Глава 6
Сто рублей за Конституцию
28 декабря 1991 года, день.
Москва. Лубянская площадь.
Здание МБВД России. Кабинет № 535
К концу декабря всем стало очевидно: объединение госбезопасности с органами внутренних дел оборачивается поглощением одного другим. Более мощная по численности и финансовым ресурсам структура МВД должна была вобрать в себя расчлененную, лишенную четко сформулированных целей и в некотором роде деморализованную структуру госбезопасности. Во главе объединенного ведомства стал приближенный к Президенту Ельцину, пользовавшийся его безграничным доверием Виктор Павлович Баранников. С распадом Союза исчезла необходимость в Межреспубликанской службе безопасности, которую возглавлял Бакатин, и он должен был уйти со сцены. Российский комитет, последние месяцы называвшийся Агентством федеральной безопасности, лежал в руинах. Надежды, которые очень многие связывали именно с АФБ и стимулировали мощный приток в него профессиональных молодых кадров, сыграли с людьми злую шутку. Все оказалось несбыточной иллюзией — Российский комитет рухнул, так и не успев превратиться в мощную спецслужбу, а те, кто попытался связать с ним свою судьбу, оказались либо изгоями, либо нежелательными элементами.
ИНФОРМАЦИЯ: «…Ни от Бакатина, ни от Иваненко судьба МСБ и АФБ не зависела. Она была предрешена политическим руководством России, которое стремилось разрушить "до основания» КГБ СССР и создать новые спецслужбы, обеспечивающие защиту преобразований, произошедших в стране»
(С.А. Воронцов «Спец-службы России». Москва, 2008 год).
Иваненко, освобожденный Президентом от должности, сразу забытый и брошенный своими «демократическими» друзьями, маялся несколько дней, тщетно надеясь на то, что Президент, вице-президент, государственный секретарь или хотя бы кто-нибудь другой из высшего политического руководства вспомнят о нем. Ведь прошло совсем немного времени после августовских событий, в которых он выступал активным участником, был на виду, делал все для того, чтобы избежать эскалации противостояния. Еще вчера он ходил на доклады к Ельцину, приглашался на заседания правительства, выступал в Верховном Совете, участвовал в проработке важнейших документов, встречался с иностранными представителями, давал многочисленные интервью и брифинги, спорил с Бакатиным о судьбах новой структуры безопасности. А сегодня он оказался вычеркнутым из активной жизни. Ему было грубо и беспардонно указано на дверь, как будто он был виноват в том, что произошло в августе, как будто не он со своей командой, а кто-то другой удержал местные управления КГБ от ввязывания в смертельную схватку за власть в стране.
В тот день Орлов с самого утра чувствовал: что-то должно произойти. Долго вынужденное безделье продолжаться не могло. На службе в соседних кабинетах ощущалось уже некоторое оживление. Министр безопасности и внутренних дел Баранников начал интенсивную деятельность по объединению двух ведомств. Каждый день то на Лубянке, то на Житной проходили какие-то совещания, по зданиям госбезопасности группами ходили какие-то люди, с интересом посматривая на окружающих и бросая оценивающие взгляды на кабинеты.
После того как Российский комитет был упразднен, многие из его сотрудников подали рапорта об увольнении из органов. Конечно, масла в огонь подлил указ Президента об объединении. Еще совсем недавно вся система МВД была в оперативном обеспечении чекистов, а сегодня последние сами попадали в зависимость от тех, кого разрабатывали и проверяли. Безусловно, это не сулило многим из них ничего хорошего, особенно тем, кто работал по линии борьбы с коррупцией в органах внутренних дел. Но несмотря на то, что в большинстве коллективов царило уныние и ожидание худшего, жизнь брала свое.
Того, что происходило в стране, по-настоящему понять не мог никто. Распад Союза, разрушение всей системы управления, полная деморализация государственных органов, утрата политических и экономических ориентиров — все это говорило, что страна, набирая ход, катится в пропасть. Те, кто еще вчера, избегая встреч с органами правопорядка, подпольно торговали валютой, ввозили и вывозили контрабанду, пытались на фоне мучительных поисков нового экономического пути обеспечить себе благополучие за счет других, вдруг воочию увидели перед собой огромный пирог, который можно было делить, рвать на куски, давясь и жадно пожирая то, что было создано предшествующими поколениями. Изо всех щелей поползли людишки, похожие на мелких насекомых и червей, которые почувствовали пьянящий запах разложения, суливший им невиданное обогащение и неслыханный взлет. Наступало время неприкрытой подлости и бесчестия, предательства и трусости, дремучих инстинктов и презрения к окружающим. Правда, всего этого большинство людей тогда еще в полной мере не понимало. Было лишь предощущение чего-то тревожного и опасного, что подступало к привычной и достаточно размеренной жизни миллионов.
— Андрей, зайди! — прозвучал в трубке тихий голос Иваненко. Уже дней пять Виктора Валентиновича не было видно. Одни говорили, что он добивается приема у Президента, другие видели его на Старой площади, третьи рассказывали, что он сидит дома, пьет водку и никого не хочет видеть. Поэтому, услышав знакомый голос, Орлов обрадовался и заторопился в кабинет бывшего шефа.
Как всегда, в приемной находился дежурный офицер, а в небольшом соседнем кабинете — Лариса, секретарь Иваненко. При появлении Андрея офицер молча встал. Перед ним на столе с бесполезной теперь «простыней» списка телефонов и двумя десятками молчащих аппаратов лежала развернутая газета, которую он, наверное, только что читал. Хрустальная пепельница была полна окурков, что само по себе казалось невозможным — в приемной категорически запрещалось курить.
Из соседней комнаты вышла Лариса, непривычно растерянная. Обычно очень деятельная и разговорчивая, яркая и немного артистичная, она казалась теперь какой-то потускневшей. Подойдя к Орлову, она сообщила:
— Андрей, утром приходили и сказали, что к обеду надо освободить все кабинеты. Валентиныч сейчас собирает там свои вещи… книги… Иди, помоги ему. И свой кабинет освободи, а то придут…
— Да мне, Ларис, освобождать нечего… — усмехнулся Орлов. — Я все убрал. Лишнее уничтожил, документы все сдал, а остальное… Пусть проверяют!
— Андрюш, а книгу-то вы успели… «Библию» эту?
Орлов только махнул рукой.
— Ладно, зайду к шефу… Он вызывал.
28 декабря 1991 года, день.
Москва. Лубянская площадь.
Здание МБВД России. Кабинет № 517.
— Андрей, здравствуй! — Иваненко протянул руку Орлову, который отметил про себя, что бывший его начальник выглядит гораздо лучше, чем несколько дней назад. Тогда, сразу после объявления президентского указа, он казался растерянным, потрясенным предательством и несправедливостью тех, кому доверял и с кем вместе участвовал в «становлении российской государственности». Сейчас же, казалось, он пришел в себя, возможно, просто впервые за долгое время выспался, что само по себе было уже немаловажно.
— Ну как вы, Виктор Валентинович? — осторожно спросил Орлов.
— Что «как»?
— Переговорили с Президентом? Встречались с Бурбулисом?
Иваненко каким-то непривычно холодным взглядом посмотрел на Орлова, помолчал немного, затем сказал:
— Не-е! С Ельциным меня не соединяют! Даже Сашка не хочет… А Бурбулис… Что Бурбулис? Он посылает меня в отпуск. Говорит: «Отдохни, придешь — будем вместе решать». Так что… — Андрей впервые за последнее время увидел улыбку на его лице. — Так что пойдем в отпуск!
— А мне?
— Что тебе? Сейчас будут формировать новую структуру. Я думаю, что и тебе место там найдется! Хочешь, позвоню Олейникову? Да ты и сам его хорошо знаешь! Он же теперь стал первым замом!
— Нет, Виктор Валентинович! Пока нет… Может… Может быть, я тоже схожу в отпуск? Ведь вы меня тогда отозвали на Всероссийское совещание! А?
— Давай рапорт, я подпишу! Тебе тоже надо отдохнуть.
— А кто… кто остается за вас?
— За меня? — Он вздохнул. — За меня остается Станислав Анатольевич. Пока… Пока будем передавать дела этому… — Было видно, что Иваненко не хотелось произносить ненавистную ему аббревиатуру. Но он справился с собой и все-таки закончил фразу: —…этому МБВД.
— Понятно. Вам помочь? — Орлов указал взглядом на разложенные на столе книги.
— Нет, спасибо! Мне помогут. Ладно, Андрей, иди! А… куда поедешь? В Калининград?
— Наверное, Виктор Валентинович. Куда же еще? Посоветуемся с Олей.
— Передавай ей привет. Я улетаю завтра. Потом встретимся, решим,' что будем делать. — Он встал, протянул Андрею руку.
Орлов сильно сжал ее и почувствовал подступивший к горлу комок. Он непроизвольно сделал шаг навстречу Иваненко. Они впервые за все время совместной работы обнялись, почувствовав вдруг, что за последние месяцы незримыми нитями их связало настоящее боевое товарищество. Не беда, что один из них был начальником, генерал-майором, а другой — его помощником и всего лишь подполковником. тогда, конечно, они еще не предполагали, что драматические дни августа девяносто первого были только началом их настоящей мужской дружбы на долгие годы.
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «…АФБ приказал долго жить, как и предшественник КГБ СССР, а вместе с ним ушел в историю и генерал Иваненко. «Я не вписался в команду Ельцина», — скажет он позже журналистам. Он и не мог вписаться, даже если бы очень этого захотел, — слишком принципиален для той команды, всегда имеет собственное мнение и отстаивает его до конца. Что поделаешь — это его основное достоинство».
(А. Ф. Яровой, старший инспектор Инспекторского управления МСБ СССР. «Прощай, КГБ». Москва, 2001 год).
ИНФОРМАЦИЯ: «…Для Ельцина Иваненко оставался чужим… И никогда бы не стал своим. Я отношу это прежде всего к специфике кадровой политики БэНа. У нас не было времени, чтобы обежать всех, кто стоял рядом с ним… К сожалению, он не смог «войти в стаю». А надо было, конечно, «щупальца разбросать» — с кем надо выпить, сходить в баню, съездить на охоту… И стать рядом, как это получалось у многих с меньшими профессиональными потенциалами, чем были у нас… И уж тем более пройдя такой экзамен, как путч… Поэтому надо признать: Иваненко не стал членом команды Ельцина»
(А.К. Стрельников, начальник Секретариата АФБ России).
28 декабря 1991 года, день.
Москва. Лубянская площадь. Около здания МБВД России
На работе было делать нечего. Телефоны отключены, все документы сданы в секретариат или уничтожены на бумагорезательной машинке. Самая главная ценность перекочевала в ставшую для нее уже привычной бронированную камеру. Кабинет вот-вот должны были забрать.
Орлов спустился по мраморной лестнице, непроизвольно бросил взгляд на бюст Феликса, стоящий на площадке между первым и вторым этажом, кивнул мельком посмотревшему его документы прапорщику, толкнул массивную деревянную дверь с латунными ручками и вышел на улицу.
Сыпал мелкий снежок. Тротуар, проезжая часть перед зданием, даже черные «Волги», рядком стоящие у четвертого подъезда, — все было покрыто пушистым снежным ковром. Особого движения вокруг не замечалось. Двери сорокового гастронома время от времени открывались, пропуская внутрь или выпуская наружу немногочисленных покупателей. Снег, видно, пошел совсем недавно, иначе бы на мостовой было видно много отпечатков автомобильных шин.
Орлов прошел вдоль фасада, возле углового подъезда повернул в сторону подземного перехода. Навстречу попадались редкие пешеходы — эта часть квартала была полностью во власти учреждений. Пару раз Орлову кто-то на ходу бросил: «Привет!» Он даже не заметил, кто именно. Зимой бывает трудно узнать даже хорошо знакомого человека, так преображают внешний вид шапки, пальто или зимние куртки. У подземного перехода, ведущего под обезглавленную площадь, он остановился. Еще каких-нибудь четыре месяца назад Орлов так же стоял здесь, наблюдая, как гигантская, похожая на змею толпа несла российский триколор, обещая радикальные перемены в жизни. И они пришли. Теперь уже и в жизнь Андрея.
Орлов спустился в подземный переход, в котором шла своя суетливая жизнь: большинство пешеходов, оказавшихся под землей, ускоряли шаг, как будто бежали от неуюта холодного подземелья; какая-то женщина, прислонившись к стене, торговала газетами, заодно предлагая купить блеклые листовки; кучка подростков занималась обменом чего-то на что-то.
— Андрей Петрович, можно вас на минутку! — неожиданно кто-то окликнул Орлова. Рядом появился человек в дубленке и дорогой пушистой шапке. В руках у него был кожаный кейс с блестящими кодовыми замочками.
Вглядевшись в лицо человека, Орлов убедился, что не знает его. Правда, в последнее время так часто случалось. Орлов был на виду, нередко его замечали среди руководства Комитета, несколько раз ему приходилось выступать в подразделениях, однажды даже появилась групповая фотография сотрудников Российского КГБ в газете «Куранты» под броским заголовком «КГБ по разные стороны баррикад». Корреспондент взял тогда интервью у нескольких сотрудников, в том числе у Орлова, дотошно расспрашивая их о событиях августа.
СТАТЬЯ: «Председатель КГБ РСФСР Виктор Иваненко и его сотрудники — начальник отдела правительственной связи Вячеслав Бабусенко, начальник инспекции Юрий Афонин, помощник председателя Андрей Пржездомский, офицер связи Николай Николаев, заместители начальника московского УКГБ Евгений Карабаинов и Александр Корсак — рассказывают корреспонденту «Курантов» о том, как в дни путча оказался КГБ СССР но разные стороны баррикад.
Иваненко: Путч в такой форме был для меня полной неожиданностью… Я был в «Белом доме», а мой аппарат находился в наших помещениях на Лубянке. Рядом с путчистами… Руководство московского управления пыталось работать и на нас, и на Крючкова. А это всегда чревато… На момент путча у меня было всего два десятка человек… Противопоставить спецподразделениям и техническим возможностям, которые были в руках у Крючкова, было нечего… Исполнители, если они не лезли вперед батьки в пекло, уверен, не должны наказываться… Не их вина, что такие, как Крючков, втянули их в эту авантюру. Главное, что теперь требуется от людей, — усвоить: возврата к старому не будет. И не лить слезы по «завоеваниям»…
(«КГБ СССР по разные стороны баррикад». «Куранты», 31 августа 1991 года).
ИНФОРМАЦИЯ: «…Председатель КГБ России генерал-майор В. Иваненко был на «баррикадах», «строил демократию». Ему в этом помогали несколько человек из его окружения. Потом их сфотографировали и напечатали портрет в какой-то заштатной газетенке. Каждому из них дали характеристику, назвав защитниками нарождающейся молодой «демократии» в России»
(И.И. Леган, старший инспектор Инспекторского управления МСБ СССР. «КГБ — ФСБ: взгляд изнутри». Москва, 2001 год).
Вполне возможно, что окликнувший Орлова человек был одним из сотрудников, уже знавшим его в лицо, но незнакомым с ним лично.
— Да, слушаю вас!
— Мне нужно с вами поговорить! — каким-то особо требовательным голосом ответил человек в дубленке.
— Давайте поговорим.
— Нет, не здесь!
— А где?
Незнакомец молча кивнул, указывая на выход из подземного перехода. Орлов подумал, что человек предлагает ему вернуться в здание КГБ, чтобы продолжить разговор там, и молча пошел за ним.
Казалось, снежок стал сыпать сильнее. Во всяком случае после тусклого света в подземелье все на улице казалось ярко-белым.
Орлов было направился в сторону шестого подъезда, но незнакомец повернул куда-то в сторону проезжей части.
— Куда? — настороженно спросил Андрей.
— Давайте поговорим здесь! — Он кивнул на стоящую неподалеку черную «Волгу». — Не на улице же!
Подсознательное чувство тревоги охватило Орлова. Он бросил взгляд на припаркованный автомобиль — и тут заметил, что внутри за рулем сидит водитель, а рядом, покуривая, стоит еще один человек. Взгляд непроизвольно упал на номер, вырвав буквенное сочетание «мол».
«Нет, что-то тут не так! — пронеслось в голове у Орлова. — Если я соглашусь сесть в машину, мне из нее больше не выйти!»
Сопровождающий Андрея мужчина в дубленке сделал приглашающий жест, будто собирался взять его под руку. Человек рядом с «Волгой» бросил сигарету и исподлобья смотрел на приближающихся к машине.
Орлов резко остановился, оценивая обстановку. До машины было шагов семь-восемь. Рядом было здание КГБ. Раньше здесь, да и в общем по всему периметру здания, дежурили милиционеры, но после августовских событий их здесь не стало. Прохожих тоже было немного.
— Что вы? — резко повернулся к Орлову человек в дубленке. — Садитесь в машину! Там и поговорим! Не стоять же на ветру!
— Нечего мне делать в вашей машине! — решительно сказал Орлов. — Если хотите что-то сказать, говорите!
— Ну что вы, Андрей Петрович, — успокаивающе проговорил незнакомец, сразу как-то напрягшись. — Чего вы боитесь?
— Да не боюсь я ничего! Я вас не знаю и никуда с вами не поеду!
— Мы никуда и не едем! Я думал лучше…
— Говорите, что вам нужно? — резко ответил Орлов. — Или я пойду!
— Пойдешь? — переходя на «ты», сказал незнакомец. В его голосе почувствовались угрожающие нотки. — Ну куда ты пойдешь? Кому ты нужен?
Орлов обратил внимание на то, что стоявший у машины, заметив какой-то сбой, стал тоже приближаться. Дело приобретало явно опасный оборот.
«Кто они? — лихорадочно думал Орлов. — Свои? Бандиты? Первым от меня вряд ли что нужно. Я ничего не натворил… Значит, бандиты? А при чем тут я? Никаких дел я не вел, документы все давно сдал, ни к чему доступа не имею. Может, это наши зарубежные «друзья»?
В то время как человек в дубленке выжидающе смотрел на Орлова, другой успел уже подойти и встать сбоку.
— Мне с вами говорить долго некогда! — снова переходя на «вы», сказал незнакомец. — Я хочу выяснить только одну вещь. Вам это никак не повредит.
Орлов смотрел на него тяжелым взглядом, ожидая подвоха.
— Да не боись ты! — в голосе незнакомца появились примирительные нотки и некое подобие улыбки на лице. — Ничего тебе не будет! Наоборот, можешь даже резко улучшить свое положение.
— А чего мне улучшать? — угрюмо ответил Орлов.
— Как чего? Тебя сейчас выкинут, и окажешься ты на улице!
— Ну а вам-то какое дело?
— Правильно! Давай о деле! — Мужчина обеспокоенно бросил взгляд на здание Комитета, понимая, что в определенной степени рискует привлечь внимание охраны, особенно если Орлов поведет себя неадекватно. — Нам нужно только одно: скажи, куда вы дели книжку?
— Какую книжку? — Орлов сделал вид, что не понял. Однако одного этого вопроса хватило, чтобы он смог быстро сориентироваться в ситуации. Безусловно, речь шла о «Библии» Гутенберга. — Я не понимаю, о чем…
Незнакомец не дал договорить.
— Я тебя, сука, спрашиваю, где книжка? Ты знаешь, о чем я говорю! Скажи, куда вы ее спрятали! Скажешь — получишь башли! Не скажешь — уроем!
Лицо его перекосилось от бешенства. Ненавидящим взглядом уставившись на Орлова, он цедил сквозь зубы, переходя на шепот: — Ну, скажи, где книжка! Скажи!
Орлов, бросив на него полный презрения взгляд, круто повернулся и твердым шагом пошел прочь. Всем своим нутром он чувствовал жесткий, испепеляющий взгляд незнакомца на своей спине, от чего у Андрея похолодело внутри. Страх, отчаяние, чувство близкой опасности переполняли его. Он сделал несколько шагов, прежде чем услышал за своей спиной голос:
— Орлов, не делай тупостей! Мы тебя все равно достанем! И подумай о семье!
Андрей резко повернулся и посмотрел на говорившего. Но тот, прищурившись, только прошипел:
— Пожалей свою маруху и грызунов стебаных! Понял меня?
Орлов с трудом сдержался, чтобы не ответить ему. Он только смерил презрительным взглядом человека в дубленке и решительно зашагал прочь.
«Может лучше зайти в здание? — промелькнуло у Орлова в голове. — Кто их знает, что они задумали». Он было уже повернул к шестому подъезду, но тут же передумал. «Увидят, что испугался, — все пропало! Тогда задавят, уж это точно!» И он снова направился к подземному переходу, боковым зрением отметив, что машина все еще стоит у тротуара.
28 декабря 1991 года, день.
Москва. Частная квартира в элитном доме
— Вам, придуркам, ничего и поручить нельзя!
— Но… шеф!
— Помолчите! Вам было как сказано? «Найти поход!» А вы? Орать, пугать, угрожать!
— Да мы…
— Что-о-о? Вы сорвали все! С такими людьми, как Орлов, надо говорить на их языке, а не на вашем уголовном жаргоне!
— Да, но… шеф, он сам…
— Да мне плевать! Я рассчитывал, вы способны подумать…
— Мы думали…
— Думали-думали! Мне нужны книги, а не ваши размышления! Где теперь их искать? Где? Скажите мне!
— Шеф, мы почти точно знаем, что книг уже нет на Лубянке. Их куда-то увезли!
— Куда-то! Да мне надо знать, куда конкретно! Что, только на Орлове свет клином сошелся? Вы искали, кто еще знает о книгах? Секретари, оперативники, эксперты какие-нибудь?
— Шеф, мы занимались только Орловым!
— Идиоты! Вы не способны проявить даже хоть какой-нибудь разумной инициативы! Так ищите! Ищите!
— Слушаюсь!
— А документы? Документы какие-нибудь разыскали?
— Наши люди ищут. Но у них сейчас там такая неразбериха! Никто ничего не знает!
— Но вы же хвалились, что у вас есть свой человек в МВД! И что он имеет доступ на Лубянку!
— Да, он сейчас привлечен к объединению двух ведомств. Он пробовал что-то узнать или найти какой-нибудь документ, но пока…
— Ладно, хватит! Даю вам три дня! До Нового года вы должны узнать, где эти книги! Понятно?
— Да.
— Все! Идите!
28 декабря 1991 года, день.
Москва. Крылатское
— Ты сегодня рано! — уже без особого удивления встретила Андрея жена у двери. — Я еще и обед не готовила! Что-нибудь случилось, Андрюша?
— Нет, ничего не случилось. Все в порядке. — Он ласково обнял Олю. — Вернее, случилось. Я иду в отпуск!
— В отпуск? Сейчас, зимой? А куда же ты…
— Да посмотрим! Съезжу в Калининград. Возьму с собой Нину.
— Ну ладно, снимай пальто!
Весь день Орлов не находил себе места. Он то принимался рассматривать старые фотографии, то брался за книгу, то включал телевизор. Но ни одно из этих занятий не могло отвлечь его от тревожных мыслей. Можно сказать, он впервые сильно испугался. Нет, не за себя. Самому рисковать ему доводилось уже несколько раз, и он знал, что может рассчитывать на свои силы и волю. Но семья! За них он боялся больше всего. Здесь он чувствовал себя совершенно беззащитным. Казалось бы, за спиной у него стояла мощная организация, которая в любой момент может встать на защиту своего сотрудника, задействовать все необходимые силы и средства, дать отпор любой угрозе или попытке давления. Но теперь… Теперь он был никем. Освобожденный от должности, лишенный привычной работы, отрезанный от информации и полноценного общения, он сам себе казался изгоем, неизвестно почему отринутым теми, с кем вместе работал и делал большое и нужное для страны дело.
«Скорее всего, этим дело не закончится, — мучительно размышлял Орлов. — Они наверняка будут пытаться еще и еще раз выйти на меня, угрожать, сулить немыслимые блага и шантажировать безопасностью семьи. Уезжать в такое время в отпуск — значит, поступить опрометчиво, подвергнуть риску жизнь жены и детей».
Жена хлопотала на кухне, семилетний Сережа занимался чем-то на диване, Нина еще была в школе. Орлов чувствовал себя не в своей тарелке. Все были при деле, и только он слонялся как неприкаянный по квартире. Лишь во второй половине дня Орлов немного успокоился, занявшись физическим трудом — стал мастерить подставку для этажерки с книгами. Он давно уже собирался сделать нечто подобное, но времени на это не хватало. Этажерка, изготовленная еще Алексеем Егоровичем, Олиным отцом, была частью большого торшера, подаренного им с Олей несколько лет назад. Конечно, ставить торшер они не собирались. Мода на такие вещи уже ушла. Но использовать аккуратные полочки из темно-коричневой пластмассы, соединенные между собой тонкими латунными трубками, было можно. Для этого следовало сделать какую-нибудь подставку, на которую можно было водрузить этажерку.
Верстак у Андрея был самодельный — он приспособил под него деревянную тумбу, найденную неподалеку от дома. Сразу после массового заселения квартир на Крылатских холмах повсюду лежали остатки строительного мусора и ненужной мебели, среди которых, впрочем, нередко находились вполне приличные вещи: двери, большие куски паркетной доски, керамическая плитка, плинтусы. Андрей любил что-либо мастерить в доме, правда, времени у него на это всегда не хватало. Сделав верстак и прикрутив к нему небольшие тисочки, он обеспечил себя достаточно удобным местом для работы.
Распилив на части длинный брусок и аккуратно отшлифовав каждую из них, Андрей получил четыре ножки. В качестве крышки он использовал светлую полированную доску, тоже найденную где-то около дома. Получилось вполне недурственное сооружение — симбиоз этажерки и низенького столика. Как говорят в таком случае: «Голь на выдумки хитра».
За работой Андрей немного забылся, беспокоивший его страх за близких несколько улегся, ситуация не казалась уж такой драматичной. В третьем часу из школы пришла Нина, тоже немало удивившаяся, что папу застала дома.
— Тебя чего, с работы отпустили, да, пап? — серьезным тоном спросила дочка.
— Да, — в тон ей ответил Андрей, — отпустили. И предложили в отпуск идти.
— В отпуск? Зимой? — сделав удивленные таза, почти так же, как это произнесла только что Оля, спросила Нина. Она уже привыкла, что отпуск у папы бывает именно летом и они могут все вместе поехать на море или, как было в позапрошлом году, на Север. — А разве отпуск зимой бывает?
— Нинуля! — улыбнулась Оля. — Это наш папа старается, чтобы мы вместе поехали куда-нибудь, поэтому берет отпуск летом. Хорошо, что ему дают, а то знаешь, как другие: папа идет в одно время, мама — в другое, а дети едут в пионерлагерь…
— Да? А я думала, что отпуск бывает только летом.
— Я тоже думал, что только летом! — сообщил свою точку зрения до сих пор молчавший сын.
— Нет, Сережа! А ты, Ниночка, поедешь с папой в Калининград?
— Одна? — Нина уставилась на Олю, пытаясь понять, не шутит ли мама.
— Нет, почему одна? С папой!
— Но без тебя?
— Конечно. Мы с Сережей будем здесь, а вы немного развеетесь там… Как?
— Не знаю, — без особого энтузиазма ответила дочка. Ехать с одним папой, без мамы, ей казалось непривычным и, наверное, странным.
— Поезжайте, поезжайте. Отдохнете. Тебе после каникул в школу, а папе… — Оля замялась и виновато посмотрела на мужа. — А у папы, может быть, к тому времени все уладится с работой. Да, Андрюша?
— Конечно, Оль! Знаешь, мы поедем сначала…
Резкий звонок прервал начатую Андреем фразу.
— Сейчас, Андрюша! — Оля подошла к телефону, взяла трубку.
— Аллё! Аллё! — Немного подождала и снова попыталась окликнуть того, кто был на том конце провода: — Аллё! Аллё! Молчат! — Оля положила трубку. — Вот так и утром сегодня, когда ты был на работе, два раза звонили… Я: «аллё, аллё» — а они молчат. Может, с телефоном что-то… Правда, с мамой я разговаривала. Все в порядке было…
Вдруг, посмотрев на Андрея, она осеклась.
— Что, Андрюша? Что-нибудь не так?
Лицо Андрея, минуту назад не выражавшее какого-либо волнения, стало совершенно бледным, как будто он узнал или услышал нечто такое, что привело его в состояние крайнего смятения. Случайного телефонного звонка хватило, чтобы вернулись прежняя тревога и беспокойство.
— Андрей, что ты молчишь? Что случилось? Тебе плохо?
— Нет… Нет, Оля, все в порядке. Ты говоришь, молчат?
— Да, — удивленно посмотрела на мужа Оля.
— Оля! Оля, я прошу тебя… — Андрей посмотрел на дочку и добавил: — Ниночка, и ты тоже… Сережа! Я прошу вас, будьте очень осторожны. Вечером лучше не ходить на улицу. В лифт с чужими не садитесь. В общем, надо очень осторожно…
— Андрей, ты о чем? — Оля уловила недосказанность в словах мужа. — Мы и так ни с кем чужим не ездим в лифте. И вообще… Беспокоится не стоит.
— Стоит, Оля. Сегодня столько всякой швали вышло на улицу… Надо быть очень осмотрительными. Я прошу вас!
— Не беспокойся, Андрюша, все будет хорошо!
Весь остаток дня прошел без каких-либо неожиданностей, но Орлов подспудно ощущал гнетущее чувство ожидания чего-то плохого. Каждый раз, как раздавался телефонный звонок, он внутренне напрягался, словно могло произойти что-то непоправимое, ломающее привычные жизненные устои, грозящее нарушить сложившийся ход событий. Один раз звонила Валентина Васильевна, Олина мама, и они с полчаса делились своими новостями. Другой раз звонила какая-то не в меру активная женщина из родительского комитета по поводу очередного сбора денег на школьные нужды. И только поздно вечером раздался звонок, после которого Оля позвала мужа:
— Андрюша, возьми трубку! Тебя!
— Кто?
— Саша.
— Какой Саша?
— Да который у нас был! Не помню его фамилию.
— А! Ключевский?
— Да. Саша Ключевский.
Это был помощник госсекретаря. С ним Андрей познакомился еще в Белом доме в августовские дни, когда весь аппарат Бурбулиса представлял собой практически организационный штаб противодействия гекачепистам. Потом они с Андреем не раз встречались по разным поводам то на Старой площади в бывшем здании ЦК, то на Лубянке. Почувствовав сразу определенную симпатию друг к другу, они с удовольствием общались, пытаясь оказать взаимную помощь в хитросплетениях послепутчевых событий.
Однажды Орлов и Ключевский договорились встретиться после работы у Андрея дома, часов в восемь вечера. Раньше, конечно, не получилось бы, потому что и тот и другой не могли вырваться до этого времени. В тот день они выехали поздно, в начале девятого. Оля уже несколько раз звонила и обеспокоено спрашивала, приедут ли они вместе, ведь у нее все уже было готово. В семье Орловых к приему гостей готовились заранее, и делать это умели.
Когда машина, на которой они неслись в Крылатское по резервной полосе, достигла Кутузовского проспекта, раздался сигнал радиотелефона. Дежурный передал срочное поручение Иваненко обоим вернуться на Лубянку. Они круто развернулись прямо посередине проезжей части и с той же скоростью понеслись обратно.
В этот день Орлов чуть было не улетел в Грозный, в котором начались крупные беспорядки, в результате которых было захвачено здание Комитета госбезопасности республики. Весь Российский комитет, можно сказать, стоял на ушах. Поток шифровок, беспрерывные звонки по ВЧ и ОС, формирование опергруппы для срочного вылета в Чечню. Сначала Иваненко решил отправить туда Орлова, видимо вспомнив его отчет о прошлогодней командировке в Душанбе сразу после массовых беспорядков. Но потом он почему-то передумал и сказал:
— Ты нужен мне здесь. Там другие справятся.
Но даже и после этого лихорадочное возбуждение у Орлова не прошло и он еще в течение некоторого времени чувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя человек, летящий на борту Ан-2 и готовящийся совершить свой первый в жизни прыжок в бездну. Все это время в кабинете Иваненко находился и Ключевский, обеспечивавший постоянную связь со Старой площадью. И только когда опергруппа убыла на аэродром в Чкаловском, они смогли наконец покинуть здание на Лубянке.
Домой они приехали в двенадцатом часу ночи. Дети давно уже спали, а Оля, измучившись от ожидания, тоже прилегла и задремала.
— Ребята, что ж вы так поздно? Все давно уже остыло. Ну, садитесь. Я сейчас все подогрею.
В комнате был накрыт журнальный столик — три тарелки, рюмки, какой-то салат, соленые огурчики. Через десять минут они уже успели опрокинуть по рюмке и почувствовать, как по всему телу разливается тепло и уходит куда-то напряжение последних часов. Саша тогда много и интересно рассказывал о чем-то, они смеялись, забыв о том, что на часах было далеко за полночь. Было легко и необычно беззаботно. Именно тогда Андрей почувствовал, насколько превратной может быть жизнь. Вместо того, чтобы сейчас сидеть за домашним столом, он мог в эту декабрьскую ночь уже подлетать к ощетинившемуся ненавистью Грозному. И одному Богу известно, как и что могло дальше быть.
Ключевский уехал где-то под утро на комитетской дежурной машине, а Андрей с Олей еще долго говорили о том, что последнее время редко встречаются с друзьями, что в следующем году им, может быть, все-таки удастся поехать всем вместе к морю, дюнам, соснам и романтическим развалинам старых прусских замков.
Обо всем этом Андрей вспомнил, когда Оля сказала, что его просит к телефону Саша. Взяв трубку, он услышал характерный, с едва заметной хрипотцой, голос Ключевского:
— Андрей, привет!
— Здравствуй, Саш!
— Ну как ты там? Чем занимаешься? Ты в отпуске?
— Да, с сегодняшнего дня. Но ты же меня знаешь! Дел у меня, как всегда, по горло. Вот сделал этажерку, причем, заметь — сам! Весь день провозился… Материалы знаешь, как сегодня трудно достать. А у нас тут всего полно. Прошел около дома, смотрю — лежит…
— Извини, Андрей! У меня к тебе дело.
— Дело? Какое? Я же уже не у дел! — наигранно весело сказал Орлов и усмехнулся, заметив, что у него получился словесный каламбур.
— Понимаешь? — Саша запнулся на мгновенье. — Может быть, не по телефону…
— Хорошо. Но какое дело-то? Скажи хоть эзоповским языком.
— Да… с тобой хочет встретиться Зорькин.
Орлов знал, что Зорькин был председателем недавно созданного Конституционного суда, который должен был рассматривать соответствие Конституции законов и решений руководства страны, если они противоречат ей — отменять их. Поэтому одного только упоминания о Зорькине Орлову было достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. А она, конечно же, шла об указе Президента по поводу объединения госбезопасности и милиции в единое министерство с аббревиатурой МБВД.
— А я-то что могу, Саша? Я всего лишь бывший помощник бывшего генерального директора АФБ!
— Ну и что? Иваненко не будет. Он улетает завтра утром… Андрей, я больше у вас никого не знаю. Ну как?
— Саша, о чем речь? Нужно встретиться — я встречусь. Когда и где?
— Завтра в десять на углу Ильинки и Новой площади. Знаешь?
— Знаю. Хорошо, я буду.
— Только… ты понимаешь…
— Все ясно… Не беспокойся. До завтра.
— До завтра. Передавай Оле привет.
— Спасибо. Пока!
Андрей еще некоторое время сжимал в руке трубку, все еще обдумывая то, что сказал Ключевский. Он понимал, в какое опасное дело ввязывается. Президент принял решение объединить две мощные структуры сил безопасности. Большинство сотрудников МВД с нескрываемой радостью восприняли это, вполне обоснованно считая, что наконец будет покончено с привилегированным по отношению к ним положением чекистов. Сотрудники же госбезопасности, в определенной степени деморализованные после августовских событий, уже смирившиеся с раскассированном системы на несколько самостоятельных служб, восприняли это решение как неизбежное зло, хотя, в какой-то мере позволяющее сохранить остатки былой мощи, пусть хоть в урезанной и несамостоятельной форме. Воодушевление одних и подавленность других — это те настроения, которые царили в последние декабрьские дни 1991 года.
— Андрюш, что он хочет? — Оля встревожено смотрела на Андрея, на лице которого явно отражались противоречивые чувства после разговора с Сашей. Женщина вообще очень хорошо улавливает настроение мужчины. А любящая женщина, жена — тем более. — Ты уже в отпуске. Чего они тебя беспокоят?
— Оля! Ты что? Меня просят встретиться с одним человеком…
— Андрюша, не надо! Я прошу тебя! Я боюсь! Я чувствую какую-то опасность. То эти звонки, то Кузин, то теперь вот Ключевский. Не надо! Скажи, что ты завтра уезжаешь!
— Нет, Оля, я не могу. Понимаешь, мне…
Она прильнула к Андрею, казавшемуся по сравнению с ней большим и высоким, обняла его за талию, прижала свою голову к его груди. Он стал поглаживать ее волосы, шептать в ухо какие-то успокаивающие слова. Он всегда делал так, если жена беспокоилась о чем-нибудь.
— Оля, я встречусь завтра с человеком. Понимаешь, это очень нужно. А на следующей неделе можно брать билеты в Калининград. Понимаешь?
— Понимаю, Андрюшка! Вечно тебе приходится…
29 декабря 1991 года, день.
Москва. Административное здание в центре города
Встреча была скоротечной. И не с самим Зорькиным, а с его помощником. Причем каждый — и Ключевский, и Орлов, и помощник, которого звали Виктором Андреевичем Заргаровым, — понимал, что они все немного рискуют. Оспаривать указ Президента — дело неблагодарное, тем более, если этот указ касается спецслужб, а продвигался очень влиятельными и близкими к Президенту людьми. В какой-то степени это означало выступать против решения главы государства, а значит, встать в явную оппозицию к нему. Ключевскому, который работал у Бурбулиса, это грозило большими неприятностями, а для Орлова, который уже в течение нескольких дней находился не у дел и мог еще надеяться получить какую-нибудь должность в МБВД, могло закончиться изгнанием со службы в органах. Правда, последнее могло произойти и без участия Орлова в противодействии президентскому Указу. Просто выгнали бы, да и все. Впрочем, и у Виктора Андреевича, наверное, были свои резоны не афишировать эту встречу.
Беседовали они в каком-то коридоре, справедливо считая, что это самое надежное место, чтобы сказанное осталось строго между ними. Виктор Андреевич настаивал на немедленной встрече с Зорькиным, потому что тот якобы готов принять к рассмотрению Конституционным судом указа Президента об объединении КГБ и МВД. Причем настрой его был явно не в пользу этого указа. Чтобы сориентироваться в обстановке и конкретных вопросах, связанных с объединением, он и хотел пообщаться с кем-нибудь из чекистов. Но, естественно, никого там не знал, а встречаться с руководством объединенного ведомства не решался, потому что не был уверен в том, что оно разделяет его настроения. Саша Ключевский знал Орлова и его точку зрения по поводу объединения и именно поэтому рекомендовал его для встречи с Зорькиным.
— Виктор Андреевич, я ведь всего лишь бывший помощник. Думаю, что Зорькину надо встречаться с заместителем Иваненко, который остался за него…
— А кто это?
— Станислав Анатольевич. Очень опытный человек. Работал по линии борьбы с организованной преступностью. Сейчас он исполняет обязанности… Передает дела, помещения… ну там всякое такое…
— Хорошо. Когда вы сможете это организовать?
— Сегодня. Сейчас же пойду на Лубянку, переговорю с ним… Дайте ваш телефон, я тут же вам перезвоню.
— Договорились.
— А это, — Орлов протянул несколько листков бумаги, сложенных вдвое, — справка, в которой приведены аргументы против объединения двух ведомств. Готовили наши юристы и люди, которые хорошо знают эту проблему.
— Спасибо, это нам очень пригодится.
На этом, собственно говоря, разговор в коридоре был закончен, и его участники, чтобы не привлекать особого внимания, по отдельности покинули здание. Ключевский пошел в здание Администрации Президента к первому подъезду, Виктор Андреевич отправился к председателю Конституционного суда, а Орлов, пройдя по подземному переходу рядом с Политехническим музеем, поспешил к зданию с непривычным названием «Министерство безопасности и внутренних дел».
29 декабря 1991 года, день.
Москва. Лубянская площадь. Здание МБВД России
— Вам что, делать нечего? Чего вы лезете во все дырки?! — услышал с изумлением Орлов упреки в свой адрес после того, как рассказал оставшемуся за Иваненко Станиславу Александровичу о своей встрече с помощником председателя Конституционного суда. — Кто вас уполномочивал вести переговоры на эту тему?
Не ожидая такой реакции, Орлов не знал, что ответить. В самом деле, он действовал на свой страх и риск, ни с кем не согласовывая свои слова и поступки. Ему казалось совершенно очевидным, что руководители упраздненного российского АФБ тут же включатся в процесс пересмотра указа Президента. Кому, как не им, было понятно, что объединение приведет не только к размыванию сфер деятельности и ответственности, но и станет началом конца самой мощной системы безопасности, самой действенной и авторитетной спецслужбы в мире, какой был Комитет государственной безопасности.
— Я еще раз спрашиваю: кто уполномочил вас вести переговоры?
— Никто, Станислав Александрович. Я сам посчитал…
— Да кто ты такой, чтобы считать? — переходя на «ты», уже не говорил, а кричал бывший заместитель Иваненко. — Какого хрена ты… Ну ушел в отпуск, так гуляй! Отдыхай! Чего тебе…
— Станислав Александрович, я думал… — пытался вставить хоть одно слово Орлов, но исполняющий обязанности не давал ему это сделать.
— Мне плевать на то, что ты думал! Мне вообще безразлично, о чем ты думаешь! Я тут отбиваюсь от… — он даже задохнулся от гнева, — а еще ты тут со своими…
— Но, Станислав Александрович, если сейчас не использовать это…
— Хватит! Не втягивай меня в эту авантюру! Без тебя знаем, кому чем заниматься!
Еще минуту назад, буквально влетев в кабинет исполняющего обязанности, Орлов был окрылен надеждой изменить ход событий. У него не было даже и тени сомнения в том, что Станислав Александрович одобрит его действия. И уж в чем он совершенно не сомневался — так это в том, что он пойдет на встречу с Зорькиным, так как именно она давала шанс пересмотреть ошибочное решение и спасти систему от окончательного разрушения. Грубая отповедь, которую услышал Орлов из уст исполняющего обязанности, повергла его в шок. Теперь он действительно не знал, что делать, как поступать, как дальше работать.
— Станислав Александрович, я прошу вас позвонить…
— Никуда я звонить не буду! Мне и так хватает! Иди домой и больше не появляйся здесь! Понял? А то на тебя уже столько всего есть! — Видимо почувствовав, что сказал лишнее, он умолк.
Орлов как вкопанный стоял перед массивным столом, заваленным бумагами, и даже не мог пошевелиться. Потрясенный сказанной в его адрес тирадой, он молчал, не постигая до конца смысла услышанного. Ему не только предлагали убираться вон, но и явно намекали, что против него есть какие-то компрометирующие материалы. И это звучало как угроза.
Выдержав паузу, но увидев, что Орлов не стронулся с места, Станислав Александрович зло сказал:
— Все! Разговор окончен. Вы свободны!
— Есть!
Орлов по-военному повернулся и пошел к двери.
— Андрей, я советую тебе — не ввязывайся в это дело! Уезжай в отпуск! — проговорил вслед исполняющий обязанности. Орлов ничего не ответил и даже не обернулся.
Он тихо прикрыл дверь кабинета, так до конца и не придя в себя после всего услышанного. «Что же теперь делать? К кому идти? Что ответить Заргарову и Саше Ключевскому? И что теперь будет дальше с Комитетом? Ведь, если не использовать этот шанс, наверное последний, тогда…» Думать о том, что будет тогда, Андрею не хотелось.
Орлов зашел в бывшую приемную Иваненко. Дежурный еще находился на месте, но кабинет был уже освобожден и закрыт на ключ. Ларисы тоже не было видно. Похоже, что и ее Иваненко отправил в отпуск.
— Что слышно? — спросил Орлов у поднявшегося из-за стола офицера.
— Да, ничего, Андрей Петрович. Виктор Валентинович уехал. Кабинет сегодня утром проверили и вот… закрыли. Сотрудников по очереди приглашают на собеседование в дом один-три.
— А кто-нибудь из руководства еще есть?
— К трем обещал подойти Ямпольский.
— Хорошо. Спасибо. Ну пока! Даст бог — свидимся!
Офицер пожал Орлову руку и горько улыбнулся:
— До свидания, Андрей Петрович!
Совершенно иным получился у Орлова разговор с другим бывшим заместителем Иваненко — с Валерием Борисовичем Ямпольским.
Энергичный, всегда полный каких-то планов и замыслов, ироничный и напористый, он, казалось, совершенно не изменился под влиянием происходящих событий. В аккуратно костюме, тщательно выбритый, всем своим видом он производил впечатление уверенного в себе человека. Собственно говоря, это так и было. Валерий Борисович отличался очень активной жизненной позицией, явно выраженным холерическим темпераментом, решительным, даже немного авантюрным, характером. Иначе — чем было можно объяснить его смелое выступление на Всероссийском совещании, где он не побоялся критиковать руководство союзного комитета и выразить свою полную солидарность с позицией Иваненко?
— Так что ты говоришь, Зорькин хочет со мной встретиться?
— Не именно с вами, а с кем-нибудь из Российского комитета.
— Так. А Станислав Александрович, значит, отказался?
— Отказался.
— Не объяснил почему?
— Нет.
Орлов не стал пересказывать Ямпольскому содержание разговора с исполняющим обязанности. Нет, не потому, что не хотел выглядеть в его глазах обличителем или жалобщиком. Просто ему не хотелось еще раз переживать то ощущение предательства общего дела, которое он испытал несколько часов назад. Впрочем, Орлов допускал, что у Станислава Александровича могли быть какие-то неизвестные ему мотивы, чтобы отказываться от встречи с председателем Конституционного суда. Ведь ему самому не раз приходилось ходить по самому краю, рисковать не только должностью, но и жизнью. Доля руководителя, в ведении которого находятся нити борьбы с организованной преступностью, очень непроста. Любое невыверенное движение или ошибочное решение чревато самыми тяжелыми последствиями, в том числе и для него самого.
Ямпольский без проволочек связался с помощником Зорькина и договорился о встрече. Положив трубку, он заговорщически подмигнул Орлову и, посмеиваясь, сказал:
— Ничего, прорвемся! Если не победим, то хотя бы пошумим! Езжай в свой Калининград и читай газеты!
Они расстались. Впервые за этот день Орлов испытал некоторое облегчение. Все-таки есть люди, способные на поступок! А это значит, что еще не все потеряно.
Спустя шесть дней депутаты Верховного Совета, среди которых было немало трезвых голов, способных оценить пагубность принятого Президентом решения об объединении двух структур, приняли соответствующее постановление.
ДОКУМЕНТ:
«Постановление Верховного Совета РСФСР
№ 3006 от 26 декабря 1991 года
«Об Указе Президента РСФСР «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР»
«Рассмотрев Указ Президента РСФСР «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР» от 19 декабря 1991 г. № 289, Верховный Совет РСФСР отмечает, что при подготовке данного Указа нарушен порядок представления нормативных актов, определенный пунктом 3 Постановления Верховного Совета РСФСР «О ратификации Соглашения о создании Содружества Независимых Государств», не соблюдены положения пунктов 9 и 16 статьи 109 Конституции РСФСР.
Верховный Совет РСФСР постановляет:
1. Предложить Президенту РСФСР отменить действие Указа № 289 в части, касающейся объединения МВД и АФБ РСФСР.
2. Для взаимодействия органов законодательной и исполнительной властей по вопросам обеспечения безопасности Российской Федерации ускорить создание Совета Безопасности России. Включить в повестку для текущей сессии Верховного Совета РСФСР рассмотрение проекта закона о Совете Безопасности России в первом чтении.
3. Соответствующим комитетам Верховного Совета РСФСР сформировать на паритетных началах парламентскую комиссию для создания правовой базы контрольных функций Верховного Совета РСФСР за деятельностью правоохранительных органов и органов разведки. Комитетам Верховного Совета РСФСР совместно с Правительством РСФСР к 22 января 1992 года разработать и представить Верховному Совету РСФСР предложения по реорганизации этих органов».
Прибывший на Лубянку на свое первое совещание в качестве министра объединенной структуры Баранников дал понять, что никакого сопротивления принятому решению не потерпит.
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Баранников безапелляционно подтвердил, с усмешкой оглядывая зал:
— Есть решение высшего руководства страны о создании новой структуры. И мы ее создадим, несмотря на трудности и происки противников.
Помолчал мгновенье, усмехнулся еще злораднее и открытым текстом заявил:
— Думаете, не знаю, что у вас происходит? — У «нас» еще говорить не научился. И не успеет. — Хочу только предупредить всех подписантов, что у меня в Матросской Тишине камеры заняты еще не все…»
(С.Н. Алмазов, начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью АФБ России. «Налоговая полиция: создать и действовать». Москва, 2000 год).
Надо полагать, Виктор Павлович Баранников не собирался бросать слова на ветер и всем, кто участвовал в кампании против объединения АФБ с МВД, включая Орлова и его товарищей, могло очень не поздоровиться. И Андрей смог в этом убедиться спустя несколько месяцев, когда Баранников, подписывая приказ о его назначении на должность заместителя начальника Оперативного управления, сказал:
— А я ведь знаю, что ты тут выступал против меня! Готовил гадость всякую… Смотри, если еще что узнаю, посажу на х…!
«Держать на компре» — это был любимый прием Баранникова, которым он пользовался на протяжении своего непродолжительного пребывания во главе Министерства безопасности Российской Федерации. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что Виктор Павлович, реформируя органы безопасности, не нанес им какого-либо существенного урона. По крайней мере, не более того, к чему привели несколько месяцев уходящего 1991 года.
3 января 1992 года, день.
Москва. Крылатское
После Нового года, когда у Орлова уже были куплены билеты на поезд, в квартире снова зазвонил телефон. Опять первой подошла Оля и, окликнув Андрея, передала ему трубку. Звонил Ямпольский.
— Андрей Петрович, можешь сейчас приехать?
— Могу. А что?
— У нас тут все закрутилось. Надо встретиться.
— Валерий Борисович, а машину не пришлете?
— Да откуда? Все уже отобрали. Добирайся на метро.
— Буду через… — Орлов посмотрел на часы, оценив свои возможности, — …через полтора часа. Не поздно?
— Нет, в самый раз. Наши как раз подъедут к этому времени. Да, кстати! Возьми стольник!
— Что-о?
— Сто рублей, говорю, возьми! Понял?
— Понял. А зачем?
— Ну надо. Давай, ждем!
Ямпольский повесил трубку, а Андрей в недоумении уставился на Олю.
— Что там, Андрюш? Опять что-нибудь произошло?
— Да нет, все в порядке.
3 января 1992 года, день.
Москва. Посольство США
Господин Белчер, все сложилось абсолютно по тому сценарию, который спрогнозировали наши специалисты. Теперь есть почти полная уверенность в том, что с КГБ в ближайшее время будет покончено окончательно. Если этот монстр будет ликвидирован, я и мои парни можем считать, что время, проведенное здесь, в России, не прошло даром! Я считаю, сэр, что нашей заслугой…
— Дэвид, прежде чем говорить о заслугах, давайте лучше дождемся развала КГБ. Я думаю, что вы слишком торопитесь с выводами. Во- первых, объединение КГБ и МВД еще не означает ликвидации самой контрразведки. Сейчас, по нашим данным, и на Лубянке, и на Житной проводятся активные консультации о том, как будут функционировать эти структуры под общей крышей…
Под общей вывеской, сэр! — вставил Дэвид. — Это будет всего лишь общая вывеска, потому что чекисты никогда не уживутся с сотрудниками МВД. Вы же знаете, у них давно уже идет тихая война друг с другом. Раньше ГБ была в привилегированном положении, теперь — ВД. А поскольку последних больше, да и они, как бы это сказать… пожестче будут… чекистам придется…
— Еще раз говорю вам, Дэвид, не торопитесь! Вы правы, что это объединение, безусловно, ослабит их контрразведку. Но говорить о ликвидации — значит выдавать желаемое за действительное! Вы же сами мне докладывали о Баранникове. Он не тот человек, который будет все ломать и корежить. Это же не Бакатин!
Упомянув о Бакатине, Белчер усмехнулся:
— Вы знаете, что сказал по этому поводу наш Президент?
— Знаю.
— Но я вам все-таки напомню, Дэвид.
Белчер открыл одну из папок, лежащих на столе, достал несколько скрепленных между собой листов бумаги с сообщениями информационных агентств. Поводив рукой по строчкам, часть из которых была размалевана ярко-желтым маркером, он прочитал:
— «Успех в борьбе против коммунизма не означает, что работа ЦРУ завершена. Мы не собираемся ликвидировать наши разведывательные возможности, создать которые нам стоило стольких трудов…»
— Я понимаю, господин Белчер. Но объединение решило еще одну, я считаю, очень важную проблему.
— Вы имеете в виду роспуск АФБ?
— Да, именно. Мы ведь много работали в этом направлении. Теперь объединение происходит на основе бакатинской структуры. А быстро набиравшая обороты российская спецслужба и ее люди оказались выброшены за борт. Ее фактическая ликвидация, по нашему мнению, приведет к тому, что многие молодые сотрудники уйдут из КГБ. Ведь вы знаете, какие там были трения!
— Дэвид, фронт вашей деятельности может расшириться! — Белчер хитро посмотрел на него. — Среди них могут оказаться обиженные, а обида — очень сильное чувство! Возьмите на заметку всех, кто нам может быть интересен!
— Уже делаем, сэр!
— Вы молодчина, Дэвид! И не забывайте главное: мы не должны снижать темпа! Сейчас в России происходят такие глобальные кадровые изменения, что нашей стратегической задачей становится использовать все эти благоприятные факторы для внедрения в органы государственного управления наших людей. Молодых, амбициозных, не отравленных коммунистическим ядом, свободных от нравственных терзаний. Именно такие люди помогут распространить здесь подлинно американский образ жизни, отказаться от мифов коммунизма, принять ценности демократии и цивилизованного рынка. Именно они с течением времени превратят Россию в демократическое государство, интегрированное в мировое сообщество. Это государство вынуждено будет признать лидирующую роль США и стать для нас неиссякаемым сырьевым источником и рынком сбыта!
Наверное, почувствовав избыточный пафос своего монолога, Белчер поспешил закончить разговор.
ИНФОРМАЦИЯ: «Дэвид… решил воспользоваться революционной атмосферой в Москве и развернуть агрессивную вербовочную кампанию. В неразберихе, последовавшей за крахом путча, слежка в Москве практически прекратилась. Впервые с момента начала «холодной войны» работники ЦРУ могли ходить и ездить по Москве, встречаться с русскими чиновниками, не опасаясь разоблачения и ареста…
Еще пять месяцев назад работники ЦРУ опасались магической возможности КГБ вести за ними всеобъемлющую, так называемую ультраконспиративную слежку. Теперь работники ЦРУ в Москве, подготовленные по полной программе, — «палок и кирпичей», тайников, сигналов мелом на стенах, кратковременных радиопередач — могли просто позвонить своему русскому контактёру и пригласить его на ланч.
…Оперативные работники отмечали, что после провала путча московские чиновники охотно шли на контакт, высказывали свои оценки и мнения, которые, как они считали, стоило довести до Вашингтона, особенно если с этим было связано бесплатное угощение в ресторане…»
(М. Бирден, руководитель отдела ЦРУ США. «Главный противник». Москва, 2004 год).
Только когда Дэвид поднялся с кресла и собрался уходить, он спросил, как бы спохватившись:
— А правда, что какие-то депутаты и сотрудники КГБ хотят обратиться в Конституционный суд, чтобы он пересмотрел указ Ельцина об объединении КГБ и МВД?
— Да, сэр, есть такие сведения. Но мы полагаем, из этого ничего не получится. Ельцин вряд ли отменит свое решение, а суд этот не захочет с ним портить отношения. Это несерьезно!
— О’кей! Встретимся в среду в «нашей комнате»! И помните: в Вашингтоне ждут от вас очень активной работы!
3 января 1992 года, день.
Москва. Лубянская площадь. Здание МБВД России
Когда Орлов зашел в кабинет Ямпольского, там было уже человек пять-шесть из бывшего Российского комитета. Почти все курили, и в комнате стоял столб сизого дыма. Орлов, поздоровавшись с коллегами, тоже с удовольствием закурил.
— Ну что, все собрались? Так вот, братцы, наше дело принимается к рассмотрению Конституционным судом. Это будет его самое первое дело, и, мне кажется, мы его выиграем!
Все находившиеся в кабинете встретили это известие одобрительными возгласами, вроде «Ничего себе!», «Ну, Валерий Борисович, молодец!» Но Ямпольский сделал останавливающий жест рукой, как бы призывая не спешить с реакцией. Все еще впереди, и решение рассмотреть на заседании Конституционного суда законность объединения двух ведомств — это пока только намерение.
— Но, ребята, еще один есть вопрос.
— ???
— Чтобы Конституционный суд принял к рассмотрению это дело, нужно заплатить пошлину — тысячу рублей. Придется нам скинуться. Каждому по сотне. Нас здесь… — он окинул взглядом всех, — семь человек. Вот уже семьсот есть! Деньги-то все принесли?
— Да… Принесли!
— За Валентиныча я заплачу. Кто может внести за отсутствующих?
— Я, — сказал один.
— Я тоже смогу, — проговорил другой.
— У меня тоже, по-моему, две сотни найдется! — Орлов стал копаться в бумажнике. До второй сотни не хватало нескольких рублей, и остальные скинулись, кто бумажками, кто мелочью.
— Ну вот и хорошо! Родина вас не забудет! — весело проговорил Валерий Борисович.
— И ЧК тоже! — добавил кто-то.
В тот вечер они, семеро сотрудников расформированного Российского комитета госбезопасности, собравшиеся в последнем оставшемся от этой спецслужбы кабинете, еще не знали, что спустя одиннадцать дней Конституционный суд, рассмотрев свое первое «дело», отменит пресловутый указ об образовании МБВД, как противоречащий Конституции, а Верховный Совет России и практически вся общественность страны встретят это решение с одобрением.
ДОКУМЕНТ:
Постановление Конституционного Суда РСФСР № 1-П-У от 14 января 1992 года «По делу о проверке конституционности Указа Президента РСФСР от 19 декабря 1991 года № 289 «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР»
«…Разделение и взаимное сдерживание служб государственной безопасности и внутренних дел обеспечивает конституционный демократический строй и является одной из гарантий против узурпации власти. Указ Президента РСФСР от 19 декабря 1991 года, объединяя функции охраны государственной и общественной безопасности, противоречит ряду законов РСФСР, содержание которых обеспечивает соблюдение установленного в Российской Федерации разделения властей, создает систему сдержек и противовесов, направленных в конечном счете на охрану конституционных прав и свобод граждан, конституционного строя в целом…
Соединяя на постоянной основе функции ведомств внутренних дел и государственной безопасности, Указ Президента РСФСР от 19 декабря 1991 года вступает в противоречие с Законом РСФСР от 17 мая 1991 года «О чрезвычайном положении», статья 18 которого допускает соединение этих служб путем создания совместного оперативного штаба лишь в исключительных случаях, при введении чрезвычайного положения в связи с попытками насильственного изменения конституционного строя, массовыми беспорядками и т. п. Решение об этом может приниматься только по поручению Верховного Совета РСФСР, оформленному его постановлением…
Сохраняя в создаваемом объединенном Министерстве безопасности и внутренних дел функцию следствия, Указ тем самым не соответствует Постановлению Верховного Совета РСФСР от 24 октября 1991 г. № 1801–1, которым одобрена Концепция судебной реформы, предусматривающая необходимость отделения оперативно-розыскных служб от следственного аппарата и организационного выделения следственного аппарата из структур прокуратуры МВД и АФБ (КГБ).
Следовательно, Президент РСФСР, издав Указ от 19 декабря 1991 г. № 289, противоречащий названным законодательным актам, превысил предоставленные ему полномочия…
На основании вышеизложенного и руководствуясь пунктом б части первой статьи 62, пунктом 2 часта первой статьи 64 и частями второй, четвертой, пятой статьи 65 Закона РСФСР «О Конституционном Суде РСФСР», Конституционный Суд РСФСР постановляет:
Признать Указ Президента РСФСР от 19 декабря 1991 г. № 289 «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР» не соответствующим Конституции РСФСР с точки зрения установленного в Российской Федерации разделения законодательной, исполнительной и судебной властей, а также закрепленного Конституцией РСФСР разграничения компетенции между высшими органами государственной власти и управления РСФСР.
В соответствии со статьями 49, 50 Закона РСФСР «О Конституционном Суде РСФСР» данное Постановление вступает в силу немедленно после его провозглашения, является окончательным и обжалованию не подлежит».
Объединенного ведомства по типу НКВД так и не получится. Чекисты останутся самостоятельными. Только их ведомство будет именоваться Министерством безопасности, которое 18 января возглавит близкий к Президенту Баранников. А сотрудники милиции так и будут продолжать служить в системе Министерства внутренних дел, руководителем которого станет бывший заместитель министра Ерин. Да, тот самый Ерин, с которым Орлов и Бабусенко пили черный кофе
19 августа 1991 года.
12 января 1992 года, день.
Пригород Калининграда
Дорога на развилке поселка была абсолютно разбитой. Даже видавший виды уазик подпрыгивал на выбоинах и натужно ревел мотором, преодолевая очередное препятствие. Вокруг стояли полуразбитые сараи под черепичной крышей, лежали припорошенные снегом кучи мусора, каких-то полусгнивших ящиков, остатки ржавой арматуры, остовы брошенных несколько лет назад сельскохозяйственных машин и тракторов.
— Андрей, а мы туда едем? — спрашивал калининградский коллега Николай, постыдно смахивающий на Чубайса.
— Туда, туда! Я же эти места хорошо знаю!
— Ну и дорога! — время от времени восклицала Нина.
Андрей с дочкой уже две недели находились в Калининграде: они бродили по самым «злачным» местам — сохранившимся развалинам, бункерам, оборонительным валам. Они осматривали кирхи с остроконечными шпилями, многие из которых были превращены либо в гимнастические залы, либо в склады, ходили вдоль покрытого льдом Верхнего озера и Нижнего пруда, бродили среди старинных особняков Кутузовского проспекта.
В этот последний день своего пребывания на Балтике они вместе с Николаем, который работал в местном Управлении госбезопасности, выехали на окраину Калининграда, чтобы посмотреть то, что осталось от бывшего имения Эриха Коха, гаулейтера Восточной Пруссии. Более двадцати лет назад Орлову довелось работать здесь в экспедиции, которая искала Янтарную комнату. тогда саперы обнаружили в озере рядом с остатками господского дома и подземного бункера множество боеприпасов — снарядов, авиационных бомб, фаустпатронов. Пожалуй, это были единственные серьезные находки на данном поисковом объекте, хотя сюда, на место бывшего имения, были брошены большие силы — геофизики, десятки солдат и землекопов, экскаватор, канавокопатель. Приезжал из Ленинграда даже профессор Баженов, который с помощью метода биолокации пытался обнаружить в толще земли какие-нибудь аномалии. Но все безрезультатно.
Сейчас, в середине января 1992 года, место, где когда-то располагалось имение, было заснеженным и пустынным. Голые деревья и кусты подчеркивали запустенье. Какие-то покосившиеся сараи, повалившиеся заборы, торчащие из земли проржавевшие трубы — все говорило о заброшенности хозяйства, о том, что до него никому нет дела.
Они шли втроем по дорожке, по краям которой росли высокие деревья. Несколько неказистых одноэтажных домов, расположенных вдоль дорожки, дополняли окружающий пейзаж. Несмотря на то, что был январь, погода держалась чуть ниже нуля. Совершенно не по-зимнему теплые солнечные лучи напоминали о том, что за долгой зимой будет обязательно весна. Об этом же говорили и подернутые тонким ледком лужи, сверкавшие на солнце и казавшиеся осколками зеркала, разбросанными кем-то вдоль дороги.
— Ой, папа, что это? — Нина указала рукой на верхушки оголенных деревьев. Посмотрев туда, куда указывала дочка, Андрей увидел среди переплетения ветвей какие-то шарообразные комки. Приглядевшись, он увидел, что они слегка отдавали зеленоватым цветом, выделяясь из-за этого на фоне серых веток. Андрей никогда не видел такого растения или не обращал на него внимания. Во всяком случае он не знал, как оно называется.
— Это омела! — уверенно сказал Николай. — Сорняк такой. Растет на деревьях.
— Омела? — удивленно в один голос спросили Андрей и Нина. — Какое странное название!
— Да у нас тут в Калининграде ее много. Разве вы не видели еще?
— Да нет, как-то не обращали внимания.
— А вот она, смотрите! — Николай указал на моток переплетающихся веточек, лежащий прямо на земле рядом с дорогой. Видно, от порывов ветра или по какой-то другой причине кустик омелы оторвался от дерева и упал вниз.
Нина подобрала странное растение с деревянистыми ветвями и бережно несла всю дорогу, пока они гуляли по бывшему имению, и потом, когда возвращались в Калининград, прижимала к себе этот странный букет с жесткими листьями. Ей, видимо, показалось удивительным среди зимы найти такое экзотическое растение, которое к тому же живет в кронах деревьев.
— Пап, а мы возьмем омелу домой?
— Возьмем, конечно!
— А она будет у нас расти?
— Ну, Нин, я этого не знаю. Я же не ботаник.
— Может, будет.
— Может.
Она прижимала к себе этот странный пучок веток, как будто это огромная ценность. Она вообще была впечатлительным ребенком, и каждая необычная вещь ее не просто интересовала, а всецело завладевала ее вниманием и настроением. Она смотрела на омелу как на сокровище, ниспосланное ей каким-то волшебником, которое она сможет привезти домой и разместить среди других диковинных вещей — пучка ягеля, этого удивительного северного мха, ракушек, маленьких фигурок и всякой другой всячины, которую собирают девчонки в десять лет.
Потом, когда Андрей с дочкой обедали у Одинцовых, старых калининградских друзей, Нина несколько раз подходила к подоконнику, на котором в большой вазе лежала омела, как будто хотела проверить, на месте ли ее богатство. Наверное, она уже представляла, как привезет омелу в Москву, покажет ее маме и водрузит в своей комнате на самое видное место, чтобы все с удивлением спрашивали ее: «А что это такое?» Нина тогда бы серьезно говорила: «Это — омела. Мы с папой привезли ее из Калининграда».
За разговорами у друзей время прошло незаметно. Приветливая Любовь Сергеевна все сокрушалась, что гости мало едят, и подкладывала то отварной картошечки, то селедочки, то соленых огурчиков с помидорчиками. А потом, вдруг взглянув на часы, все страшно засуетились. До отправления поезда оставалось сорок минут. Служебная комитетская «Волга» стояла уже под окнами. Наскоро собравшись и прихватив с собой гостинцы в виде аккуратно упакованных двух стеклянных банок варенья и дефицитных наборов рыбных консервов из фирменного магазина «Дары моря», они устремились на вокзал.
Поцелуи, объятья и приветы на фоне гулкого звучания станционных объявлений, а потом — медленно проплывающее за окном здание вокзала, мягкое, едва заметное покачивание вагона, характерный стук колес на многочисленных стрелках. На смену станционной сумятице пришло уравновешанно-благодушное настроение пассажиров скорого поезда, дающего всем немного времени для того, чтобы, оторвавшись от привычной суеты, задуматься о прошлом и предаться размышлениям о будущем.
Андрей с дочкой оказались в купе одни. Возможно, дальше, где-нибудь в Черняховске или Вильнюсе, кто-то и должен был к ним подсесть, но пока они ехали вдвоем. Уютно поскрипывал вагон, мерно перестукивались между собой колесные пары, а за окном мелькали заснеженные поля, темные пятна кустов и деревьев, редкие дома под черепичной крышей.
Поезд все больше и больше удалялся от Калининграда, возвращая Орлова к тому, от чего он уезжал две недели назад, — к московским тревогам, смутным предчувствиям, опасности. Кроме жены и сына в столице их никто особенно не ждал: от новых руководителей министерства приглашения на работу после роспуска российской госбезопасности ожидать практически не приходилось, бывшие сослуживцы были заняты устройством собственной судьбы, друзья и товарищи сами находились в состоянии неопределенности. Орлов пытался выстроить цепочку своих рассуждений о том, как следует теперь действовать, но у него ничего не получалось. Все путалось в голове: омерзительные и полные угроз встречи с Кузиным и незнакомыми типами у здания на Лубянке, усталое лицо Иваненко и сочувственный взгляд дежурного уже несуществующей службы, окрик одного из начальников «На тебя уже столько всего есть!» и смятая сторублевка, которая должна была сохранить в России Конституцию и Закон.
Вдруг Орлов услышал какой-то сдавленный стон. Оторвавшись от своих мыслей, он посмотрел на дочь. Нина глядела на него такими несчастными глазами, что Андрей растерялся.
— Ниночка, что? Что с тобой?
— Омела! — едва слышно прошептала дочь. — Омелу забыли!
Глаза ее наполнились слезами, лицо вдруг резко покраснело. Она закрыла его руками, и Андрею показалось, что заплакала.
— Ну что ты, Нинуля! Не надо! Не переживай!
Он пересел на ее полку, обнял дочку за худенькие плечи, прижал к себе. А та, стараясь погасить сдавленные рыдания, все не отпускала руки от лица. Это было настоящее детское неутешное горе! Полюбившийся ей экзотический кустик, который она так бережно несла всю дорогу, пока они гуляли в бывшем имении Коха, и потом по городу, и у Одинцовых, вдруг остался позади, а поезд уносил ее все дальше и дальше от бесценной находки. И сделать уже было ничего нельзя. Безысходность порождает в человеке очень сильное уныние, которое удается преодолеть далеко не всем. Андрей, как мог, успокаивал Нину.
— Ниночка, не плачь! Ничего! Это не самая большая в жизни потеря! Их еще знаешь, сколько будет! Побереги слезы! Они еще понадобятся!
Она долго не опускала рук от заплаканных глаз, всякий раз чуть кивая головой в ответ на успокаивающие слова отца. И только Когда Андрей слегка отстранил ее руки, посмотрела на него. В глазах дочери было столько страдания и горести, что Андрей вдруг подумал: «Вот оно — настоящее несчастье! На каждом жизненном повороте оно свое».
Они еще долго сидели молча, прижавшись друг к другу, и смотрели в окно, за которым уже заметно вечерело. Стучали колеса, поскрипывал вагон, слышался размеренный гул разговоров в соседних купе, где-то позвякивали ложки в стаканах. Проводница уже, наверное, начала разносить чай.
13 января 1992 года, утро.
Москва. Крылатское
С самого утра за окном шел снег. Потом поднялся сильный ветер и с высоты тринадцатого этажа практически ничего не стало видно. Пелена снега застилала прекрасный пейзаж, открывающийся из квартиры Орловых. Ни холмов, ни заснеженных велодорожек, ни лесочка вдоль большого оврага, ну и уж, конечно, ни гребного канала с велотреком — ничего этого видно не было. Снежинки, попадая в струи ветра, разбивались о сходящиеся стены двадцатидвухэтажного дома крестообразной формы, вдруг меняли направление движения и начинали лететь снизу вверх. Это было очень странно видеть, но Оля уже не удивлялась. Вторая зима, которую они жили в Крылатском, приучила их не изумляться необычным климатическим явлениям этого самого западного района Москвы.
На кухне по радио передавали отрывки из спектакля «Затерянный мир» Конан-Дойля, и хотя Оля, конечно, читала эту книгу, слушала радиоспектакль с интересом. Она вообще любила слушать радиопостановки. Даже больше, чем смотреть фильмы. Может быть потому, что, слушая голоса актеров, она сама представляла, как развиваются события, как выглядят главные герои, какая обстановка их окружает. А фильм всегда навязывает взгляд того, кто его снимает, — сценариста, режиссера, оператора, художника.
Сегодня должны были вернуться из Калининграда Андрей с Ниной. Вчера муж сообщил об этом, позвонив от Одинцовых. Оля собиралась поехать вместе с Сережей на вокзал, чтобы встретить мужа с дочкой. Поэтому она сегодня в хорошем настроении встала рано и самого утра начала хлопотать на кухне. Сперва она отварила курицу и, намазав ее аджикой, поместила в духовку на противень, усыпанный толстым слоем крупной соли. Затем занялась пирожками, которые они и раньше всегда пекли вместе с бабушкой к каким-нибудь торжественным событиям. Бабушки не стало, а традиция печь пирожки с капустой и вкуснейшие румяные сладкие плюшки осталась.
Время от времени Оля поглядывала на часы. До прихода поезда оставалось еще достаточно времени, и она успела сходить в универсам за вареной колбаской, сыром, ядовито-желтым мармеладом «Балтика» и яркими оранжевыми апельсинами. Сергей тем временем катался с друзьями на снегокате с близлежащей горки, предупрежденный о возвращении ровно через час, чтобы успеть отправиться вместе с мамой на вокзал.
Зазвонил телефон. Оля ожидала звонка только от одного человека — своей мамы, которая уже, наверное, беспокоилась, Когда приедет ее внучка с зятем. Услышав трель, Оля стремглав бросилась из кухни, наполненной вкусными запахами пирогов, в холл и, подняв трубку, прокричала:
— Алло! Мама? Мама, это ты?
Но, к ее удивлению, на том конце провода не было слышно ни звука. Правда, она уловила какое-то шелестение, как будто кто-то зажимал трубку рукой. Впрочем, это вполне могло ей показаться. Она подержала трубку несколько мгновений, затем положила на аппарат и поспешила на кухню. Как бы не пригорели пироги!
Минут через пять звонок раздался снова. Она опять бросилась в холл. На этот раз из трубки слышался отдаленный гул улицы или вестибюля метро. Сначала снова никто не ответил, а потом незнакомый голос неуверенно спросил:
— Это Ольга?
Полным именем ее не звал никто. Так уж повелось, что все — родные и близкие, друзья и знакомые — называли ее Олей. Ольгой ее мог назвать только человек, с ней незнакомый или знающий ее заочно.
— Да, — ответила она, — а кто это?
— Ольга, а муж ваш уже приехал?
— Нет. А кто это? — снова спросила она.
— А когда он приезжает?
— Сегодня, — машинально ответила Оля. — Ас кем я говорю?
В ответ раздалось что-то похожее на протяжный вздох:
— Да так… Спасибо!
— А кто? Кто это? — уже настойчиво прокричала в трубку Оля, но услышала короткие гудки.
Она снова вернулась на кухню, стала продолжать заниматься пирогами. Но непонятный звонок как-то сразу сбил радостный настрой. В голову опять стали лезть всякие неприятные мысли и ассоциации. Она вспомнила такие же непонятные звонки до Нового года, озабоченность и даже нервозность мужа, которую он проявлял при одном упоминании о них. Ей снова пришли на память его предупреждения о том, что надо быть очень осторожной и осмотрительной. Правда, ей казалось, что он, как всегда, несколько сгущал краски, перестраховывался как бы. Оля не воспринимала всерьез разговоры о каких-то угрозах, о том, что над их семьей может нависнуть опасность, что надо быть очень внимательной. Андрей, видя это, раздражался, говорил о том, что она не понимает реальной обстановки и не отдает себе отчета в серьезности их положения.
Многое в предупреждениях мужа Оля относила на счет неприятностей на его работе, подробностей которых она не знала. Впрочем, о том, что он оказался временно без работы и может вообще быть уволен из органов, она знала. Правда, никак не мота взять в толк, почему такой деятельный и самоотверженный человек, каким был Андрей, вдруг мог оказаться не у дел. Простых объяснений у нее не было.
Интуиция подсказывала Оле, что у Андрея все как-нибудь сложится. Она не могла объяснить себе, на чем держится эта ее уверенность. Просто чувствовала, что не может такой человек, как ее муж, быть невостребованным.
Отхлебнув глоток светлого пенящегося пива, Олег прислушался к тому, что звучало с телевизионного экрана. Комментатор рассказывал о большом турне государственного секретаря США Джеймса Бейкера.
«…Посетил Кишинев, Ереван, Баку, Ашхабад, Душанбе, Ташкент, Москву, Челябинск-70. Выступая незадолго до этого визита в сенатском комитете по иностранным делам, Бейкер заявил: «Развал Советского Союза дал нам выпадающую раз в столетие возможность продвинуть американские интересы на восток и по всему миру…»
Эта фраза повернула мысли Кузина в другое русло. Теперь он уже думал не о том, как хорошо себя чувствует в этом мягком кожаном кресле, с кружкой пива в руке, перед экраном импортного телевизора с ласкающей взгляд надписью «Sony». Им стали завладевать мысли о будущем, о том, как он будет строить свою жизнь, какие громадные возможности открывают перед ним эти невзрачные бумажки, которые называются «деньги».
«Нет, что ни говори, а деньги — это все! Если их нет, ты — ничтожество, быдло, шваль! Если они у тебя есть, ты — человек, личность, хозяин! Все, чему нас учили — форменная ерунда и вранье! Так уж устроен человек — если он хочет быть хозяином жизни, если стремится стать свободным и самостоятельным, то он должен зубами и когтями вырвать для себя место под солнцем. Да, если нужно, то следует идти по головам, отталкивая слабых и неспособных. В этом смысл борьбы за выживание. Выживает сильнейший. Выживает тот, кто, пренебрегает ложными принципами морали, выдуманными слабаками, кто умеет ради достижения цели поступиться всем: правилами приличия, нормами закона, лицемерными понятиями долга, чести, дружбы, любви».
— Олежка, что там показывают? Опять политика? — прервала размышления Кузина Надя. — Может, сходим куда-нибудь? — спросила заискивающе. — В театр или в гости, просто погулять?
— Едрён батон! Ну что ты такая надоедливая! Только задумался… А ты опять… — с привычной грубостью ответил Кузин Надежде. Потом, спохватившись, что напрасно обидел жену, нехотя проговорил: — Прости, Надюха! Я так! Садись рядом. Выпей пивка. Я тебе сейчас налью. Знаешь какое? Немецкое! Настоящее! Не эти помои, которые продают!
— Ты же знаешь, Олег, я не пью пиво.
— Знаю, знаю! Садись, поговорим. Мне нужно тебе кое-что объяснить. Это связано с институтом…
Жена с удивлением посмотрела на Олега, предчувствуя какой-то серьезный разговор. Она уже давно привыкла, что муж ничего не рассказывает ей о работе. Конечно, это можно было бы отнести на счет особенностей его службы, но она давно уже заметила, что работа ему опостылела и даже стала обременительной.
У Олега появились новые друзья, такие же, как и он, энергичные молодые люди, с которыми он встречался по вечерам в каком-нибудь ресторане, а потом появлялся дома — слегка помятый, выпивший, развязно-грубый. Надя ни о чем его не расспрашивала, да и если бы попыталась это сделать, то в ответ услышала бы только одно: «Не суй свой нос не в свое дело!» Она замкнулась еще больше, часами просиживала с книгой или уходила к подруге, которая жила в соседнем доме. Безусловно, она еще год назад заметила, что у мужа стали появляться деньги. Она не задавала ему вопросов, а он не удосуживался объяснить ей, откуда они. Сначала она думала, что это премиальные, которые он стал регулярно получать на службе, но потом поняла, что поступление денег, скорее всего, связано с его новыми друзьями. Надю это очень беспокоило, но она отгоняла тревожные мысли.
— Понимаешь, Надюха, я решил все-таки уволиться со службы.
Надя, наверное, хотела что-то у него спросить, но он, не дожидаясь ее вопроса, стал быстро и громко, срываясь на крик, объяснять ей, почему принял такое неожиданное решение:
— Чего я там потерял? Вкалывал, как папа Карло! А что взамен? Эти гроши? Нет! Нищим быть не хочу! Сейчас не то время! На дворе — девяносто второй год! Демократия! Каждый может поступать как хочет! Свобода выбора! Поняла?!
Надя смотрела на мужа, не скрывая своего удивления. Впервые за несколько месяцев он удостоил ее разговором о том, что ее беспокоило и угнетало.
— Ну, пораскинь своими мозгами! Зачем мне оставаться быдлом, если я могу стать человеком! Я, с моей головой, с моими способностями, могу стать богатым! Ты хочешь быть богатой? Ну скажи, едрён батон, хочешь?
— Все хотят, Олежка.
— Все! — передразнил ее Олег. — Чего мне до всех? Мне важно, как я буду жить, а не кто-то там еще! Поняла?
— Я не пойму, Олег, что ты хочешь этим сказать?
— А я хочу сказать, что у нас теперь начнется новая жизнь! Завтра я подам рапорт и уйду… Нечего мне там делать! Сейчас из КГБ уходят все, кто может хорошо устроиться!
— Ой, Олежа, мне страшно! А что ты будешь делать? Ты же не бизнесмен! Ты ведь…
— Да чего ты понимаешь? Не бизнесме-е-ен! Да из меня бизнесмен получится лучше, чем из многих! Я даю тебе деньги? Скажи, даю?
— Даешь.
— Ты что, не понимаешь, что это за деньги? Ты что, думаешь, что это так? Продпаек? Премия? Дождешься от них! Да я уже целый год занимаюсь бизнесом! И занимаюсь успешно! А уйду — вообще стану настоящим предпринимателем! Я чувствую… Я чувствую в себе силы! Я могу! Поняла?
Он вскочил с кресла, со стуком поставив пустую пивную кружку на пол. Было видно, что Кузин взволнован теми словами, которые только что произнес. Наверное, он и сам только сейчас понял, какое жизненно важное решение принял.
— А может быть, Олег, подождать немного? Не все же уходят, — попыталась робко возразить Надя.
— Не все? Да, не все! Остаются самые тупые, самые неспособные, самые… самые… — Казалось, он не может подобрать нужного слова, которое соответствовало бы тому чувству нескрываемого презрения, которое испытывал Кузин к своим бывшим коллегам.
— Но, Олежка, не все ж дураки! Вот ты работал с Орловым. Помнишь его? Умный же человек. Он тогда еще тебе помог…
— Что-о? Помог! Да что ты понимаешь, дура! Он мне помог! Да это — козел! Сволочь! Идейный придурок! Его пинают ногами, а он… пашет, пашет! Пахарь долбаный! Ничего! Он еще получит свое! Так отоварят — мало не покажется! Вот выкинут его — сам приползет ко мне… Кагэбэшник хренов!
Надя строго посмотрела на мужа и неожиданно твердым голосом проговорила:
— Ты ведь тоже был кагэбэшником!
— Был! — даже не закричал, а завопил Кузин. — Был! Был! Ну и что?!
Он стоял со сжатыми кулаками. Лицо его было перекошено гримасой ненависти. Казалось, еще немного и он набросится на жену, вымещая на ней всю накопившуюся в нем злобу. Надя, не говоря ни слова, повернулась к мужу спиной и подошла к окну.
Вся улица была залита солнцем. Его лучи, отражаясь от снежного ковра, застилающего землю, делали все ярким, контрастным. Грязно-черные проплешины и голые стволы деревьев только подчеркивали ослепительную картину мартовского дня.
«А ведь уже весна!» — подумала Надя, и от этой мысли ей стало почему-то очень горько.
5 марта 1992 года, день.
Москва. Здание Министерства безопасности России
Орлов шел по знакомому коридору, где еще совсем недавно проходила бурлящая жизнь молодого Российского комитета, где пережили его сотрудники августовские дни смутных ожиданий и гнетущей неопределенности, где были рабочие кабинеты Иваненко и его сотрудников. Сейчас здесь было непривычно тихо. Центр активной работы переместился в соседнее здание, большинство кабинетов пустовали, поскольку их еще не успели заселить новые хозяева. Впрочем, не закончился и сам дележ новой территории, и пока новые начальники не определились, кто займет тот или иной кабинет, переезд сотрудников был невозможен.
Проходя мимо, Орлов даже не посмотрел в сторону своего кабинета. Дверь была закрыта, а ключ он сдал дежурному еще на прошлой неделе. Теперь там не оставалось ничего, кроме воспоминаний.
К своему удивлению, Орлов застал дежурного на своем месте. Как будто не был уже ликвидирован Российский комитет и кому-то еще было нужно, чтобы человек продолжал сидеть возле молчащих телефонов у большого пустого кабинета. При появлении Орлова дежурный привычно встал, поприветствовал его и тут же сообщил:
— Андрей Петрович, вас ищут сегодня весь день. Звонили уже три раза из Оргинспекторского…
— Кто?
— Ловчиновский.
— Хорошо, я сейчас позвоню.
С Сашей Ловчиновскиим Андрей служил в Инспекторском управлении еще до прихода в Российский комитет. Еще тогда у них установились неплохие товарищеские отношения, хотя полковник Ловчиновский, как и многие сотрудники Инспекторского управления КГБ СССР, относился к Орлову чуть свысока по причине его довольно молодого для этого элитного подразделения возраста, а также из-за того, что тот не работал «на территории». Высокий, худощавый, уверенный в себе, чуть амбициозный и немного артистичный, Саша был добросердечным и отзывчивым человеком.
Но было еще одно обстоятельство, которое «роднило» Орлова с Ловчиновским. Чекистский путь Саши начинался в Калининградской области, где он служил несколько лет, и поэтому, узнав, что Андрей питает особые симпатии к Янтарному краю, стал демонстрировать свое явное расположение к коллеге. Их отношения заметно укрепились уже во время совместной работы в Российском комитете, куда Ловчиновский плавно переместился из Инспекторского управления после августовских событий. Правда, Саша не прошел «конкурс», когда рассматривался вопрос о новом начальнике Управления по Калининградской области вместо Анатолия Николаевича, подавшего рапорт после разговора с Орловым.
Андрей набрал номер Ловчиновского. Тот сразу узнал Орлова:
— А! Андрей! Как ты?
— Да ничего! В отпуске пока…
— Ездил куда-нибудь?
— Да, с дочкой. В Калининград.
— Слушай, мы тут с Яковом Федоровичем посоветовались насчет тебя… Позвони ему! Он ждет!
Якова Федоровича Погония Орлов знал уже несколько лет, но близко с ним знаком не был. Он запомнил его еще с командировки в Кишинев, где тот был первым заместителем председателя Комитета госбезопасности республики. Темноволосый, симпатичный генерал произвел на Орлова тогда очень сильное впечатление. Он так четко, лаконично и вместе с тем напористо вел совещание, в котором участвовали начальники основных подразделений комитета, что Орлов сразу понял: перед ним очень грамотный, высокопрофессиональный и решительный руководитель. Он строго спрашивал за просчеты и задержки исполнения своих указаний, но делал это не в форме разноса, а так, что подчиненным самим становилось стыдно за плохо выполненную работу.
В КГБ СССР было немало опытных и владевших всеми тонкостями оперативного искусства руководителей, и Орлову казалось при встрече с ними, что сам он никогда не сможет достичь тех вершин мастерства, той изобретательности и того уровня профессионализма, которыми обладали эти люди. Встретившись с Яковом Федоровичем по совершенно конкретному служебному делу, он вдруг понял, что благодаря личной инициативе, находчивости и даже фантазии можно добиться очень серьезных оперативных результатов.
И это стало для Орлова особенно ясным тогда, Когда он во время командировки оказался в курсе строго законспирированной операции. В государстве, довольно лояльно относившемся к СССР, иностранная разведка развернула работу против нашей страны под маской внешне вполне благопристойной организации, которая занималась проблемами культуры, религии и просвещения. На самом деле это был настоящий шпионский центр, который вербовал агентуру, вел тотальную работу по сбору разведывательной информации, внедрял свои источники во все мыслимые и немыслимые сферы.
Сотрудники Якова Федоровича не только смогли разобраться в тайной деятельности замаскированной заграничной структуры, но и добыть очень серьезную информацию, которая позволила упредить действия иностранной разведки и тем самым свести на нет ее усилия. А сам Яков Федорович был не только организатором успешной операции по срыву замыслов недружелюбной спецслужбы, но и, если так можно сказать, «генератором оперативных идей», на первый взгляд считавшихся нереальными и даже фантастическими, а на деле оказавшихся вполне успешными и результативными.
Профессиональное мастерство Якова Федоровича ценили и в Москве. Наверное, именно потому, оказавшись с началом «парада суверенитетов» в столице, он стал работать в Инспекторском управлении.
Он был немало удивлен, столкнувшись как-то раз с Андреем в коридоре.
— Вот так встреча! Вы здесь, в Инспекторском? — спросил Яков Федорович, улыбаясь.
— Да, уже третий год.
— Это хорошо! — Он как-то заговорщически подмигнул, затем крепко и как-то по-особому многозначительно пожал руку Орлову.
Потом они не раз встречались по разным поводам в стенах Комитета, чувствуя симпатию друг к другу. И вот теперь Яков Федорович ждал звонка от Орлова, освобожденного от должности, выгнанного из кабинета, лишенного трудного, но настоящего дела, к которому он успел привыкнуть за годы работы в системе госбезопасности.
— Яков Федорович, здравствуйте! Вы просили позвонить!
— A-а! Андрей Петрович. Ну как ты там? — спросил он точно так же, как Ловчиновский. — Не соскучился без дела?
— Соскучился, Яков Федорович, но что делать?
— Как «что делать»? Работать! Сейчас знаешь, какие дела! Тут у нас закручивается… Дел много!
— Я понимаю…
— Так вот, Андрей Петрович… Многого я тебе предложить не могу. Сам понимаешь, как тут все… Но главным инспектором могу взять. Там у тебя, правда, генеральская должность была, да?
— Да. Но я-то всего подполковник. Вы же знаете!
— Знаю, знаю! Ну вот, решай!
— А что решать? Я согласен!
— А раз согласен — приходи сюда. Десятый этаж, второй корпус. Знаешь, через переход?
— Да. Иду… Спасибо, Яков Федорович!
Орлов положил трубку. Дежурный офицер выжидающе смотрел на него, как будто спрашивал, что означал для бывшего помощника Генерального директора АФБ этот звонок.
— Все в порядке! — Орлов пожал руку дежурному и пошел к двери.
— Андрей Петрович, удачи вам! — услышал вдогонку Орлов.
Он долго шел по длинному коридору, потом поднялся на этаж, чтобы перейти в смежное здание, на лифте спустился в подвальный этаж. Нет, не в тот подвал, который отождествлялся с застенками ЧК, а в светлое помещение с полом из отполированного гранита, где начинался длинный коридор, связывающий известные лубянские здания между собой. Залитый ярким светом, играющим бликами на мраморе стен, он казался туннелем, связывающим одну станцию метро с другой. Именно по таким, правда чуть более просторным, пересадочным туннелям идут потоки пассажиров московского метро, спешащих по своим делам, углубленных в свои проблемы и мысли, — то чувствующих себя одинокими странниками среди серой толпы, то ощущающих себя частичкой большого народа, населяющего громадную страну.
Орлов шел по залитому светом туннелю, отделенному от несущихся на поверхности машин и спешащих по тротуарам пешеходов толщей земли, достаточной для того, чтобы выдержать любые нагрузки, даже очень сильные. Здесь серьезно поработали проектировщики и строители, заложившие большой запас прочности для такого важного сооружения. Впрочем, Орлову казалось, что запас прочности у всего того, что составляло доселе великую державу, был столь высок, что никакие потрясения не способны были повергнуть его в прах. Туннель был светлый, да и путь был знакомый. Впереди ждала новая работа, открывались новые перспективы, новая жизнь.
