Глава седьмая
Москва
Управление «К»
Успехи и провалы

Я продолжал работать в Женеве, дела шли достаточно успешно, и обстановка благоприятствовала моему пребыванию в Швейцарии. Можно было бы ещё поработать в Женеве с годик, но я получил неожиданное и лестное для меня предложение, которое выглядело значительным повышением по службе. Это было предложение занять должность заместителя начальника управления внешней контрразведки. Я дал согласие и в августе 1976 года уже окунулся в работу управления «К».

Я получил кабинет на пятом этаже. Мои окна были почти над главным входом в основное здание с видом на бассейн (прямо у дома) и на теперь хорошо известный бюст В. И. Ленина (его фотографии на фоне здания разведки приобрели широкую популярность). Когда было задумано и спроектировано новое здание разведки, идея была в том, что «со стороны» его не будет видно. Его построили просторным, но всего шестиэтажным. Полоса леса, метров 500 до кольцевой дороги, должна была скрывать здание от посторонних глаз. Вскоре выяснилось, что верхний этаж хорошо виден для всех проезжающих по кольцу, тем более зимой, лес-то в основном лиственный. Но мало того — скоро за рубежом появились фотографии этого здания, что руководством воспринималось очень болезненно. Но шила в мешке не утаишь, и вскоре распространилось название службы — «Ясенево», по имени района Москвы и метро «Ясенево», где находилась разведка. Вскоре рядом с первым зданием был построен новый 22-этажный корпус, который был хорошо виден не только с кольца, но и за его пределами. Всё меняется. Внешний вид здания разведки оказалось возможным не только видеть, но даже использовать в рекламе. В 2009 году СВР выпустила свой настенный календарь с фотографией этого самого здания и высотного рядом на весь основной лист.

В 2010 году, к годовщине победы в Великой Отечественной войне, в продажу поступили большие коробки шоколадных конфет, на лицевой стороне которых красовалась эта же фотография штаба СВР. Скрывать нужно только то, что происходит внутри.

Работа оказалась напряжённой, но в то же время очень интересной и чрезвычайно разнообразной по своей направленности. Я посвятил этой работе шесть лет. Не хочу описывать полностью работу управления внешней контрразведки. Расскажу только о нескольких эпизодах.

В США периодически находились наши пассажирские теплоходы, которые совершали туристические рейсы по берегам Америки из порта в порт. Маршруты пользовались успехом, и на этих теплоходах в летний сезон было полно пассажиров. Однажды одному из помощников капитана какой-то человек передал записку с предложением о сотрудничестве. Уже не помню точно, как именно он излагал своё предложение, но факт оставался фактом. Помощник капитана передал записку в наше консульство, и она, соответственно, попала в нашу резидентуру. В связи с тем, что установление связи с этим неизвестным в условиях США являлось операцией рискованного характера, так как передавший записку американец мог оказаться просто подставой ФБР, дело было поручено опытному сотруднику внешней контрразведки, и с одобрения центра операция началась.

Передавший записку оказался капитаном 2-го ранга Военно-морского флота США, а самое главное он был ответственным сотрудником крупнейшей военной научно-исследовательской морской базы. Дело выглядело перспективно, и Центр решил пойти на риск работы с кавторангом. В центре работа по этому делу вошла в круг моих обязанностей, и я помню его во всех деталях. Проверка показала, что у капитана была большая семья (четверо почти взрослых детей, дочерей), и его предложение о сотрудничестве с нами за материальное вознаграждение выглядело очень реально.

Уже на первой же встрече капитан передал нам пленки с сотнями страниц документации военно-технического характера. Материалы соответствующим образом обрабатывались в Центре и реализовывались через информационную службу управления научно-технической разведки (управления «Т»). Вскоре мы получили положительную оценку научных подразделений военного ведомства, куда передавались материалы.

Шли месяцы, количество материалов росло, и капитан начал уже работать по нашим заданиям, уточняя детали некоторых переданных ранее материалов. Мы перешли к регулярной работе. Работа, по нашей оценке, проходила нормально, со всеми возможными мерами предосторожности, и вдруг — громкий провал.

В городе арестованы три сотрудника резидентуры. Один из них, Зинякин, имел дипломатический паспорт и являлся сотрудником представительства при ООН, т. е. был дипломатом. Он был сразу выслан из страны. Двое других, Владек Энгер и Черняев, были сотрудниками ООН и, по американским правилам, не пользовались дипломатическим иммунитетом, хотя и имели диппаспорта. Они были посажены в федеральную тюрьму, где им были созданы достаточно жёсткие условия: они находились в камере с какими-то тёмными личностями, в основном это были негры.

Короче, это являлось, несомненно, элементом давления на наших товарищей, с тем чтобы вынудить их давать какие-либо признательные показания или, более того, заставить сотрудничать с американцами. Несмотря на все усилия нашего посольства, дело принимало всё более неприятный оборот. Американские средства массовой информации, естественно, старались изо всех сил раздуть дело.

Американцы извлекли из шумихи в прессе пропагандистскую выгоду. Служба ФБР получила похвалу в Комиссии Конгресса и обещание существенно повысить их бюджет. Появились намёки на судебный процесс над советскими шпионами. Странно, но Линдберга начали называть не фигурантом дела, а свидетелем. В нашем Центре тщательно изучали варианты развития событий. Никаких данных о причинах провала не поступало. Вскоре Центр привлёк к изучению дела опытного советского юриста, специалиста по американским правовым нормам. Он поехал в Штаты, чтобы на месте посмотреть на дело в контакте с местными коллегами. В Москве готовились к худшему. Американцы «раздували кадило». Отказались от предложения отпустить для проживания наших ребят до суда в посольстве под залог. Становилось ясно, что только особые действия могут поправить дело. Нами было выдвинуто предложение о захвате и аресте американца у нас в Союзе для дальнейшего обмена на наших разведчиков. Идея была не нова: обмены осуществлялись и до этого, и после. Такое решение получило одобрение, и указание на его претворение в жизнь было дано самим председателем Комитета нашей контрразведки. На совещании во 2-м Главном управлении было уточнено, что американский кандидат не должен быть дипломатом, должен работать в Союзе продолжительное время, быть хотя бы на подозрении в ведении разведывательной работы. Наша контрразведка сработала хорошо: уже через несколько дней подходящий американец был задержан в одном из волжских городов. Конкретно он был задержан за валютные операции. Тогда с этим у нас было строго. Американец явно занимался сбором информации, часто бывал в посольстве в Москве. В надежде на согласие американцев на не совсем «эквивалентный» обмен нас ободряла получаемая из Нью-Йорка информация, что у ФБР возникли пока что сбываемые затруднения в организации «шпионского» процесса. Высокие военные и администрация Белого дома не хотела видеть на суде старшего морского офицера в качестве шпиона. Роль свидетеля обвинения также, видимо, была не ясна. Особенно при дотошных журналистах и профессиональной юридической защите. Но события превзошли все наши ожидания. В практике обменов обычно заинтересованная сторона начинает зондаж через далёких от дела юристов, затем выходит на контакт с «компетентными» представителями другой стороны. Согласовываются малейшие детали: точное место и время обмена, гарантии. Американцы явно были напуганы тем, что задержанный после «промывания мозгов» на Лубянке даст разоблачающие показания, в Москве разразится громкий судебный процесс. Стало очевидным, что задержанный американец являлся или кадровым сотрудником ЦРУ, находящимся на стажировке в России под «глубоким прикрытием», или доверенным агентом разведки с широким заданием.

Уже на следующий день посол США в Москве в конце рабочего дня попросил срочную встречу в Министерстве иностранных дел и был принят заместителем министра, который был полностью в курсе дел. Дискуссии не было. Посол попросил отпустить американца и тут же согласился принять наши требования освободить наших товарищей. Было согласовано, что «обмен» состоится на следующий день, примерно в одно время, и не будет никаких препятствий с обеих сторон в отношении немедленного выезда освобождённых.

У нашей стороны была только одна цель — освобождение Энгера и Черняева, она была достигнута. Опытные наши специалисты говорили, что никогда ещё так быстро и чётко не договаривались. Могут же, когда захотят!

На следующий день после «обмена» американец вылетел в Штаты. В аэропорту его провожал большой эскорт из сотрудников американского консульства. Наши товарищи также не задерживались. Мы их встречали в Москве на двух чёрных «волгах» у трапа самолёта «Аэрофлота». Их после тёплого приветствия повезли прямо домой к семьям. Все вопросы службы были отложены «на потом».

Американцы попросили сохранять конфиденциальность. Официально в средства массовой информации никто ничего не сообщал. Обмана не было. Американская сторона, явно чтобы сохранить лицо, потребовала, а фактически попросила в порядке так называемого обмена передать им осуждённого у нас матёрого украинского националиста Мороза, и он был отправлен в Штаты.

Вопрос был закрыт. Работа наших товарищей была отмечена серьёзными поощрениями. Анализам причин нашего провала у высокого начальства никто не попросил. Плохие вести забываются быстрее. И истинные причины провала остались невыясненными.

Через некоторое время нам стало известно, что Линдберг вместе с семьёй покинул Нью-Йорк и, «как говорили», отправился на Дальний Запад, в одну из зон США, закрытых для посещения иностранцами. Он вскоре вышел в отставку и исчез «из поля зрения».

К событиям в Нью-Йорке полезно добавить ещё один небольшой рассказ. Полгода спустя в разведке стала известна история, достойная настоящего многосерийного детектива. Сотрудник отдела информации Управления научно-технической разведки Ветров был задержан в пригороде Москвы проезжавшим мимо случайным водителем. Последний уже в наступающих сумерках услышал крик о помощи недалеко от стоявшей на обочине машины. Водитель оказался не робкого десятка и, выскочив из машины, обнаружил рядом за кустами человека, убивающего ножом женщину. Смельчак сумел захватить убийцу и доставил его и раненую женщину к близлежащему посту милиции. Задержанный оказался сотрудником КГБ и попал в Лефортово, а женщина, как выяснилось, бывшая его любовницей и технической сотрудницей того же управления, была доставлена в больницу. Её спасли, хотя раны были серьёзные. Следователя по делу смутил тот факт, что очевидных причин для убийства не просматривалось. Психика подследственного была признана нормальной, ранее сцен ревности подруга не отмечала. Следователь по делу Ветрова оказался опытным и дотошным: учитывая в совокупности материалы, повёл дело по неожиданному пути. Подруга подследственного вспомнила его заявления о больших деньгах, которые он может тратить и за рубежом. Деньги со счёта непонятного происхождения действительно нашлись. Подруга говорила также о каких-то опасениях в отношении проверки его зарубежных контактов. Появилась уверенность, что Ветров пытался убить свою знакомую, так как заподозрил, что она за ним шпионит. Проверка и опрос сослуживцев выявили «странности» в поведении Ветрова, особенно в последний период его пребывания в загранкомандировках. Возникли противоречия и в показаниях самого Ветрова. Не буду описывать все шаги следствия, но преступник признал, что был завербован в период завершения своей командировки во Франции и дал детальные показания о работе с французской разведкой.

В Москве после возвращения из командировки он был назначен в информационный отдел НТР (управление Научно-технической разведки). То самое подразделение, через которое реализуются материалы, добываемые разведкой в научных и технических областях. Через этот отдел проходили и документы, полученные от Линдберга. Конечно, Ветров не мог раскрыть нашего источника, но как человек опытный мог понять направленность материалов, выявить главные исходные данные происхождения документов и передать их противнику. Американские спецслужбы довольно быстро выяснили, что данные относятся к крупному конкретному проекту, разработка которого ведётся на военной базе близ Нью-Йорка. Дальнейшие действия ФБР были делом техники, и источник был вскрыт.

Ветров был осуждён военным трибуналом к высшей мере наказания и расстрелян.

Припоминаю курьёзный эпизод. Наш сотрудник Дмитрий был направлен в командировку в Осло под прикрытием представителя Министерства кинематографии. Довольно скоро, имея относительную независимость, небольшой, но собственный бюджет и подогреваемый своим окружением по работе, Дмитрий начал выпивать. Наверное, он и раньше имел слабость к спиртному, а тут просто запил. Вскрылось, что он задолжал плату за свой офис и квартиру, а деньги в его кассе давно закончились. Руководство службы к таким вопросам относится жёстко, что, несомненно, правильно. Начальником разведки было принято решение: Дмитрия отозвать и уволить. О грядущем увольнении ему никто, конечно, не сообщал. Он, естественно, устроил «хорошо» свои проводы и погрузился в самолёт, будучи в сильном подпитии. Естественно, заснул. Именно в тот момент, когда он заснул, было объявлено, что самолёт захвачен террористами и изменяет свой маршрут. Террористов, как потом выяснилось, было двое — выходцы из рядов сепаратистов Бангладеш.

Они приказали пилотам лететь в одну из африканских стран и выдвинули требование об освобождении какого-то своего лидера. Экипаж подчинился, как и положено, сообщил в Москву о происходящем на борту. Супруга Дмитрия с трудом его растолкала и стала паническим шёпотом рассказывать ему, что их самолёт захвачен террористами. Дмитрий встал с кресла и двинулся по проходу. Ему навстречу бросился достаточно крупный азиат с оружием в руках. Возможно, Дмитрий пистолета и ножа даже не заметил, и его «каучуковый кулак» (он был крупным парнем) угодил террористу прямо в челюсть, и тот плашмя отлетел к открытым дверям кабины пилотов. Из дверей выскочил второй азиат, но две храбрые стюардессы повисли на нём. Хотя он и держал в руке пистолет — не успел им воспользоваться, так как секунду спустя кулак Дмитрия угодил и в его голову и привёл террориста в полную неподвижность. Девушки-стюардессы вместе со вторым пилотом крепко скрутили нарушителей, первый пилот объявил по громкой связи, что инцидент исчерпан, и самолёт возвращается на первоначальный маршрут. Дмитрий прошёл на своё место, а одна из стюардесс принесла ему бокал коньяка под аплодисменты всех пассажиров. О попытке захвата самолёта в управлении слышали, но деталей никто не знал, и пресса также почти промолчала. На другой день Дмитрий прибыл в управление. Прошёл ещё день, два, приказ об увольнении Дмитрия был подготовлен, но здесь пришло письмо из Аэрофлота в Президиум Верховного Совета с просьбой о представлении Дмитрия и двух стюардесс к правительственным наградам «за проявленное мужество и героизм»… Письмо в разведку переслало Министерство кинематографии «по принадлежности». Начальник разведки принял мудрое решение: представление к награждению поддержать, дело об увольнении закрыть. Дмитрия поздравили с наградой и перевели в управление, работающее только в Союзе. Причины его откомандирования из Осло разбирать не стали. Формулировка была стандартной: «в связи с переводом на другую работу».

Одним из крупнейших достижений Управления внешней контрразведки, да надо сказать, и разведки в целом, явилось дело Олдриджа Эймса, развитие которого происходило уже после моего отъезда в Монголию. Олдридж Эймс длительное время работал непосредственно в одном из главных подразделений ЦРУ, действующих против Советского Союза, принимал активное участие в работе с агентами и в разработке советских граждан, включая сотрудников разведки ГРУ и КГБ. Не хочу сравнивать Эймса со знаменитыми помощниками советской разведки, такими как Ким Филби и Джордж Блейк, которые работали в английской разведке и передали нам ценнейшие материалы по вопросам защиты государственной безопасности Советского Союза. Они сотрудничали с нами, а фактически работали в советской разведке на идеологической основе и были истинными преданными друзьями нашей страны. Эймс сам предложил свои услуги представителям КГБ за деньги, но главным было то, что круг его осведомленности в важнейших секретах ЦРУ США фактически включал все сколько-нибудь значительные вопросы работы ЦРУ против Советского Союза.

Эймс, а теперь это уже совершенно очевидно из исследований, проведенных и опубликованных самими американцами, добросовестно передавал нам все эти данные. Он делал это за деньги. И надо отдать справедливость руководителям КГБ, денег на его вознаграждение мы не жалели. Вот только несколько имён агентов, завербованных американцами. Среди полутора десятков агентов, а это была практически, как сейчас известно, вся агентурная сеть резидентуры ЦРУ в Москве, можно назвать ответственного сотрудника генерального штаба ГРУ генерала Дмитрия Полякова, крупного специалиста в области военной электроники Адольфа Толкачева и ряд других, не менее известных лиц. Особенно серьёзной была информация о завербованных ЦРУ сотрудниках советской разведки, имена которых сейчас также известны: подполковник Мартынов, майор Моторин, а также ставший в то время резидентом КГБ в Лондоне Олег Гордиевский. Все агенты ЦРУ, арестованные в Москве, понесли соответствующее наказание, кроме Гордиевского, который сумел бежать из Москвы, когда уже было известно, что он предатель, и он находился под наблюдением служб КГБ.

Гордиевский был вызван в Москву. Видимо, руководству разведки требовались веские доказательства предательства Гордиевского. (Куда уж больше, чем донесения Эймса.) Решили, что он должен как-то проявить свою связь с англичанами, и начали его разработку по полному перечню возможных контрразведывательных мер и приёмов.

Гордиевский, опытный разведчик, понял, как он сам пишет теперь, что за ним ведётся постоянное наблюдение. Он сумел усыпить бдительность слежки.

Каждое утро Гордиевский в течение 15–20 минут делал пробежку в спортивном костюме в районе своего места жительства. Очевидно, сотрудники наружного наблюдения, привыкнув к этому, не считали нужным «бежать за ним вослед» (а затем наблюдение и вовсе было снято нашим же руководством), и в одно прекрасное утро англичане по подготовленному варианту подобрали его в дипломатическую машину и, якобы в тот же день, сумели вывезти через финскую границу в багажнике машины одного из своих дипломатов. Срам, конечно, для нашей контрразведки, да и для тех, кто принимал решение о слежке в нашем руководстве.

Информация, переданная Эймсом, была бесценна для разведки и нашей страны в целом. Естественно, провал ценнейшей агентуры ЦРУ (это был 1985 и 1986 год) и дальнейшие провалы, вплоть до ареста Эймса в 1992 году, вызвали панику в американской разведке.

Вопросами этих провалов занимались контрразведывательные подразделения самого ЦРУ, одно время даже специальная федеральная комиссия и, наконец, группа опытнейших сотрудников ЦРУ и Федерального бюро расследований. Они пришли к выводу, что все эти потери происходят из-за утечки из самого ЦРУ, т. е. обосновали гипотезу, что в ЦРУ есть двойник, работающий на КГБ. Был определён список около двухсот сотрудников ЦРУ, которые могли иметь отношение к тому или другому провалившемуся агенту американской разведки. Кроме того, руководство ЦРУ и ФБР приняли решение о выделении миллиона долларов человеку (речь шла, скорее всего, о сотруднике КГБ), который мог бы назвать двойника в ЦРУ, передававшего информацию в Москву.

Было сделано даже несколько подходов к сотрудникам КГБ с этим предложением, которые, однако, не дали результатов. Американцы доказывают, что Эймса как советского агента выявили специалисты американской контрразведки, обратившие внимание на его необоснованно крупные расходы денежных средств. Со своей стороны, оставляю за собой право думать, что всё-таки в наше смутное время нашёлся предатель, назвавший прямо Эймса и облегчивший задачу американцам.

Еще одним выдающимся персонажем из числа агентов российской разведки был крупный сотрудник американских спецслужб Роберт Филипп Ханссен, кличка «Рамон». Его самая широкая осведомленность по вопросам работы американцев против России и нашей разведки позволила Ханссену безбоязненно пойти на контакт с нашей разведкой. Он сам, по своей инициативе предложил нам свои услуги и быстро завоевал наше доверие. Правда, сам «Рамон» рассказал, что на его решение повлиял известный ему пример Кима Филби. Заявление, несомненно, интересное!

Ханссен длительное время занимал в главной контрразведывательной службе США — Федеральном Бюро Расследований — весьма ответственные посты.

Как заявляло руководство ФБР перед судом, Ханссен передал русским несколько тысяч совершенно секретных документов по вопросам национальной безопасности США.

В начале «своей карьеры» как нашего агента он сообщил нам имена трех офицеров российской разведки, завербованных американцами в Штатах. Это были Борис Южин, Сергей Моторин и Валерий Мартынов. Все трое осуждены в Москве, два последних — к смертной казни.

«Рамон» никогда не называл нам своего имени. Сам определял условия связи с ним и успешно работал с нами с 1985 по февраль 2001 года, когда был арестован. ФБР среди другой информации по делу сообщило, что он был раскрыт благодаря некоему российскому документу, попавшему в руки американских спецслужб. Потом подробно сообщалось, как ФБР успешно следило за Ханссеном, но главное для нас осталось в тени. Это российский «документ». Заявления спецслужб по таким вопросам случайными не бывают. Стало быть, это было сделано специально. Для чего? Есть ли у нас на это ответ?

Таким образом, Эймс, Ханссен и другие источники управления внешней контрразведки в ЦРУ и разведках других враждебных государств позволяли выполнять главную задачу этого подразделения — выявление агентов противника, иначе говоря, шпионов в нашем государстве.

В то же время внешняя контрразведка активно занималась и другим важным направлением. Это — предатели из числа самих сотрудников внешней разведки и разведки генерального штаба. Я не хочу сейчас касаться вопроса о так называемых невозвращенцах. Этому вопросу также уделялось внимание во времена существования Советского Союза, но это совсем другая сторона дела.

Иначе следует подходить к тем, кто носил офицерские погоны и давал присягу на верность Родине. Невозвращение такого рода лиц было, является сейчас и будет являться всегда изменой и предательством.

Кто-то из великих мыслителей сказал, что психологию предателя объяснить невозможно; однако можно выделить всего лишь несколько решающих моментов, толкнувших человека в погонах на путь измены. В наших условиях в первую очередь это был страх. Страх разоблачения какого-либо неприглядного поступка, страх разоблачения, вызванный действиями разведчика в связи с провокацией спецслужб противника, и, таким образом, страх перед крахом карьеры и наказанием на Родине.

Возможно, сейчас психология потенциального предателя где-то могла поменяться; и в силу развала страны и возрастающего культа наживы сейчас могут найтись люди, предлагающие свои услуги за деньги. В этом смысле характерны агенты, завербованные нами из числа американцев — носителей секретов в той или иной области. В абсолютном своём большинстве они предлагали свои услуги или соглашались на наши предложения о сотрудничестве именно за деньги.

Говоря о психологии предателя, не могу не отметить, что в ряде случаев речь шла о людях с явно нарушенной психикой. К числу последних следует отнести наиболее заметные примеры в истории последних десятилетий. Это уже упомянутый мною ранее Олег Пеньковский — сотрудник ГРУ Генерального штаба, предложивший свои услуги англо-американцам по собственной инициативе — человек, потерпевший фиаско в своих амбициозных устремлениях как «великий разведчик». Всё его поведение, на мой взгляд, доказывало наличие серьёзных психических отклонений.

Можно с уверенностью говорить о серьёзном нарушении психики и в другом, более свежем случае. Это Виталий Юрченко, который в 80-х годах работал по линии внешней контрразведки в советском посольстве в Вашингтоне, а затем стал заместителем начальника Первого отдела, т. е. американского отдела Первого главного управления.

Будучи во временной командировке в Италии, Юрченко обратился в американское посольство с просьбой предоставления политического убежища и был тут же вывезен американцами в Вашингтон.

С Юрченко в Вашингтоне одно время работал непосредственно Эймс, как специалист по России, и поэтому «похождения Юрченко в Америке» в период его короткого там пребывания достаточно хорошо известны.

Американцы действительно поначалу «носились» с полковником советской разведки Виталием Юрченко. Главной задачей для них было получить от него всё, что он знал о ПГУ и о работе разведки в Америке. Юрченко был даже принят на обеде генеральным директором разведки США — в то время им был Кейси.

Создается впечатление, что в своём воображении Юрченко нарисовал райские кущи и громкую славу, но всё обернулось нескольку по-иному.

Во-первых, весь период пребывания в США он находился фактически в полной изоляции, а основное время было посвящено опросам его американскими специалистами, а скорее не опросам, а допросам. Удар был нанесён по психике Юрченко и с другой стороны.

Ранее он был в близких отношениях с советской женщиной, которая являлась женой сотрудника советского торгпредства, в это время работавшего в Канаде. Юрченко, очевидно, убедил себя, что теперь эта дама тут же побежит за ним, стоит только её позвать, и это украсит его существование в Штатах. Американские спецслужбы тайно доставили Юрченко в Оттаву и организовали посещение им квартиры его знакомой, когда она одна находилась дома. Но встреча для Юрченко закончилась полным фиаско. Наша дама не пожелала не только оставлять своего мужа и бежать в Америку, но, по всей очевидности, не пожелала вообще иметь дело с Юрченко в сложившейся ситуации.

Всё в целом, но в первую очередь неустойчивая психика самого Юрченко, подвигли его на то, что в один прекрасный день, находясь в ресторане в Вашингтоне в компании сотрудника американской разведки, он вышел якобы проветриться и устремился в советское посольство. Там заявил, что он бежал от американских спецслужб, которые ранее его насильно, под воздействием наркотиков, привезли из Рима в Вашингтон. Естественно, эта версия устраивала наше руководство. Он при усиленном сопровождении был доставлен советским самолетом в Москву. Даже сделанные в Вашингтоне, а затем и в Москве соответствующие заявления на пресс-конференциях, конечно, опять не помогли ему стать героем.

В заключение скажу только, что абсолютное большинство предателей, оставшихся за рубежом, — это несчастные люди. И судьбы их очень похожи. Они не становятся полноценными членами общества в Америке или другой стране и являются изгоями, вынужденными постоянно скрываться из-за страха понести наказание. С другой стороны, постоянно находятся «под присмотром своих хозяев», так как полного доверия к ним никогда не бывает.

Упомяну только о судьбе нескольких заметных изменников, оставшихся за рубежом в разное время. Вскоре после окончания войны, в сентябре 1945 года, в Канаде изменил Родине шифровальщик нашей разведки Гузенко. Он передал канадцам, а соответственно, и американцам, бесценные сведения о целом ряде агентов в этих странах. Канадское правительство определило Гузенко пожизненное содержание, но вот, спустя уже много лет нам попалось сообщение канадской прессы, в котором было сказано, что жена Гузенко возбудила судебное дело с требованием выплачивать денежное содержание, которое могло бы обеспечить оплату за учёбу детей, а канадцы отказывались пересмотреть сумму, выделенную на содержание семьи Гузенко.

Ещё более красноречивым было заявление, своего рода интервью, жены изменившего в Австралии в 50-е годы резидента советской разведки в Канберре — Пролетарского. В своё время этот человек принял решение изменить Родине сразу после ареста и разоблачения Берии, испугавшись, что он, поскольку как-то был связан с Берией, также попадет под судебное преследование в Москве. В интервью прямо было заявлено, что Пролетарские живут в Австралии в полной изоляции, уже много лет являются совершенно чужими людьми в этой стране и обрекли себя на жалкое существование.

Характерной является ставшая известной история с изменником Носенко. Юрий Носенко был сыном известного министра судостроения СССР, он довольно быстро дослужился до должности заместителя начальника отдела во Втором главном управлении (контрразведке) КГБ.

Утратив сдерживающие центры, Носенко превратился в типичного выпивоху. В краткосрочной командировке в Женеве он, как потом стало известно, в состоянии запоя бежал с помощью американской разведки в США. Цель в его затуманенном алкоголем мозгу была одна — получить известность. Но не тут-то было. Контрразведывательное подразделение ЦРУ возглавляла в это время одиозная личность — некто Джеймс Энглтон. Позднее выяснилось, что Энглтон действительно страдал манией преследования, развившейся на профессиональной основе. Но всё это стало известно позднее, а в 1964 году Энглтон вынес заключение, что Носенко является двойным агентом — специально заслан в ЦРУ Москвой и продолжает работать на КГБ.

Энглтон поклялся, что разоблачит этого двойника, и в течение четырёх с половиной лет Носенко непрерывно «пытались расколоть», применяя всяческие изощрённые методы.

Не вдаваясь в детали, скажем только, что Носенко был полностью изолирован в специальном помещении без дневного света, в комнате находилась только кровать. Он был лишён на протяжении всего этого времени любой информации извне, не получал никаких книг, газет и содержался на полуголодном пайке! Все эти детали фактически постоянной пытки Носенко вскрылись на слушании в американском Конгрессе проблемы нарушений в ЦРУ законодательства США.

Следует сказать, что любой перебежчик обязательно попадает под подозрение, проверку, бесконечные «опросы», а контроль над ним, фактически слежка, продолжается всю его жизнь, даже если спецслужбы уверовали в то, что он не является «подставой» и агентом-двойником противника. Это характерно не только для эпохи деятелей типа Энглтона, но в принципе существовало и существует постоянно, и стало принципом работы ЦРУ с перебежчиками всех видов.

В заключение ещё один «громкий пример» — Аркадий Шевченко. В первых числах апреля 1978 года поступило сообщение о том, что исчез Аркадий Шевченко, работавший в Нью-Йорке в качестве заместителя Генерального секретаря ООН. Шевченко, бывший помощник министра иностранных дел СССР Громыко, имел ранг посла и, естественно, являясь старшим советским чиновником в системе ООН, имел доступ ко всей информации, связанной с деятельностью Советского Союза в ООН. Он располагал серьёзными сведениями непосредственно из МИДа, которые получал, опираясь на свои широкие связи, приобретённые во время работы в аппарате министра.

На этот раз американцы сразу заявили нам, что Шевченко попросил политического убежища. Обычно в случаях, когда «побег» какого-либо советского специалиста являлся для американцев неожиданным, они тянули время, могли несколько дней не отвечать на наши запросы, отказывались предоставить возможность свидания нашим официальным представителям с перебежчиком и т. д. На этот раз всё было иначе. А дело в том, что на протяжении уже достаточно длительного времени Шевченко был завербован американцами. Ранее поступали сигналы о серьёзных нарушениях Шевченко норм сотрудника загранаппарата, особенно такого ранга. В первую очередь речь шла о пьянстве, несогласованных поездках на американские курорты и т. п.

Наши товарищи докладывали об этом, но Шевченко пока всё сходило с рук. В американской прессе, а затем и в книге, которую издал Шевченко, причины его измены объясняются идеологическим неприятием советского строя. Вся история представлена как «крик души» человека, видевшего изнутри наши недостатки. Дело же было значительно проще.

Шевченко, пользуясь отсутствием какого-либо контроля и будучи человеком избалованным и, более того, развращённым, превратился в пьяницу и фактически тайно вёл разгульный образ жизни. Одна из его «подружек», профессиональная проститутка, находившаяся на связи у американской контрразведки, издала позднее книгу «Любовница изменника», в которой без всякого стеснения описывает эпизоды полного свинства в жизни и поведении Шевченко. Именно этим воспользовались американские спецслужбы, когда ещё в 1975 году сделали первый подход к Шевченко, а затем очень быстро завербовали его как платного агента.

Американцы пошли на то, чтобы с Шевченко встретились под их контролем советский посол в Вашингтоне А. Добрынин и советский представитель в ООН посол О. Трояновский. Все уговоры были заранее обречены на провал. Американцы были уверены в том, что Шевченко будет вести себя так, как им требовалось, так как к этому времени он уже более двух лет был агентом американских спецслужб, и никакого пути назад у него просто не было.

Шевченко «бежал» в связи с тем, что после настоятельных сигналов со стороны КГБ Громыко принял решение вызвать Шевченко в Москву, чтобы «пожурить» его, так как никаких достоверных данных о его измене в это время ещё не было. Шевченко вызывали для «консультаций» в МИД. 31 марта 1978 года в Нью-Йорк пришла телеграмма с вызовом под благовидным предлогом Шевченко в Москву. Но произошло непредвиденное.

В это время в Нью-Йорк приехал заместитель заведующего американским отделом Г. С. Сташевский, который хорошо знал Шевченко, и в первый же день был приглашён последним на ужин. Шевченко в доверительной обстановке поинтересовался, зачем его, собственно, приглашают в Москву, и на это он получил наивный ответ, что министр хочет его «выстегать», так как на него наговаривает КГБ. Шевченко тут же оценил обстановку как провал и в этот же вечер бросится на срочную встречу со своими хозяевами, где и было принято решение о «невозвращении».

Он не вернулся даже домой, бросил семью. Сташевский же уже на другой день рассказал нашим товарищам о своей встрече с Шевченко. Через пару дней в Москве мне пришлось в здании МИДа подробно беседовать со Сташевским о деталях его разговоров с Шевченко. Он откровенно рассказал, что слышал краем уха, как это обычно бывает, что Шевченко вызывают «на ковёр» к министру, но нисколько не сомневался, что это лишь «лёгкая профилактика». В тот момент он внёс определенную ясность в происходящее, а с другой стороны, задним числом скажу, что «всё, что ни делается — к лучшему»: если бы Шевченко остался в МИДе, являясь американским агентом, он нанёс бы намного больший ущерб нашему государству.

По делу Аркадия Шевченко написана куча статей и даже книг. Они известны. Но об одной, неопубликованной у нас, скажу несколько слов. Книга «Любовница перебежчика» вышла вскоре после бегства Шевченко. Автором была действительно его любовница, и книга вышла под её собственным именем, Джуди Чавис. Она была привилегированной девушкой по вызову и одним из инструментов Нью-Йоркского отделения ФБР при разработке и вербовке Шевченко. В книге Джуди сообщает, что сразу после «исчезновения» Шевченко один из её знакомых по этому делу фэбээровцев сказал ей доверительно, что ей стоит на время исчезнуть, так как «дело сложное». Она поняла так, что ФБР вообще может её «убрать» и бросилась за советом к своему другу-журналисту. Последний, человек опытный, правильно оценил обстановку. По его совету она в печати открыто и достаточно громко должна была заявить о себе и сообщить во всех подробностях о своей причастности к скандалу с Шевченко, тогда её не посмеют убрать, так как ФБР такой скандал никак не нужен. Книга была быстро написана в соавторстве с журналистом и издана. Издание изобиловало пикантными подробностями, а нередко и скабрезностями. Девушка писала, что помимо связи с ней Шевченко пользовал просто уличных проституток, а однажды она обнаружила, что его моча в унитазе была цветной от приёма лекарств и поняла, что он подцепил венерическую болезнь. В другом отрывке она пересказывала рассказ агента ФБР, который работал с Шевченко. Агент, как она пишет, был «опять в новом костюме» и заявил ей, что вынужден был купить костюм, так как прежний был полностью испорчен Шевченко, когда они последнего, в очередной раз упившегося, выносили из ресторана. Мы доложили краткую аннотацию книги начальству и через пару дней получили «рекомендацию», видимо, исходящую с самого нашего верха, что книгу публиковать у нас не следует: «Нет нужды вновь ворошить грязное бельё». Очевидно, это было правильно. Хотя, может быть, была и ещё одна причина: в книжонке в не очень лестных выражениях говорилось о связи Шевченко и его жены с А. А. Громыко, министром иностранных дел в то время, и его женой.

После своего побега Шевченко быстро превратился «в ничто» и только доставлял головную боль своим хозяевам. Он бесславно закончил свою жизнь в полном забвении. Умер от цирроза печени. На его похоронах были только представители ФБР.

В абсолютном большинство дел по шпионажу, дел об агентах противника, имеющих доступ к настоящим секретам страны, к сведениям особой важности, шпионы были выявлены контрразведкой только после прямой информации об этих лицах, полученной из спецслужб противника. Нет нужды сравнивать статистику по соотношению дел, раскрытых по каналам разведки, и дел, которые выявила контрразведка в «чистом виде», т. е., базируясь только на своих внутренних сигналах. Это касается и западных спецслужб в такой же мере.

Такие дела, как дело Пеньковского, раскрытое по сигналу нашего наружного наблюдения, являются явным исключением. Правда, надо вспомнить о небрежности и торопливости англо-американцев в работе с Пеньковским. По поведению Пеньковского было заметно, что он человек психически неуравновешенный, и они сами чувствовали, что Пеньковский должен провалиться и спешили ухватить от него как можно больше информации. Но исключения только подтверждают правила. Трудно привести много примеров успешного раскрытия агентов противника контрразведкой без получения соответствующего сигнала от разведки. В этой связи интерес представляет дело Александра Огородника — крупнейший успех нашей контрразведки по разоблачению очень важного агента ЦРУ.

Второе главное управление показало в деле Огородника свой профессионализм, получив от нас (управления «К») небольшую и неконкретную информацию, наводку. Нам стало известно от нашего работника Валерия, что спецслужбы Колумбии проявили интерес к связи советского дипломата в Боготе Огородника с местной гражданкой Санчес. Связь носила интимный характер и была довольно серьёзной. Сигнал, конечно, был передан по назначению, во Второй главк. Косточка была небольшой, и, надо отдать справедливость, контрразведчики вцепились в неё намертво и разгрызли до конца. Как потом стало известно при дальнейшем расследовании, Огородник был завербован американцами на «крутом» компромате, который попал к ним в руки нежданно-негаданно. Почти случайно связь Огородника с Санчес попала в поле зрения колумбийских спецслужб. Дама позвонила Огороднику прямо в посольство из Испании, куда выехала в гости на несколько дней. Она была во взволнованном состоянии и сразу заявила, что беременна. Огородник прервал разговор, попросив даму перезвонить через полчаса на городской телефон-автомат, который находился недалеко от посольства. Но учитывая, что звонок был в посольство советскому дипломату, он был зафиксирован, записан и дал почву для действий колумбийской контрразведки. Вскоре агенты колумбийских спецслужб вызвали приехавшую домой даму-колумбийку и тут же привлекли её к сотрудничеству, что было, очевидно, несложно. Получив от Санчес все подробности её связи с советским дипломатом, они вышли прямо на Огородника с предложением о сотрудничестве, или пригрозили придать огласке всю историю, что грозило Огороднику отзывом в Москву и всевозможными унижениями — его подруге. Огородник заявил, что будет разговаривать только с представителем ЦРУ США. С этим проблем не возникло. У колумбийцев контакт с американцами был налажен, и уполномоченный офицер ЦРУ прибыл немедля. Огородник дал согласие работать на ЦРУ, поставив лишь несколько условий: что его подруга получит возможность проживать в Испании, что расходы по рождению ребёнка будут оплачены американцами, что ЦРУ откроет небольшой центр по уходу за детьми, где будет работать Санчес. Все условия были, конечно, приняты. Огородник «без разгона» начал давать информацию американцам. (Есть сведения, что Санчес и сейчас живёт и работает в Испании, руководит созданным для неё центром. Она родила дочь, которая жила вместе с матерью, а позднее тоже стала работать в этом центре.)

Информация Огородника оказалась интересной для американцев, против их ожидания. Более того, через полгода Огородника отозвали в Москву и назначили в одно из основных управлений МИДа. Через него шла переписка с послами ведущих стран. Огородник стал передавать десятки шифрованных телеграмм, сотни страниц отчётов посольств и аналитических материалов центрального аппарата МИДа.

Чаще всего агент, завербованный на компроматах, настроен против своих хозяев и работает под нажимом, из-под палки. Здесь же было всё по-другому — на этот раз агент работал с ЦРУ не за страх, а за совесть. От Огородника шли сотни страниц документов: важнейшие указания послам и даже доклады МИДа руководству страны. Это были фотокопии документов, не вызывающие сомнений. ЦРУ оценило важность материалов. Сообщения Тритона, — такую кличку Огородник получил от хозяев, — переводились дословно и со спецкурьерами направлялись в Белый дом, Госдепартамент, Совет национальной безопасности США, лично первым лицам, даже на специальных бланках. Были отработаны все возможные тонкости двусторонней связи. Шифроблокноты с особой степенью защиты, новейший закамуфлированный фотоаппарат и т. д. Тритон был возведён в градации ЦРУ в категорию особо охраняемых среди самых важных агентов. О каждой операции в Москве по делу Тритона обязательно докладывали директору ЦРУ Стэнсфилду Тернеру.

Первый отдел Второго главного управления получил, как было сказано выше, маленькую косточку-наводку. И сотрудники контрразведки начали эту разработку. Поначалу — почти ничего, но потом появились косвенные признаки предательства и уверенность, что стоит копнуть поглубже. Странный телефонный звонок (с первого дня все телефоны были на «прослушке») — «случайная ошибка», но может быть и условленностью. Разведка не верит в случайные звонки. Случайная встреча, например, тоже может быть условленностью. Обратило внимание на себя получение для работы Огородником шифровок, не имеющих прямого отношения к его текущим делам. В МИДе и на квартире была установлена аппаратура для наблюдения и другие ухищрения. Наконец, аккуратно был сделан тайный скрупулезный обыск квартиры. Проведя все мероприятия, контрразведка получила ясные доказательства разведывательной работы Огородника, с фотографированием документов, даже созданием микроточек, и наконец стали известны тайниковые операции.

Чтобы получать документы и передавать указания, оборудование и деньги в стране с квалифицированной службой контрразведки не найдено лучших способов, чем тайниковые операции. Эти операции проводила молодая женщина, сотрудник ЦРУ, имевшая дипломатическое прикрытие в посольстве США в Москве, Марта Петерсон. По стандартному мышлению, американская разведка считала, что молодая женщина, находящаяся первый раз в заграничной командировке, вызовет наименьшие подозрения. Но, видимо, урок разоблачения Пеньковского (тоже на тайниковой операции, проводимой при участии женщины, даже не разведчика, а жены разведчика) ЦРУ не был учтён. Петерсон была хорошо подготовлена ЦРУ по программе специального обучения, но это не помогло.

15 июня 1977 года Петерсон шла по мосту окружной железной дороги через Москву-реку, от Нескучного сада к концу Фрунзенской набережной. Маршрут сам по себе был довольно странным, так как по этому мосту ходят единицы пешеходов, да и мост, собственно, никуда не ведёт. Это не Охотный ряд и не Пречистенка, чтобы просто пройтись (полное отсутствие знания обстановки у цэрэушных московских начальников). Сойдя с моста, Петерсон попыталась положить контейнер, похожий на обычный камень, но была схвачена сзади, в обнимку, так что не успела ничего сделать. Вместе с контейнером был отобран миниатюрный радиоприёмник, предназначенный для возможного перехвата переговоров нашей службы наружного наблюдения. Уже в машине, которая немедленно оказалась рядом, Петерсон заявила заученные формы протеста о дипломатическом иммунитете и т. д.

Опрос задержанной продолжался недолго. Уже через два часа дама была передана «из рук в руки» американскому консульскому сотруднику. В тот же день последовала нота МИДа о выдворении Марты Петерсон из Союза как персоны non grata. Обычных в таких случаях нот протеста от американцев не последовало, так как задержание было с поличным, и не вызывало никаких сомнений о причастности к шпионажу.

В «Известиях» было дано сообщение об американской шпионке и об ухищрениях тайных служб, мини-камере, специальном «камне», шифрах, — всё в подробностях. Огородник исчез из поля зрения американцев, и провал, а он был очевиден, очень обеспокоил штаб ЦРУ. В прессе появилось несколько версий произошедшего. «Рупор» ЦРУ Джон Баррон, автор книги «КГБ», опубликовал свою версию, упирая на то, что Огородник, как «ярый антикоммунист», оказавшись в руках врагов, прямо на Лубянке демонстративно покончил жизнь самоубийством, приняв яд.

Известно, что шеф ЦРУ Тернер дал указание о тщательном расследовании причин провала Тритона. Он же приказал приостановить все операции ЦРУ в СССР и соцстранах до выяснения причин провала.

Реализация дела Огородника в Москве развивалась в соответствии с планом в двух направлениях: захват сотрудника ЦРУ со шпионским снаряжением с поличным и захват в то же время самого Огородника. К этому времени Второе главное управление располагало, можно сказать, исчерпывающими материалами по делу. Было ясно, что Огородник работал на американцев один и только по материалам МИДа; какой-либо другой информации от других связей или источников не имел, и его арест был вполне оправдан. Поэтому можно было поспешить. Арест проводился прямо на квартире Огородника, с захватом всей его спецтехники, шифроблокнотов и тайника с деньгами. Предательство было столь очевидно, что Огородник не пытался даже возражать, как-то сразу признался и согласился по горячим следам записать это признание. Возможно, что он сам и предложил сразу дать письменные признания с целью получить доступ к ампуле с ядом. Усевшись за стол, он попросил бумагу и свою ручку из кармана пиджака (он, конечно, уже был тщательно обыскан). Получив ручку, Огородник мгновенно открутил колпачок и отправил находившуюся там ампулу в рот. Смерть, как утверждают очевидцы, была практически мгновенной.

Операцию проводили руководители главка, и за «недосмотр» ругать было некого. Вся история пришла к логическому концу.

Скажу несколько слов о ядах из рук американской разведки. Эта операция со смертельным ядом, вручаемым даже не кадровым офицерам, постоянно практикуется в ЦРУ. Яд был у американского лётчика Френсиса Пауэрса, который должен был покончить с собой в случае захвата во время полёта над Советским Союзом на самолёте У-2. Этот лётчик даже не был сотрудником разведки, а работал как классный пилот по контракту. Он хотел жить, и сам отдал нам ампулу с ядом. Огородник же якобы сам просил ампулу с ядом у ЦРУ и получил первую порцию, затем заявил, что утерял зажигалку, в которой была ампула с ядом, и получил новую порцию, спрятанную в самопишущей ручке. На самом же деле Огородник убил первой порцией яда свою подругу в Москве, заподозрив, что она о чём-то догадывается. Убийство было хладнокровным и продуманным. Он даже настоял, уговорив и отца подруги, отказаться от её вскрытия после смерти, хотя смерть была необычной и очень похожей на отравление. Контрразведка, детально анализируя дело Огородника и материалы допросов родных его подруги, на базе возникших подозрений провела эксгумацию тела и получила доказательства, что было отравление. Яд, от которого умерла женщина, был идентичен яду, полученному Огородником от ЦРУ и выявленному в его организме после отравления. (Интересно, кто и на каком уровне в аппарате ЦРУ решает такие щекотливые вопросы, как выдача яда для самоуничтожения агентов.) Все товарищи, задействованные в операции по Огороднику, были представлены к правительственным наградам и получили ордена высокой степени. Из 2-го главка мне позвонили с вопросом, не возражаем ли мы (имеется в виду управление «К»), что наш товарищ, который работал в Боготе и дал ценную информацию по делу Огородника, будет награждён орденом. Мы, конечно же, поддержали предложение коллег о награждении Валерия, и ему был вручён орден «Красной звезды» по представлению 2-го главного управления КГБ, что бывало нечасто.

В управлении «К» получило хорошее развитие направление работы с двойниками разведок западных стран. Это направление давало нередко интересную информацию о деятельности спецслужб противника, а иногда и почву для нашей встречной разработки иностранных разведчиков. В большинстве случаев мы имели дело с американцами, с ЦРУ США. Управление постоянно работало и по осуществлению наших подстав противнику, и по проведению оперативных игр. Иногда такие игры продолжались годами. С нашей стороны в роли подстав, т. е. лиц, идущих «на сотрудничество», использовались в абсолютном большинстве случаев советские граждане, в надёжности которых не было сомнений. Эти игры начинались, как правило, за рубежом и нередко продолжались в нашей стране. В таких играх мы тесно сотрудничали с контрразведывательными службами КГБ, в первую очередь, со 2-м Главным управлением КГБ, а иногда и с 5-м управлением КГБ. Очень редко возникала ситуация, в которой разведка противника проявляла особый (вербовочный) интерес к нашим сотрудникам, и создавались условия для проведения игры. Такая операция в мою бытность развернулась в Канаде. Наш разведчик Савельев, находясь в командировке в Канаде, вышел на контакт с сотрудниками канадской контрразведки РСМП. Стремление развить контакт было взаимным, но вскоре стало ясно, что РСМП ставит перед собой задачу постепенно, «мягко» втянуть нашего сотрудника (он был под дипломатическим прикрытием) в сотрудничество с контрразведкой и, как итог — завербовать его. Опыта у канадцев, конечно, было меньше, чем у американского ЦРУ, которое постоянно пыталось курировать канадских коллег. Контакт Савельева с РСМП осторожно и медленно развивался. Наступил момент, когда по сроку службы Савельев был заменён и выехал в Москву. Канадцы обусловили с ним различные способы связи и вызовы на встречу с его стороны. Наметили возможные встречи в Европе, в частности, в Швейцарии. Все эти осторожные, но упорные шаги со стороны РСМП продолжались. Всё происходило, конечно же, под контролем Центра. Я несколько раз встречался с нашим товарищем и пришёл к заключению, что он не только хорошо подготовленный профессионал, как любят сейчас говорить, но и человек волевой, с гибким умом. Это заключение позволило дать Савельеву большую самостоятельность в рамках главной линии игры и возможность менее напряжённого общения с канадцами. РСМП выплатило Савельеву определённую сумму, открыло анонимный банковский счёт и перечисляло на этот счёт вознаграждения. Савельеву канадцами был выдан письменный перечень вопросов-заданий и детальные условия связи в третьих странах. Держать связь в Москве они не решились. Савельев дважды выезжал в Швейцарию, всё бы хорошо, но возникли трудности у нас: что нового готовить для бесед с канадцами, что нового можно получить о канадцах в качестве серьёзной информации… Были и другие проблемы по организации «легенды» работы Савельева в Москве. Информационная отдача этих встреч с РСМП также значительно снизилась. Было принято решение на базе полученных материалов провести активные мероприятия по разоблачению канадских спецслужб в распространении шпионской работы и показать мировой и канадской общественности правду о канадских спецслужбах: то, что они не такие уж «белые и пушистые», как утверждали канадские политики. Пресс-конференция в Москве, публикации в газетах об этой «игре» прошли успешно. Отклики прозвучали и в канадской прессе. Но, скажем прямо, канадские власти довольно быстро приглушили эту разоблачительную компанию. Правительства, особенно стабильных стран, не очень любят разоблачать свои спецслужбы, да это и понятно. Савельев был поощрён за работу с канадцами и продолжал свою службу в разведке на другом участке.

Летом 1977 года меня вызвал начальник и, вручив мне катушку с плёнкой, поручил в письменном виде кратко отметить существенные моменты содержащейся на плёнке беседы. Одновременно я был введён в курс дела. Речь шла о вербовке «в лоб» американского дипломата в Советском Союзе. До этого я об этой операции ничего не знал, был, так сказать, свежим, незаинтересованным человеком.

Делами нацистских преступников и их пособников, действовавших на всей территории нашей страны, а затем укрывшихся на Западе, и в первую очередь, в Соединённых Штатах, занималась служба «А». Эта служба и получила информацию о том, что крупный американский дипломат был родом из Западной Украины и, якобы, выходцем из семьи, которая сотрудничала с оккупантами, а сам он бежал на Запад вместе с немцами. Так как американец в это время работал в Париже, то изучение вопроса было поручено европейскому отделу Управления «К». Речь шла о главе представительства США при ЮНЕСКО Константине Варвариве. Ранга посла у него не было, но советником Госдепартамента США он, конечно, являлся. Интерес к Варвариву возник в связи с тем, что он должен был приехать на конференцию ЮНЕСКО, которая проводилась в Тбилиси. Управление «К» провело дополнительную проверку. Париж ничего заслуживающего внимания не сообщил, а сотрудник, посланный на Украину, нашёл только отрывочные данные о семье Варварива. Его отец и брат служили в гитлеровской армии и погибли, Константин же бежал на Запад, мать и сестра затерялись где-то на Украине. Фактов работы Константна на немцев получено не было. Однако было принято решение провести вербовочный подход к Варвариву в Тбилиси. Крючков одобрил. Рассуждали: пусть компрометирующих материалов для вербовочной операции маловато, но и риск невелик, ведь всё мероприятие должно было проходить «у себя дома».

Выступить в роли вербовщика было поручено Виктору Черкашину, теперь широко известному разведчику. Черкашин вместе со своим шефом, заместителем начальника управления «К», отправились в Тбилиси.

Председатель КГБ Грузии Инаури был введён в курс дела и с большим интересом воспринял идею вербовки пособника фашистов. Он обеспечил возможную помощь: наружное наблюдение, технику для прослушивания и записи, нужные номера в гостинице «Интурист», даже предложил задержать американца и проводить вербовку в грузинской тюрьме. Наши товарищи от идеи ареста американца тут же отказались, понимая, что может получиться серьёзный перехлёст в случае неудачи. Но, оглядываясь на всё дело сейчас, могу предположить, что большего шума, чем случился, не могло быть, а арест дипломата поставил бы посольство США в Москве и Госдепартамент США в затруднительное положение, так как на первых порах у них не было бы никакой реальной информации по делу. Постфактум были бы, конечно, нота протеста и обвинения в печати, но прежде всего они были бы заняты освобождением своего дипломата и отправкой его в Штаты, и острота момента ушла бы. Так что грузинский председатель КГБ был в какой-то степени прав, а ему, в свою очередь, хотелось, чтобы в таком громком деле прозвучали Грузия и грузинская безопасность, как говорят, в полный голос.

Черкашин пришел в номер Варварива часов в десять вечера. Этажом выше, в номере с техникой прослушивания находился наш заместитель начальника управления «К», куратор операции. Разговор затянулся до четырёх утра. Представьте, сколько всего наговорили. Начальство не захотело слушать запись бесконечной беседы, и плёнку вручили мне для внимательного прослушивания и составления краткого резюме. Судя по записи беседы, Черкашин сразу занял агрессивную позицию, заявив, что Варварив — пособник фашистов, скрывающий этот факт от американцев, и особенно от Госдепартамента США, где он успешно делает свою карьеру. Варварив возмущённо всё отрицал, грозил скандалом, подчёркивал свою дипломатическую неприкосновенность и т. д. А Черкашин сменил гнев на милость и вскоре начал намекать, что огласки можно избежать и полюбовно разрешить этот щекотливый вопрос. Варварив не поддавался. Наконец, исчерпав угрозы, Черкашин затронул тему угрозы семье, оставшейся на Украине, и особенно сестре. (Мы толком ничего не знали о сестре, и, как я понимал, вообще не было полной уверенности в виновности Варварива: тот ли это человек, служил ли он у немцев). Примерно по истечении часа, явно владея собой, и после упоминания о семье и сестре, Варварив поменял тактику. Он сказал, что никогда не принимал участия в борьбе против партизан, нигде не служил, так как был ещё слишком молод, и наконец сообщил, что его сестра уже давно живёт в США. Заявив это, он как бы признал, что был при немцах на Украине. Это ободрило Черкашина, который тут же прямо предложил Варвариву «помогать нам», т. е. сотрудничать с КГБ. Варварив зацепился за слово «помогать» и неоднократно повторял, что «всей душой всегда стремился помогать своей первой родине, в частности, в рамках культурного обмена и вообще в сфере работы ЮНЕСКО». Подходы Черкашина о каком-либо сотрудничестве с КГБ явно результатов не давали, да и он, видимо, не был готов как-то конкретно закрепить и уточнить вопрос помощи КГБ. Дело забуксовало. Вроде бы и проблески положительных результатов забрезжили, но что за этим стоит, было непонятно. Куратор операции, который слушал весь этот бесконечный разговор и по сценарию мог появиться для закрепления вербовки, заходить не стал, явно почувствовав ненадежность успеха. Разошлись собеседники довольно лояльно, как казалось. На следующий день Варварив появился на утреннем заседании, но вскоре сотрудники наружного наблюдения сообщили, что он отправился в аэропорт и первым самолётом вылетел в Москву. Почти в это же время наши товарищи из Москвы сообщили, что американское посольство направило в наш МИД очень жёсткую ноту с протестом. В ней указывалось, что была проведена провокация в отношении дипломата Соединённых Штатов во время его участия в международной конференции. Говорилось с возмущением о неправомерности действий и т. д., и т. п… МИД, видимо, на самом высоком уровне (по-другому и быть не могло), выразил своё недовольство, сказав, что «во время, когда Советский Союз ищет возможности улучшения обстановки в мире», такой выпад неуместен. Американская пресса как могла громко расписала «новые злодеяния КГБ». Мы тут же огрызнулись разоблачительной статьёй. Указание получил и сам Крючков, который занял позицию защиты чести мундира. В дело вмешался ещё и первый зампред Андропова, весьма влиятельный Цынёв. Зампреда возмутило, что вся «скандальная», по его словам, операция проходила без его ведома. Он был главным куратором Следственного управления КГБ, откуда поступили первичные материалы, и должен был знать, что происходит. Цынёв потребовал подробного доклада и грозил наказанием виновных, т. е. Управления «К». Докладная Цынёву был послана, очень подробная, и составлена так, я думаю, что понять из неё никто ничего не мог, даже люди, которые были в курсе дела. Возникла угроза, что виновников скандала потребуют «на ковёр», и последствия могут быть непредсказуемыми и задеть службу разведки в целом. Крючков поступил просто: он отправил и Черкашина, и его начальника — куратора операции — в командировку в Берлин на две недели. Оба наши товарища «работали с Берлином» и имели там достаточно вопросов, что оправдывало их отъезд. Две недели — оптимальный срок, чтобы спустить такой скандал «на тормозах». Американская пресса пошумела два-три дня и, не получив новых сенсаций по делу, утихла. У Цынёва запаса гнева хватило примерно на неделю. Прошло две недели, и вопрос закрылся сам собой. Но, как в том анекдоте: «ложки нашлись, а осадок остался».

Судьба позднее вознаградила Черкашина сполна, сведя его с двумя самыми значительными агентами на ниве контрразведки. Несколькими годами позднее этой скандальной истории, работая замом резидента разведки в Вашингтоне, он сумел привлечь в ряды КГБ крупнейшего в истории американской и нашей разведок агента, американца Олдрича Эймса. Эймс, имевший доступ ко всем делам по Советскому Союзу, передал нам всю агентуру, в том числе американских агентов в нашей разведке и в разведке Генштаба (ГРУ). Он сообщил о ряде крупных операций ЦРУ в СССР. Но и это ещё не всё. Черкашин сумел привлечь к работе ещё одного важного «источника», сотрудника спецслужбы США Роберта Ханссена, работавшего над анализом всей информации по работе против СССР. В его распоряжении были материалы не только ФБР, но и ЦРУ.

Одним из направлений моей работы во внешней контрразведке было руководство с позиций Центра деятельностью наших резидентур по линии KP в странах Латинской Америки. В этих странах были представители внешней контрразведки, как правило, в составе совсем небольших групп, а иногда и вовсе один-два, максимум три человека и офицер безопасности.

Кстати сказать, система работы офицеров безопасности, введенная в конце 70-х годов, сначала в крупных странах, а затем распространившаяся на все страны, где имеются наши посольства, себя полностью оправдала. Она послужила дополнительным связующим звеном между нашей службой и советскими послами и руководителями советских учреждений за рубежом, но это только одна сторона вопроса. Основная же часть нагрузки на офицеров безопасности ложилась в области контрразведывательной защиты наших учреждений и советских граждан. Офицеры безопасности, как правило, поддерживали контакты с местными спецслужбами и, как показала практика, находили с их представителями общий профессиональный язык.

На офицеров безопасности легла также не очень благодарная работа по разным происшествиям с участием советских людей: начиная от различного рода несчастных случаев, кончая мелкими кражами в магазинах. Таким образом, в каждой стране американского континента помимо вопросов, связанных с работой внешней контрразведки, необходимо было заниматься многочисленными вопросами, возникающими в работе офицеров безопасности. В связи с инспекционными поездками либо с конкретной необходимостью по нашей работе я побывал во многих странах этого континента, что само по себе было чрезвычайно интересно. Во многих отношениях это другой, очень занимательный мир со своим укладом жизни и специфическим мышлением.

Небольшой эпизод, хочется думать, характерный для Латинской Америки, произошёл во время одной из моих командировок. Наш резидент рассказал, что он уже достаточно длительное время поддерживает дружеские отношения с одним из руководителей национальных спецслужб в стране своего пребывания. Латиноамериканец дружелюбно относился к Советского Союзу и, хотя проявлял профессиональную сдержанность в беседах с нашим резидентом, делился с ним информацией о деятельности американцев в его стране.

На мой вопрос, почему мы не знаем в Центре о таком интересном контакте, наш товарищ объяснил, что он рассматривал это как нейтральную связь, необходимую только для получения некоторой дополнительной информации по обстановке в стране. Я заинтересовался вопросом и с профессиональных позиций стал расспрашивать обо всех деталях взаимоотношений с латиноамериканцем, обращая особое внимание на моменты, которые бы позволили углубить эти отношения и перевести их на агентурные. Выяснилось, что контакт имеет антиамериканские взгляды. Антиамериканские взгляды в Латинской Америке исповедуют в той или иной степени 90 % местного населения, и это полезно для возможной агентурной работы, но недостаточно. Как бы между прочим, отвечая на мои вопросы, наш резидент сказал, что его контакт является человеком, в принципе, обеспеченным, но серьёзного достатка не имеет, и далее он поведал, что латиноамериканец увлекается фотографией и мечтает приобрести, не помню уж точно какой, профессиональный фотоаппарат. Помню только точно, что речь шла о какой-то новой модели, стоимостью в 3–4 тысячи долларов. Мысль о том, чтобы подарить такой аппарат, приходила нашему товарищу, но будучи впервые на должности резидента в небольшой стране, он даже не решался ставить вопрос о разрешении Центра на такой подарок.

Мы вместе с ним написали толковую телеграмму и направили её непосредственно в моё управление. Под телеграммой наряду с резидентом поставил и я свою подпись. Расчёт оказался правильным, и разрешение на покупку фотоаппарата пришло буквально на следующий день.

Разработка руководителя спецслужбы страны была успешно продолжена, и буквально в считаные месяцы был достигнут уровень агентурных отношений. Латиноамериканец оказался очень добросовестным и полезным источником информации, в первую очередь, по работе американской разведки в этой стране.

Я говорю об этом эпизоде, отмечая, что сейчас в газетах пишут о сотнях тысяч и даже миллионах долларов, которые тратят разведки на приобретение полезных, а иногда и не очень полезных источников информации. В то же время в нашем деле иногда грамотная оценка ситуации даёт совершенно неожиданные и впечатляющие результаты.

Одной из существенных сторон работы управления «К» являлось сотрудничество с соответствующими подразделениями других социалистических стран. Это сотрудничество было плодотворным и шло на пользу обеим сторонам. Не внедряясь в детали конкретных операций, хочу сказать несколько слов о нашей совместной работе с кубинцами.

Я побывал на Кубе за период моей работы в управлении «К» несколько раз. Куба в целом, а наши коллеги из кубинских органов безопасности — в частности, оставили у меня очень тёплые воспоминания, и не только «действительно тёплым климатом», но и своим отношением к нашим людям. Естественно, я поддерживал контакты с представителями кубинских спецслужб. Отношения носили тесный и дружественный характер. В немалой степени этому способствовали черты национального характера кубинцев: их открытость, подвижность, и, я бы сказал, преимущественно весёлое, радостное настроение.

Кубинская служба располагала определенными преимуществами в работе на американском континенте. В Латинской Америке кубинцы были просто свои люди, но и в США их представители чувствовали себя достаточно уверенно. Уже в этот период в США находилось более 800 тысяч кубинских эмигрантов. Из этой среды набирали свою агентуру все американские спецслужбы, и в первую очередь ЦРУ. Это же открывало серьёзные возможности и для кубинской разведки, особенно отдела внешней контрразведки, аналогичного нашему управлению.

Естественно, кубинцы главным образом направляли свои усилия на работу в национальных организациях, действующих с территории США против Кубы, особенно в тех организациях, где отмечалась активная работа американской разведки. Такая направленность очень напоминала деятельность органов Государственной Безопасности Советского Союза в первые годы Советской власти, когда главные усилия ЧК — НКВД были также направлены против монархистов, белоэмигрантов — сначала, а позднее — против НТС, троцкистов и т. д.

Кубинцы охотно делились с нами своей информацией, а мы старались не вмешиваться в их работу по кубинской эмиграции и проявляли интерес только к вопросу взаимодействия в работе против ЦРУ. Среди кубинских разведчиков у меня было много знакомых, которые регулярно бывали в Москве. Именно поэтому, когда я приезжал на Кубу, то общение было очень простым и лёгким.

В порядке небольшого отступления.

Вместе с кубинскими товарищами я побывал на вилле, где жил и работал великий Эрнест Хемингуэй. Я обратил внимание, что для кубинцев это место — святое, и мне это было очень приятно, так как Хемингуэй — один из самых любимых мною писателей.

Хорошо помню простой, но прелестный дом в стиле строений тропических стран, продуваемый со всех сторон ветром. Дом Хемингуэя стоит на возвышенности, это лучшее место, чтобы спасаться от очень высокой влажности, которую несёт тёплое море. От виллы мы спустились к заливу, на берегу которого находился небольшой рыбацкий посёлок (здесь и в наши дни проводятся соревнования по рыбной ловле в память о Хемингуэе), затем взобрались на самый верх старинной крепостной башни, и перед нами открылся простор Карибского моря. Вдруг, метрах в 400–500 я буквально простым глазом увидел выскакивающих из воды крупных рыб, косяк которых проходил прямо перед нами по заливу. Нас сопровождал кубинский пограничник-офицер, который объяснил, что это косяки дорадо — очень вкусной и ценной рыбы. На мой вопрос, можно ли экспромтом организовать рыбалку, пограничник ответил, что он попробует, и направился в рыбацкий поселок. Минут через десять к нам уже подходил, пыхтя, небольшой рыбацкий баркас с двумя профессионалами-рыбаками на борту. Мы отправились на рыбалку. Она получилась фантастической. Уже в первые полчаса я поймал на спиннинг двадцатикилограммового дорадо, и тут же, вслед за этим, мой товарищ поймал ещё одну рыбину, правда, метших размеров.

Мы довольно далеко отошли от берега, и тут рыбаки заметили невдалеке огромный плавник рыбины, которая рассекала поверхность почта тихой глади моря. Рыбаки сказали, что это огромный марлин, по их словам, до ста пятидесяти и более килограммов, и можно попробовать его поймать. Это была та самая рыбина, которую ловил рыбак в прекрасной повести Хемингуэя «Старик и море».

Рыбаки тут же снарядили мощную снасть, нацепили на огромный крючок заготовки наживы: на один крюк — рыбу, на другой — кальмара, и мы направили катер в район, где видели рыбину. Мощный спиннинг был укреплён в пол для того, чтобы его не вырвала из рук рыба в случае поклёвки. Я держал один из спиннингов и довольно скоро почувствовал сильную потяжку. Мощная леска, отпущенная метров на 100, а то и на 150, натянулась — я дёрнул. Подсечка не удалась, рыба выпустила наживку и не зацепилась. Рыбаки объяснили мне, что надо было выждать, когда рыбина захватит наживку, и это выжидание могло продолжаться некоторое время. Но ничего не сделаешь — момент был упущен.

Мы бороздили море ещё где-то около часа, рыба не уходила и несколько раз появлялась в поле нашего зрения и шла за наживкой, но поклёвок больше не было. Нам пора было возвращаться, и огромная рыба осталась в море. Может быть, это и хорошо, так как даже из моей пойманной дорадо (кубинцы заказали в ресторане парадный ужин) было приготовлено минимум, десяток рыбных блюд, которые мы в этот же вечер с удовольствием попробовали. Вспоминаю кубинских товарищей и славный остров Свободы всегда с тёплым чувством. И отношусь с искренней любовью к этой стране и её мужественному народу.

Я побывал в служебной командировке в Соединённых Штатах, в трёх городах, где находятся наши представительства: в Вашингтоне — наше посольство; в Нью-Йорке — представительство при ООН; в Сан-Франциско — консульство. Нашим товарищам работать в США действительно непросто. Спецслужбы США помимо физической слежки и всех видов технической слежки и подслушивания постоянно осуществляют психологическое давление на наших товарищей. У ФБР по всем этим вопросам разработана широкая программа, где отдельной главой прописаны приёмы и методы психологического воздействия «на противника» непосредственно в самих США.

Я прилетел в Нью-Йорк и сразу — в аэропорту — прочувствовал на себе действие одного из таких приёмов. Я летел бизнес-классом и выходил в длинный проход к залу аэропорта одним из первых. Вдруг, прямо передо мной, выскочил тип, «как чёрт из табакерки», и быстро, пятясь задом, начал щелкать фотоаппаратом прямо мне в лицо. Смутить тогда меня было непросто, но всё же было очень неприятно. Думаешь: «Вот завтра твоя фотография появится в газетах. И что в этом хорошего?». Тем более, незадолго до моей поездки американцы устроили следующее «шоу». Только что назначенный новый заместитель Крючкова поехал «посмотреть» наши резидентуры в США. Он был назначен со стороны, из ЦК партии. В разведке ранее никогда не появлялся. Кто-то из наших «кадров» предложил в эту первую поездку направить его под другой фамилией (по большой глупости, конечно!). Как об этом узнали американцы — неизвестно. Но спецслужбы дали в газетах фотографию нашего «героя», выходящего из самолёта, и сообщили его настоящую фамилию и должность, задав риторический вопрос с нескрываемым сарказмом: «Что же он у нас собирается делать?». Уже вскоре Андропов, а он тогда был председателем КГБ, перевёл «путешественника» куда-то в другое место. Касательно моей персоны публикаций не последовало, хотя, очевидно, что американцы уже имели представление о моей личности, но, видимо, понимали, что мы в Москве можем им ответить таким же образом. В Нью-Йорке за машиной, в которой меня возили по городу в первый день, пошла примитивная наружка — одна машина, и почти впритык, «на хвосте» у нас. Во второй день с утра история повторилась, но лишь до обеда. Мы пообедать заехали в ресторан и удачно нашли место для парковки. Машина наружки остановилась напротив нас. В ресторане мы сели у окна, и я видел, как один наружник вылез из машины и зашёл в наш ресторан. Убедившись, что за нашим столиком новых лиц не появилось, а мы с картами меню заказываем себе обед, он вышел. Машина «наружки» тут же удалилась, и больше в Нью-Йорке я слежки не замечал.

В Нью-Йорке я жил в нашем большом жилом доме в Ривердейле и специально зашёл «походить-посмотреть» в магазин звукозаписывающей и другой тогда модной техники, который находился по соседству. На «базе» модной техники ФБР завербовало нашего молодого сотрудника Валерия, жившего в этом районе. Наш парень несколько раз заходил в этот магазин, разглядывал технику и приценивался к техническим новинкам. Но покупать приличную аппаратуру было ещё не по карману для него. Хозяин магазина, находящегося рядом с большим «советским домом», естественно, был агентом ФБР. Однажды он, забрасывая «наживку», предложил Валерию «уступить» в цене при любой покупке. Начали обсуждать, и тут хозяин магазина заявил, что он выдаёт на днях свою дочь замуж, и ему нужны два-три ящика русской водки. Он предложил Валерию приобрести для него водку по дипскидке в магазине нашего представительства, за что в ответ обещал зачесть полную стоимость водки в оплату техники из его магазина и другие льготы. Валерий «клюнул», хотя сто раз слышал нравоучения «о бесплатном сыре только в мышеловке», особенно для нас в Америке. Дальше всё было просто. Недели через две к Валерию подошли двое и очень деликатно объяснили, что обмен или торговля беспошлинной водкой — это серьёзный проступок для дипломата, и они (представители власти) хотят лишь предостеречь его на будущее. Разыграна была такая «любезность», чтобы убедиться в том, что Валерий не доложил о «подходе». Его поведение не изменилось. Спустя три дня был новый «подход». На этот раз спектакль повторился, но в более откровенной форме: было заявлено, что «всё будет забыто, но теперь уже при взаимной помощи». Вскоре Валерия попросили предоставить «крошечную» информацию: сначала о соседях по дому, затем о коллегах, потом о наших разведчиках. Увы, но Валерий выдал всё, что только мог, был отозван и осуждён в Москве за измену.

«Настоящую», при том многочисленную, «наружку» я видел только в Сан-Франциско. Наше консульство здесь небольшое, торговое представительство и того меньше. Управление ФБР в Сан-Франциско было одним из самых крупных и, очевидно, не загруженных. За машиной, на которой меня возил мой коллега, «работало» не менее пяти машин, а когда мы ехали по автостраде, машины слежки просто проводили «большие гонки», обгоняя нас, меняясь местами и т. д. Мы могли в нашей машине слушать их переговоры и одновременно наблюдать маневрирование машин слежки. «Заминка» произошла лишь тогда, когда мы по узкой дороге въехали на гору на смотровую площадку, чтобы полюбоваться на залив и знаменитые висячие мосты: Сан-Франциско — Окленд длиной 13 км, и «Золотые ворота» с длиной пролёта около 1300 м. Около смотровой площадки оказалось всего четыре парковочных места. Одно было свободным, и мы его тут же заняли. Первая машина «наружки» тут же затормозила и перекрыла движение на дороге, за ней остановилась и вторая. Видна была их растерянность, так как по узкой дороге можно было только проезжать дальше, но не останавливаться. Я сразу попросил моего товарища идти к машине и уезжать. Одно из правил поведения «под наружкой» гласит: не создавай с «наружкой» конфликтных ситуаций и, тем более, не пытайся поставить наружное наблюдение в трудное и глупое положение. Во всех ситуациях они — хозяева и представители силы и власти. Мы тут же уехали, хотелось бы думать, к взаимному удовольствию. Не могу сказать, что эти три города, где я побывал в Америке, мне понравились. Наши товарищи живут там напряжённо, и устойчивая психика — не последнее дело для работы в этой стране. Как-то у нас в управлении «К» оформили молодого сотрудника Валентина для работы в нью-йоркской резидентуре.

Накануне, в конце рабочего дня, ему была назначена заключительная встреча с руководством управления. К назначенному времени он не явился и прибыл с опозданием более чем на час, и был при этом чрезвычайно взволнован. Видимо, сказалось напряжение, связанное с подготовкой и сборами. Выяснилось, что он в течение пяти часов не мог завершить оформление и сдачу вещей в грузовой багаж, и на нём висела назначенная ровно на пять часов встреча у начальства. Кончилось тем, что он, объясняя своё опоздание, вдруг разрыдался. С ним случилась настоящая истерика. Конечно, мы его успокоили. На следующий день он улетел с женой и маленьким ребёнком в Америку. Резидента поставили в известность о возможном «перенапряжении» нашего товарища. Месяцев через шесть-восемь резидент доложил, что Валентин при выходе в город, даже для проведения контрнаблюдения в работе с кем-либо из своих товарищей, очень нервничает и за руль автомобиля пока ещё сесть не решается. Увы, но было решено направить Валентина в отпуск и оставить в Москве на другой работе.