Глава 4
У крайней черты
20 августа 1991 года, вечер.
Москва. Центр
Несмотря на позднее время, улицы Москвы были полны людей. То и дело навстречу Орлову попадались стайки молодежи, оживленно обсуждающей происходящее. Крепкие парни с сумками, вещмешками и пакетами в руках двигались навстречу, направляясь в сторону Садового кольца. Было много пожилых людей, которым не сиделось дома, а хотелось принять участие в животрепещущих событиях. Милиции почти не было видно, зато Андрею два раза попался военный патруль, который, впрочем, вел себя совершенно безразлично к окружающей обстановке.
Весь вчерашний день Орлов провел в беготне между Домом Советов и Дзержинкой, выполняя поручения Иваненко. Нервозность в Белом доме все возрастала. Усиливались слухи о предстоящем его штурме. Введенные в город войска заняли основные московские магистрали и площади. Повсюду происходила словесная перепалка с военными, которые твердили, что выполняют приказ, но при этом заявляли, что в народ стрелять не будут, даже если им прикажут вышестоящие начальники.
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «В середине дня мне пошли звонки из Московского управления: «Ребята, сегодня вас всех порешат! Будет штурм Белого Дома!» Когда я в очередной раз вернулся из города, кто-то из наших сказал: «А какого… ты приехал? Здесь такое!..»
(А.К. Стрельников, начальник Секретариата КГБ России).
Ельцин, понимая, что страна, по существу, находится на грани гражданской войны, обратился к военнослужащим со специальным заявлением.
ДОКУМЕНТ: «В целях недопущения эскалации конфронтации между обществом и армией, предотвращения гражданской войны, исключения неправовых, насильственных действий в отношении кого-либо, заявляю:
Лица, из числа военнослужащих и сотрудников Министерства обороны СССР, МВД СССР, КГБ СССР, втянутые в антиконституционные действия комитета по чрезвычайному положению, не будут привлекаться к ответственности за выполнение решений своих руководителей в случае немедленного и неукоснительного исполнения указов и распоряжений Президента РСФСР, постановлений Совета Министров РСФСР, иных органов и должностных лиц РСФСР.
Б. Ельцин»
(Заявление Президента РСФСР Б.Н. Ельцина 20 августа 1991 года).
Около десяти вечера через громкоговорители Дома Советов депутат Миронов обратился к «защитникам» с просьбой разобрать баррикады и пропустить к зданию парламента десять танков из Таманской дивизии, которыми командовал майор Евдокимов, перешедший на сторону российской власти.
В здании же КГБ на Дзержинке, наоборот, к ночи почти не стало заметно никакого движения, и лишь только свет в окнах «большого дома» выдавал присутствие сотрудников на своих рабочих местах. Никаких приготовлений к «боевым действиям» или «штурму», ничего такого, что можно было бы расценить как подготовку к решительной схватке с «демократами». «Штаб переворота» затаился в ожидании дальнейшего развития событий, как будто оцепенев от ужаса перед лицом растущего сопротивления.
Кому-кому, а чекистам было ясно, что события развиваются явно не по планам ГКЧП и вместо «всенародной поддержки» заговорщики все больше и больше получают «всенародный отпор». Да и с территорий шла информация, не внушающая уверенности в победе ГКЧП. Иркутск, Свердловск, Томск, Ижевск, Нижневартовск, Кемерово… — отовсюду шли сообщения об отказе в поддержке инициаторов переворота. Начальники управлений КГБ, как правило, старались уклониться от любых форм участия в создаваемых местных ГКЧП, заявляли о своей приверженности Закону, нацеливали личный состав на «отслеживание ситуации» и «предупреждение возможных провокаций».
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Я снова поехал в Управление правительственной связи. Моя задача заключалась в том, чтобы вступить в контакт с начальником Управления правительственной связи Бедой и убедить его, что надо включить правительственную связь Горбачеву… Эту задачу мне поставил Иваненко. Я звонил Беде через каждую минуту. Но дежурный ссылался на его занятость… Через некоторое время Беда ответил. Я ему сказал:
— Анатолий Григорьевич, нам надо с вами посоветоваться…
— О чем? — спросил он многозначительно.
— О сложившейся ситуации. Поймите, Анатолий Григорьевич, вы выполняли приказ. Но вам придется ответить за этот приказ по всей строгости закона. Все равно вы проиграете! Все равно вы капитулируете!.. У вас осталось не так много времени!
— Да, ты так думаешь?
— Я в этом уверен. У вас очень мало времени.
Я с глубоким уважением относился к Беде и понимал, что его просто втянули в это… Ведь все средства массовой информации писали только об этом — что Горбачева лишили правительственной связи! Это был самый главный вопрос… Я сказал Беде:
— Понимаете, если вы сейчас дадите команду «Включить!» — это ничего не изменит. Но это будет правильное решение. Все развивается не в вашу пользу…»
(В.Н. Бабусенко, начальник Отдела правительственной связи КГБ России).
Сотрудники Российского КГБ весь день и весь вечер названивали начальникам областных управлений, сообщая об обстановке и передавая требования Иваненко не ввязываться ни во что и не поддаваться провокации. Удивительно, но никто им в этом не мешал — аппараты ВЧ работали, как никогда, с полной нагрузкой.
Ночью Орлов со Стрельниковым пару раз выезжали в город для ознакомления с обстановкой. И всякий раз за ними следовала машина наружного наблюдения. Иногда им казалось, что на ближайшем перекрестке их задержат военные или милиция и спросят: «Что вы делаете на улицах в столь поздний час?» Но, проезжая мимо одетых в бронежилеты солдат и милиционеров, они убеждались, что тем нет никакого дела до них.
Однако, как это ни странно, гораздо опаснее для них были встречи со всякого рода «защитниками демократии», которые в каждом сотруднике КГБ видели преступника. Вот они бы не стали разбираться, кто перед ними — представители Союзного или Российского КГБ. Чекисты — и этим было все сказано! Подстрекаемая газетами ненависть к «кагэбэшникам» сделала свое черное дело, и теперь многие, очень многие считали именно Комитет ответственным за все беды и, уж конечно, за случившееся девятнадцатого августа.
Андрей вспомнил, как был смазан их с Олей семейный праздник, когда они пригласили на новоселье своих родственников и сослуживцев. Как всегда, Орловы готовились встретить теперь уже в новой квартире близких и друзей. Они слишком долго ждали этой квартиры, радость переполняла их. Ее было так много, что хотелось поделиться со всеми, и конечно же, в первую очередь со своими.
Но получилось вовсе не так, как думалось. После первых же тостов за столом возник, как это часто бывает, разговор о политике. И тут двоюродного брата Андрея Женю как прорвало. Он стал клеймить позором чекистов, этих «душителей свободы», которые превратили страну в «общество стукачей». Еще недавно член партии, активно работающий в заводском парткоме, он вдруг превратился в ярого антикоммуниста, борца против «тоталитарного режима».
— Вы, именно вы, чекисты, отвечаете за то, что мои дети должны жить в этой стране как быдло! А я… я этого не хочу!
Лео Альфредович Выйме, начальник Орлова, человек очень уравновешенный и по натуре спокойный, с удивлением и даже каким-то изумлением смотрел на Женю, время от времени поглядывая на Андрея и как бы спрашивая его: «Мне ответить?» Наверное, ему, генералу КГБ, прошедшему большой жизненный путь, было унизительно выслушивать все это от какого-то малознакомого и, по всей видимости, ограниченного человека.
Но ответил Жене другой сослуживец Орлова — Виктор Георгиевич Третьяков, слывший в центральном аппарате КГБ одним из лучших аналитиков, на счету которого была не одна сотня документов, подготовленных для Политбюро и лично Генерального секретаря ЦК КПСС. Высокий, симпатичный, с пышной копной седеющих волос, знающий себе цену человек, он был известным скептиком и непримиримым критиком разрушительного курса Горбачева. Он никогда не пропускал колкости в свой адрес и всегда умел достойно ответить.
ИНФОРМАЦИЯ: «Он разведчик и контрразведчик, журналист и стряпчий, юрист и аналитик, остроумный собеседник и серьезный человек, молчун и говорун… одновременно… Он мог на равных, с достоинством говорить с руководителем любого ранга, звания и должности…
Третьяков — неординарный человек. Наверное, большинство разведчиков неординарные личности, у них профессия такая…»
(А.Ф. Яровой о В.Г. Третьякове. «Прощай, КГБ». Москва, 2001 год).
Виктор Георгиевич, обращаясь к Жене, резко сказал:
— Да это вы… такие, как вы, тащите страну в пропасть. Вмиг перекрасились, побросали партбилеты, а теперь хотите развалить великую державу! Ваш Ельцин…
— Виктор, остановись! — попытался урезонить коллегу Лео Альфредович. Но куда там! Если Виктор Георгиевич вступал в словесную схватку, уже никто не мог остановить его.
— Ваш Ельцин приведет страну к гибели! Еще вспомните! Демократы! Да чекисты во сто крат больше демократы, чем вы!
Женя побледнел, затем поднялся со своего места, будто собирался вступить не в словесную, а в настоящую схватку. Глаза его горели, ладони сжались в кулаки.
— Да вас, чекистов… Вы утопили страну в крови! Вас будут судить еще…
— Правильно! — подал голос еще один родственник. — Коммунистов будут вешать на столбах!
Туг уж не выдержал Лео Альфредович. Всегда спокойный и чуть флегматичный, он тоже поднялся со своего места, будто его вызвали на дуэль и он готовился произвести выстрел из пистолета.
— Вы, молодой человек, не соображаете, что говорите! К сожалению, именно из-за таких невежественных людей, как вы, демократия у нас может приобрести самые извращенные формы!
— А вы хотите этой демократии? — уже не говорил, а кричал Женя. — Вы для себя уже устроили хорошую жизнь! Пайки там всякие… Персональные машины!
— Женя, прекрати! — раздался крик Оли. — Прекратите спор! Эта чертова политика! Хватит! Лучше идите покурите.
— И правда, пойдем покурим! — примирительно сказал Андрей.
Все с облегчением восприняли это предложение и поспешили выйти из-за стола, пока словесная баталия не переросла в потасовку.
Больше политические проблемы за столом не обсуждались, но вечер был испорчен и настроение у всех заметно упало. Сослуживцы вскоре заторопились по домам и ушли еще до чая, а родственники, отведав испеченные Олей и бабушкой пироги, покинули квартиру Орловых где-то уже в десятом часу.
СТАТЬЯ: «…Гранитная громада КГБ… не пускает нас в будущее… Вся их цель — существовать для себя и подавлять всякое движение в народе. Этому ЧК-КГБ с его кровавой 70-летней злодейской историей — нет уже ни оправдания, ни права на существование…»
(А.И. Солженицын. «Как нам обустроить Россию». «Комсомольская правда», 18 сентября 1990 года).
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Насколько умело действовали радикальные демократы — они ополчили весь народ против чекистов… Я приезжаю в деревню, встречаюсь со знакомым егерем… Он сидит напротив меня, вдруг хватает нож, стучит им по столу и кричит:
— Вы, с…, всегда против народа выступали!
— Да я-то тут при чем? — говорю ему.
— Так ты же кагэбэшник! А НКВД и КГБ — это одно и то же!
Зная меня, он вдруг ко мне как к врагу стал относиться. Вот ведь как настроили людей. Здесь и средства массовой информации постарались…»
(Ю.И. Скобелев, помощник начальника Десятого отдела КГБ СССР).
ИНФОРМАЦИЯ: «Помню, как-то один из совестливых депутатов стал честно рассказывать об отсутствии привилегий у работников органов государственной безопасности. Для оперативных сотрудников была смешной даже постановка этого вопроса. Только круглый дурак, а скорее, провокатор мог серьезно обсуждать эту проблему. Руководство КГБ СССР в ту пору могло бы организовать экскурсию для депутатов, желающих посетить наши столовые. Мы бы скинулись по рублю, чтобы накормить парадных избранников. Вряд ли после этого им захотелось бы еще раз отведать таких «разносолов»…»
(И.И. Леган, старший инспектор Инспекторского управления КГБ СССР. «КГБ — ФСБ: взгляд изнутри». Москва, 2001 год).
Все это Орлов вспомнил вчера, когда они колесили со Стрельниковым по улицам ночной Москвы, с опаской проезжая мимо перегораживающих улицы толп возбужденных людей.
Ночью сотрудники Российского КГБ практически не спали. По домам были отпущены только женщины, мужчины же, расположившись в кабинете Иваненко, смотрели телевизор, слушали радио и время от времени звонили по телефону, чтобы узнать, как развивается обстановка в регионах.
Наутро, наскоро побрившись безопасной бритвой, которую предусмотрительно взял вчера, попив пустого чая, так как буфет еще не работал, Орлов помчался в Белый дом. Попасть в него двадцатого августа было уже гораздо сложнее, чем накануне. Людей вокруг было море, и, в отличие от предшествующего дня, организованы они были гораздо лучше. Вокруг Дома Советов образовались три линии обороны: с внешней стороны — «живое кольцо», о котором в кабинете Бурбулиса рассказывал Андрею шахтер; средняя линия, сформированная из боевых отрядов, сведенных в «сотни»; внутренняя линия обороны в составе милицейской охраны, вооруженной табельным оружием.
Орлову удалось пройти в Белый дом только благодаря тому, что его уже знали милиционеры, несущие службу на посту у двадцатого подъезда. Правда, опять, еще на подходе к зданию, его чуть было не избили, увидев удостоверение сотрудника КГБ, которое он вынужден был предъявить каким-то малым с повязками на рукавах.
Президент России Ельцин издал Указ о принятии на себя функций Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР и пообещал всем военнослужащим, сотрудникам органов внутренних дел и госбезопасности, которые приняли участие в перевороте, не привлекать их к ответственности, если они будут выполнять распоряжения российских властей. Вице-президент Руцкой призвал офицеров и солдат «переходить на сторону законно избранных народом органов власти», а назначенный накануне председателем Комитета по оборонным вопросам генерал-полковник Кобец издал приказ, признающий казачество в качестве реальной боевой единицы.
Орлов снова «курсировал» весь день между Домом Советов и Дзержинкой. Только делать это стало намного труднее, так как теперь весь центр Москвы был буквально запружен народом. На двенадцать был назначен митинг у Белого дома, но из-за неразберихи несколько тысяч граждан собралось на Манежной площади. Многим из них было объявлено, что митинг состоится именно там. Военные, видимо получив приказ, стали перегораживать площадь, чтобы не допустить проведения митинга. Тогда его организаторы призвали толпу двигаться на улицу Горького, к Моссовету.
Запрудив всю площадь и прилегающие улицы, толпа ревом приветствовала появление «лидеров демократии» — Попова, Яковлева, Шеварднадзе, Станкевича, Пономарева… «Долой хунту!», «Янаева под суд!», «Сво-бо-да!» Речи выступающих тонули в этих громогласных криках, сотрясающих стекла в окнах близлежащих домов. Взлетающий над толпой в такт выкрикам лес рук с пальцами, сложенными в виде латинской буквы «V», должен был свидетельствовать об уверенности участников митинга в своей победе. Становилось очевидным, что возбуждение людей по сравнению со вчерашним днем значительно повысилось и достигает своей кульминации.
Когда Орлов в очередной раз оказался у здания КГБ, он услышал непонятный приближающийся гул. Первое, что ему пришло в голову: «Сейчас начнется штурм!» Но это было нечто совершенно иное!
— Несут! Несут! — прокричал кто-то рядом, указывая рукой в сторону «Дома книги» в начале улицы Кирова.
Орлов посмотрел туда, куда указывал человек, и увидел приближающуюся колонну демонстрантов. Во главе ее шли молодые парни в костюмах, куртках и просто в рубашках. На некоторых были галстуки, у отдельных под пиджаками виднелись футболки с пестрыми рисунками и надписями на английском языке. Они шли уверенно, переговариваясь между собой и не обращая внимания на стражей порядка, стоящих на тротуарах у палисадника рядом с Политехническим музеем и около входа на станцию метро «Дзержинская».
Но главное было позади этих парней. Сначала Орлов даже не понял, что это такое. За их спиной колыхалось что-то огромное, похожее на гигантский купол яркого парашюта, ткань которого растекалась по всей улице, извиваясь и колыхаясь волнами. Три цвета: красный, голубой и белый. Это был российский флаг шириной во всю проезжую часть улицы и длиной не менее сотни метров! Его несло множество людей, держа за края, натягивая над мостовой, поддерживая изнутри, как будто они участвовали в каком-то невиданном ритуале жертвоприношения или восхваления Божества.
Флаг несли исключительно молодые люди. Среди них было немало девушек. Все они были вполне прилично одеты и не походили на ту серую толпу, которую Орлов видел накануне у Белого дома. Рядом с несущими флаг по тротуарам и мостовой шли сотни людей, захваченные этим фантасмагорическим действом, похожие на жителей Древнего Египта, шествующих за жрецами к Храму Амона.
Завороженный, Андрей смотрел, как колонна со змеей-флагом молча выходит на площадь прямо к памятнику Дзержинскому. Лишь топот и шарканье сотен ног, покашливания и тихий говор сопровождали это театрализованное представление.
«Неужели ничего не будут кричать?» — подумал Орлов, и толпа тут же дала ему ответ на этот вопрос.
— До-лой хун-ту! До-лой КаПэ-ЭсЭс! — начали скандировать демонстранты. — По-зор Ка-Гэ-Бэ!
Крики, постепенно превращающиеся в рев, заполнили всю площадь. В сторону здания ненавистного КГБ, фасад которого выходил на площадь, взметнулся лес рук, сжатых в кулаки.
— Су-ки! Су-ки! — со злобой и перекошенными от негодования лицами кричали молодые люди. — До-лой Ка-Гэ-Бэ!
Покричав, толпа, видно, утомилась. Наступила минутная передышка.
Один из демонстрантов, держащих флаг, крикнул стоящим на тротуаре людям:
— Господа! Присоединяйтесь к нам! Не дадим задушить свободу! Господа, идемте вместе на защиту Белого дома!
Старичок в потертом пиджаке, стоящий рядом с Орловым, тихо передразнил кричащего:
— Господа, господа! Из дерьма только вылезли, а уже господа!
— А кто они? — спросил у него Андрей, хотя понимал: откуда тот может знать об этом?
— Да хрен их знает! — Он зло посмотрел на Орлова. — Повылазила всякая нечисть!
— Это не нечисть, а брокеры! — деловито поправил какой-то парень, стоящий неподалеку и услышавший, видимо, разговор Андрея со старичком. — Брокеры с Российской торгово-сырьевой биржи! «Новые русские», как их теперь называют!
— Тьфу! — Старик со злостью плюнул себе под ноги. — А идите вы все к… матери!
— Да не разоряйся ты так, дед! — попытался успокоить старика парень. — Поорут немного и разойдутся! Им же деньги делать надо! Время — деньги, слышал, небось?
Но старик уже повернулся спиной к говорившему и стал продвигаться к подземному переходу. Он-то уж точно решил все для себя и не хотел даже присутствовать при этом зрелище, вызывающем у него ничем не прикрытое раздражение.
Демонстранты тем временем, проскандировав свои лозунги, двинулись дальше, в сторону Большого театра. За ними тянулась целая колонна сочувствующих и любопытных, которая все разрасталась и разрасталась по мере того, как брокеры продвигались по площади.
«Да, этим точно есть что терять!» — подумал Орлов.
20 августа 1991 года, вечер.
Москва. Площадь Дзержинского.
Здание КГБ СССР. Кабинет № 761
На рабочем месте Орлова снова встретили с расспросами о том, что происходит в городе. Сообщения телевидения и радио были невнятно-противоречивыми, а беснующиеся на улицах толпы создавали ощущение приближающихся массовых беспорядков. Правда, с мест шла в целом обнадеживающая информация. Практически нигде не возникло такого противостояния, как в Москве, повсеместно краевые и областные Советы осуждали ГКЧП, отказывались подчиняться его требованиям, а правоохранительные органы занимали выжидательную позицию.
Главное — не был приведен в действие такой мощный детонатор противостояния, как органы КГБ. Влияющие практически на все аспекты социальной жизни, имеющие агентуру во всех без исключения сферах жизнеобеспечения государства и просто пользующиеся в то время определенным доверием у населения, они могла радикальным образом изменить ситуацию. Что было бы тогда? Какую плату мог заплатить народ за обострение обстановки? Не спровоцировали бы их жесткие действия массовых выступлений, следствием которых в России всегда были кровь и смерть? Не стали бы они тогда фитилем бикфордова шнура, ведущего к безжалостной и всеохватывающей новой гражданской войне?
Сегодня можно только гадать, что было бы, если… Совершенно непродуктивное занятие! Одно известно точно: органы КГБ, осознавая в полной мере драматизм обстановки, не стали безжалостным механизмом подавления собственного народа, какими их не раз делали предшествующие правители. Проявив выдержку и сохранив самообладание, чекисты делали все, чтобы предотвратить кровопролитие. В значительной степени им это удалось.
Напротив кабинетов КГБ РСФСР по-прежнему сидели ребята из спецподразделения антитеррора, готовые в любую минуту, если последует приказ, заломить за спину руки горстке российских чекистов и доставить их туда, куда скажут начальники… А, может быть, и разобраться с ними, как того требует обстановка чрезвычайного положения. В эти жуткие августовские дни понятия совести и чести, верности долгу и присяге стали использоваться в большой игре, ставкой в которой была судьба великого государства.
ИНФОРМАЦИЯ: «Был составлен список, примерно из 115 фамилий… Людей должны были интернировать… Для каждого задержания были созданы специальные группы по три человека. А руководил всем этим по поручению Крючкова его первый заместитель Гений Евгеньевич Агеев. Должны были интернировать, но… Агеев никакого приказа никому не отдал… Правда, из этого списка задержали только двух — Гдляна и Иванова. И все! Полное бездействие!»
(С.С. Дворянкин, старший инспектор Инспекторского управления КГБ СССР).
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Как только начался путч, у сотрудников стали возникать вопросы: «Что у пас за руководители? Где этот Крючков? Почему он молчит?» Те, кто организовал путч, обладали всей полнотой власти в стране и неимоверными ресурсами — политическими, военными, экономическими, контрразведывательными, разведывательными, стояли во главе партии, то есть государства… И ничего из этого не смогли использовать! Даже самих себя не смогли защитить! Импотенты!»
(Ю.И. Скобелев, помощник начальника Десятого отдела КГБ СССР).
Круговерть дня забрасывала Орлова то в Белый дом, то снова в здание КГБ, то в стены Моссовета, то в самую гущу толпы на Манежной площади. Он в который уже раз преодолевал баррикады, возведенные вблизи Дома Советов, рискуя быть избитым, разоблаченным, ошельмованным. По первому зову Иваненко он несся в кабинет Госсекретаря на пятом этаже и, выполняя его указания, находил нужных людей, связывался с теми, от кого зависели вопросы организации обороны, сбора информации об обстановке, предотвращения инцидентов и провокаций.
Он слышал восторженный рев двухсоттысячной толпы, в котором тонули слова известного глазного хирурга, слывшего видным деятелем демократического движения:
— …Мы за это время прозрели. Мы поняли, что наш труд и богатство нашей страны могут сделать нас и счастливыми, и богатыми, и обеспеченными. Нам нужно только одно: свобода в экономике, политике, социальной жизни и культуре… Давайте все-таки скажем в последний раз слово «нет» великому рабству, которое продолжалось семьдесят три года, и будем стоять насмерть, чтобы впереди у наших детей, у наших внуков наконец-то была нормальная жизнь. Не в этих казенных квартирах, не в этих занюханных маленьких городках…
Стоя вместе со Стрельниковым прямо под балконом, ставшим импровизированной трибуной, где находился весь цвет «российской демократии», включая президента Ельцина, с которой раскатывались по всему пространству страстные призывы решительно противостоять «хунте», встречаемые одобрительным ревом тысяч людей, Орлов, может быть, впервые по-настоящему почувствовал мощь гражданского неповиновения и стихию толпы, уверенной в своей победе, гипнотическую силу воздействия слов на массовое сознание и психику отдельного человека.
Речь Президента России постоянно прерывалась восторженной овацией. Слова Шеварднадзе о том, что надо еще выяснить, на чьей стороне сам Горбачев, были встречены одобрительным рокотом. Выступление Хазанова, пародирующего голос того же Горбачева, вызвало громогласный смех. Сообщенная кем-то информация о засевших на крышах соседних домов снайперах породила гул негодования. Призывы Борового покарать «главарей хунты» тонули в криках поддержки. «Пламенные» речи Хасбулатова и Евтушенко, Яковлева и Попова, Боннэр и Калугина приводили толпу в состояние мощного эмоционального взрыва, который неминуемо должен был выплеснуться на улицы многомиллионного города. Пружина сжималась. Петли ее спирали уже касались друг друга. Накопившаяся энергия неминуемо должна была вырваться наружу. До этого страшного момента оставались считанные часы.
20 августа 1991 года, вечер.
Москва. Краснопресненская набережная.
Дом Советов РСФСР. Кабинет № 5–124
Ожидание штурма Дома Советов к позднему вечеру достигло своего апогея. По внутреннему радио уже не раз сообщали о предстоящей атаке и необходимости женщинам покинуть здание. Лифты были заблокированы. По периметру Белого дома заняли «оборонительные» позиции «боевые сотни». У людей уже, помимо газовых пистолетов и баллончиков, было немало огнестрельного оружия, в том числе автоматов и пулеметов. Действовали отряды, в состав которых входили люди, имеющие боевой опыт: «афганцы», десантники, милиционеры, работники охранных структур. Были развернуты медпункт и полевая кухня.
— Андрей, отправляйся на Лубянку! Здесь сейчас делать все равно нечего!
Иваненко проговорил это голосом, в котором уже не чувствовалось прежней уверенности и решительности. Видимо, напряжение последних двух суток давало о себе знать. Да и обстановка была такова, что можно было ждать любого исхода событий. Взвинченной толпе, как известно, все нипочем! Потому что она не знает реального положения дел, потому что она сама находится во власти страстей и настроений. А один человек, тем более такой, который знает суть происходящего и владеет информацией о намерениях противостоящих сил, не может предаваться эйфории. Основное чувство, которое охватывает его в этот момент, — ощущение тяжести от неимоверного груза ответственности за находящихся рядом людей, за судьбу близких и, как бы это громко не звучало, за судьбу Отечества, раздираемого противоречиями и стоящего на краю пропасти.
— Ты сам понимаешь, что нельзя ничего исключить. У них, — по-видимому, он имел в виду ГКЧП, — началась агония. Теперь им деваться некуда. Не исключаю, что будет штурм. Ты же видишь — здесь тоже все поставлено на карту. Если… — он замялся, — если они пойдут… Сам понимаешь, будет' море крови!
Иваненко замолчал. Орлов смотрел на его усталое лицо, которое совсем не походило на лицо того энергичного и уверенного в себе Председателя КГБ России, которого он видел последние месяцы. Андрею показалось даже, что Иваненко как-то сразу постарел и согнулся.
— Но… Виктор Валентинович, может, я лучше буду здесь… — не очень настойчиво попытался возразить Орлов. Он и сам понимал, что от его присутствия в Белом доме вряд ли что изменится. Просто ему хотелось хоть как-то поддержать Иваненко, взять на себя хоть малую частичку груза, который он должен будет нести в эту августовскую тревожную ночь.
Иваненко посмотрел на Андрея и едва заметно улыбнулся:
— Я же сказал тебе. Делать здесь тебе нечего. Иди в Комитет. Следите за обстановкой, связывайтесь с органами на местах, объясняйте ситуацию. Андрей, надо сделать все, чтобы избежать кровопролития. Этот ГКЧП развалиться через несколько дней! Но сейчас надо выдержать! Если будут столкновения… я не берусь судить, как дальше все пойдет! Иди, не теряй время! — Он встал и подал Орлову руку, потом притянул его к себе, слегка обнял, прикоснувшись щекой с выросшей щетиной и, уже довольно решительно отстранив, пошел к столу.
— Держитесь здесь, Виктор Валентинович! Если что… — напоследок сказал Орлов, но Иваненко, похоже, его уже не слышал. Он не смотрел в сторону своего помощника, а набирал номер какого-то телефона и был уже весь там — в делах и хлопотах по организации обороны Дома Советов, штурм которого ожидался с минуты на минуту. Был уже двенадцатый час ночи, а Орлову следовало еще добраться до здания КГБ на площади Дзержинского.
20 августа 1991 года, вечер. Москва.
Краснопресненская набережная.
Вокруг Дома Советов РСФСР
С одиннадцати вечера в Москве уже действовал комендантский час, о чем было объявлено командующим Московским военным округом в телевизионной программе «Время». Но Орлов знал также и о том, что назначенный Ельциным министром обороны генерал-полковник Кобец тут же своим приказом отменил это решение. Как станут действовать военные и милиция, получившие взаимоисключающие указания, одному Богу было известно. Но передвигаться по ночной Москве при этих обстоятельствах было определенно небезопасно. Впрочем, улицы столицы были полны возбужденных людей, которые даже и не собирались следовать предписаниям властей.
В этот раз Орлову удалось довольно легко преодолеть кордоны, окружающие Дом Советов. Баррикады из перевернутых грузовиков, металлических труб и оград, ящиков, досок, бетонных блоков, кирпичей и бог знает еще чего, имели специально сделанные проходы, их бдительно охраняли «защитники Белого дома» — милиционеры, военнослужащие и «ополченцы». Они строго следили за теми, кто приближался к баррикадам, и только убедившись, что это не «лазутчики» из КГБ, пропускали их внутрь, чтобы те могли влиться в отряды «гвардии Белого дома» и пополнить одну из «сотен». Трудно сказать, чем руководствовались «баррикадники», скорее всего, как у нас водится, «революционным самосознанием». Во всяком случае людей, выходящих за пределы «линии обороны», не проверяли и давали им возможность выбраться, поскольку указания об эвакуации уже звучали неоднократно из уст российских руководителей.
В темноте около подъезда близ стоящего дома Орлов заметил, как двое мужиков раздавали всем желающим бутылки с водкой. Перед ними на тротуаре стояло несколько ящиков, наверное специально доставленных сюда машиной. Время от времени они зазывали проходящих мимо людей:
— Ребята! Примите для сугреву, а то, не дай бог, заболеете!
Вокруг них толпилась молодежь, одобрительными возгласами приветствуя возможность получить дармовую выпивку. Крутились здесь и уже изрядно накачавшиеся завзятые алкоголики. Они пытались получить добавочную порцию спиртного, но мужики отгоняли их:
— Пошли отсюда на… Дайте людям согреться!
Все это было очень странным — на глазах у всех в самом центре Москвы какие-то типы буквально спаивали людей и никто им в этом не мешал.
Моросил мелкий дождь. Повсюду жгли костры, как будто это был не самый центр Москвы, а пустырь около подмосковной деревни или лесная поляна вблизи дачного поселка. Фигуры, мерцающие в отблесках пламени, воскрешали в памяти увиденные когда-то в кинофильмах образы времен Октябрьской революции и Гражданской войны. И опять Андрею показалась неуместной возникшая в его сознании аналогия. Тогда, десятки лет назад, все было настоящее, сейчас же все казалось бутафорским, придуманным, уродливо-гротескным. Впрочем, опасность была настоящей, и в этом Орлов смог убедиться в ближайшие часы.
Преодолев многочисленные кордоны в районе Большого Девятинского переулка, он вышел на Садовое кольцо прямо рядом с американским посольством. Было уже около двенадцати ночи, но людей на улице не убавилось и, хотя здесь уже не было баррикад и костров, обстановка казалась тоже накаленной. Повсюду стояли кучки молодых людей, обсуждавших происходящее. Машин не было видно, и люди чувствовали себя на проезжей части совершенно свободно — ходили туда-сюда, стояли у парапета подземного туннеля, проходящего под Калининским проспектом, рядом с которым была возведена большая баррикада из металлолома, перекрывающая доступ на сам проспект.
Вдруг со стороны Маяковки послышался характерный гул, затем различимо стало скрежетание гусениц и рев моторов. Стало ясно, что в сторону площади Восстания движется тяжелая военная техника.
— Танки! — раздался чей-то истошный крик.
— Сволочи! Идут на штурм Белого дома! — громко проговорил кто-то басом. Толпа на тротуаре зашевелилась. Часть людей бросилась в сторону переулка, наверное, желая предупредить «защитников», некоторые, влекомые любопытством, заспешили навстречу колонне. Орлов помедлил немного, пытаясь увидеть в изгибе Садового кольца очертания танков, затем тоже двинулся по тротуару в сторону краснопресненской высотки. Проходя мимо американского посольства, он обратил внимание на усиленную охрану, выставленную у каждого подъезда и арки въездных ворот, на погашенные окна громадного здания, на странные фигуры около палисадника, топчущиеся вокруг какого-то человека.
Андрей еще не успел дойти до Дома-музея Шаляпина, который располагался в небольшом особнячке рядом с посольством, как увидел движение техники. В свете фонарей мелькнули какие-то тени, затем появились боевые машины пехоты с зажженными фарами. Он с удивлением не обнаружил ни впереди, ни сбоку от передней БМП никакого сопровождения, которое бывает обязательным в случае передвижения войск: ни машины ГАИ или военной автоинспекции, ни на худой конец просто какого-нибудь милицейского автомобиля. По самому центру ночной столицы, охваченной безумством противостояния, совершенно самостоятельно, без всякого прикрытия, двигалась колонна гусеничных машин, как будто это происходило на проселочной дороге рядом с военным полигоном.
В сторону вереницы выползающих на площадь Восстания БМП потянулись люди. Некоторые буквально бежали, стараясь, видно, успеть к началу страшного спектакля под названием: «Они не пройдут!». Со всех сторон стали раздаваться проклятья в адрес военных:
— Фашисты! Убийцы!
СТАТЬЯ: «В полночь на Садовом кольце прозвучали первые выстрелы. Стреляли в воздух. В это же время в районе посольства США защитники парламента готовились к отражению атаки. Дорога была перегорожена легковыми автомобилями. Многие опасались применения «черемухи», изготовляли самодельные маски, мочили их в лужах.
Российская радиостанция ежеминутно передавала из здания Верховного Совета о новых подкреплениях, поступающих к путчистам. Информация об этом постоянно сообщалась на радиостанцию москвичами по контактным телефонам. Несколько раз за ночь казалось, что танки вот-вот сомнут баррикады и все будет кончено…»
(Хроника «Как это было на улицах Москвы», «Аргументы и факты», август 1991 года, № 33),
Среди окружающих БМП людей засверкали яркие вспышки. Это было так неожиданно, что Андрей сначала не понял, что это такое.
Вспышки на миг освещали передние машины, сидящих на броне военных, мечущихся вокруг них людей. И только тут Орлов, к своему удивлению, понял: это же вспышки фотоаппаратов! Как на спортивных состязаниях, как при выходе из фешенебельных гостиниц звезд эстрады или из стен аэропорта какой-нибудь знаменитости! По Садовому кольцу шли боевые машины пехоты, которые, быть может, через несколько минут вступят в бой с «защитниками» Белого дома, и десятки людей снимали на пленку это фантасмагорическое зрелище!
Тут Орлов заметил рядом с движущейся колонной два автомобиля, которые, похоже, все-таки сопровождали военных. Но каково же было его изумление, когда он увидел, что это не милицейские машины, а «Волги», в окнах которых поблескивали объективы видеокамер и фотоаппаратов. Видно, немало было людей, которые хотели запечатлеть «исторический момент» начала массовых беспорядков в Москве. Наверное, на этом можно было даже хорошо заработать. Суть не в том. Главное, что в самый напряженный момент противостояния вместо сил правопорядка, которые должны были сделать все возможное, чтобы предотвратить столкновение населения с военными, рядом со звереющей толпой на месте событий находились только «летописцы истории»! А может быть, они были не только «летописцами», но и ее «творцами»?
20 августа 1991 года, вечер.
Москва. Садовое кольцо. Улица Чайковского.
Колонна БМП тем временем неумолимо двигалась в сторону Калининского проспекта. Сначала Орлов подумал, что она может свернуть в Большой Девятинский переулок, откуда он только что выбрался. Это был самый короткий путь до Дома Советов. Но военные, видно, знали о том, что переулок намертво «замурован» автомобилями и баррикадами, и поэтому двигались дальше. У Андрея даже появилась мысль о том, что военные и не собираются выдвигаться к Белому дому, и уж тем более его штурмовать. Как оказалось впоследствии, все было именно так. Но тогда в толпе этого никто не знал. Нагнетаемая во второй половине дня двадцатого августа истерия сделала свое пагубное дело — значительное число людей, оказавшихся в те ночные часы на пересечении Калининского проспекта с Садовым кольцом, были уверены: войска идут на подавление главного «очага сопротивления» — Дома Советов. Что и говорить, даже такой сотрудник КГБ РСФСР, каким был майор Орлов, неплохо осведомленный в обстоятельствах, являющихся тайной для многих, и то не мог с уверенностью сказать, куда направляются эти БТР.
СООБЩЕНИЕ: «Колонна боевых машин десанта (БМД) подошла к баррикаде около Дома Союзов со стороны посольства США. Народ попытался остановить головную БМД. Солдаты стреляли боевыми патронами в воздух. Первые машины прорвали цени горожан у американского посольства и движутся в сторону Нового Арбата. В 00.05 21 августа около 20 бронированных машин прорвали первые баррикады на Новом Арбате и двинулись в сторону Дома правительства РСФСР»
(Российское информационное агентство. 21 августа 1991 года. 00.07. Москва).
Несмотря на рокот моторов и лязг гусениц, раздирающих асфальтовое покрытие, Орлов услышал несколько хлопков и тут же понял, что это выстрелы. Откуда стреляли, разобраться было уже невозможно. Толпа, превратившаяся теперь в грозную и агрессивно настроенную силу, все теснее окружала боевые машины. Возгласы негодования, которые не мог заглушить даже нарастающий рев моторов, превратились в беспорядочный шум, среди которого были слышны только отдельные выкрики:
— Убирайтесь вон! Негодяи! Куда прете, суки!
По накалу обстановки Орлов чувствовал: сейчас должно что-то произойти! Беснующаяся толпа, медленно опускающиеся в подземный туннель БМП, хлопки выстрелов — все это не могло закончиться просто так. Джин ненависти был уже выпущен из бутылки. Готовый вцепится в глотку каждого участника событий, он превратил людей, окружающих броневые машины и военных, сидящих в них, во врагов, готовых к смертельной схватке. Впрочем, солдаты — простые мальчишки, некоторые из которых не только не знали существа происходящих событий, но и сами впервые оказались в Москве, — вряд ли готовились к бою. Они ошеломленно смотрели через триплексы — узкие смотровые щели с многослойным стеклом — на озверелые лица окружающих их людей, слышали проклятия в свой адрес и, безусловно, не понимали, в чем, собственно, их вина.
— Сейчас мы их уделаем! — заорал какой-то парень рядом с Орловым. В руках у него была полутораметровая водопроводная труба.
— Дави их, сук! — поддержал его мужичишка в клетчатой рубашке. — Уроем их, гадов! На народ идут! — Он посмотрел по сторонам, как бы ожидая одобрения сказанному.
— Ты, что ль, народ? — со смехом спросил его долговязый парень. — Бодун бомжовый!
— Чо-о? — мужичишка принял агрессивную позу. — Кто я?
Только тут Орлов почувствовал сильный запах перегара, исходящий от него. Запах, который не могли перебить даже выхлопные газы БМП, постепенно заполняющие окружающее пространство.
— Ладно, мужики, не гремите! — крикнул парень с трубой. — Лучше повоюем!
Он подбежал к парапету подземного туннеля, в который уже втягивалась колонна бронетехники, и, широко взмахнув рукой, бросил трубу в передний БМП. Она описала в воздухе дугу, со звоном ударила по броне и отскочила в сторону, не причинив, разумеется, никакого вреда боевой машине.
— Эх, жалко, ничего такого нет! — с огорчением воскликнул парень, только что бросивший трубу.
— Чего такого? — спросил его долговязый.
— Гранаты! Вот чего! — резко ответил тот.
— Ну ты даешь! Гранаты!
— Мужики, сюда! — раздался истошный крик со стороны парапета, огораживающего верхнюю часть туннеля. Все бросились туда.
На медленно продвигающиеся вглубь туннеля БМП теперь уже летел град камней, досок, металлических предметов. Кто-то, видимо, предусмотрительно запасся пустыми бутылками, и теперь они со звоном разбивались о броню, рассыпая блестящие при свете фонарей осколки.
Ночь с 20 на 21 августа 1991 года.
Москва. Садовое кольцо. Подземный туннель
Толпа будто остервенела. Всякое очередное удачное попадание в БМП встречалось улюлюканьем, громогласным гоготом и одобрительным ревом. Проезжая часть в туннеле была уже вся усеяна брошенными сверху предметами, но движению боевых машин это, естественно, не мешало. БМП вползали в туннель, перестроившись в две колонны. Одна двигалась по правой стороне туннеля, друга — по встречной полосе, огибая опорные колонны с левой стороны. Фотовспышки продолжали озарять место столкновения, запечатлевая драматические моменты «народного сопротивления хунте». Среди толпы попадались операторы с видеокамерами. Рискуя быть смятыми толпой, они тем не менее не забывали включить подсветку, чтобы изображение было более ярким и четким.
Кое-где на фоне ругани и мата слышалась английская речь, а возле опрокинутой урны Андрей заметил двух японцев, один из которых снимал происходящее на видеокамеру, а второй, суетливо озираясь, шептал что-то в поднесенный к лицу диктофон. «Репортаж с места событий», — понял Орлов, и ему страшно захотелось подойти к ним и врезать как следует, чтобы упала на мостовую и разлетелась вдребезги дорогая японская камера. То, что происходило в районе туннеля, казалось Андрею постыдным и унижающим достоинство его страны.
«Но почему же нет милиции? Почему нет военных патрулей?» — спрашивал себя Орлов, но не находил ответа. Именно сейчас, как никогда, нужно было вмешаться, остановить толпу, пресечь катастрофическое развитие событий в сторону полномасштабного столкновения с войсками, которое, следуя законам цепной реакции, может превратиться в побоища на улицах громадного города, когда уже никто не будет разбирать, где свои, а где чужие, когда только того и ждущие банды убийц и шайки воров станут грабить и убивать, превращая людей в оцепенелое от ужаса стадо животных, пытающихся найти спасение в своих квартирах, но не находящих его. Деморализованная армия, недееспособные спецслужбы, раздираемая взаимной ненавистью российская и союзная власти, поднявшая голову преступность — все это могло привести только к одному: гибели Великой державы.
Обстановка в подземном туннеле с каждой минутой осложнялась, превращаясь все больше и больше в побоище, в котором разнузданная толпа пыталась уже не просто остановить продвижение военной техники, а вывести ее из строя. Как только первая БМП стала приближаться к выезду с другой стороны туннеля, в нее снова полетели камни, обломки асфальта, куски бетона, палки, бутылки. Именно сюда стала быстро перемещаться толпа. С гиканьем и дикими криками молодежь бросала вниз все, что попадалось под руку. Сгрудившаяся у парапета толпа восторженными возгласами сопровождала каждое точное попадание в бронетехнику.
Передние машины стали уже подниматься из туннеля, и их экипажи, наверное, уже с надеждой и облегчением думали, что преодолели самое страшное. На открытом пространстве боевым машинам пехоты толпа вряд ли могла нанести серьезный урон, если, конечно, не была вооружена гранатометами или еще чем похлеще. Но выезд из туннеля преграждала громадная баррикада из троллейбусов, поставленных поперек Садового кольца в несколько рядов.
Орлов видел, как еще днем строилась эта баррикада: человек тридцать ребят останавливали троллейбусы, в основном десятого маршрута и «букашку», заставляли водителей открыть двери и выпустить пассажиров, а затем на руках перекатывали эти большие, неповоротливые машины ближе к подземному туннелю и ставили поперек движения. Никакого специального замысла по перекрытию конкретного маршрута движения танковых колонн, конечно, не было. Никто этим действиям не мешал. Только один раз к импровизированной баррикаде подъехала милицейская машина и какой-то майор попытался урезонить толпу, обвиняя ее в нарушении общественного порядка. Но, почувствовав агрессивность людей, он поспешил ретироваться и больше не появлялся.
Если бы выезд из подземного туннеля был свободным, то все могло бы закончиться забрасыванием бронетехники камнями и четырнадцать БМП Таманской дивизии уехали бы в сторону Смоленской площади, куда им приказывалось прибыть командованием. Но троллейбусная баррикада остановила движение колонны.
Боевым машинам пехоты, ехавшим по правой стороне туннеля, удалось довольно быстро выбраться из него, и после минутной заминки передняя БМП протаранила хрупкий корпус троллейбуса, со скрежетом раздвигая баррикаду и образуя проход для следующих машин. Толпа с криками бесновалась вокруг машин, пытаясь вогнать металлические трубы, арматуру и палки между траками. Все сильнее стал раздаваться звон разбитого стекла — со всех сторон летели пустые бутылки, которые, ударившись о броню, разбрасывали сотни острых осколков, блестевших в тусклом свете фонарей как маленькие льдинки, усеявшие всю проезжую часть.
— Бей их, гадов! — кричал верзила в темной куртке, долбя по корпусу БМП куском металлической арматуры. Его примеру следовали еще человек семь, каждый из которых держал в руке какой-нибудь предмет, ставший теперь оружием.
Двое парней под одобрительные возгласы толпы запрыгнули на броню и стали пытаться закрыть чем-нибудь смотровые щели. Вдруг откинулась крышка верхнего люка, и все увидели офицера в шлемофоне. Сначала он попытался столкнуть одного из парней на землю, но это ему не удалось. Тогда он расстегнул кобуру и, вынув из нее пистолет, наставил его на нападавших.
— Освободите смотровые щели! — раздался требовательный крик.
— Что же ты делаешь, сволочь? — крикнул ему в ответ один из парней. — Ты же людей задавишь!
— Слезайте, мать вашу…! У меня приказ!
— Тебя же, гад, судить будут! — не унимался парень.
— Механик, вперед! — скомандовал командир БМП и исчез, захлопнув крышку люка.
Боевая машина снова ринулась пробивать брешь в баррикаде. Парни же упрямо сидели на броне, держась за скобы, и не прекращали своих попыток загородить смотровые щели. Вокруг скрежетало сминаемое железо, летели осколки разбитого стекла. Выхлопные газы заволакивали все пространство, как будто облака пыли или дым костра. Опасная игра со смертью, которую затеяли молодые люди, в любую минуту могла закончиться трагедией. Видно почувствовав это, они, когда БМП в очередной раз вонзилась в искореженный кузов, спрыгнули с брони на крышу троллейбуса. А боевая машина пехоты, скрежеща гусеницами и окутывая все клубами газа, пробила-таки брешь в баррикаде и удалилась в сторону Смоленской площади.
Орлов, сначала переместившийся вместе с толпой к верхней части парапета, нависающего над туннелем, стал протискиваться дальше. Теперь он уже четко понимал: не останови это побоище — оно закончится кровью. Но кто, кто мог остановить его? Милиции не видно, военных патрулей не было и в помине. Солдаты и офицеры Таманской дивизии, сидящие в БТРах, не могли высунуть и головы из люков — слишком велик был риск быть растерзанными разъяренной толпой. Обстановка казалась безвыходной.
«Что же делать? Что делать? — лихорадочно думал Орлов. — Я, сотрудник КГБ, сам нахожусь в эпицентре событий, но не могу ничего предпринял», чтобы остановить эту вакханалию! Эх, была бы у меня радиостанция! Стоп! Радиостанции нет, но телефоны-то есть! Надо немедленно найти телефон-автомат и позвонить… Куда? Конечно Иваненко! Прежде всего ему. Он сможет быстро сообщить, что здесь происходит и… Может быть, там смогут как-то повлиять на обстановку и остановить это…»
Он стал озираться по сторонам, пытаясь разглядеть сквозь полумрак хоть какую-нибудь телефонную будку. Все тротуары, заваленную мусором проезжую часть рядом с выездом из туннеля — все заполнила толпа. За те несколько минут, как началось столкновение, число людей увеличилось, кажется, в несколько раз. Теперь здесь уже было не менее тысячи человек, многие из которых все ближе и ближе подступали к пытающимся выбраться из туннеля боевым машинам пехоты. Вдруг Андрей различил у стены дома две телефонные будки и опрометью бросился к ним, расталкивая толпу. В считанные секунды он оказался около будок, но… Оба телефона были заняты, да и около будок стояли люди, собирающиеся, наверное, позвонить.
По одному телефону говорил какой-то иностранец. Он быстро что-то бормотал по-английски. Рядом с ним, загораживая снаружи дверь будки, стоял его коллега с большой сумкой, в которой обычно носят телеаппаратуру. Орлов догадался, что это иностранные корреспонденты, передающие по телефону последние новости с места события. То и дело к будке подбегали какие-то парни, которые в щель приоткрытой двери кричали на русском языке:
— Один БМП уже остановили! С моста сбросили целую кучу камней!
— У крайней машины погнули антенну!
— Со стороны высотного дома стреляют!
Говоривший по телефону иностранец только чуть отставлял в сторону трубку, прикрывая ее рукой, слушал новую информацию, кивал головой и тут же продолжал разговор с неизвестным абонентом. Собственно говоря, это был не разговор, а монолог человека, который неожиданно для себя оказался в том месте, где разворачивается самое главное действие последних дней. Понимая, что именно ему «посчастливилось» стать свидетелем этого действия, он пытался использовать желанную для каждого журналиста возможность вести репортаж непосредственно с места события.
Второй телефонный автомат заняли какие-то парни и девчонка, втроем втиснувшиеся в будку. По их громким возгласам и смеху никаких сомнений не возникало, что они были навеселе.
— Слушай, Васек! Тут та-а-кое! Слушай, Васек, рубиловка прям! Маслы, дрейфуны, в бэ-эм-пэхах сидят, а наши мочат их по-черному! Тут один…
— Лёх, скажи ему… — стал перебивать говорившего патлатый парень с мутными глазами. Он еле ворочал языком, но пытался все-таки что-то изречь. — Лёха, пусть он… Ты ему… про мужика…
— Да, Васек, тут мужику одному тыкву раскокали! Он верещал так!
Девица, тоже пьяная в стельку, захохотала и, причмокивая, потянула за рукав говорившего:
— Лёха, кончай базарить! Пошли! Ну, пошли! — Она еще сильнее стала тянуть парня за рукав, а он, отпихивая ее, продолжал говорить в трубку своему товарищу, рассказывая про «рубиловку» в подземном туннеле.
— Ладно, Лёха, кончай бухтеть! Мы же хотели еще бутыльцы популять!
Девица, услышав это, захлопала в ладоши и стала, противно повизгивая, вопить:
— Бутыльцы пулять будем! Ура! Бутыльцы пулять будем! Ништяк!
Все это Орлов вынужден был слушать, стоя у телефонной будки и ожидая, Когда пьяная компания закончит свою болтовню. В какой-то момент у него даже возникло сильное желание рывком распахнуть дверь и вышвырнуть всю эту шваль, не дающую ему возможность позвонить. Трудно сказать, или пьяный разговор им уже надоел, или напоминание о том, что они собирались «популять бутыльцы», подействовало, но развязная троица наконец вывалилась из будки и Орлов добрался до телефона. Первую двухкопеечную монету аппарат, как это часто бывает, проглотил. Но вторая провалилась внутрь, и после нескольких щелчков Андрей услышал долгожданный гудок.
Трубку долго не брали. Орлов уже собирался нажать рычаг, чтобы повторить набор, как трубку наконец подняли.
— Приемная Бурбулиса, — раздался голос секретаря.
— Э-э… — Орлов замялся. Он почему-то рассчитывал, что трубку возьмет Иваненко. — А можно попросить Виктора Валентиновича?
— А кто его спрашивает?
— Это Орлов.
— Он на совещании у руководства.
— Давно?
— Да. А что вам нужно?
— Я буду еще звонить, но прошу передать… там… кому надо… Я звоню из автомата. Здесь, около туннеля на перекрестке Калининского и Садового кольца, начались столкновения с военными… Здесь никого, ни милиции, ни патруля… Как бы не…
— Мы все знаем! У нас уже есть полная информация!
— Знаете?
— Знаем-знаем! Все сейчас делается, чтобы… Не беспокойтесь!
— Хорошо. Спасибо! — Орлов повесил трубку со смутным чувством досады и одновременно удовлетворения. Жалко, что на месте не было Иваненко, но ему все-таки удалось срочно передать в Белый дом информацию о том, как развивается обстановка. А если там все знают, как сказал секретарь Бурбулиса, то уж наверняка предпримут все возможное, чтобы пресечь беспорядки.
«Но что они могут сделать? И что они захотят сделать?» — спрашивал сам себя Андрей. — «Ведь, по сути дела, и вчера, и сегодня обе стороны делали все, чтобы обострить ситуацию. ГКЧП ввел войска, а российское руководство призвало население к сопротивлению гэкачепистам. ГКЧП запретил «демократические» газеты, а российское руководство объявило вице-президента, премьер-министра, председателя КГБ, министров обороны и внутренних дел государственными преступниками. Выходит, и тем и другим все это на руку. Если прольется кровь, каждая из сторон сможет обвинить другую. тогда…» — Орлов не успел до конца додумать вдруг посетившую его мысль. В районе туннеля раздались хлопки выстрелов, затем на фоне рокота дизельных моторов послышался рев толпы. Так кричат обычно на футбольном матче, когда любимый игрок забивает наконец в ворота противника долгожданный гол. Орлов снова ринулся к туннелю.
ИНТЕРВЬЮ: «Вопрос:…Обстановка нагнеталась даже после того, как руководство уже знало, что штурма не будет. Не было ли нагнетание сознательным, хотя бы потому, что победа будет выглядеть весомее, когда враг такой страшный?
Ответ: Отчасти. Нагнетание шло постоянно. Можно вспомнить дурацкие команды: «Отойти от стен — чтобы не задело осколками, женщинам покинуть здание, раздать противогазы!» Когда я говорил, что штурма не будет, на меня посматривали косо, особенно Руцкой.
Ложной, но серьезной по тяжести информации было много. В кабинет Бурбулиса забежал Кобец. По его словам, с задней стороны здания 300 молодых, спортивного вида парней с большими сумками просочились через толпу. Одеты в гражданское, «в джинсах», как говорит Константин Иванович.
Если это на самом деле так, это штурм. Бросились проверять — никого. Бурбулис на взводе звонит Кобцу: «Ваша информация не подтверждается!» — «Ну и хорошо, что не подтверждается»
(В.В. Иваненко, Председатель КГБ России. «Россия», 1–7 сентября 1993 года).
Обстановка, пока Орлов говорил по телефону, изменилась к худшему. Кода он протиснулся сквозь толпу к парапету туннеля, то увидел, что БМП, двигавшиеся по левой его стороне, оказались полностью заблокированы людьми. Если несколько минут назад столкновение представляло собой в основном забрасывание бронетехники камнями и палками, то теперь непосредственно в самом туннеле развернулся настоящий бой. Туда спустились десятки молодых людей, которые пытались во что бы то ни стало остановить боевые машины пехоты.
Орлов увидел, как какой-то человек в форме морского офицера — кажется, это был капитан первого ранга — выскочил прямо перед БМП, которая беспомощно остановилась на выезде из туннеля. Сидящий за рычагами механик-водитель, видно, раздумывал, как ему поступить, ведь впереди была возбужденная толпа, а за ней — преграда из поставленных плотно друг к другу троллейбусов. В учебном подразделении солдата учили чему угодно, только не преодолению таких препятствий в большом городе. Поэтому немудрено, что он растерялся. Тем временем офицер подскочил к машине и стал что-то кричать, размахивая руками.
Вдруг машина рванула с места и, подминая под себя капитана первого ранга, заскрежетала гусеницами по асфальту. Толпа ахнула, затем снова раздались крики и ругань. Андрей с ужасом думал, что БМП сейчас продвинется вперед и он увидит позади гусениц кровавое месиво, но, к его удивлению, офицер буквально выполз из под днища машины и, потирая голову и плечо, встал на ноги. «Воскрешение» военного моряка из мертвых толпа восприняла с ликованием и будто получила дополнительный прилив энергии.
— Дави их, гадов! — кричали одни.
— Пусть они здесь подохнут, убийцы! — орали другие.
— Сыночки, не надо их бить! Они же не виноваты! — голосила какая-то женщина, неизвестно к кому обращаясь: к солдатам в БМГІ или к осаждавшим их людям.
— На народ руку подняли, на Советскую власть! — рявкал пожилой мужчина с орденскими планками, наверное ветеран войны, так и не понявший, что на самом деле происходит в туннеле.
Капитан первого ранга, очевидно уже пришедший немного в себя, закричал, обращаясь к окружающим:
— Ребята, мы должны остановить их! За нами — Белый дом! Закрывайте брезентом смотровые щели! — С этими словами моряк снова вскочил на броню, теперь уже другого БМП, и, развернув неизвестно откуда взявшуюся у него плащ-палатку, стал прикручивать ее в том месте, где виднелся триплекс броневой машины. — Слепые они никуда не уедут! Делайте как я!
В ответ на призыв капитана первого ранга толпа снова загудела и, будто идя на штурм неприступной крепости, бросилась на передние машины. Теперь уже практически все они были буквально облеплены кричащими, размахивающими руками людьми, которые разворачивали скатанный на броне брезент и натягивали на смотровые щели. «Нетронутыми» остались только стоящие в глубине туннеля БМП, механики-водители которых, открыв люки, вступили в словесную перепалку с нападавшими. Несмотря на драматизм ситуации, казалось, никто не принимал ее всерьез, как будто это была большая игра взрослых людей, которые дали волю бушевавшим в них доселе дремучим страстям.
Повсюду было очень много пьяных. Пришли ли они сюда изрядно наклюкавшись дома или довели себя до состояния эйфории в какой-нибудь подворотне поблизости, может быть даже там, где Андрей видел двух типов, раздающих всем бутылки водки, — трудно судить. Одно было ясно: толпа была не просто наэлектризована и возбуждена, но и изрядно накачена алкоголем. А что это означает — известно: пьяному и море по колено. Азарт и кураж, подпитанные спиртным, усиливаются в сто крат; и тогда уже не остается ничего, что молю бы удержать людей от поступков, которые они никогда не совершили бы при других обстоятельствах.
Стоя в толпе, Орлов вдруг почувствовал на фоне исходящего от окружающих его людей перегара какой-то другой знакомый запах и сразу понял: бензин! Сначала он подумал, что запах идет из туннеля, где скопилась военная техника, но потом разобрался: запах бензина несло со стороны проезжей части, расположенной несколько выше. Там — кучка подростков вокруг какого-то дядьки суетливо занималась наполнением пол-литровых бутылок бензином. Взрослый наклонно держал автомобильную канистру, а мальчишки один за другим подставляли под струйку бензина свои бутылки, которые тут же закупоривали пробками, доставая их из карманов.
— Да что вы, парни! Так ничего не получится! Надо ж вот… привязать тут! — наставлял дядька. — Бросишь, а толку-то мало будет! Смотри! — Поставив канистру, он стал, как «инструктор», показывать мальчишкам, что нужно делать для того, чтобы получился «толк».
Не раздумывая ни минуты, Орлов подскочил к ним, схватил «инструктора» за плечо:
— Что Вы делаете? Этого нельзя!.. Остановитесь!
Голос его дрожал от возбуждения. Андрей, наверное, слишком долго молчал, наблюдая за разворачивающимся побоищем, и теперь его словно прорвало:
— Мужик, ты чего же! Ребят втравливаешь в это! Это же…
Он не успел договорить, как чья-то сильная рука обхватила его за горло, резко наклоняя навзничь. Андрей дернулся, но не смог вывернуться.
— Тебе чего надо? — «Инструктор» приблизился к Орлову. В лицо снова отвратительно пахнуло. «Тоже пьяный!» — промелькнуло в голове у Андрея.
— Ты тут за кого? За этих? — переходя на крик и придвигаясь к нему, завопил дядька. — Иди отсэдова! И не мешай людям! А может, ты легавый?
— Да, да! Мент! Мент он, стриженый! — прокричал кто-то из толпы.
Орлов, видя, что обстановка приобретает нешуточный оборот, попытался успокоить окружавших его людей:
— Да вы чего, ребята? Я говорю: не вздумайте бросать эти бутылки! Там же солдаты… Такие же парни, как вы! Им приказали…
— Так пусть переходят на нашу сторону! — вставил кто-то. — Нечего выполнять преступные приказы!
— Слушай, — не выдержал Орлов, — ты хоть понимаешь, что такое присяга? Он присягал на верность Родине!
— Кончай гнать волну! Ро-о-одине! — передразнил «инструктор». — Уродине! Пусть уматывают отсэдова, пока их всех, сук, не порешили! И ты проваливай! Понял?
Орлов почувствовал сначала, как ослабла, а потом совсем убралась сдавливающая шею рука. «Пронесло!» — подумал он и тут же услышал хлопки выстрелов. Казалось, что стреляют откуда-то сверху, может быть даже с крыши близлежащего дома. Потеряв к Орлову интерес, мальчишки вместе с «инструктором» стали пробираться ближе к парапету туннеля. Каждый из них зажимал в руке по бутылке с бензином. Орлов понял, что сейчас начнется заключительный акт разворачивающейся драмы.
Ночь с 20 на 21 августа 1991 года.
Москва. Крылатское
Оля долго не могла заснуть. Уже вторую ночь муж был там, где происходили главные события последних дней. Она не очень хорошо понимала, что же случилась на самом деле, но тревожные сообщения вчерашнего дня, следующие одно за другим, повергали ее все больше и больше в состояние уныния.
Вчера поздно вечером неожиданно позвонил Андрей. По его голосу Оля поняла, что происходит что-то ужасное. Еще никогда муж не говорил такими отрывистыми фразами и так беспристрастно. Обычно его слова, даже самые серьезные, облачались в какую-то шутливую или ироничную форму. Он мог сказать что-нибудь такое смешное, что Оля до его прихода могла несколько раз вдруг неожиданно заулыбаться. Не поняв причины этого, то Нина, то Сережка спрашивали:
— Мам, ты что смеешься?
— Да так, ничего, — говорила Оля. — Папа меня рассмешил!
— Как рассмешил? — не понимал шестилетний сын. — Ведь он же на работе!
— Да так рассмешил. Позвонил и рассмешил! — И она продолжала улыбаться своей открытой, немного детской улыбкой.
Но вчера, услышав в трубке знакомое: «Оля, это я», она не улыбалась, потому что сразу почувствовала необычайную серьезность в голосе мужа.
— Андрюша, что же ты молчал? — первое, что вырвалось у нее. — Ты где? Ты приедешь сегодня домой?
— Нет, Оль, никак не могу. У меня все нормально. Не волнуйся!
— Ты на работе?
— Да. Мотаться приходиться все время. Ты же знаешь, что происходит! А как вы там? У вас-то как? Как ребята?
— Ой, Андрюшка, у нас все в порядке. С Ниной ходили в магазин… Гуляли здесь по холмам… Сережка в садике. А ты… тебе там удалось пообедать? Ты хоть не голодный? Может, заедешь домой, перекусишь? Я картошечки пожарю. А?
— Нет, Оль, не могу. Завтра, наверное…
— А тут звонят, спрашивают тебя. Я говорю: на работе и когда будет, не знаю.
— Ну ладно, Оля. Все. Не беспокойся и… прошу тебя — береги себя! Я позвоню еще…
— Андрюша…
— Извини, больше не могу говорить. Я в чужом кабинете. — И, перейдя на шепот, добавил: — Оль, слышишь меня? Я тебя очень люблю!
— Андрюша!
— Все, пока!
В трубке раздались короткие гудки. Оля еще некоторое время, задумавшись, держала в руках трубку. Потом осторожно положила ее на рычаг. «Боже мой, что же там происходит?» Разговор с мужем, хотя она теперь знала, что с ним все в порядке, нисколько не успокоил ее.
Еще девятнадцатого, через некоторое время после того, как Андрей умчался на работу, узнав про ГКЧП, она услышала с улицы совершенно непривычный звук — какой-то нарастающий гул, не похожий ни на что: ни на гром, ни на шум пролетающего где-то вдалеке самолета. Это были незнакомые нарастающие звуки, в которых улавливалось какое-то скрежетание, а затем пульсирующий рев. «Трактора, что-ли, едут или экскаваторы?» — подумала Оля, но что-то внутри сжалось в комок и замерло, распространяя по телу мелкую дрожь. Скрежетание тем временем стало отчетливым, а рев все больше и больше стал походить на форсированную работу двигателей.
«Танки! — догадалась Оля. — Это танки!»
В своей жизни она всего лишь один раз была на параде на Красной площади и тогда, еще маленькой девочкой, увидела эти грозные броневые машины. Да, пожалуй, еще увиденное в фильмах про войну — вот и все, что знала Оля про танки. Но тогда, девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто перового года, она, как профессиональный военный эксперт, безошибочно определила: да, это — танки. И едут они в сторону центра Москвы. Она даже выглянула в окно. Несмотря на то, что с высоты тринадцатого этажа открывался широкий вид на территорию, прилегающую к Северному Крылатскому, на Филевскую пойму, Нижние Мневники, Кунцево, Филевский парк, Дорогомилово, увидеть передвижение военной техники ей не удалось. Шум доносился со стороны проспекта Маршала Гречко и Кутузовского проспекта. Конечно, она не могла и знать тогда, что это были танки Второй мотострелковой Таманской дивизии, вступающие в столицу по приказу ГКЧП, которые через несколько часов заполнят практически весь центр города.
Десятилетняя Нина, симпатичная девчушка с короткой стрижкой, застенчивая, но упрямая, очень домашняя и смышленая, увидев взволнованное лицо матери, высматривающей что-то в окне, спросила:
— Мам, это что, танки едут? Танки, да, мам?
— Не знаю, Ниночка. Наверное, танки.
— А зачем они въезжают в Москву? Они ведь перепортят своими гусеницами все дороги. Да, мам?
Оля посмотрела на дочку, притянула ее к себе, прижалась щекой к ее щеке.
— Ты что, мам?
— У нас же папа там!
— Где-е? — с удивлением спросила Нина. — Он же на работе!
— Да, да! Он на работе. Все будет хорошо. Все будет хорошо, — повторяла Оля, продолжая прижимать к себе дочку, а та удивленно смотрела в мамины глаза, не понимая, почему в них вдруг заблестели слезы.
После короткого разговора с мужем, как и тогда, когда он был в прошлом году в командировке в Душанбе, Олю охватило чувство все нарастающей тревоги. Отрывистые фразы Андрея, дальний рев танковых моторов на Кутузовском проспекте, скупая и не совсем понятная ей информация из телевизора и приемника — все это казалось наступлением чего-то такого, что бесцеремонно врывается в их жизнь, ломая ее привычный ритм, безжалостно комкая надежды на будущее и вселяя в них беспокойство за судьбу детей, страны и, конечно, за свою собственную судьбу.
Андрей, с которым она шла по жизни уже более десяти лет, был для нее тем единственным человеком, с которым она чувствовала себя по-настоящему уверенно. Это чувство укреплялось у нее по мере того, как они, преодолевая торосы и льды первых лет семейной жизни, стали по-настоящему Семьей, где росли тихая и застенчивая девочка Нина и уморительно-добросердечный мальчик Сережа, где, наконец, они обрели свое собственное гнездышко — уютную трехкомнатную квартиру в самом зеленом и, как им казалось, в самом красивом районе Москвы.
Теперь, когда Андрея уже вторую ночь не было дома и размеренный ритм жизни оказался нарушенным неожиданно ворвавшимися в нее событиями, она все больше и больше мысленно возвращалась в прошлое. Пытаясь отогнать тревогу, Оля вспоминала время, Когда изгибы судьбы неожиданно привели ее к той самой встрече, положившей начало большой и долгой любви, ставшей для нее и Андрея огнем далекого костра, по которому таежники определяют, далеко ли еще идти до ближайшей стоянки.
Как странно: то, что мы планируем, о чем мечтаем, к чему стремимся, очень часто рассыпается в прах, так и оказавшись недостижимым, вселяя чувство горечи и сожаления. Но часто мы сами того не осознаем, как жизненные случайности, встретившиеся на нашем пути, круто меняют нашу судьбу, переключая стрелку на какую-то другую линию. И мы мчимся с прежней скоростью, удаляясь от ранее намеченного пути по этим сходящимся и расходящимся рельсам Фортуны, не зная в точности, приближаемся ли к намеченной цели или удаляемся от нее. В любом случае в конце — всегда тупик, но будет ли он сразу за поворотом или за дальней горой, будет ли возможность в последний момент свернуть куда-то в сторону, не знает никто.
Так когда же это было? Когда на Олином жизненном пути появилась та самая стрелка, переключив которую, ее жизнь совершила резкий зигзаг и понеслась по новому маршруту? Может быть, в больнице, где она и познакомилась с Андреем? А может быть, чуть раньше, когда она, еще не догадываясь о смертельной опасности, подстерегающей ее, отправилась в поездку в Закавказье? Или в те дни, когда она в свои восемнадцать пережила крушение надежд и отчаяние, когда казалось, что уже не хочется ничего, а жизнь представляет собой лишь череду неудач?
— Мам, а мам! Ты о чем думаешь? — прервала Олины воспоминания дочка. Она смотрела в задумчиво-напряженное мамино лицо и не могла понять, чем она так взволнована: то ли доносящимся издалека шумом танков, которые почему-то должны были угрожать их папе, то ли неведомыми ей думами о прошлом.
— Мама, а куда мы поедем в следующий отпуск? — задала неожиданный вопрос Нина.
— Да что ты, Нинуль! Пока еще рано говорить. Еще это лето не закончилось! — Оля улыбнулась. — Но обязательно куда-нибудь поедем!
— Вместе с папой?
— Конечно. Как всегда.
— А ты всегда ездила в отпуск с папой?
Оля снова улыбнулась и сказала:
— После того, как поженились, — да. А раньше, когда мы с папой еще не были знакомы, — одна.
— А куда?
— О, это была очень интересная поездка! Я первый раз в жизни поехала одна!
— А тебе сколько было лет? Ты была еще маленькой?
— Да нет же, Нинуля! Мне исполнилось двадцать лет.
— О-о-о! Ты была уже совсем большая!
Оля очень хорошо помнила ту поездку. Так же, как и сейчас, был август. Август тысяча девятьсот семьдесят седьмого года.
Путевку в международный лагерь в Закавказье Оля получила в профкоме. Несказанно обрадовавшись этому подарку судьбы, она надеялась наконец вырваться из опостылевшего ритма привычной жизни, забыть все, что стряслось с ней в последние полтора года, и окунуться во что-то совершенно новое, неизведанное, удивительное. Оля уже представляла, как первый раз в жизни полетит на самолете, да еще так далеко. Ведь до сих пор ее выезды из Москвы ограничивались отдыхом в деревне на Орловщине да посещением родственников, проживавших под Гомелем.
Взглянув мельком на путевку, она сначала не обратила внимания на требование представить по прибытии на место справку о состоянии здоровья и только потом, внимательно прочитав текст на ее обороте, узнала об этом. «Подумаешь! — решила Оля. — За пять минут получу!» Она несколько лет занималась гимнастикой, была довольно спортивной девочкой и редко болела.
К ее глубокому удивлению, врач поликлиники, темноволосая молчаливая женщина, осмотрев Олю, сказала:
— Я не могу вам выдать справку. Вам к ревматологу надо сходить. Что-то мне не нравится ваше сердце.
Оля очень удивилась и посчитала все сущим недоразумением. Но и врач-ревматолог совершенно неожиданно для нее отказалась дать справку, так же как и терапевт, сославшись на то, что ей не нравится Олино сердце. Только теперь ей предложили пройти целый ряд врачей, сдать кровь, сделать рентген и кардиограмму.
— Но у меня же завтра самолет! Что, теперь путевка должна пропасть? — Огорчению Оли не было предела.
— Сдадите эту путевку, потом другую купите, — твердо сказала врач. — Здоровье, знаете, дороже всего.
Это, конечно, рушило все планы. В мыслях Оля уже была там, на юге. Воображение ее уже уносило к белоснежным шпилям кавказских гор, к ласковым волнам Каспия, к дурманящим запахам южных растений.
— Нет уж, если вы не дадите мне справку, я улечу без нее. Приеду — пройду врачей.
Врач безразлично пожала плечами.
Уже на следующий день Оля была в Ереване. С темно-темно-синенькимчемоданчиком, специально купленным для поездки, она добралась до международного лагеря, расположенного в пригороде армянской столицы. Как и следовало ожидать, о справке ее никто не спрашивал и Оля с первого же дня погрузилась в жизнь отдыхающего, полную неторопливого блаженства, ненавязчивых впечатлений и умиротворения.
Это было как раз то, что нужно: веселая кампания из четырех молодых женщин в отдельном бунгало; прохладная чайхана, где на стенах играли разноцветные солнечные зайчики, где можно было сидеть прямо на полу, на маленьких красных подушечках, и попивать душистый зеленый чай; глиняный кувшин с холодным кумысом, появляющийся каждое утро на столе в столовой; веселые и совершенно не похожие на наши танцы в компании прибывших на отдых представителей стран народной демократии — немцев и чехов; и даже концерт художественной самодеятельности, в котором Оля отважилась исполнить песню про то, как «собирала на разбой бабушка пирата», за что получила впоследствии книгу с благодарственной надписью.
Возвращение в Москву означало для Оли возврат прошлых тревог, сомнений и переживаний. Сначала надо было сделать то, что она отложила перед самым отъездом, — пройти медицинское обследование. И началось: больничная палата, консилиумы врачей, которые, поглядывая на нее, переговаривались между собой на смеси профессионального жаргона с латинскими терминами, впервые в жизни сделанная электрокардиограмма.
Заключение врачей было беспощадным:
— У вас порок сердца. Классический стеноз митрального клапана. Это определяется даже на слух.
Сначала Оля даже не поняла всей степени серьезности врачебного приговора и только осмыслив все, испугалась. По сути дела, ей говорили, что она безнадежно больна. А это означало в довершение всех злоключений, связанных с неудавшимся замужеством, что на завтрашнем дне может быть поставлен жирный крест. Нельзя сказать, что она опустила руки, раскисла, но все же всерьез стала задумываться о будущем, которое теперь не казалось ей таким светлым, как раньше.
Оле стали сниться странные, даже страшные сны. Они были похожи один на другой и, хотя в них возникали разные картины, сюжет был один — похороны. Собственные похороны. Как будто, наблюдая со стороны, она видела, как вереница родственников тянется за гробом, как раздаются рыдания и под звуки духового оркестра гроб начинают опускать в яму. И вот она, уже ощущая саму себя лежащей в гробу, слышит удары падающих комьев земли, чувствует, что задыхается в тесном, замкнутом пространстве. Ею овладевает ужас. Она кричит, взывает о помощи, пытается приподнять крышку, но не может. Расцарапывая руки в кровь и обламывая ногти, она скребет пальцами о дерево, но никто не приходит ей на помощь. Воздуха становиться все меньше и меньше. Дышать нечем. Мрак. Жуть. Страх. И тут она просыпается, с лихорадочно колотящимся сердцем и заплаканными глазами. А в следующую ночь повторяется все снова и снова.
От кошмарных воспоминаний Оле стало не по себе. Она поднялась со стула, поставила на плиту чайник. Нина начала накрывать на стол. Она любила расставлять посуду, стараясь делать все «как мама» — аккуратно и тщательно.
А Оля тем временем прошла в спальню, достала из тумбочки незамысловатую деревянную шкатулку, в которой лежали ее «драгоценности»: бусы, серьги, какая-то бижутерия и всякие безделушки, дорогие ей как память. Она сама не отдавала себе отчет, зачем открыла шкатулку и что хотела в ней найти. Какое-то неосознанное желание двигало ей в тот момент. Порывшись немного, она достала с самого низа миниатюрную вещицу, подержала ее на ладони, внимательно рассматривая, как будто видела впервые, потом кликнула дочку.
— Ой, что это? — Нина с удивлением смотрела на микроскопическое пластмассовое создание, лежащее на Олиной ладони. — Мышонок? Мам, а откуда он у тебя? Это твой, да?
Мышонок действительно был очень странным. Сам красненький, а голова и огромные уши — светло-зеленые. Одетый в аккуратный брючный костюмчик, растопыренные пальцы обеих рук он прижимал к животу, а на его щекастой мордочке с черными бусинками глаз сияла широкая улыбка.
— Мне этого мышонка подарил папа, когда мы с ним только познакомились.
Оля очень отчетливо помнила тот день, когда симпатичный парень с копной длинных темных волос, протягивая Оле миниатюрную игрушку, сказал:
— Это вам на счастье. Я привез его в прошлом году из ГДР. Смешной, правда?
Оля улыбнулась, положила мышонка на ладошку, слегка погладила его пальцем и только потом сказала:
— Смешной. — И, подняв глаза на Андрея, добавила: — Спасибо. Он… он очень хорошенький.
Этот парень появлялся в их палате почти каждый день. Здесь лежала его мама, Нина Васильевна — миловидная женщина лет пятидесяти, страдающая каким-то тяжелым заболеванием. Иногда Нина Васильевна просила ее проводить в коридор, и Оля с готовностью делала это.
В однообразии больничных будней Оля сама не заметила, как стала обращать особое внимание на то, кто приходит к Нине Васильевне, о чем она рассказывает, как общается со своим сыном. Оля узнала, что этого длинноволосого парня зовут Андреем, что ему уже двадцать шесть лет, что он работает в университете и одновременно учится в заочной аспирантуре. От нее не укрылось также и то, что Андрей время от времени как-то необычно посматривал в ее сторону, явно проявляя к ней неподдельный интерес.
«Похоже, что мальчик в меня влюбился», — поймав на себе как-то внимательный взгляд Андрея, подумала Оля и, может быть, впервые за многие месяцы ощутила то сладостное чувство собственного превосходства, которое приходит к женщине, когда она видит влюбленного в нее мужчину. Еще совершенно не зная этого парня, она интуитивно почувствовала, что с его появлением в ее привычную жизнь входит нечто доселе ей неизвестное и неожиданное. Впрочем, откуда ей было знать, что эта встреча в больнице станет началом большой и долгой любви.
Оля прислушалась. Гул танковых моторов уже давно утих. Наступила ночь. Она казалась продолжением этого необычно дождливого и сумрачного дня, заполненного тревожным ожиданием. Весь день стояла переменчивая погода — то шел дождь, то грязно-серые тучи, заволакивающие небо, начинали лениво расползаться, открывая солнечным лучам рваные дыры в небосводе. И вот теперь черная мгла окутала все вокруг.
Дети давно спали. Но на душе у Оли было неспокойно. Муж находился где-то там, в центре Москвы, где происходили совершенно непонятные для нее события, там, куда несколько часов назад шли колонны танков.
Оля погасила свет, подошла к окну. Отсюда, с высоты тринадцатого этажа, была видна почти вся столица, усеянная тысячами огней: еле угадывающиеся контуры высоток, красные огоньки на трубах и мерцающие точечки окон, за каждым из которых своя жизнь, свои заботы и свои сомнения. Где-то там, посередине, блестели огоньками окна Белого дома, и может быть, за одним из них — ее муж.
Но что это? Или ей показалось? Нет! В самом центре столицы блеснули какие-то всполохи. Затем небо прочертил яркий тонкий пунктир, потом еще один, в разных местах в небо взвились огоньки сигнальных ракет. «Что это?» — с тревогой подумала Оля. — «Похоже на салют. Только маленький. По какому же это случаю?»
Ночь с 20 на 21 августа 1991 года.
Москва. Садовое кольцо. Подземный туннель
Тем временем в подземном туннеле разыгрывалась последняя сцена ночной драмы, превращающейся в трагедию.
После того как несколько боевых машин пехоты оказались запертыми в тесной ловушке, опьяненная удачей толпа ринулась на них, пытаясь окончательно парализовать их движение. Под улюлюканье и ободряющие крики на машину с бортовым номером «536» вскарабкались два парня. Сначала они попытались закрыть ее смотровые щели, отцепив и раскатав брезентовый чехол. Один довольно проворно орудовал в передней части БМП, а другой — сзади. Несмотря на то, что механик-водитель бросал машину то вперед, то назад, этим парням, по-видимому, все-таки удалось заслонить обзор и машина «ослепла».
Можно только предполагать, какой страх испытывал экипаж бронемашины — молодые ребята, солдаты срочной службы, оказавшиеся в западне, окруженные беснующейся толпой, готовой растерзать «врагов демократии», «прислужников тоталитарного режима». Еще утром им сказали, что они будут выполнять задачу по защите населения столицы от возможных выступлений преступных группировок и бандформирований, чтобы предотвратить возможные грабежи учреждений и магазинов. При этом командиры предупредили мотострелков строго-настрого, что оружие они могут применять только в ответ на применение оружия. А тут! Крики, ругань, град камней, стучащих по броне, десятки фигур, тени которых мелькали в узких прорезях смотровых щелей. А потом — полная «слепота»!
Андрей видел, как беспомощно завертелась на месте БМП, как торжествующе взметнул вверх руку один из парней.
— Остановили гадов! — прокричал кто-то в толпе.
К машине сразу бросилось несколько человек, собираясь, видимо тоже взобраться на поверженного гиганта. Но тут мотор БМП взревел, она дернулась и, обдавая окружающих клубами выхлопного газа, резко рванула назад. Те, кто было уже приблизился к машине, бросились врассыпную. БМП, делая маневр, вдруг на всем ходу врезалась в одну из опорных колонн туннеля. Раздался скрежет металла о камень и надрывный вой дизельного мотора.
Сильный удар буквально сбросил парней с машины. Было слышно, как один из них в последний момент крикнул своему товарищу:
— Димок! Прыгай!
Но тот уже летел по крутой траектории вниз, пытаясь зацепиться руками за выступы на броне.
От удара о колонну неожиданно распахнулся один из десантных люков, расположенных в задней части машины. В него, не долго думая, и впрыгнул парень, которого назвали Димком. Трудно сказать, что произошло в считанные секунды, пока этот парень находился внутри БМП, — Андрей этого просто не видел, — но через мгновенье юноша буквально вывалился из люка и, опрокинувшись навзничь, ударился головой о мостовую. В слабом отблеске фонарей и мельканье света фар было видно, как вокруг тела стала быстро появляться темно-бордовая лужа.
— Убили! Убили, гады! — раздались крики с разных сторон.
— Сволочи! Людей давят! — заголосил какой-то мужчина.
— Жги фашистов! — Именно этот пронзительный вопль вывел толпу из оцепенения, которое охватило ее при виде первого трупа.
