О ЗАЯВИТЕЛЯХ, ДОБРОЖЕЛАТЕЛЯХ И НЕ ТОЛЬКО О НИХ
Зачем ты послан был и кто тебя послал?
М.Ю. Лермонтов
Были приёмные часы в консульском отделе на Кристианиагаде, 1. Как всегда, я был на дежурстве, а заведующий консульским отделом—он же заместитель по контрразведывательной части— Серёгин Анатолий Семёнович, ныне покойный, находился рядом в здании посольства, готовый прийти мне на помощь по первому требованию. Дел у него всегда было невпроворот, он вечно всем был нужен или сам кого-нибудь искал, поэтому в отдел заходил, когда этого требовало какое-нибудь неотложное дело.
Закончив приём последнего посетителя — до закрытия оставалось минут пятнадцать, — я отправился в служебное помещение, в котором сидели жёны дипломатов и обрабатывали визовые ходатайства датчан. Не успел я обменяться с ними парой фраз, как в дверь постучали. Такое бывало и раньше: какой-нибудь нетерпеливый представитель туристического бюро, не обнаружив дипломата в приёмном помещении, начинал тут же его разыскивать.
Открыв дверь, я обнаружил перед собой молодого, неприметной наружности человека. Оглядываясь по сторонам, он вытащил из сумки увесистый пакет и протянул его мне:
— Это вам.
— Это что — паспорта?
— Нет. Это информация.
— Какая информация? — В общем-то я фазу догадался, о какой информации идёт речь, но мне нужно было «раскрутить» этого молодого «ходока», чтобы составить о нём и о материале хоть какое-то представление. Брать пакет я, естественно, не торопился.
— Это секретная информация, к которой я по роду работы имею доступ и которая несомненно представит интерес для вас.
— А где вы работаете? — Времени на обдумывание не было, и годились прямые вопросы.
— Гмм... скажем в одном из военных штабов.
— А всё-таки?
— Это не имеет значения.
— А о чём эта информация и что вы за неё хотите получить взамен?
— Ничего. Я хочу её подарить вам.
Мне как-то трудно было поверить, что датчанин за просто так отдаст советскому дипломату военные секреты. Но датчанин посчитал разговор законченным и стал прощаться.
— Позвольте, позвольте, — обратился я к нему, — почему вы думаете, что я — именно то лицо, для которого военная информация представляет интерес. Извините, мне это не нужно. До свидания.
Я развернулся и ушёл в комнату, краем глаза наблюдая, как датчанин топтался на месте, собираясь уходить. Но через минуту он вновь открыл дверь, вошёл в комнату, при всех бросил пакет на стол и скрылся. Мало сказать, что все мы были удивлены этим поступком.
Заявитель подал просьбу эмигрировать в СССР, в противном случае он пригрозил выехать в США.
Вызвал Серёгина, и мы вместе вскрыли пакет. Внутри конверта лежала толстая пачка отксерокопированной инструкции НАТО о тактике уличных боёв в условиях большого города. Оценить мы с ним эту информацию были не в состоянии и обратились в аппарат военно-морского атташе. Там нам однозначно сказали, что если бы мы добыли такую инструкцию, то могли бы «крутить на пиджаке дырки и спокойно не работать до конца загранкомандировки».
Резидент долго и брезгливо вертел инструкцию в руках, а потом бросил её, как гремучую змею, на стол и стал демонстративно смотреть в окно. Было ясно, что решение сегодня даётся ему с особым трудом.
В это время зазвонил телефон.
— Я вас слушаю, Николай Григорьевич. — Звонил посол. — Да, да, угу, я вас понял. Конечно. Конечно. Так и сделаем.
Он положил трубку и с победоносным выражением лица объявил нам:
— Только что послу позвонил Кнуд Есперсен. В штаб-квартиру КПД явился какой-то хмырь и демонстративно вручил секретарше секретный пакет с такой же инструкцией. Кнуд считает это провокацией по отношению к партии и попросил совета у Егорычева. Посол посоветовал Кнуду с официальным письмом вернуть инструкцию властям. И я тоже думаю, что мы должны вернуть наш экземпляр в МИД Дании.
— Да ради бога, но давайте хотя бы перефотографируем документ, — не выдержал я. — Мы же ничего не теряем, раз уж инструкция оказалась у нас в руках.
— Не торопись. Я иду к послу. Ждите.
Через пятнадцать минут резидент вернулся, но инструкции при нём не было. Мы недоумённо переглянулись с консулом.
— Ты что — отдал её перефотографировать? — спросил Серёгин.
—Нет. Я оставил её у посла, вернее, у его секретаря. Он срочно готовит ноту в МИД о том, что мы отмежёвываемся от провокации в наш адрес и возвращаем пакет обратно датским властям.
По отмеченным фактам было сделано устное представление в письменной форме.
Ноту с пакетом повёз нарочный, а мы, словно побитые, поехали по домам обедать. Через несколько дней в газетах появилось таинственное сообщение о том, что датской полицией арестован сержант объединённого штаба командования северной группой войск НАТО при попытке передать секретный материал представителям одной из стран Варшавского блока. Сержанта ожидает военно-полевой суд.
Благодаря бездарному поведению начальства мы не только упустили из рук важную для страны информацию, но и подвели хорошего человека «под монастырь». Вычислить сержанта при тотальной слежке за воротами консульства со стороны ПЭТ особого труда не составило.
Данный эпизод показывает, как осмотрителен должен быть офицер разведки с людьми, которые попадаются на его пути. Легко- или недомыслие может обернуться для них самым жестоким и драматическим образом.
Должен отметить, что мне почему-то «везло» на заявителей. Особую категорию составляют люди больные, которые в условиях западной терпимости к ним как пчёлы на мёд слетаются на иностранные представительства и тоже предлагают там свои услуги. Распознать их новичку в дефиците времени не так просто, Есть такие формы шизофрении, которые требуют по крайней мере длительного общения с пациентом, прежде чем становится ясно, с кем имеешь дело. А если шизофреник ещё и с образованием и с фантазией, то он может довольно долго морочить голову своими на первый взгляд «разведвозможностями».
Самые незатейливые из них раскрываются после двух-трёх фраз. Один такой тип, например, приходил ко мне на консульский приём несколько раз и, представившись проживавшим в Финляндии потомком князя Юсупова, предлагал план поиска крупного клада, оставленного «предком» в одном из дворцов Ленинграда.
Но вообще с каждым из таких посетителей стоит всё-таки хорошенько разобраться. И вполне нормальный человек на Западе может иметь такие причуды, что его легко принять за больного. Жизнь подсовывает иногда такие невероятные варианты, которые не может нарисовать в своей голове самый талантливый и изобретательный фантаст.
...Ноябрьским хмурым и прохладным утром в приёмную консульского отдела зашёл датчанин лет тридцати трёх — ничем не примечательная личность в джинсовом костюме, если не считать, что обут был не совсем по сезону — на грязных от пыли пальцах красовались видавшие виды резиновые шлёпанцы, или так называемые «вьетнамки».
Одевается строго: пиджак, брюки, иногда водолазка.
«Вероятно, закаляется», — подумал я, устав уже чему бы то ни было удивляться в Дании.
Посетитель держался довольно уверенно, я бы сказал, с чувством собственного достоинства, которое, однако, резко диссонировало с его простецким внешним видом.
— Чем могу быть полезен? — произнёс я дежурную фразу.
— Полагаю, что полезен могу быть вам я, — непринуждённо ответил датчанин и занял место напротив.
— Каким же образом? — «Ещё один чудак», — подумал я, почти не скрывая своего недоверия.
— Самым тривиальным. У меня есть деньги, в которых, как я понимаю, нуждается ваша страна.
— Ас кем я имею дело?
— Можете называть меня Енсеном.
«Луи» холост (об остальном — ниже).
— Господин Енсен, и какой же суммой вы располагаете? —
— Довольно крупной. Десятки миллионов крон. — «Ну, точно, шизофреник, играющий в спасителя человечества».
— Вы миллионер?
— Не только «кроновый», но и многократный «долларовый».
— Вы не шутите?
— Отнюдь. Я являюсь главой фирмы закрытого типа, специализируюсь исключительно на финансовых операциях. Мои деньги, помимо Дании, хранятся на счетах в банках Цюриха, Лондона, Франкфурта-на-Майне.
— Вы достаточно молодой человек, господин Енсен, чтобы в датских условиях успеть стать богатым человеком. Как вам удалось сколотить свой капитал?
— Это длинная история. Я окончил в своё время финансовоэкономическую школу и досконально изучил законы экономики. Постепенно я пришел к тому, что стал в состоянии отслеживать тенденции и конъюнктуру на рынках и биржах. Остальное — всё дело техники. Мой главный инструмент — телефон.
— И большая у вас фирма?
— Если говорить о персонале, то в ней только я. Нужных специалистов и исполнителей для конкретного дела нанимаю в разовом порядке.
— Ну а какую примерно сумму вы хотели бы подарить Советскому государству?
— Хочу уточнить. Речь не идёт о денежном подарке в чистом виде — это будет сделать довольно сложно. А вот оплатить какую-нибудь сделку Советского Союза на Западе я бы мог.
Новоявленный датский Савва Морозов стал меня интересовать. Неужели в наше время среди датчан могут быть такие люди?
— Скажите, пожалуйста, а почему вы хотите заниматься благотворительством вместо того, чтобы пустить ваши капиталы на их приумножение?
— Деньги перестали интересовать меня. Я пришёл к выводу, что было бы лучше всего поделиться ими с нуждающимися. В чистую благотворительность я не верю — сразу найдутся нечистоплотные люди, которые приберут мои деньги к рукам, а те, кто действительно нуждается в помощи, так и не дождётся её.
— И вы хотите оказать финансовую помощь именно Советскому Союзу?
— Да.
— Почему? Вы разделяете наши взгляды, идеологию?
— Не совсем. Я не интересуюсь политикой. Однако мне кажется, что именно ваша страна заслуживает уважения. Западный мир прогнил насквозь, как утверждают ваши лидеры, и ему нужны не деньги, а нечто другое, что способно переродить его.
Разговор стал принимать заинтересованный с моей стороны характер, и хорошо, что никто из посторонних нам не мешал. Передо мной сидел самый настоящий спонсор революции собственной персоной и в такт своим ответам покачивал ногой во «вьетнамке». Я решил не церемониться и, отбросив всякую дипломатичность, задал прямой вопрос:
— Ну хорошо, господин Енсен, а чем вы можете доказать, что на самом деле располагаете крупными суммами денег? Признаться, в нашем представлении миллионеры выглядят несколько иначе.
Кривая улыбка еле заметно исказила бледное лицо то ли настоящего, то ли мнимого херра Енсена, но мой бестактный вопрос не вывел его из душевного равновесия. Казалось, он хорошо владел каким-то восточным искусством самоконтроля, потому что, в отличие от всех нас и своих соплеменников, он был начисто лишён всякой суетливости, чрезмерной ажитации, тщеславия и внимания к мелочам жизни. Он производил впечатление принадлежности к какой-то если не секте, то к особой когорте людей. Он в моём теперешнем представлении был «посвящённым».
«Савва Морозов» полез во внутренний карман джинсовой куртки и извлёк оттуда коричневую книжечку:
— Вот взгляните, убедитесь.
Это была чековая книжка шведского банка «Скандинависка Эншильда Банкен», собственности миллиардеров Валленбергов, солиднейшего предприятия не только в Скандинавии, но и во всём мире. Господину такому-то открыт счёт в копенгагенском филиале банка на сумму... И тут у меня замелькало перед глазами от нулей. Я ещё раз внимательно посмотрел на цифру, но зрение меня не обманывало. Цифра была семизначной! Она изображала несколько миллионов датских крон! Новоявленный Корейко не врал — у него действительно водились деньжата. Но может быть, книжка не настоящая? Или не его? Как бы то ни было, но что-то за всем этим скрывается. Во всяком случае, дело стоит того, чтобы им заняться.
— Хорошо, господин Енсен, вы меня убедили в том, что вы действительно состоятельный человек. Пока вопросов у меня нет. — В дверном проёме появилась голова очередного посетителя. — Такие вопросы, как вы понимаете, естественно, не решаются сиюминутно. Я доложу о вашем предложении послу, и о нашей реакции на него мы сообщим вам отдельно. Мы можем с вами как-то связаться?
— Конечно. Визиток я принципиально не держу. Я вам сейчас напишу номер моего домашнего телефона. Вот держите.
— Спасибо. Ещё одна деталь, господин Енсен. Вы не смогли бы одолжить вашу чековую книжку на несколько минут? Я хочу показать её нашему финансовому специалисту.
— Пожалуйста.
— Прошу вас посидите здесь, я скоро вернусь.
Я опрометью выбежал во двор и направился прямо к резиденту. Резидент был вообще воплощением скептицизма, ну а в данной ситуации особенно. Сидевший рядом Серёгин внимательно слушал, вертел в руках чековую книжицу, курил, ходил по комнате, и когда он понял, что я перед резидентом уже исчерпал все аргументы и что мне уже не убедить его в том, что игра при минимальном с нашей стороны риске стоит свеч, неожиданно выступил на моей стороне:
— Анатолий Александрович, а чего мы, собственно, теряем? Ничего. А приобрести можем крупную сумму в валюте. Давай не будем пока информировать Центр, проверим всё сами, и если всё подтвердится, подключим к делу Центр. Мне что-то кажется, что этот Енсен — нормальный мужик.
Если заместитель по контрразведке не возражал, это уже снимало часть ответственности с резидента. Во всяком случае, зам разделял эту ответственность с ним. Скрепя сердце резидент дал добро на то, чтобы я занялся Енсеном.
— Но ты слабо разбираешься в финансах, я подключу к тебе в качестве эксперта Шарова. У него по этой части имеется опыт, — крикнул вдогонку резидент.
Перефотографировав чековую книжку Корейко—такой псевдоним был единодушно присвоен ему в резидентуре, я вернул её владельцу и договорился, что мы с ним в ближайшее время свяжемся по телефону.
У моего старшего коллеги Толи Шарова голова была прикручена к плечам правильным местом и играла роль не только вешалки для шляпы, и вместе мы быстро выработали план дальнейших действий. Главным пунктом этого плана были проверочные действия в отношении состоятельности подпольного датского миллионера.
Первым делом мы осмотрели жилище Корейко, местонахождение которого было указано в чековой книжке. Это был скромный коттедж в ближайшем пригороде Копенгагена, в котором проживали представители среднего класса столицы. Он ничем не выделялся из окружавших его других частных сооружений, если не считать высокого забора, за который заглянуть с улицы было невозможно. Мы несколько раз выезжали на местность, чтобы попытаться зафиксировать хоть какие-то признаки активности вокруг виллы, но всё было напрасно: она каждый раз таинственно смотрела на нас закрытыми глазницами ворот, и даже самого её владельца мы ни разу не видели ни входящим, ни выходящим. Это, конечно, могло свидетельствовать о чём угодно, в том числе о наших ограниченных возможностях.
Следующим нашим шагом была проверка кредитоспособности объекта. Мне было поручено под видом германского бизнесмена, заключавшего с нашим клиентом сделку, позвонить в «Скандинависка Эншильда» и спросить, можно ли и насколько можно доверять при этом Енсену. Как мы узнали, обращение в банк клиента было обычным делом при проверке его кредитоспособности, и ничего противозаконного в наших действиях не содержалось. Естественно, от имени советского посольства или торгпредства звонить было неразумно.
Я выехал в город и на немецком языке позвонил по справочному телефону в банк из телефона-автомата. Меня быстро соединили с клерком, отвечавшим на хорошем же немецком. Он подтвердил, что наш Корейко значится среди клиентов банка, что на его счете имеется солидная сумма, а когда я уточнил, можно ли мне заключать с ним сделку в размере нескольких миллионов крон, клерк ответил утвердительно.
Это уже было кое-что, но не всё. Существовала теоретическая возможность того, что за обращением Корейко к нам стояла непонятная пока провокационная акция противника, и организовать подстраховку в банке для спецслужбы особых трудностей не представляло. И всё-таки мы каким-то шестым чувством чуяли, что на провокацию это не было похоже и что миллионер с нами искренен, хотя и не до конца. У него были какие-то серьёзные обстоятельства, не позволявшие пока до конца раскрыться перед нами, — например, налоговые обязательства перед Датским государством, сложные взаимоотношения с партнёрами по бизнесу, родственниками или знакомыми и — в конце концов — естественное недоверие к нам.
— Давай пригласим его в шикарный ресторан и заставим раскошелиться. Простенькая, но эффективная комбинация, — предложил Шаров. — Посмотрим на его поведение. Помнится, в Лондоне мы таким способом разоблачили жулика.
Я стал было сомневаться, пойдёт ли на это сам объект проверки (джинсовый костюм и шикарный ресторан в моём представлении слабо увязывались вместе), разрешит ли нам резидент встречаться с ним без согласования с Центром, но всё быстро уладилось: Корейко без колебаний пошёл на встречу и принял наш вызов (в разговоре с ним я нагло напросился вместе с ещё одним коллегой угоститься за его счёт!), а резидент дал добро «погулять на халяву».
Объект дал согласие на его проверку:
В назначенный вечер после тщательной поверки мы входили в надушенный всеми запахами синтетической парфюмерии вестибюль гостиницы «Шератон». Ресторан был несколькими этажами выше, и бесшумный лифт в несколько секунд вознёс нас в царство кулинарии. Модерновый интерьер, приглушенная музыка, медленно передвигающиеся официанты, стекло, бетон, мрамор и современные скульптуры, плеск и близкое ощущение воды. Неужели Корейко опять появится здесь в джинсовом костюме и резиновых шлёпанцах на босую ногу? Кстати, где же он?
Он возник откуда-то из соседнего зала и материализовался перед нами во всей своей красе: тот же потёртый джинсовый костюм, те же «вьетнамки», с той только разницей, что на сей раз пришёл в носках. Уму непостижимо, как он удерживал их через носки на ногах.
Изменений во внешнем виде X. за истекший период не произошло, за исключением ампутации левой ноги.
Я представил ему Шарова по имени, и мы прошли в отдельный кабинет, где нас встретил предупредительный официант во фраке.
Корейко дал нам карт-бланш на заказ, а сам ограничился каким-то простым блюдом типа омлета с салатом. Мы долго изощрялись, пытаясь выбрать блюда и напитки подороже и поэкзотичнее, но при всей нашей фантазии не могли выйти за пределы 300—400 долларов. (Эх вы, жалкие потомки рабоче-крестьянского люда!) Обед проходил несколько натянуто — это была первая встреча с объектом, и беседа касалась в основном общих тем. Корейко ел исключительно мало, ссылаясь на необходимость соблюдать диету, а пил только «рамлёсу» — шведскую минеральную водичку.
Во время беседы мы в общих чертах обрисовали ему схему финансовой операции, в которой ему придётся участвовать. Наше положение упрощалось в том смысле, что нам не пришлось что-то выдумывать или врать. Сама жизнь заставляла нас следовать условиям, в которые был поставлен Советский Союз в 1970-х годах. Наши западные противники в очередной раз устроили блокаду, запретив своим бизнесменам продавать в Советский Союз современные технологии. Инициаторы блокады США в рамках так называемого комитета КОКОМ навязали эту линию своим союзникам, и те были вынуждены следовать ей вопреки своим экономическим и торговым интересам. У некоторых представителей частного бизнеса эти беспардонные действия американцев вызывали законный протест, и они с удовольствием нарушали запреты и списки КОКОМа, когда для этого возникали благоприятные условия. К благоприятным условиям относилось наличие у нашей стороны денег и соблюдение тайны.
Всё это как нельзя лучше соответствовало духу и букве нашей разведывательной инициативы, и научно-техническая разведка — и КГБ и ГРУ — достаточно успешно решала задачу по обеспечению страны самой современной научно-технической информацией и ноу-хау. Только сделки надо было осуществить так, чтобы не торчали «советские уши». Для этого подыскивались подставные фирмы и лица, организовывали достаточно длинную цепочку трансфертов, переносили операцию на другие страны и т.д. Сами наши партнёры помогали провернуть дело так, чтобы комар не подточил носа. Если разобраться, то КОКОМ даже благотворно повлиял на приток нужной информации в Москву.
Корейко предлагалась роль финансиста в оплате одной из таких полулегальных сделок в пользу Советского Союза. Когда Шаров нарисовал ему в общих чертах идею сотрудничества, Корейко понял его с полуслова и принял условия безоговорочно. Он сказал, что подобными схемами приходилось пользоваться ранее и что он продумает в деталях всю операцию, как только мы сообщим ему необходимые исходные для сделки сведения.
В секретном, но неофициальном соглашении стороны открыто призывают к сотрудничеству.
Таким образом, встреча прошла в обстановке взаимопонимания и на высоком организационном уровне. При оплате ужина Корейко выписал чек, положил выписанный официантом счёт в карман, а служитель чревоугодия благодарно принял чаевые и удалился.
— Спасибо за приятный вечер, — сказал Корейко, поднимаясь из-за стола, как будто это не он, а мы только что расплатились за обильную трапезу. — Надеюсь скоро от вас получить сигнал. Всего хорошего.
И он исчез из кабинета, чтобы больше никогда не попадаться на нашем пути. Бедный господин Енсен, если бы мы знали, чем всё это закончится!
— Да-а-а, — с удовлетворением отметил Шаров, плотоядно поглаживая себя по животу. — Деньжата у него водятся.
Он тоже остался довольным встречей, хотя сетовал на то, что с заказанными блюдами нам справиться так и не удалось.
На следующий день мы обстоятельно доложили обо всём в Москву и через несколько дней получили разрешение на проработку целевой сделки в соседней стране с участием нашего богатого датского друга. Но в это время непредвиденные осложнения, вызванные перипетиями вокруг описанного выше покерного клуба и оперативной игры с резидентурой США, заставили нас отложить работу с Енсеном. Потом настало время моего отъезда, и всё дело подвисло, потому что контакт с ним поддерживал я. При отъезде мы договорились, что Шаров попытается связаться с ним, но какие-то обстоятельства не позволили сделать это и ему.
В Москве я скоро забыл об этом деле — на меня навалились другие обязанности и заботы, и мне было не до Дании и датских миллионеров. Спустя некоторое время А. Шаров вернулся из командировки, и мы с ним случайно встретились в коридоре. Я вспомнил о Корейко и спросил, чем же всё-таки закончилось наше общее дело.
— Закончилось оно, Боря, довольно трагически. Наш Корейко погиб.
— Погиб? Каким образом?
— Этого мы никогда не узнаем. Он был найден мёртвым в своём доме. Кто-то убрал его с дороги, инсценируя самоубийство.
— И когда это произошло?
— Примерно спустя месяц или два после нашей трапезы в «Шератоне».
— И откуда такие данные?
— Не беспокойся, данные самые надёжные.
— Похоже, он с кем-то был связан и кому-то стал мешать.
— Похоже.
Мы перевели разговор на другую тему, но, вероятно, у Анатолия, как и у меня, возникла в голове мысль о том, что волей-неволей толчком к загадочной гибели Енсена послужило его обращение в советское посольство.
Чтобы закончить тему перебежчиков, хочу привести ещё один пример. Он будет уже скорее из разряда курьёзных.
Однажды возвращаясь в посольство с обеда, я столкнулся в воротах с незнакомыми мне мужчиной и женщиной. Они пытались через переговорное устройство договориться о чём-то с дежурным посольства, но тот их—да и не только их — понимал плохо и «лаялся» с трудом усвоенными фразами «Ху ю?» или «Эмбасси клозет». Как только дежурный нажал кнопку замка, иностранцы вместе со мной вошли на территорию.
В вестибюле я их спросил, по какому вопросу они пожаловали в советское посольство, и в ответ получил:
— Мы просим у вас политического убежища.
Я провёл их в специально отведенную комнату и опросил более подробно. Затравленно озираясь по сторонам, мужчина поведал мне, что до последнего времени работал в БНД, но из-за разногласий с начальством был несправедливо уволен без права получения пенсии, в связи с чем решил отомстить службе и попытаться начать новую жизнь в СССР или ГДР. В БНД он специализировался по странам социалистического блока, неоднократно выезжал с заданиями в ГДР, ЧССР и ПНР. Перед бегством из ФРГ он прихватил копии многочисленных материалов БНД и в устной форме может сообщить важную оперативную информацию об агентуре БНД в соцстранах. Его спутница — это подруга, которая согласилась разделить с ним все тяготы эмигрантской жизни.
В подтверждение своих заявлений мужчина — назовём его условно Фогелем — открыл портфель, туго набитый документами и предъявил просроченное удостоверение сотрудника западногерманской разведслужбы.
Вместе с появившимся А.С. Серёгиным мы ещё раз опросили Фогеля и его спутницу и пошли докладывать резиденту. Через десять минут в Москву полетела срочная телеграмма о заявителе, а через час мы уже имели инструкции о начале конкретной и целенаправленной работы по снятию с заявителя информации.
Входе содержательной двухчасовой беседы источник упорно молчал.
Мы поселили Фогеля с подругой в укромной комнате посольства и три дня неустанно, с утра до вечера, трудились, расспрашивая его обо всём, что тому было известно о деятельности БНД. Полученные сведения были поистине впечатляющими. Фогель сообщил данные на десяток агентов БНД, сидящих на ключевых административных и партийных постах в Софии, Праге, Варшаве, Берлине и Москве, рассказал о некоторых конкретных операциях службы, выдал список известных ему оперативных сотрудников БНД и характеристики на них.
Вся эта обширная информация немедленно направлялась в Центр. Серёгин и я непрерывно сновали между убежищем перебежчиков и кабинетом резидента, забросив всю консульскую работу, появляясь в консульском отделе только для того, чтобы подписать визы или решить какой-то другой срочный вопрос. Коллеги по работе, естественно, обратили внимание на наши передвижения по посольству и с завистью наблюдали за важной государственной работой, которая отображалась не только на наших физиономиях, но и выпирала из каждой складки одежды, просвечивалась через дырки каждой пуговицы.
Не скажу, что у нас с Серёгиным не было сомнений относительно привалившего оперативного счастья. Червь сомнения и суеверия глодал нас постоянно, и мы часто спрашивали друг друга, не является ли Фогель хитроумным исполнителем коварной акции противника или не состоит ли он на учёте в какой-нибудь гейдельбергской психиатрической клинике. Но нет, информация Фогеля производила впечатление взвешенной, реальной и логично поданной, а само его поведение — вполне адекватным.
Наконец, у Центра лопнуло терпение, и мы получили указание переправить Фогеля со своей дамой в Москву, чтобы руководящие товарищи успели сами приобщиться к «снятию сливок». Не буду пересказывать, каким образом мы выполнили эту задачу, но в скором времени перебежчики оказались в Москве. В качестве сопровождающего лица вместе с ними выехал консул.
Он вернулся в Копенгаген через неделю возбуждённый и радостный и рассказал, что товарищи из Центра активно продолжают работу с Фогелем, что о нём, как и полагается, проинформировано руководство страны и что мы с ним можем «крутить дырки». Любимый Центр обещал нас представить к награде!
— Можешь без надрыва заниматься своими делами,—успокоил меня Серёгин, — считай, что командировка сделана! Сам видел, как начальник ПГУ подписывал рапорт на Председателя.
И действительно, настроение у меня было такое приподнятое, что заниматься черновой работой — звонить связям, ходить на какие-нибудь мероприятия, писать скучные справки — желания не возникало. Коллеги, от глаз и ушей которых ничто не могло укрыться, любовно хлопали по плечу и ласково говорили:
— Ну, Боб, молодца! Далеко пойдёшь.
Целый месяц я был в героях и запустил оперативную работу донельзя. Ни резидент, ни его зам даже и не пытались напомнить мне о том, что «надо делать дело».
Но время шло, а долгожданных известий из Москвы о наградах и почестях не поступало. Внутри меня уже поселился червь сомнения, я спрашивал консула, но тот только пожимал плечами и приговаривал:
— Пути любимого Центра неисповедимы! Жди.
Но я почувствовал, что ждать нечего и стал потихоньку возвращаться у своим «баранам»—рутинной оперативно-поисковой работе. Товарищи перестали хлопать меня по плечу, а в глазах некоторых из них стал поблескивать огонёк злорадства.
Скоро я окончательно выздоровел от «звёздной болезни», втянулся в повседневную оперативную страду и начал «вкалывать» по-старому. Однажды с одной из связей во время перерыва спектакля я прогуливался по залам Королевского театра оперы и балета и вдруг увидел перед собой знакомое лицо коллеги. Он стоял в стороне, стараясь привлечь моё внимание. Извинившись перед иностранкой — это была женщина, — я подошёл к нему и спросил:
— В чём дело? Ты тоже взял билет на спектакль?
— Нет, меня послал резидент. Срочно езжай в посольство.
— А что случилось?
— Там «твой» объявился.
Больше задавать вопросов я не стал — я сразу догадался, о ком идёт речь.
— Один из наших сотрудников попал в автоаварию, и мне нужно срочно выехать на место происшествия, — соврал я иностранке и оставил её досматривать модерновую постановку Флемминга Флиндта, в которой балеруны и балерины по ходу действия измазывали себя с ног до головы красной краской и извивались, как «дутики» в «Культурной революции» Швыдкого.
Резидент с насупившимся лицом дожидался моего появления. Его тоже вызвали из дома, а время было уже позднее.
— Внизу сидит Фогель. Спустись и разберись, в чём там дело.
В слабо освещенной приёмной, сжавшись в жалкий комочек, действительно сидел несчастный Фогель! Он сразу узнал меня и, словно в лихорадке, стал рассказывать, не дожидаясь моих недоумённых вопросов:
— Ваши товарищи уговорили меня вернуться домой и продолжить работу на вас с территории ФРГ. В Брюсселе меня арестовала полиция, потому что моя подруга предала меня. Но мне удалось бежать, и вот я с трудом добрался до вас, чтобы с вашей помощью укрыться в Швеции, где у меня есть друзья. Мне нужны деньги.
— Хорошо, посидите немного. Я сейчас вернусь.
Я поднялся в кабинет к резиденту, и мы вместе составили срочный запрос в Центр. Через час шифровальщик принёс ответ и положил его на стол шефу. Текст гласил, что Фогель признан психически неуравновешенным человеком, в связи с чем от него решили избавиться, для чего под легендой будущего сотрудничества его выдворили обратно в ФРГ. Выдворение осуществлялось через ГДР, а подчинённые Маркуса Вольфа, дав хорошего пинка (Фогель действительно когда-то работал в БНД и был известен спецслужбам ГДР), выставили бедолагу в Западный Берлин. Подруга Фогеля узнала о его болезни только в Москве, и бедняжка страшно переживала, что дала втянуть себя в такую аферу, как поддержка тылов свихнувшемуся с ума мужику. И самое интересное: Центр своевременно сориентировал все европейские точки о том, чтобы Фогеля, если он опять появится в их поле зрения, гнали в шею. Не проинформирован был только Копенгаген. Вероятно, это следовало расценивать как тонкую месть резидентуре за то, что мы подсунули им тухлый товар!
— Иди выпроводи своего друга куда хочешь, — холодно сказал резидент и пошёл домой.
Я опять спустился вниз и спросил Фогеля:
— Сколько вам денег требуется для того, чтобы добраться до Швеции?
— Сто крон.
— Держите. Я вас сейчас выведу на улицу через чёрный ход. Как только вы окажетесь на месте, мы с вами свяжемся.
— Да, да, я понимаю.
Я молча открыл калитку и подтолкнул Фогеля в сырую ночь. Откуда нам стал известен адрес его шведских друзей, он не спросил. Да это было и не нужно ему — главное, что он опять оказался при деле.
Кровные сто крон, вручённые Фогелю, резидент компенсировать мне из кассы резидентуры отказался:
— Это тебе будет уроком, чтобы впредь был более внимателен с «шизиками».
Среди ложных добровольных помощников разведчика процент шизофреников в Дании несомненно выше, чем среди представителей сексуальных меньшинств. Последние всё-таки более приземлённые, в политику не лезут и на пути иностранного дипломата встречаются редко. Но всё-таки встречаются.
Встретился и мне один такой тип.
Дело было жарким летом, когда все датчане и сотрудники посольства с семьями уезжали к морю. Излюбленным нашим местом было Тисвиляйе — небольшой посёлок на севере Зеландии с хорошим песчаным пляжем и чистым мелководьем. Это было первое моё лето в Дании, и вопрос заведения полезных связей стоял во весь свой рост. Поэтому даже на отдыхе я думал о том, как бы выйти на интересного человека, с помощью которого можно было бы изменить соотношение сил между Варшавским блоком и НАТО в пользу первого или проникнуть в сейф к президенту Никсону.
Выезжая на пляж и стараясь подъехать как можно ближе к воде, я застрял на своём «форде» и, несмотря на помощь коллег, вылезти из песка никак не мог.
— Проблемы? — услышал я характерный датский акцент в английской фразе.
Передо мной стоял белокурый красавец в плавках, эдакая типичная арийская бестия, и улыбался мне неподдельной голливудской улыбкой. По дипломатическому номеру машины датчанин определил, что имеет дело с иностранцем.
— А вы можете мне помочь?
— Естественно. Минуточку.
Он залез в огромный американский «шарабан», подъехал спереди, ловко подцепил мой «форд» тросом и без всяких усилий вытащил меня на безопасное место.
Естественно, я не захотел упускать случая поближе познакомиться с красавцем, который произвёл на меня положительное впечатление своими изысканными, прямо светскими манерами, культурной речью, обходительным дружелюбием. Мы разговорились, потом обменялись телефонами и договорились встретиться в Копенгагене в один из ближайших вечеров.
Он сказал, что позвонит мне в посольство, но я настоял на том, чтобы я заехал за ним домой, поскольку выяснил, что он холостяк и один живёт в небольшой пригородной вилле. В условленное время я позвонил в дверь небольшого, со вкусом отделанного особняка, и на пороге появился мой Красавчик. Он был одет в шикарную рубашку свободного покроя, светлые облегающие фигуру брюки, на шее был небрежно повязан шёлковый платок, и несло от него изысканными... женскими духами! Я принял всё это на счёт последнего крика моды и смело шагнул внутрь дома.
X. особых примет не имеет, если не считать, что низ у него шире плеч.
Были уже ранние сумерки. Окна большой гостиной были задрапированы. Стоящий у журнального столика торшер бросал скупой свет на выставленное угощение. Интимность обстановки подчёркивала тихая квадрофоническая музыка, льющаяся откуда-то с потолка. Хозяин предложил мне присесть и налил «лонг дринк». Он объявил, что хотел бы свозить меня, если нет возражений, в один из пригородных ресторанов. Я ответил согласием, потому что почувствовал себя в его доме как-то скованно. В ресторане, на нейтральной почве, я буду чувствовать себя с ним на равных.
В это время он как-то мягко и плавно опустился рядом со мной на диван и, продолжая разговор, как бы ненароком положил руку мне на колено. Не подозревая никакого подвоха, я тоже продолжал беседовать как ни в чём не бывало. Святая простота! Я принял этот жест за проявление датского дружелюбия, хотя, признаюсь, он меня всё-таки в глубине души неприятно и странно насторожил.
Впрочем, датчанин быстро убрал руку с колена и предложил ехать.
Ресторан располагался в копенгагенском пригороде Клампенборге и посещался весьма изысканной публикой. Угощение было шикарное, но я по-прежнему чувствовал себя весьма и весьма скованно и неуютно. Мягкие женские движения собеседника постепенно надоедали больше и больше. Он несколько раз, как бы невзначай, пытался коснуться меня, потрогать плечо, положить руку на мою, внимательно поглядеть в глаза.
И настал момент, когда в голове стрельнула мысль о том, что моя связь является не кем иным, как гомосексуалистом. Я стал присматриваться к нему, и этот вывод становился всё убедительней. Необходимо было прекращать контакт, но сделать это было надо достаточно деликатно, чтобы не обидеть человека. В конце концов, говорил я себе, он не сделал мне ничего плохого. До сих пор.
И я придумал себе оправдание.
— Закажите мне водочки, — попросил я датчанина после того, как мы справились с датским бифштексом и французским божоле.
— Водки? — поднял датчанин брови.
— Да, именно водки, — нахально настаивал я на своём.
Он нехотя позвал официанта и заказал рюмку «Смирновской». Что делать с этими русскими: ведь водка у них — национальный вид спорта!
— Нет, не рюмку, а стакан! — Мне было уже плевать на то, что обо мне подумает метрдотель и все окружающие.
— Хорошо, хорошо, — поторопился подтвердить заказ официант и скоро появился с наполненным наполовину стаканом. Датчанин молча наблюдал за мной, со страхом ожидая следующего моего шага.
Я спокойно «кинул» эти жалкие сто граммов, но слегка закашлялся — на публику пить я ещё не привык, но датчанин все равно уважительно посмотрел на меня.
— Ну как? Всё о'кей? — спросил он на всякий случай.
— Нет, надо повторить, — ответил я, поняв, что после обильного обеда водка не «брала» как следует.
— Ещё? — с ужасом спросил «гомик».
— Конечно.
Официант снова принёс мне полстакана, и я с отвращением выпил и эту порцию. Теперь в голове зашумело, и мог смело и натурально изображать состояние опьянения.
Датчанин был шокирован и не знал, как со мной поступить. А я громко разговаривал с ним на ужасном датском, так что сидящие за соседними столиками посетители стали бросать на нас укоризненные взгляды. В конце концов, я сам подсказал выход из положения:
— Отвези...зите меня... домой!
Датчанин сразу засуетился, расплатился по счёту и, поддерживая меня бережно за локоток, повёл к машине. Он усадил меня на заднее сиденье и, вероятно сожалея об упущенной возможности, погладил меня таки, подлец, — на прощание — по коленочке! Меня чуть не стошнило, но я стиснул зубы и напомнил ему о его долге отвезти пьяного гостя домой.
— Да, да, конечно.
Прощаясь у подъезда моего дома, Красавчик выразил надежду, что наш контакт продолжится и в будущем.
— Непременно! — безапелляционно заверил я его. — Несомненно! Завтра я позвоню вам.
— Буду ждать вашего звонка.
Интересно, долго ли он ждал?
Д. является почти заядлым холостяком, поскольку не совсем уверен в завтрашнем дне.
