Золото и закон
Песня о пятой реке
Господь, сотворивший в Эдеме
Четыре Великих Реки,
Промолвил каждой: «Теки!
И вот тебе Царь и Племя».
Когда же он так повелел,
Пришел Израиль смуглоликий,
Но не было рек у Владыки,
Чтоб дать Израилю в удел.
И молвил ему Господь:
«Швырни на землю щепоть
Песка из желтой пустыни —
И потечет Река,
Незрима, но глубока,
Вкруг тверди земной отныне,
И станет народ твой впредь
Этой Рекой владеть».
И стало по слову Творца,
И в темных жилах Земли
Ручьи, змеясь, потекли,
И не было им конца,
И в Реку слились, чей звон
Колеблет троны царей
И тешит в лавке купца:
Золото – имя ей.
И выпустил Израиль
Свой царский жезл из руки,
Усевшись возле Реки,
Текущей тысячи миль,
То медленной, то бурлящей,
То в землю вновь уходящей,
И лишь ему одному
Ведомо – почему.
Недаром он – господин
Великой Пятой Реки,
Чей плеск у него в крови,
Чей звон у него в ушах,
И знает лишь он один,
Где стали воды мелки
И что за родник иссяк
В далеких южных степях.
Он знает наверняка,
Когда разольется Река
И что за ледник сошел
С далеких северных гор,
И засуху, и дожди
Он чует издалека,
И служит звонкий поток
Ему с незапамятных пор.
Он – властелин без меча,
Без трона могучий правитель,
В скитаниях век свой влача,
Он всюду лишь гость, как встарь,
Полмира – его обитель,
Нигде он не государь!
Лишь водами Пятой Реки,
Чьи тайны столь глубоки,
Владеть Израилю дано:
Так было предречено.
Стояла третья неделя ноября, самый разгар охоты на фазанов. В Дальнем Лесу не смолкала пальба. Но здесь, в этой обрывистой, овражистой стороне, никто не охотился, кроме деревенских биглей, которые время от времени убегали из конуры, чтобы провести денек на воле. Дан и Уна наткнулись на пару таких вольнолюбивых псов, гонявшихся по заднему двору за кошкой. Эти бездельники были не прочь поохотиться на кроликов и охотно последовали за ребятами – сперва вдоль приречного луга, потом через ферму «Липки», где старая свинья дала им хороший отпор, и, наконец, к заброшенной каменоломне, где им удалось выгнать лисицу.
Рыжая помчалась к Дальнему Лесу, спугнув по дороге всех фазанов, спасавшихся тут от великого истребления на другом конце долины. Снова загрохотали жестокие ружья, и ребятам пришлось силой удерживать собак, чтобы они не убежали и не попали под случайный выстрел.
– Ни за что на свете не согласился бы я стать фазаном, особенно в ноябре, – сказал запыхавшийся Дан, догнав Оболтуса и ухватив его за шею. – Чему ты смеялась?
– Просто так, – ответила Уна, сидя верхом на толстобокой Флоре. – Погляди-ка! Эти глупые фазаны летят обратно в свой Дальний Лес вместо нашего, где их никто бы не тронул.
– Пока тебе самой не захотелось бы поохотиться! – Высокий старик внезапно выступил из-за кустов остролиста возле тропинки на Волатерры. Дети подпрыгнули от неожиданности, а собаки застыли в стойке, словно спаниели. На незнакомце было длинное одеяние из темного плотного сукна, подшитое и отороченное рыжеватым мехом, и он поклонился ребятам таким низким, старинным поклоном, что они невольно смутились.
– Вы не боитесь? – спросил он, глядя им прямо в глаза и слегка поглаживая свою великолепную седую бороду. – Не боитесь, что вон те стрелки, – он кивнул головой в сторону несмолкающего «пиф-паф» из долинной рощи, – могут и вас ненароком подстрелить?
– Видите ли, – начал Дан, в таких вопросах он любил быть точным, – старик Хоб… в общем, наш старый друг рассказывал, что одного из загонщиков на прошлой неделе хорошо подперчило – то есть ранило дробью в ногу. Но мистер Мейер – он любит стрелять кроликов – дал Уэкси Гарнету соверен, и Уэкси хвастался Хобдену, что за такие деньги он согласился бы и на двойную порцию.
– Он не понимает тебя, Дан! – воскликнула Уна, видя, как лицо старика побледнело и задрожало. – Не нужно было…
Она не успела договорить, как из зарослей остролиста шумно выбрался Пак и стал что-то объяснять старику длинными иностранными словами. В тот день хорошо подморозило, и на Паке тоже была длинная одежда, которая совершенно изменила его привычный вид.
– Да нет! – сказал он наконец по-простому. – Ты неверно понял мальчика. Вольный хлебопашец был только слегка ранен на охоте, по чистой случайности.
– Знаю я эти случайности! И что сделал жестокий барон? Засмеялся и проехал мимо?
– Это был не барон, а один из вашего народа, успокойся, Кадмиэль! – Глазенки Пака лукаво блеснули. – Он дал вольному хлебопашцу золотую монету, и дело было улажено.
– Еврей пролил кровь христианина, и дело было улажено?! – вскричал Кадмиэль. – Ни за что не поверю! Они его пытали?
– Никто не может быть арестован, оштрафован или казнен, пока вина его не будет доказана судом равных, – торжественно произнес Пак. – В Англии один закон и для еврея, и для христианина – закон, который был подписан в Раннимеде!
– Великая Хартия Вольностей, – прошептал Дан. Это было одно из немногих исторических событий, которые ему удалось запомнить. Кадмиэль резко повернулся, и от его колыхнувшихся одежд повеяло запахом восточных пряностей.
– Неужели и ты знаешь об этом, малыш? – воскликнул он, изумленно поднимая руки.
– Конечно, – сказал Дан и продекламировал:
Великую Хартию Джон подписал,
Но Генрих Третий согласье попрал.
Старик Хобден говорит, что если бы не она (то есть Хартия), скучать бы ему сейчас в Льюисской тюрьме.
И вновь Пак объяснил его слова Кадмиэлю на каком-то странном торжественном языке.
– Устами младенца глаголет истина, – улыбнулся тот. – Но ответь мне, и я назову тебя не младенцем, но мудрым Раввином: почему король подписал Новый Закон в Раннимеде?
Дан вопросительно взглянул на сестру. Теперь настал ее черед.
– Потому что ему некуда было деваться, – спокойно объяснила Уна. – Бароны его заставили.
– Нет, – возразил Кадмиэль, качая головой. – Вы, христиане, всегда забываете, что золото может сделать больше, чем меч. Этот славный король поставил подпись потому, что он не мог больше одалживать деньги у нас, презренных евреев. – Он нарочно ссутулил плечи, произнеся эти слова. – А король без золота – все равно что змея с перебитым хребтом; и я скажу вам, что это доброе дело, – тут брови его сдвинулись вместе, – перебить змее хребет. Что я и сделал! – заключил он торжественно, обращаясь к Паку. – Дух Земли, подтверди, что я это сделал.
Кадмиэль выпрямился во весь свой огромный рост, и голос его зазвенел, как труба. У него был на редкость гибкий голос – иногда гремящий на низких тонах, иногда возвышающийся до пронзительных, жалобных нот, но всегда заставляющий слушать.
– Многие могут подтвердить это, – ответил Пак. – Расскажи этим малышам, как было дело. Не гляди, что им мало лет, зато они не знают Сомнений и Страха.
– Я понял это, как только увидел их лица, – сказал Кадмиэль. – Но их, конечно, научили плевать в евреев?
– Кто научил? – удивился Дан. – И где?
Пак со смехом откинулся назад.
– Кадмиэль в мыслях своих еще живет при короле Джоне. В те времена с его народом обходились очень плохо.
– О, мы это знаем! – ответили ребята и сразу же уставились Кадмиэлю в рот (они понимали, что это невежливо, но ничего не могли с собой поделать), стараясь заметить, скольких зубов у него не хватает. Им запомнилось из уроков истории, что король Джон вырывал зубы у евреев, чтобы заставить их одалживать ему деньги.
Кадмиэль понял их взгляд и печально усмехнулся.
– Нет, король не вырывал у меня зубов, скорее я вырвал у него ядовитые зубы. Ну так слушайте. Родился я не в христианской стране, а среди мавров-мусульман в Испании – в маленьком белом городке у подножия гор. Да, мавры жестоки, но они, по крайней мере, научили людей безбоязненно размышлять. При моем рождении было предсказано, что я стану законодателем у народа с трудным языком и странной речью. Мы, евреи, издавна ждем прихода Царя и Законодателя. Почему бы и нет? Мои сородичи в городе (нас там было очень мало) выделяли меня как Дитя Пророчества – избранного среди избранных. Мы, евреи, всегда обуреваемы мечтами и снами. Этого не скажешь, глядя, как мы проскальзываем между кучами мусора в нашем квартале; но когда кончается день – при закрытых дверях и зажженных свечах – о, тогда мы опять становимся избранным народом!
Рассказывая, он шагал взад и вперед по опушке леса. Треск пальбы не стихал, и собаки поскуливали, припадая всем телом к сухой листве.
– Я был Царем – по крайней мере, Принцем. Представьте себе, что Принца, который отроду не слышал грубого слова, вдруг отдают сердитому, бородатому Раввину, который дергает его за уши и щелкает по носу, заставляя учиться! – учиться и учиться, чтобы сделаться Царем, когда придет время. Да, вот такой это был маленький Принц! Одним глазом он следил за мавританскими ребятишками, швыряющими камни, другим – блуждал по сторонам, стараясь отыскать свое Царство. Он научился беззвучно плакать, когда его травили и гонялись за ним по улицам. Он научился все делать беззвучно. Он залезал под стол и играл там, когда зажигали Большой Семисвечник, и он вслушивался, как вслушиваются дети, в разговор отца с его друзьями. Они прибывали из-за гор, со всех концов света, чтобы посоветоваться, ибо его отец был мудр.
Они приплывали из мест, где сражалась армия Салауд-Дина; они приезжали из Рима, из Венеции, из Англии. Они пробирались по переулку, тихо стучали в дверь, снимали свои лохмотья, облачались в чистую одежду и беседовали с отцом за стаканом вина. По всей земле язычники воевали друг с другом, и мой Принц слышал, играя под столом, как эти скромно одетые люди решали между собой, где, как и когда один король ополчится на другого короля и народ поднимется против народа. Почему бы и нет? Война невозможна без золота, а мы, евреи, знаем лучше всех, как движется золото в мире, от каких оно зависит ветров и приливов, как оно течет, кружа и петляя, то поднимаясь на поверхность, то вновь ныряя в недра земли, словно река – волшебная подземная река. Откуда это знать королям, которые умеют лишь сражаться, грабить и убивать?
Никогда не слыхавшие ничего подобного, ребята слушали с широко раскрытыми глазами, вприпрыжку поспешая за длинным шагом расхаживавшего взад-вперед старика. Он поправил на ходу отворот кафтана, и квадратная золотая пластинка, украшенная бриллиантами, на мгновение блеснула сквозь мех, как ночная звезда сквозь падающий снег.
– Не в этом дело, – сказал он. – Но, поверьте мне, мой Принц не раз видел, как вопрос войны или мира запросто решался монетой, брошенной на спор между евреем из Бери и еврейкой из Александрии в доме его отца, при свете зажженного Семисвечника. Ах, мой маленький Принц! Немудрено, что он быстро учился.
Он что-то пробормотал про себя и продолжал:
– Моей профессией было врачевание. Изучив основы этого искусства в Испании, я отправился на Восток искать свое Царство. Почему нет? Еврей легок на подъем, как воробей, и свободен, как бездомная собака. Он бежит оттуда, где за ним охотятся. На Востоке я нашел библиотеки, где люди могут безбоязненно думать, и медицинские школы, где осмеливаются учить и учиться. И был прилежен в занятиях. Потому-то меня призвали к себе коронованные владыки. Я был братом царей и другом нищих бродяг, я ходил по земле между живыми и мертвыми. Но все было бесполезно – я не нашел своего Царства. И вот, на десятый год своих скитаний, достигнув берегов Восточного Океана, я решил вернуться домой. Господь хранил мой народ. Никто не был убит, даже ранен, и лишь несколько человек было подвергнуто бичеванию. Я вновь сделался сыном в отцовском доме; вновь зажегся Большой Семисвечник, и вновь скромно одетые люди в сумерках стучались в нашу дверь, и я снова слышал, как раздавали мир и войну, словно золото, взвешенное на весах менялы. Но сам я не был богат. И когда имеющие власть, деньги и мудрость говорили между собой, я сидел в тени. Почему нет?
Мои странствия доказали мне, что король без денег – словно копье без наконечника. От него не может быть много вреда. И однажды я спросил у Элиаса из Бери, большого человека среди нашего народа: «Зачем наши люди ссужают деньгами королей, которые их же потом угнетают?» – «Потому что, – отвечал Элиас, – если мы им откажем, они возмутят против нас народ, а народ в десять раз более жесток, чем любой король. Если ты сомневаешься, поезжай со мной в Бери, в Англию, и поживи там, как я живу».
Я увидел лицо матери в мерцании свечей и сказал: «Хорошо, поедем. Может быть, там я найду свое Царство».
И я приплыл с Элиасом в Бери, где царили темнота и жестокость. Да и откуда взяться мудрости, если в сердце злоба? В Бери я вел расходные книги Элиаса, и я видел, как на площади убивают евреев. Нет, никто не смел поднять руку на Элиаса. Он ссужал деньги королю, и королевская благосклонность была его щитом. Монарх никогда не отнимет жизнь, пока можно отнимать золото. Этот король – да, его звали Джон – жестоко угнетал своих подданных, потому что они давали ему мало денег. А между тем он правил богатой страной. Если бы он только дал ей передохнуть, он бы собрал богатый урожай. Но даже этого он не понимал, ибо Бог лишил его разумения и наслал беду, голод и отчаяние на его народ. Оттого люди и ожесточились против евреев, которые для всех христиан – вроде собак. Почему бы и нет? И наконец бароны вместе с простолюдинами поднялись против немилосердного короля. Не то чтобы бароны так уж любили простой народ, но они видели, как король грабит и губит всех подряд, и поняли, что вскоре очередь дойдет и до них. Они объединились с чернью, как кошки объединяются со свиньями, чтобы убить змею. Я вел расходные книги, и я все это замечал, ибо помнил Пророчество.
Многолюдное собрание баронов (большинство из которых одалживало у нас деньги) съехалось в Бери и здесь, после долгих споров и разговоров, они составили свиток Новых Законов, которые они хотели навязать королю. Если бы он поклялся их соблюдать, они бы дали ему денег. А деньги были для короля главным земным божеством. Они показали нам свиток Новых Законов. Почему бы и нет? Мы ссужали им деньги. Мы знали все об их совещаниях – мы, евреи, дрожавшие по своим домам в Бери. – Кадмиэль резко выбросил вперед ладонь. – Нет, мы не требовали, чтоб нам вернули все деньги. Мы искали власти – Власти! Вот наш Бог в пленении и рассеянии. Власть!
«Это хорошие законы, – сказал я Элиасу. – Не надо больше давать денег королю: до тех пор, пока у него будут деньги, не прекратятся неправда и казни».
«Нет, – отвечал Элиас. – Я знаю этих людей. Они жестоки и безумны. Лучше один король, чем тысяча мясников. Я давал немного денег баронам, чтобы они не растерзали нас, но большую часть своих денег я одолжил королю. Он обещал мне место при дворе, где я и моя жена будем в безопасности».
«Но если короля заставят блюсти Новые Законы, – возразил я, – страна получит мир, и наша торговля будет расти. А если мы дадим ему денег, он снова будет воевать». – «Кто назначил тебя законодателем в Англии? – рассердился Элиас. – Я лучше знаю этих людей. Пусть собаки грызутся! Я одолжу королю десять тысяч золотых монет, и пусть он бьется с баронами в свое удовольствие!»
«Во всей Англии сейчас не найдется и двух тысяч золотых монет», – сказал я, ибо расходные книги были в моих руках и я знал, как движется золото в мире – этот волшебный подземный поток. И тогда Элиас закрыл ставнями окна, приложил палец к губам и поведал мне, как однажды, приплыв с небольшой партией товара на французском корабле, он попал в замок Пэвенси…
– Опять Пэвенси! – вырвалось у Дана, а Уна от волнения аж подпрыгнула на месте.
– Там какие-то молодые рыцари ограбили его и, разметав содержимое его тюков по залу, отвели в башню и спустили в колодец, где вода поднималась и опускалась вместе с приливом. Они издевались над ним и швыряли сверху факелы ему на голову. Почему бы и нет?
– В колодец!.. – нетерпеливо воскликнул Дан. – Но разве вы не знали, что там… – Пак выразительным жестом заставил его умолкнуть. Между тем Кадмиэль, ничего не замечая, продолжал:
– Когда прилив пошел на убыль, ему показалось, что он стоит на каких-то старых доспехах. Поелозив ногами под водой, он понял, что то были слитки – много слитков мягкого золота. Должно быть, чье-то неправедное сокровище было спрятано здесь в стародавние времена, а тайна – обрублена мечом. Я слышал о подобных случаях.
– Мы тоже, – прошептала Уна. – Только оно не было неправедным…
– Элиасу удалось выбраться из колодца, захватив с собой немного золота, и с тех пор трижды в год с коробом разносчика, торгующего по самой дешевой цене, он наведывался в Пэвенси, пока ему не разрешили ночевать в пустующей башне, где он тайком спускался в колодец и добывал на ощупь несколько слитков. Большая часть золота по-прежнему оставалась на месте, и постепенно он стал смотреть на него как на свое собственное сокровище. Однако забрать все золото оставалось неразрешимой задачей. Представьте себе неприступную крепость, которой владеют норманны, и посередине ее – колодец глубиной в сорок футов, откуда надо достать и тайно вывезти много лошадиных тюков с золотом. Безнадежно! Элиас чуть не плакал от досады, и его жена, Ада, тоже. Она так мечтала стоять рядом с камеристками королевы, когда король предоставит им место при дворе, как обещал. Почему бы и нет? Она родилась в Англии, эта глупая женщина.
Но хуже всего было то, что Элиас в своем безумном упрямстве уже пообещал королю снабдить его золотом. Поэтому тот и слушать не желал ни баронов, ни других своих поданных, и кровопролитие продолжалось. Ада так стремилась занять место при дворе, что все время убеждала Элиаса открыть королю местонахождение клада, чтобы он мог завладеть им силой, – и тогда они рассчитывали на его благодарность. Элиас колебался, потому что уже привык считать золото своим. Они бранились и плакали за ужином, и когда поздно вечером прибыл посланец от баронов – некий весьма ученый священник по имени Лэнгтон, – они ушли к себе.
Кадмиэль презрительно улыбнулся в бороду. Стрельба на другом краю долины утихла: охотники меняли позиции перед последней серией выстрелов.
– Так что это я, а не Элиас, уточнил с Лэнгтоном сороковую статью Законов.
– Уточнил? – живо спросил Пак. – Сороковая статья Великой Хартии читается так: «Ни одному человеку мы не откажем в правосудии; правосудие не продается и не допускает промедления».
– Верно; но бароны сначала написали: «Ни одному свободному человеку…» Потребовалось двести полновесных монет, чтобы убрать только одно слово. Лэнгтон, священник, понял. «Хоть ты и еврей, – сказал он, – поправка твоя справедлива, и если когда-нибудь христиане и иудеи в этой стране будут иметь одинаковые права, народ будет благодарен тебе». Он вышел крадучись, как любой христианин, водящий дела с евреями среди ночи. Я думаю, он истратил мой дар на украшение алтаря. Почему бы и нет? Я беседовал с ним: о многом мы думали сходно, хотя в некоторых вещах он был сущее дитя.
Я слышал, как Элиас с Адой ссорились наверху, и знал, что Ада в конце концов одолеет и заставит мужа рассказать королю о золоте. Я понял, что должен любой ценой убрать сокровище подальше от них. Я вдруг услышал, как мой Господь воззвал ко мне: «Час настал, о житель Земли!»
Кадмиэль остановился и на мгновение застыл – огромная черная фигура на фоне бледно-зеленого неба – величественная, как Моисей из иллюстрированной Библии.
– Я поднялся и вышел. В ту минуту, когда я закрывал за собой дверь этого Дома Глупости, жена Элиаса высунулась из окна и шепнула:
«Все в порядке. Я уговорила его».
«Нужды нет. Со мною Господь», – ответил я и пошел прочь. В тот час Бог вразумил меня, что делать, и его длань охраняла меня в пути. Сперва я поехал в Лондон, к врачу-еврею, который продал мне нужные снадобья. Скоро узнаете какие. Потом я поспешил в Пэвенси. Повсюду кипела война, ибо ни правителей, ни судей не было в этой ужасной стране. Но я без боязни проходил мимо сражающихся толп, и люди кричали, что это идет Ахашверош, Вечный Жид, обреченный жить и скитаться до конца веков, и бросались от меня врассыпную. Так Всевышний хранил своего слугу ради его замысла. Добравшись до Пэвенси, я купил лодку и спрятал ее в камышах возле Болотных ворот Замка. Там, где указал мне Господь.
Кадмиэль говорил спокойно, будто рассказывал не о себе, а о ком-то другом, и его голос гулкой музыкой наполнял облетевшую рощу.
– Я вылил снадобье, – его рука потянулась к вороту, и вновь сверкнула сквозь мех драгоценная пластинка, – я вылил снадобье в питьевой колодец. Нет, никакого зла я не причинил. Чем больше знает врач, тем он дальше от зла. Лишь глупец говорит: «Испытаем». Я знал, что у них на коже появится пятнистая сыпь, которая совершенно безвредна и исчезнет через пятнадцать дней. Я не посягал на их жизнь. Увидев эту сыпь, они подумали, что пришла Чума, и бросились вон из замка, забрав с собою даже собак.
Врач-христианин, увидевши, что я еврей и чужестранец, заявил, что это я принес из Лондона страшную болезнь. В первый раз я слышал, как христианский лекарь оказался прав, да и то ненароком. Меня схватили и били, но какая-то милосердная женщина сказала: «Не убивайте его сейчас, но бросьте его в зачумленный замок, и если, как он утверждает, болезнь ослабнет через пятнадцать дней, тогда его можно будет убить». Почему бы и нет? Они прогнали меня копьями через подъемный мост и поспешно убрались восвояси. Так я и остался в замке наедине с сокровищем.
– Но почему вы были так уверены, что все получится как надо? – спросила Уна.
– Я верил предсказанию, что мне суждено стать Законодателем у народа с трудным языком и странной речью. Я знал, что не могу погибнуть. Я промыл свои раны, нашел соленый колодец в стене и приступил к делу. От субботы до субботы я спускался в колодец, и нырял, и копошился в воде. Ха! Я грабил этих египтян, мнимо пленивших меня! Если б они только знали! Все вытащенное золото я погрузил в лодку, работая по ночам. Там был, кажется, и золотой песок, но его смыло волнами.
– А вы не задумывались о тех, кто спрятал это сокровище? – спросил Дан, кинув быстрый взгляд на Пака, который спокойно слушал, прикрыв голову капюшоном плаща. Пак сжал губы и укоризненно покачал головой.
– Задумывался, и очень часто, – отвечал Кадмиэль. – Прежде всего потому, что само золото было необычным. Я знаток золота, могу определить его качество хоть в темноте, но это было тяжелее и краснее, чем то, с каким я раньше имел дело. Может быть, это было парваимское золото. Почему бы и нет? Мне пришло в голову бросить его в трясину на берегу, но я понимал: источник зла должен быть уничтожен, ибо если останется даже слабая надежда найти его, король не подпишет Новых Законов, и страна погибнет.
– Чудеса! – чуть слышно выдохнул Пак, загребая ногами сухие листья.
– Нагрузив лодку, я вымыл руки семь раз и вычистил под ногтями, чтобы ни одна крупинка золота не пристала ко мне. Я проплыл через маленькие воротца, служившие в замке для выбрасывания сора. Я не осмеливался поставить парус, чтобы меня не заметили, но Господь велел отливу осторожно нести мою лодку, и до наступления утра я был уже далеко от берега.
– И вам не было страшно? – спросила Уна.
– С какой стати? Ведь в лодке не было христиан. На рассвете я прочел молитву и бросил золото – все золото, какое там было, – в бездну моря. Королевский подарок, верно? Но дело стоило этого. Когда я швырнул в воду последний слиток, Господь велел приливу возвратить меня к берегу, в устье той же самой реки, и оттуда я дошел пешком до Льюиса, где жили мои сородичи. Они открыли мне дверь, и тут – я не помню этого сам, но мне рассказывали – я упал через порог с криком: «Я утопил в море целую армию с конницей!»
– То есть как? – удивилась Уна. – А! Я понимаю: вы имели в виду, что король Джон мог нанять армию на эти деньги?
– Именно так, – согласился Кадмиэль.
Неподалеку от них снова раздалась стрельба. Над верхушками высоких сосен взлетали фазаны. Видно было, как азартно палил молодой мистер Мейер, стоя в конце линии, и слышно было, как со стуком падали подбитые птицы.
– А что сделал Элиас из Бери? – спросил Пак. – Который обещал деньги королю.
Кадмиэль мрачно усмехнулся.
– Я сообщил ему из Лондона, что Бог на моей стороне. Когда он услышал, что в Пэвенси разразилась чума и какого-то еврея бросили в зараженный замок, чтобы остановить болезнь, он понял все. Они с Адой поспешили в Льюис и потребовали у меня отчета. Он все еще смотрел на это золото как на свою собственность. Я рассказал, где теперь лежит сокровище, и предложил им попытаться поднять его со дна… Э, да что говорить! Проклятия дураков и дорожная пыль – две вещи, которых не избегнет мудрец… Но мне было жаль Элиаса. Король разгневался на него, не получив ссуды, бароны же негодовали, прослышав, что он собирался дать деньги королю; наконец, Ада негодовала больше всех из-за своего глупого тщеславия. Они сели на корабль, идущий из Льюиса в Испанию. Это был лучший выход!
– А ты? Видел ли ты подписание Хартии в Раннимеде? – спросил Пак.
– Нет! Кто я таков, чтобы совать нос в дела государственной важности? – улыбнулся Кадмиэль. – Я воротился в Бери и давал в долг деньги под залог осеннего урожая. Почему нет?
Сверху раздался треск. Подбитый фазаний петух, падая по длинной косой траектории, свалился рядом с ними, увлекая с дерева целый ворох сухой листвы. Флора и Оболтус бросились к нему, и пока дети отгоняли их и расправляли смятое оперение красавца, Кадмиэль исчез.
– Ну что? – спокойно произнес Пак. – Что вы на это скажете? Виланд дал Меч, Меч дал Сокровище, а Сокровище дало Закон. Просто, как дубок из желудя.
– Я только не понимаю, знал ли Кадмиэль. что Сокровище принадлежало встарь сэру Ричарду? – спросил Дан. – И почему сэр Ричард и брат Хью оставили его лежать на прежнем месте? И еще…
– Не волнуйся, – вежливо сказала Уна. – Он скоро придет к нам опять, чтоб дать нам воочию узреть и узнать. Правда же, Пак?
– Очень может быть… Брр! Холодно-то как – и поздно, – заторопился Пак. – Побежали домой! Наперегонки!
И они пустились бегом по оврагу и дальше через поле. Солнце уже почти исчезло за горой Черри-Клек, истоптанная коровами трава возле полевых ворот кое-где покрылась изморозью, и пробудившийся северный ветер дул, нагоняя ночной сумрак из-за холмов. Они мчались не чуя ног по увядшим, потемневшим лугам, и, когда приостанавливались, запыхавшись, изо рта у них вырывался пар и мертвая листва, кружась, летела им вослед. В этой кружащейся о пали было довольно листьев Дуба, Ясеня и Терна, чтобы заворожить и усыпить тысячи воспоминаний.
Так что, когда они сбежали к ручью по травянистому склону, они уже только удивлялись, как это Флора с Оболтусом упустили лисицу, прятавшуюся в каменоломне.
Старик Хобден только что закончил чистку живой изгороди и собирал в кучу прутья и сорняки. В потемках виднелась его светлая рабочая блуза.
– Зима пришла! Настоящая зима, верно? – окликнул он ребят. – Суровые времена надолго, до самой Вешней Ярмарки в Хеффле. Зато вот будет веселье, когда старушка выпустит кукушку из корзинки и весна воцарится в Англии!
Раздался хруст, удар и громкий всплеск, как будто большая корова перебиралась через ручей совсем рядом. Хобден сердито бросился к броду.
– Опять этот Глисонов бык валяет дурака и куролесит по всей ферме! Глядите-ка, вот след от его копыта – глубокий, как окоп! Конца нет его выходкам!
На другой стороне ручья чей-то голос вдруг запел:
Не знаю, чей он примет вид, Людей в пути дурача, Кого в ночи приворожит Фонарь его бродячий…
И дети пошли к дому, распевая что есть мочи: «Где вы теперь, подарки фей…» Они совсем забыли, что даже и не попрощались с Паком.
Песня детей
Тебе, наш край, наш отчий дом,
С любовью в дар мы принесем
Труд наших рук и сил запас,
Когда придет наш день и час.
Отец Небесный, чад своих
Ты укрепи для дел благих:
Дай уберечь нам от глупцов
Наследье дедов и отцов.
О, дай нам в юные года,
Вкусив терпенья и труда,
Познать единый Твой закон
Для всех народов и племен.
О, научи, Всевышний, нас
Владеть собой во всякий час,
Чтоб с чистым сердцем в миг любой
Предстать могли мы пред Тобой.
О, дай нам высшее из благ:
Сверять с Тобою каждый шаг,
Чтоб нас ни слава, ни хула
От цели прочь не увела.
О, дай нам сил, чтоб никогда
Слабейшим не чинить вреда, —
И власти, чтоб укрыть от бед
Тех, у кого укрытья нет.
О, научи Ты нас, Отец,
Премудростям простых сердец:
Не унывать, не помнить зла,
Вершить с любовью все дела.
Земля, где предков наших кровь,
Тебе служить клянемся вновь —
Руками, сердцем и умом —
Наш славный край, наш отчий дом!
