ридли там уже полчаса сидит.
Ребята пригляделись – и в самом деле увидели лесничего Ридли. Тот сидел скрючившись в пересохшей канаве, наблюдая за Хобденом, точно кошка за мышкой.
– Ха! – воскликнула Уна. – Хобден-то свои силки давно проверил, еще до завтрака. Он всегда так делает. А кроликов уносит домой в вязанке хвороста. Он нам завтра расскажет, сколько наловил.
– Охотников до чужой дичи и в наше время хватало, – кивнул сэр Ричард и не спеша поехал вперед, вдоль ровно подстриженных молодых буков. Пак взялся за повод, ребята зашагали рядом.
– И что вы с ними делали? – спросил Дан. Они как раз поравнялись со страшным деревом лесничего Ридли.
– Да вот что! – Сэр Ричард мотнул головой в сторону болтавшейся на ветке мертвой совы.
– Только не Ричард, – вмешался Пак. – Он не из тех свирепых нормандцев, что могли повесить человека из-за подстреленного оленя.
– Просто их жены… просто я не выношу бабьего визгу. Но что это я еду, а вы идете!
Он легко спешился и похлопал Орлика по плечу. Умный конь попятился, пропуская детей, а сэр Ричард зашагал впереди. Он шел так, будто ему принадлежали все окрестные леса.
– Я не раз говорил друзьям, – усмехнулся сэр Ричард, – что Вильям Рыжий не единственный нормандец, кого смерть настигла в лесу на охоте.
– Это что, король Вильям Руфус? – спросил Дан.
– Он самый, – подтвердил Пак, сшибая ногой пучок рыжеватых поганок.
– Был, например, некий рыцарь, недавно прибывший из Нормандии, – продолжал сэр Ричард, – которому король Генрих пожаловал поместье неподалеку отсюда, в Кенте. Так он устроил в честь короля охоту на оленей, а за день перед тем умудрился повесить сына своего лесничего.
– Это когда же было? – задумчиво почесав ухо, спросил Пак.
– Летом того года, когда король Генрих разбил своего братца Роберта Нормандского в битве при Теншбрэ. Наши корабли как раз стояли в Пэвенси, снаряжаясь на войну.
– А что стало с тем рыцарем? – спросил Дан.
– Его нашли пришпиленным к стволу ясеня: три стрелы пронзили насквозь его кожаный камзол. Я бы на его месте надел кольчугу!
– А вы его видели? Он, наверно, был весь в крови? – допытывался Дан.
– Меня там не было. Мы с Де Акилой на причале в Пэвенси наблюдали за погрузкой: пересчитывали бочонки с элем, колчаны со стрелами, лошадиные подковы и прочее. Армия была в сборе, ждали только короля, чтобы плыть в Нормандию сражаться с Робертом. Но его величество приказал сообщить Де Акиле, что желает перед отплытием во Францию поохотиться с ним в его лесах.
– А что это королю вдруг снова захотелось поохотиться? – удивилась Уна.
– Если б он сразу отплыл во Францию после убийства того рыцаря из Кента, люди сказали бы, что он сам опасается быть убитым. Он должен был показать своим английским подданным, что ничего не боится, а Де Акила должен был проследить, чтобы с королем при этом ничего не случилось. Нелегкая задача! Пришлось Де Акиле и нам с Хью прочесать все земли, принадлежавшие дому Орла, чтобы обеспечить нашему государю подобающее и, главное, безопасное развлечение… Взгляните вон туда!
За поворотом дороги лес расступился, и они вышли на вершину холма. Отсюда открывался прекрасный вид на Даллингтонскую дубраву, что раскинулась по склонам долины, пятнистая, дымчато-рыжая, точно грудь вальдшнепа.
– Знаком вам этот лес? – спросил сэр Ричард.
– Вы бы видели, какие там весной колокольчики! – зажмурилась Уна.
– Я видел, – отвечал сэр Ричард, глядя на долину. – Туда, в Даллингтон, мы с Хью первым делом приманили всех окрестных оленей: там их нужно было продержать до приезда короля. Затем нам предстояло отобрать сотни три загонщиков, чтоб они гнали зверя поближе к укрытиям, устроенным для лучников, и король бы мог достать его стрелой. Тут-то и крылась опасность! В неразберихе гоньбы нормандец-король и какой-нибудь саксонский крестьянин могли оказаться слишком близко друг от друга. Завоеванный народ не сразу начинает любить завоевателей. Вот почему нам нужны были надежные люди, за которых поручились бы их односельчане или родня – поручились собственной жизнью, землей и скотом. Понимаете?
– Значит, если бы кто-то из загонщиков вздумал подстрелить короля, – пояснил Пак, – сэр Ричард наказал бы всю его деревню. Так что сами деревенские должны были выбрать надежного человека.
– Точно так, – подтвердил сэр Ричард. – Но дело еще осложнялось тем, что его величество после убийства в Кенте учинил на редкость жестокую расправу (он велел повесить двадцать шесть человек), и, прослышав об этом, наши крестьяне совсем одурели от страха. Легче барсука выкурить из норы, чем выманить из дому саксонца, коли он заупрямится. Да тут еще вновь пронесся слух, будто бы Гарольд Саксонский жив и скоро избавит их от нормандцев, то бишь от нас.
Слух этот после Сантлейка распространялся каждую осень.
– Но ведь Гарольд, их король, был убит в сражении при Гастингсе, – сказала Уна.
– По крайней мере, так говорили, и мы в этом не сомневались. Но саксонцы всегда верили, что он еще объявится. И уж нам с Хью от этого было не легче!
Сэр Ричард не спеша зашагал вниз по склону меж поредевших деревьев. Приятно было смотреть, как он ловко ступает, не задевая длинными шпорами за кустики почерневшего вереска.
– И все-таки мы с этим справились! – продолжал он свой рассказ. – В конце концов, женщины не хуже мужчин могут кричать и шуметь, загоняя дичь, а уж как поднимут оленя, тут и старухи встрепенутся, и калеки побегут. Де Акила посмеялся, когда Хью прочел ему наш перечень загонщиков. Добрая половина были женщины, и почти столько же попов: саксонских и нормандских клириков.
Нам же с Хью все это время было не до смеха. Наконец, через восемь дней, Де Акила, сеньор Пэвенси, встретил нашего государя и сам препроводил его к первому укрытию для стрелков – возле мельницы на опушке. Мы с Хью, набравшись терпения, залегли вместе с нашими загонщиками (чтобы присматривать и за ними, и за дичью) на самом краю дубравы.
Вот прозвучал большой охотничий рог Де Акилы, и мы двинулись вперед, растянувшись цепью в пол-лиги. Ох, поглядели бы вы на этих толстопузых священников в подоткнутых сутанах – как они пыхтели и вопили на бегу! А чинные мельники с палками, обшаривающие подлесок! А рядом, глядишь, какая-нибудь саксонская девчонка, рука об руку со своим парнем, несется, горланя во всю глотку и перепрыгивая через папоротники – просто так, потехи ради.
– Хэй! Хо-эй! А-хой! Хо-эй-о-эй! – оглушительно завопил Пак, и серый конь рванулся вперед, раздувая ноздри и прядая ушами.
– У-лю-лю-лю-лю-у! – сильным, чистым голосом отозвался сэр Ричард.
Голоса переплелись, закружились над лесом, и, взлетев со своего гнезда в лозняке, вместе с ними закружилась потревоженная цапля. Орлик весь дрожал и нетерпеливо взмахивал своим великолепным хвостом. Оба голоса зазвучали на одной ноте и разом смолкли.
Откуда-то сзади, из чащи, донесся ответный хриплый клич.
– Старый Хобден! – ахнула Уна.
– Ясное дело, – хмыкнул Пак. – Это у него в крови. И что же ваши загонщики, сэр Ричард? Так ли они кричали?
– Клянусь душой, они позабыли обо всем на свете! (Стоять, Орлик, стоять…) Они забыли про короля и его лучников и гнали оленя до самой опушки, пока в них самих не полетели шальные стрелы.
Я закричал: «Назад! Берегитесь стрел!» И тут несколько молодых нормандских рыцарей, отбившихся от королевской свиты, повернулись в нашу сторону и с криком «Берегитесь! Вот они, стрелы Сантлейка!» разом спустили тетивы. Просто так, шутки ради – только шутка вышла скверная. Кто-то из наших загонщиков прокричал в ответ на саксонском наречии: «Сами берегитесь! Вильяму Рыжему хватило одной стрелы!»
Пора было остановить шутников, и я вышел вперед в своей видавшей виды кольчуге: на охоту с чужаками я всегда одеваюсь как на войну. Завидев меня, нормандские юнцы утихомирились и прекратили стрельбу. А для загонщиков, чтоб остудить их гнев, я велел открыть бочонки с элем. И было отчего разгневаться! Мы – то есть они – трудились в поте лица, чтобы только потешить дорогих гостей, а в награду на нас посыпались охотничьи стрелы да гнусные насмешки по поводу битвы при Гастингсе. А ведь саксонцы там стояли насмерть и с честью потерпели поражение!
Так что перед следующим гоном мы с Хью вновь собрали своих людей и, чтобы успокоить их, подзывали каждого по имени. Мы знали почти всех, только среди крестьян из Незерфилда я вдруг заметил дряхлого старца в одежде пилигрима.
Я спросил о нем у Незерфилдского священника. Оказалось, это несчастный безумец, который обошел всю Англию: вот уже двадцать лет он без устали странствует по святым местам. Старик сидел по-саксонски, подперев голову кулаками. Мы, нормандцы, опираемся подбородком на левую ладонь.
«Кто за него отвечает? – спросил я. – Если он нарушит закон, кто заплатит штраф?»
«Кто заплатит мой штраф? – переспросил седовласый странник. – Вот уж сорок лет, как я задаю этот вопрос всем английским святым: сорок лет без трех месяцев и девяти дней. И ни один пока не ответил!»
Он поднял лицо, и я увидел, что у него один глаз и что он слаб и тонок, словно сухой тростник.
«Послушай, отец, – повторил я, – кто за тебя поручился?»
Он покачал головой, и я задал вопрос на саксонском наречии:
«Чей ты? Кто твой господин?»
«У меня с собой грамота, писанная Раэри, королевским шутом, – прошелестел он наконец. – Должно быть, Раэри и есть мой господин».
Он вытащил из котомки сложенный листок; подошел Хью и прочел его. Там говорилось, что старый паломник служит у Раэри и что сам Раэри – королевский шут. На обороте была еще латинская надпись.
«Это еще что за чертовщина? – нахмурился Хью, перевернув письмо. – Pum-quum-sum-oc-occ. Может, колдовство?»
«Черная магия, – проворчал Незерфилдский священник (он когда-то был монахом в Баттлском аббатстве). – Говорят, что Раэри скорее поп, чем шут, а прежде всего – чернокнижник. Вот тут подписано его имя, а вот и печать – петушиный гребень: это для неграмотных».
И он покосился на меня.
«Ну так покажи нам свою ученость, – сказал я ему, – и прочти эту надпись».
Коротышка священник исполнил мою просьбу, только сперва поломался и почванился.
«Сие заклинание, взятое, как я полагаю, у волшебника Виргилиуса, гласит: „Когда умрешь и будешь мертв и Минос (так звали судью у этих язычников) произнесет тебе свой приговор, тебя ни плутовство, ни красноречье, ни добрые дела не воскресят“. Ужасные слова! Они не оставляют душе ни малейшей надежды на спасение!»
«Все ли тут правильно? – робко спросил паломник и потянул Хью за плащ. – О потомок королей, скажи – меня теперь не тронут?»
Хью состоял в родстве с графом Гудвином, и об этом знал весь Сассекс. Но никто из местных не посмел бы вспомнить о его королевской крови в присутствии нормандцев. Король может быть только один!
«Все в порядке, – сказал Хью. – Но день будет долгим и жарким. Мы сейчас пойдем дальше, а тебе бы лучше отдохнуть».
«Нет, я хочу с тобой, родич», – сказал он, будто малый ребенок. Он и вправду был так стар, что сделался подобен дитяти.
Мы опять растянулись цепью, но не прошли и сотни шагов, как Де Акила протрубил в рог, приказывая всем остановиться. Вскоре послышался топот, и на поляну вылетел юный Фулк: да-да, сын изменника Фулка, тот самый чертенок, что поджигал солому в замке Пэвенси.
«Дядюшка! – закричал он (взрослый парень, а все еще величал меня дядюшкой), – эти нормандские глупцы, что стреляли в вас нынче утром, говорят, будто ваши загонщики выкрикивали преступные слова против его величества. Это дошло до длинных ушей короля Гарри, и вам велено явиться к нему и держать ответ. Дело пахнет большими штрафами, но я с вами, дядюшка, – по самую рукоятку!»
И он умчался прочь. Хью сказал мне:
«Это старый безумец из свиты Раэри крикнул про Вильяма Рыжего. Я сам его слышал, и Незерфилдский священник тоже».
«Тогда, – говорю, – пусть Раэри и отвечает за своих людей. Подержи его пока при себе, я пошлю за вами».
И я поспешил к королю.
Его величество был с Де Акилой возле главного укрытия – там, в долине, у Виландсфорда. Его придворные – рыцари и дамы в ярких одеяниях – расположились на краю поляны. Я преклонил колено со всей учтивостью, но Генрих посмотрел на меня холодно.
«Как это вышло, – спросил он, – что ваши загонщики выкрикивали угрозы королю?»
«Кто-то раздул эту историю, – ответил я. – Просто какой-то старый безумец крикнул: „Берегитесь! Вильяму Рыжему хватило одной стрелы“, когда молодые рыцари начали стрелять прямо в нас. Двое моих загонщиков ранены!»
«Я сам накажу этого человека, – сказал Генрих. – Чей он?»
«Он служит Раэри», – отвечал я.
«Раэри? – переспросил король. – Значит, у моего дурака есть собственный дурак?»
За деревянной оградой звякнули бубенцы, и перед нашими глазами закачалась длинная нога в красном чулке, а за ней другая, в черном. Раэри, королевский шут, не спеша оседлал загородку и посмотрел на нас сверху вниз, потирая подбородок. Долговязый, стриженый, с глубоко посаженными глазами и печальным лицом монаха под колпаком шута… Колпак у него был в виде петушиного гребня, и он скручивал и закручивал его так и сяк, будто полоску мокрой кожи.
«Уж не обессудь, братец, – протянул он. – Коли я терплю твоего дурака, так и ты потерпи моего».
Он сказал это прямо в лицо разгневанному королю! Клянусь душой, королевский шут должен быть храбрым, как лев!
«Теперь давай рассудим это дело, – не спеша продолжал Раэри. – Пусть эти двое славных рыцарей повесят моего дурака за то, что крикнул королю Генри: остерегись, мол, гонять саксонских оленей по лесам, где свищут саксонские стрелы… Ах, братец! Когда бы твоему братцу Вильяму Рыжему, который, как мы надеемся, пребывает ныне среди святых, кто-нибудь вовремя присоветовал остеречься стрел в Нью-Форесте, – тогда, не правда ли, один из нас, четырех дураков, не был бы теперь коронованным дураком всей Англии. Так повесьте же дурака, что служит дураку!»
И заметьте, как умно этот Раэри повел дело. Он сам приказал нам повесить своего слугу. Но разве посмеет король подтвердить приказ шута, да еще такому знатному барону, как Де Акила? Генрих ничего не мог поделать; мы тоже молчали.
«Что? Не хотите вешать дурака? – ухмыльнулся наконец Раэри. – Ну так, во имя Господа, убейте хоть кого-нибудь! Вы ведь на охоте!»
И он широко и громко зевнул, прямо-таки от уха до уха.
«Генри, – говорит он, – в следующий раз, когда я засну, не докучай мне своими глупостями».
И – кувырк! – опрокинулся назад, за ограду.
Я знал веселое бесстрашие Хью и Де Акилы, но никогда и нигде не встречал я такой безумной, отчаянной храбрости, как у этого шута.
– А король что сказал? – не вытерпел Дан.
– Генрих уже открыл было рот, как вдруг юный Фулк – он пришел туда вслед за нами – громко засмеялся и, как это бывает с мальчишками, все не мог остановиться. Он упал на колени, чтобы просить прощения у короля, но тут же с хохотом повалился на бок.
«Ноги! – заливался он. – Эти тощие ноги… черная и красная, когда он… ой, не могу… кувырнулся назад!»
И тут будто гроза разразилась: это расхохотался суровый наш государь. Он топал ногами, хватался за бока и трясся так, что дрожала ограда… Гроза пронеслась, и опасность миновала.
Король утер слезы и подал знак Де Акиле начинать новый гон.
Когда показались олени, король, к нашей радости, стрелял, оставаясь в укрытии, и не поскакал вслед за раненым зверем, как Вильям Рыжий. Эти рыцари и бароны совсем распоясались и пускали стрелы куда попало!
Де Акила все время держал меня при себе, и мы с Хью не виделись до самого вечера. У нас с ним была приготовлена маленькая хижина из веток и сучьев, в стороне от королевского лагеря. Я зашел туда умыться перед праздничным ужином и услышал, как Хью ворочается на постели.
«Устал, дружище?» – спросил я у него.
«Немного, – отозвался Хью. – Я целый день загонял саксонских оленей для нормандского короля, и теперь мне тошно. Видно, кровь графа Гудвина не иссякла еще в моих жилах. Погоди, не зажигай огня».
В темноте мне почудились приглушенные рыдания.
– Бедный Хью! – вздохнула Уна. – Неужели он так устал? Правда, Хобден говорит, загонять зверя – тяжелая работа.
– Странная история, – заметил Дан. – Чем дальше, тем она темней и запутанней, прямо как этот лес.
За разговором они и впрямь зашли довольно далеко и как будто немного заблудились в знакомом лесу.
– Темная история, – кивнул сэр Ричард, – но конец у нее не такой уж мрачный.
Итак, мы с Хью привели себя в порядок и отправились в большой шатер, чтобы прислуживать королю во время пира. Все приглашенные уже стояли навытяжку и трубачи приготовились возвестить появление государя, как вдруг долговязый Раэри направился, пританцовывая, прямо к нам и ударил Хью по плечу своей погремушкой.
«Всем потеха, одному не до смеха, – проговорил он вполголоса. – Впрочем, кто черного дня не видал, тому и веселье не в радость. Послушай-ка дурацкого совета, ступай отсюда и составь компанию моему дураку. А коли Генрих тебя хватится, я уж как-нибудь отшучусь. Для архиепископа Ансельма я этого не сделал, а для тебя сделаю».
Хью поднял на него тяжелый взгляд.
«Раэри? – пробормотал он. – Королевский шут? О святые! Какой позор для моего короля!» – и он стиснул руки.
«Ступай, ступай, проветрись в темноте, и да помогут тебе твои саксонские святые за то, что ты был добр к несчастному безумцу».
Раэри вытолкнул Хью из шатра, и тот ушел, шатаясь будто пьяный.
– Но почему? – спросила Уна. – Я ничего не понимаю!
– В самом деле, почему? – улыбнулся ей сэр Ричард. – Поживи с мое, девочка, и ты узнаешь ответы на много всяких «почему»… В тот раз я и сам ничего не понял, но мой долг был оставаться с гостями и прислуживать королю за почетным столом.
Его величество удостоил меня благодарности за добрую охоту, что я помог для него устроить. От Де Акилы он узнал достаточно о моей семье и родовом замке в Нормандии, чтобы милостиво притвориться, будто он встречал там и даже любил моего младшего брата. Короли это умеют: такая у них работа.
Немало выдающихся людей сидело в тот вечер за королевским столом: государь выбирал сотрапезников не по знатности, но по уму. Я позабыл их имена и не запомнил их лиц, ведь я видел их всего один раз. Но Раэри в его черно-алом наряде, мелькавшем, как пламя, среди гостей – Раэри, с раскрасневшимися от вина смуглыми, худыми щеками – долговязого, смеющегося Раэри и его печальное, застывшее лицо, когда он не гримасничал, – этого я не забуду никогда!
После окончания трапезы Де Акила пригласил меня последовать за королем, его епископами и двумя знатными баронами в малый шатер. Для развлечения двора мы наняли музыкантов и жонглеров, но Генрих предпочитал степенную беседу с бывалыми людьми, а Де Акила успел уже рассказать ему о моем плавании с датчанами на край света. Для нас развели огонь из ароматных яблоневых поленьев, за откинутым пологом шатра играла музыка, и блестели при свете факелов рыцарские доспехи и наряды придворных дам.
Раэри лежал на полу за королевским креслом и забрасывал меня вопросами, меткими и быстрыми, как молнии. Я как раз дошел до сражения с демонами – или, как вы их называете, гориллами.
«Но где же тот саксонский рыцарь, что путешествовал с вами? – спросил Генрих. – Он должен подтвердить нам, что все эти чудеса – не выдумка».
«Он занят! – подал голос Раэри. – На него свалилось еще одно чудо».
«Довольно чудес на сегодня, – сказал король. – Раэри, пока я тебя не повесил, ступай приведи саксонского рыцаря».
«Пропади оно все пропадом, – проворчал Раэри. – Ну и жизнь у королевского шута! Ладно, братец, я схожу за ним, а ты присмотри, чтоб твои доморощенные епископы не выпили вино из моего кубка».
И звякнув своими бубенцами, он протиснулся мимо воинов, охранявших вход.
Генрих сам назначал английских епископов, не спросясь у римского папы. Уж не знаю, имел ли он такое право, но никто, кроме Раэри, не решился бы подшутить над этим. Все мы ждали, что скажет король.
«Похоже, Раэри тебе завидует», – обратился он, улыбаясь, к Найджелу, епископу Или. Там был еще один епископ, Вильям Эксе терский (саксонцы прозвали его Вэлвист, всезнайка): он долго смеялся королевской шутке.
«Мой Раэри в душе священник, – продолжал король. – Может, сделать его епископом? Что скажешь, Де Акила?»
«А чем он хуже других? – отвечал сеньор Пэвенси. – Он-то уж не стал бы брать пример с Ансельма».
Этот Ансельм, архиепископ Кентерберийский, отправился жаловаться римскому папе на короля: зачем он сам назначает епископов без его, Ансельмова, разрешения? Я не очень-то разбирался в этих кознях, но Де Акила знал, что говорит. Король расхохотался.
«Бедняга Ансельм хотел как лучше, – сказал он. – Ему бы монахом быть, а не главой Церкви. Я не стану вздорить с Ансельмом, с папой и всей их братией, лишь бы они оставили Англию в покое. Если нам удастся сохранить мир и порядок, пока мой сын не взойдет на престол, к тому времени едва ли кто решится повздорить с Англией!»
«Аминь, – сказал Де Акила. – Но мир и порядок кончаются со смертью короля».
Он был прав. Мир и порядок в стране умирают вместе с королем. Наступает смута, все законы оказываются вне закона и люди творят что хотят, пока не будет избран новый король.
«Я это все переиначу! – вспыхнул Генрих. – Я сделаю так, что пусть даже сам король, и сын его, и внук будут убиты в один день – все равно в стране сохранится порядок! Что такое смерть одного человека, чтоб из-за нее помешался целый народ? Нам необходим Закон».
«Верно», – сказал Вильям Эксетерский: этот на всякое слово короля говорил «верно».
А двое знатных баронов ничего не сказали. Такие речи были им не по нутру. Ведь когда в стране начинается смута, бароны берутся за оружие и умножают свои владения.
Тут послышался голос Раэри, напевавшего непотребную саксонскую песенку про Вильяма Эксетерского:
Вильям-всезнайка, ласковый пес, Посох епископа в пасти унес…
И под общий хохот он ввалился в шатер, одной рукой обнимая за плечи Хью, а другой – старого паломника из Незерфилда.
«Вот тебе твой рыцарь, братец, – заявил он, – а для пущей забавы я прихватил и своего дурака. Ну что, саксонский Самсон, тяжелы ворота Газы?»
Хью вывернулся из-под его руки, бледный как смерть, и пристроился рядом со мной. Старик растерянно заморгал.
Все мы взглянули на короля, но он улыбался.
«Раэри, – сказал он, – чтоб загладить свою нынешнюю провинность, обещал мне показать после ужина кое-что любопытное. Так это и есть твой человек, Раэри?»
«Он самый, – ответил шут. – И я был его господином и покровителем с того самого часа, как подобрал его на Стамфордском мосту, где он сидел возле виселицы и рассказывал коршунам, что он – Гарольд, король английский!»
Тут все замолчали, и Хью, точно женщина, спрятал лицо на моем плече.
«Это правда, – прошептал он мне на ухо, – ужасная правда! Старик доказал мне это дважды: во время гона, когда ты ушел, и сейчас, в нашей хижине. Он и вправду Гарольд, мой король!»
Де Акила выступил вперед. Он пригляделся к старику, обошел вокруг него – и будто сглотнул комок в горле.
«Клянусь святыми мощами!» – пробормотал он.
«Вот уж бывает – попадешь не целясь!» – отозвался Раэри.
Старик и впрямь вздрогнул, будто от удара стрелы.
«За что вы меня мучаете? – спросил он по-саксонски. – Да, я поклялся на святых мощах, что отдам мою Англию великому герцогу…»
Он обвел нас глазами и пронзительно закричал:
«Лорды, он захватил меня еще в Руане – целую жизнь тому назад! Если б я не дал клятву, меня бы до самой смерти не выпустили! Что же мне оставалось? Я и так живу в темнице. Не надо, не надо бросать камни!..» И он заслонился руками, трясясь от страха.
«Сейчас им опять овладеет безумие, – сказал Раэри. – Ну-ка, новоиспеченные епископы, изгоните из него злого духа!»
«Гарольд убит при Сантлейке, – подал голос Вильям Эксетерский. – Это ведомо всему свету».
«Ну да, – кивнул Раэри, – просто он об этом позабыл… Тебе нечего бояться, отец, – обратился он к старику. – Тебя давно уже убили: еще при Гастингсе, сорок лет тому назад без трех месяцев и девяти дней. Поговори с королем».
Старец отнял руки от лица.
«Я думал, они побьют меня камнями, – пробормотал он. – Я не знал, что стою перед королем».
И он выпрямился и расправил плечи. Росту он был высокого, только страшно худой и слабый.
Король обернулся к накрытому столу и протянул старику свой собственный кубок с вином. Тот выпил вино, сделал знак рукой – и вдруг, на глазах у всех нормандцев, мой Хью бросился вперед и, по саксонскому обычаю, на коленях принял у него пустой кубок.
«Это Гарольд!» – воскликнул Де Акила. – Даже его упрямая родня склоняет перед ним колени».
«Да будет так, – отозвался Генрих. – Сядь, о прежний король Английский!»
Безумец уселся. Темнолицый, суровый Генрих разглядывал его из-под опущенных век. Да и все мы, точно бараны, уставились на старика, один только Де Акила смотрел на Раэри – точно так, как когда-то всматривался в паруса на горизонте.
От вина и тепла старика разморило. Седовласая голова его склонилась на грудь, руки повисли. Глаза его были приоткрыты, но разум дремал. Он вытянул ноги; босые ступни были грязны и исцарапаны, словно у раба.
«Ох, Раэри! – простонал Хью. – Зачем ты дал им увидеть его таким? Уж лучше б ему умереть – и мне вместе с ним, – чем покрыть себя позором!»
«Позором? – переспросил король. – Да если б я был нищ и безумен и всеми отвергнут, а Гарольд сидел бы на моем троне – кто из этих баронов преклонил бы предо мной колени?»
«Ни один, братец, – откликнулся Раэри, – разве лишь я, несчастный дурак, да еще вот этот старый нормандский краб, глядишь, составил бы мне компанию, – и он показал на Де Акилу, с которым познакомился только нынче утром. – Я и не думал срамить вашего короля, сэр Хью. Он и без того наказан – и, похоже, не по своей вине».
«Но ведь он обманул моего отца, Вильгельма Завоевателя», – нахмурился Генрих, и старый паломник вздрогнул во сне.
«Может, и так, – сказал Раэри, – но твой братец Роберт, которому нам так не терпится перерезать глотку…»
«Врешь! – засмеялся король. – Когда я захвачу Роберта, он до скончания дней будет гостем в моем доме. Сам-то он зла не замышлял, это все его чертовы бароны воду мутят».
«И все-таки, – продолжал Раэри, – Роберт может сказать, что ты не открыл ему всей правды об Англии. Прежде чем привязать веревку, братец, проверь, надежен ли сук».
«Нет сомнения, – вмешался Хью, – что Гарольда принудили дать клятву герцогу Вильгельму».
«Никакого сомнения», – кивнул Де Акила. Он никогда не одобрял Вильгельмовых сделок с Гарольдом Саксонским перед битвой при Гастингсе. Хотя, как сам он говаривал, из одних прямых стволов дóма не построишь.
«Неважно, кто и как его принудил, – проворчал Генрих. – Англия была обещана моему отцу самим Эдуардом Исповедником. Разве не так?»
Вильям Эксетерский закивал головой.
«Гарольд, – продолжал король, – подтвердил это обещание, поклявшись на святых мощах. А потом он нарушил клятву и пытался удержать Англию силой».
«Увы мне! увы! – Раэри закатил глаза, точно жеманная девица. – Неужто бедняжку Англию взяли силой?»
Тут уж все мы просто не знали, куда глаза девать. Ведь и сам Генрих, вслед за Вильямом Рыжим, именно так отобрал Англию у Роберта Нормандского. Но Де Акила пришел нам на выручку.
«Нарушил Гарольд клятву или нет, – вмешался он, – но при Сантлейке он нас чуть было не разбил».
«Неужто вы были так близки к поражению?» – удивился Генрих.
«На волосок, – отвечал Де Акила. – А гвардия вокруг Гарольда стояла как скала! Ты где тогда был, Хью?»
«С людьми Гудвина, под знаменем Золотого Дракона, а потом вы вдруг разомкнули строй, и мы бросились в прорыв…»
«Но я не велел! Я же приказал вам не двигаться с места! Я знал, что это ловушка!» – подавшись вперед, закричал очнувшийся от сна Гарольд, и голос его прозвучал, будто зов из могилы.
«Ага, теперь нам ясно, как предали самого предателя», – вставил Вильям Эксетерский и поглядел на короля, ожидая улыбки.
«А ты молчи, пока не спрашивают, – поморщился Генрих, – я тебя затем и сделал епископом… Расскажи, – обратился он к Гарольду, – как воевали против нас твои люди. Теперь их сыновья пойдут за мною на войско Роберта».
Но старец лукаво покачал головой.
«Нет уж, нет уж! – воскликнул он. – Не так я глуп. Всякий раз, как я рассказываю эту историю, в меня бросают камни. Слушайте, лорды, я вам открою кое-что поважнее!»
И он пустился вспоминать, сколько сотен шагов от гробницы одного саксонского святого до усыпальницы другого, а оттуда – до Баттлского аббатства.
«Да-да, – хвалился он, – я столько раз там бывал, что и на десять шагов не ошибусь. Я скор на подъем и двигаюсь быстро: это вам и Гарольд Норвежский скажет, и брат мой Тостиг. Оба они покоятся у Стамфордского моста, а оттуда до Баттлского аббатства…» И он опять забормотал какие-то числа и совсем позабыл о нас.
«Да-а, – задумчиво произнес Де Акила. – Этот человек наголову разбил Гарольда Норвежского у Стамфордского моста, а потом чуть не разбил наше войско в Сантлейке, и все за один месяц».
«Но как же он выбрался живым из Сантлейка? – спросил король. – Пусть расскажет! Тебе-то он говорил об этом, Раэри?»
«Никогда. За эту историю его тоже всякий раз побивали камнями. Зато гробницы саксонских и нормандских святых он может перечислять хоть до утра».
Услышав слова Раэри, старец горделиво закивал.
«Клянусь душой! – пробормотал Генрих. – Даже герцог Нормандский, мой отец, увидев его, проникся бы жалостью».
«А что, если они и впрямь еще свидятся?» – спросил Раэри.
Хью закрыл лицо здоровой рукой.
«О, зачем ты выставил его на позор?!» – воскликнул он, обращаясь к шуту.
«Нет, нет, – пробормотал старик и, потянувшись к Раэри, ухватился за его плащ. – Теперь он мой господин. В меня больше не бросают камни».
И он стал забавляться с бубенцами, пришитыми к подолу шутовского плаща.
«Отчего ты не привел его ко мне сразу, как только подобрал?» – спросил король.
«Ты бы вновь заточил его в темницу, как сделал герцог Нормандский», – ответил Раэри.
«Верно, – кивнул государь. – От него ничего не осталось, кроме имени, но это имя мог бы использовать кое-кто посильней, чтобы сеять в Англии смуту. Да, я бы, пожалуй, навсегда поселил его у себя в гостях, как поселю брата моего Роберта».
«Я так и думал, – ответил шут. – А пока он скитался по дорогам, никому и дела не было, как он себя называет».
«Я научился вовремя умолкать: еще прежде, чем полетят камни», – похвастался старик, и Хью снова застонал.
«Вы слышали? – воскликнул Раэри. – Безумный, бездомный, безымянный и, если не считать моего покровительства, беззащитный, он все-таки еще в силах противиться судьбе!»
«Тогда зачем ты привел его сюда, на посмешище и срам?» – вскричал несчастный Хью.
«Чтобы он получил по заслугам!» – опять высунулся Вильям Эксетерский.
«Я с этим не согласен, – подал голос епископ Найджел из Или. – Я смотрю и внимаю с трепетом, но я не смеюсь и не сужу».
«Хорошо сказано, Или! – Шут снова скорчил гримасу. – Я помолюсь за тебя, когда уйду в монахи. Ты ведь дал свое благословение на войну меж двумя христианнейшими братьями!»
Он имел в виду предстоящую войну Генриха Английского с Робертом Нормандским.
«Ну а ты, любезный братец, – обернулся он к королю, – не желаешь ли посмеяться над моим дураком?»
Король медленно покачал головой, а вслед за ним и Вильям Эксетерский.
«А ты, Де Акила?» – Раэри стремительно поворачивался то к одному, то к другому, бубенцы на его наряде звенели, и старец безмятежно улыбался.
«Клянусь святыми мощами, только не я! – отвечал Де Акила, сеньор Пэвенси. – Я слишком хорошо помню Сантлейк».
«Сэр Хью, вы можете не отвечать… Ну а вы, благородные бароны, доблестные воины, верные рыцари – вы, что вершите правосудие в своих владениях, – не хотите посмеяться над моим дураком?»
И шут затряс своей погремушкой перед самыми носами тех двух баронов, не помню, как их звали.
«Нет! Нет!» – завопили они в испуге и с дурацким видом замахали на него руками.
Одним прыжком Раэри вновь очутился возле Гарольда и встал за его креслом.
«Видишь, никто не смеется над тобой… Ну а кто из вас возьмется судить этого человека? Генрих Английский… Найджел… де Акила? Отвечайте прямо и не мешкая!»
Никто не произнес ни слова. Все мы, включая короля, оказались бессильны перед этим могучим чародеем в черно-алом наряде шута.
«Хорошо, что вы не загубили свои души», – сказал Раэри, утирая пот со лба.
И тут раздался пронзительный, почти женский крик:
«Ко мне! Сюда!» – И Хью бросился вперед и подхватил Гарольда, который обмяк и соскользнул с кресла.
«Ты слышал? – спросил Раэри, обнимая старика за шею. – Ни король, ни его епископы, ни рыцари, ни бароны – ни одна фигура в этой безумной шахматной игре не смеется над тобой и не осуждает тебя. Унеси же с собой в могилу хоть это утешение, о Гарольд, король Английский!»
Хью помог старцу приподняться, и тот улыбнулся шуту.
«Доброе утешение, – промолвил он. – Повтори еще раз! Прежде я был наказан…»
Раэри вновь прокричал ему те же слова, и голова старика запрокинулась. Он тяжело задышал. Найджел, епископ Или, поднялся с места и начал молиться вслух.
«Прочь! Не надо мне нормандских попов!» Гарольд произнес это громко и ясно, вот как я сейчас, а потом потянулся к Хью, нашел пристанище на его надежном плече, вздохнул и вытянулся и застыл.
– Умер? – спросила Уна. В сумерках ее лицо казалось совсем белым.
– Его счастье, – кивнул сэр Ричард. – Умереть в присутствии короля, на груди у собственного родича, благороднейшего и преданнейшего рыцаря королевской крови! Такой смерти можно позавидовать.
И он пропустил ребят вперед и взял Орлика под уздцы.
– Здесь налево! – окликнул их Пак, отводя дубовую ветку. Пригнувшись, они выбрались на узкую тропу, что вела через
ясеневые посадки.
Дети заспешили домой, но, срезая угол, с разбегу налетели на большущую вязанку сухого терновника, которую тащил на спине старый Хобден.
– Ох, батюшки! – воскликнул сторож, опуская свою ношу. – Вы никак лицо расцарапали, мисс Уна?
– Ничего… – Уна потерла нос. – Ну как, много сегодня попалось кроликов?
– Это как сказать, – усмехнулся Хобден, вскидывая вязанку на плечо. – Боюсь я, как бы мистер Ридли нынче ревматизм не заработал. Он, бедный, все лежал в канаве да за мной подглядывал. И бывают же такие люди!
Дан и Уна расхохотались.
– А когда Ридли уполз, – продолжал Хобден, – кто-то и верно вздумал поохотиться в наших лесах – и давай улюлюкать гончим! Вы что ж, ничего не слышали? Спали небось как сони?
– Ой, а где же соня? Помнишь, ты нам обещал? – подпрыгнул Дан.
– В домике, где ж ей быть! – Хобден залез рукой в середину вязанки и вытащил чудесное круглое гнездышко, искусно сплетенное из листьев и трав. Его загрубелые пальцы бережно, будто драгоценное кружево, раздвинули сухие стебельки, повернули гнездо к уходящему свету, и дети увидели крошечного зверька. Рыженький, пушистый, он спал, свернувшись на подстилке, так что кончик хвоста касался плотно закрытых глаз.
– Возьмем его домой, – прошептала Уна. – Только не дыши на него, а то он согреется, проснется и сразу умрет, правда, Хобби?
– По мне, так оно и лучше, – проворчал Хобден, – чем проснуться в клетке и просидеть там всю жизнь. Нет уж! Давайте-ка уложим его здесь, в кустах, – вот так, потихоньку… Тут его никто не тронет до самой весны. А теперь идемте домой.
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЬ
Спаситель наш, кому хвалу
Поет и люд, и скот,
На смену летнему теплу
Ветра и стужу шлет.
Ветра и стужу, добрый сэр,
До самых вешних дней:
Их посылает нам Господь,
А Господу видней.
Когда с болот не сходит лед
Морозною порой
И разрываются сердца
У яблонь под корой, —
Мы тоже мерзнем, добрый сэр,
В разгар январских дней:
Уж так нам повелел Господь,
А Господу видней.
Но если яблоня мертва,
По милости Творца
Она годится на дрова
И греет нам сердца
В мороз и стужу, добрый сэр,
До самых вешних дней:
Не так ли повелел Господь?
А Господу видней.
Храни Христос ваш мирный кров
И всех, кто здесь живет,
И берег наш – от чужаков,
И край наш – от невзгод,
И наши души – от вранья,
Чтоб до скончанья дней
Греха не знали вы да я,
А Господу видней.
notes
