Глава 2
Роковой выстрел
– Как мне вас понимать, уважаемый Александр Юрьевич? – побледнел князь Петр, выслушав витиеватую речь князя Репнина-старшего.
Родители Наташи и Михаила приехали вчера из-за границы, где Зинаида Гавриловна лечилась от легочной недостаточности, по обыкновению проводя зиму на теплом средиземноморском побережье. Репнины-старшие сразу привнесли в загородный дом Долгоруких атмосферу респектабельного салона, и Мария Алексеевна с удовольствием предалась приятной светской беседе – занятию подзабытому, но такому тонизирующему.
Зинаида Гавриловна со свойственной ее происхождению и воспитанию непринужденностью оживила скучный сельский быт занимательными рассказами о курортной жизни. Долгорукая уже давно никуда не выезжала и с особым чувством, замешанным на ностальгии и зависти, понимающе кивала и поддакивала Репниной. Петр Михайлович тоже не остался в стороне и обижен не был – их беседа с князем Репниным вечером в гостиной за чаем напомнила ему прежние дни общения с верным другом и соседом бароном Корфом.
Репнина-старшая осталась весьма довольна участием Марии Алексеевны в судьбе дочери – горячо одобрила и платье, и выбранные украшения. Женщины немного посудачили о своих детях, мягко укоряя их за в основном несуществующие или несущественные недостатки и нахваливая очевидные достоинства будущих жениха и невесты. Зинаида Гавриловна внесла свои предложения по части маршрута свадебного путешествия, а князь Александр Юрьевич высказал пожелание увидеть Андрея на государственной службе, соответствующей его дипломатическим талантам и предрасположенности.
Андрей был несказанно рад такому быстрому единению родителей, а Наташа весь вечер казалась слишком озабоченной и даже грустной. Зинаида Гавриловна остановила Долгорукую, все порывавшуюся растормошить ее, и убедила отнести меланхоличное настроение дочери на счет предстоящей завтра свадьбы. Андрей же, наоборот, чувствовал себя если не главой семьи, то, по крайней мере, равным двум отцам – светским львам и мужам, умудренным в делах государственных и военных.
Ночью Наташа заперлась у себя и даже с матерью не хотела говорить. Утром в доме началась суматоха – слуги бегали туда-сюда, украшая столовую, из кухни во все уголки проникали дразнящие и аппетитные ароматы. Сборы были долгими, с оттяжкой – Андрей для виду капризничал, добиваясь совершенного силуэта своего фрака. Ему так не хватало мудрого совета Наташи, обладавшей изысканным вкусом и абсолютным чутьем идеального. Но Андрея к ней не пускали, говорили – примета плохая видеть невесту до свадьбы.
Наташе собираться помогала взятая вместо Татьяны Аксинья да рядом крутились неугомонная Соня и радостно светившаяся Лиза. Избавление Михаила от кавказской ссылки сделало ее надежды на счастье вполне реальными и недалекими. Наташа позволяла помогать себе, но при этом одевалась с непривычной для нее меланхолией и равнодушием. Правда, она пару раз прикрикнула на Аксинью, слишком затянувшую шнуровку лифа, и обидела Соню, бросившуюся расправлять оборки на ее платье. Но сорваться Наташе все же не удалось – девушки сочли ее душевное состояние обычным и вполне объяснимым и даже посочувствовали.
Когда одевание закончилось, и Наташа впервые увидела свое отражение в большом напольном зеркале, специально принесенным по такому случаю в ее комнату, ей подурнело. Роскошное белое платье, фата и флердоранж уподобляли ее ангелу, и возвышенность момента испугала Наташу. Между ней и Андреем уже давно не существовало того романтического чувства, которое превращает венчание в событие, способное перевернуть всю твою жизнь. Прозаичность быта и преждевременное познание далеко не лучших сторон семейных отношений самым серьезным образом повлияли на ее желание этого брака.
На подъезде к церкви она попросила отца остановить карету и решительно сказала родителям, что свадьбы не будет. Князь Александр Юрьевич, который должен был вести ее к алтарю, немедленно схватился за сердце, но Зинаида Гавриловна незаметно ущипнула его за ухо, сердито велев не устраивать здесь представления, ибо подобные заявления – дело для невесты даже обязательное. Какая же свадьба без слез и сомнений в правильности сделанного шага?..
– Да-да, – кивнул Репнин-старший, – я помню, ты все время вырывала свою руку и не позволяла надеть тебе на палец обручальное кольцо.
– Это не каприз, papa, – спокойно сказала Наташа. – Я не собираюсь выходить замуж, только и всего.
– Натали! – воскликнула Репнина, и на ее лице появилось выражение, дающее понять, что она только что догадалась об истинной причине неожиданного решения дочери. – Неужели ты влюблена не в Андрея?
– Мама! – Наташа укоряюще посмотрела на нее. – Разве прежде вы могли обвинить меня в ветрености? То-то и оно. Нет, я люблю Андрея, но... не так, чтобы позволить ему стать моим мужем. – Это еще что за новости? – растерялся Репнин-старший. – Объяснись!
– Я уже не хочу жить с ним одним домом, одной семьей, – начала объяснять Наташа, но мать прервала ее.
– Тебя в этом доме обижали?
– О чем ты говоришь, maman?! – рассердилась Наташа. – Долгорукие – чудесная семья, и мне было легко сойтись здесь со всеми. Я говорю не о них – я пытаюсь рассказать вам о себе и о своих чувствах!
– Вероятно, ты просто путаешь чувства, что владели тобой вчера, и те, что заполняют тебя сегодня, – предположила княгиня Репнина. – Уверена, завтра ты будешь с улыбкой вспоминать свои нынешние опасения и, предаваясь любви, позабудешь о сомнениях.
– Действительно, дочка, – ободряюще улыбнулся Репнин-старший, – надо всего лишь сделать этот шаг, и завтра вся жизнь пойдет совершенно по-другому. И если ты боишься, я готов крепко-крепко взять тебя за руку – поддержать и успокоить тебя.
– Мама, папа! – умоляюще сказала Наташа. – Поверьте, я спокойна, как никогда, и я ничего не боюсь. И говорю вам без тени сомнения – я не желаю этой свадьбы! Прошу вас – едем сейчас же в Петербург! Я не пойду под венец – ни с Андреем, ни с кем-либо другим. По крайней мере, какое-то время. Я хочу побыть одна и всерьез подумать над своим будущим.
– И нам не переубедить тебя? – грустно спросила княгиня.
Наташа отрицательно покачала головой и отвернулась к окну, а княгиня взглянула на мужа.
– Александр, думаю, нам не стоит выходить из кареты! А тебя, друг мой, прошу взять на себя эту неприятную миссию и объясниться с князем Петром и Марией Алексеевной.
Репнин-старший вздохнул и вышел из кареты.
В церкви уже было все готово, расфранченные уездные гости собрались по левую и правую стороны от прохода, вполголоса обсуждая причину задержки церемонии. Андрей немного нервничал и постоянно поддергивал из-под рукава фрака манжеты своей рубашки в стиле а-паж. Лиза изредка, успокаивающим жестом прикасалась к его плечу, а Репнин, стоявший подле Лизы, бросал на Андрея ободряющие взгляды. Князь Петр понимающе кивал сыну и все поглядывал встревоженно в сторону входа, и лишь Долгорукая пребывала в прекрасном расположении духа, улыбаясь почтительно и заискивающе взиравшим на нее уездным дамам и время от времени беседуя с взволнованной и оттого раскрасневшейся Соней.
Князь Репнин не решился пройти в церковь и попросил служку вызвать в притвор князя Петра, а, когда тот появился, изложил ему суть из только что состоявшегося разговора с Наташей, правда, умудрившись облечь все нелицеприятности в весьма солидную и ни для кого не оскорбительную форму. Слушая его, князь Петр то багровел, то бледнел и по завершению извинительной речи Репнина-старшего, выдержав незначительную паузу, задал ему тот самый вопрос:
– Как мне вас понимать, уважаемый Александр Юрьевич?
– Петр Михайлович, – развел руками Репнин-старший, – вы же понимаете: времена меняются, нынешняя молодежь ведет себя сегодня совсем не так, как иначе воспитанные мы и наши родители, Я не могу приказать Наташе выйти из кареты и предстать перед батюшкой и своим женихом. Она приняла решение, причины которого мне неизвестны, непонятны, но я уважаю: выбор дочери и не намерен заставлять ее идти замуж против собственной воли.
– Это не воля, сударь! – вскипел Долгорукий. – Это... позор! Когда такое было, чтобы невесты бросали своих женихов прямо у алтаря?! Это недопустимое падение нравов!
– Вы, кажется, собираетесь оскорбить мою дочь? – нахмурился Репнин-старший.
– Я всего лишь называю вещи своими именами! – настаивал князь Петр. – Ибо оскорбление нанесено моему сыну – принародно и безжалостно! И я требую от вас и вашей семьи внятных объяснений по этому поводу.
– Боюсь, что любые слова сейчас будут приняты вами в штыки и истолкованы вольно и необъективно, – сухо сказал Репнин-старший. – Впрочем, если вы желаете как-то успокоить ситуацию, то советую вам предложить Андрею Петровичу самому поговорить сейчас с Натали, и все выяснить между собой. Поверьте мне, решение дочери оказалось для нас с супругой столь же неожиданным и необъяснимым, но мы не в силах заставить ее изменить свое решение, и это – не в правилах нашей семьи.
– А в правилах нашей семьи – не прощать оскорблений! – воскликнул Долгорукий, но вышедший к ним Андрей остановил его.
– Отец, тебе опять мерещится; неуважение к своей персоне?
– Все далеко не так весело, как ты себе представляешь, – трагическим тоном промолвил Долгорукий.
– Андрей Петрович, – мягко сказал Репнин-старший и отвел жениха в сторону, – простите, что принес вам не радостную весть, но, полагаю, свадьбы не будет.
– Что с Наташей? – вздрогнул Андрей.
– Ничего особенного, если не считать внезапной перемены в ее настроении, вследствие чего она не хочет выходить за вас замуж, – развел руками Репнин-старший.
– Господи! – прошептал Андрей. – Кто мог настроить ее против меня? Я должен тотчас с нею переговорить.
– Да-да, я тоже так считаю, – обрадовался его благоразумию Репнин-старший. – Пожалуйста, пойдемте со мною к карете! Надеюсь, вы встретитесь, и, если и были какие-то недоразумения, то они рассеются, и мы сможем, наконец, приступить к венчанию.
Бросив осуждающий взгляд на отца, Андрей строго попросил его не вмешиваться впредь и вышел вместе с князем Репниным из Церкви.
Зинаида Гавриловна с готовностью предоставила молодым людям возможность еще раз поговорить. Завидев приближающихся Андрея и мужа, она вышла из кареты и ободряюще кивнула незадачливому жениху ее строптивой дочери. И, пока Наташа и Андрей объяснялись, она молилась Богу, чтобы он надоумил ее Натали и наставил ее на путь истинный.
Время от времени Репнины переглядывались, но, чем дольше длилось ожидание, тем очевидней становилась бессмысленность затянувшихся переговоров. Репнины знали характер Наташи – она принимала решения быстро и никогда не отказывалась от них. И, судя по всему, у Андрея не осталось никаких шансов что-либо изменить – уговорами он только отдалял миг неизбежной разлуки.
Когда Андрей вышел из кареты, он был смертельно бледен, и его молчание свидетельствовало о том, что сердце его разбито. Князь Репнин отвел взгляд в сторону, княгиня тихо ахнула и приложила руку в перчатке к губам, точно боялась разрыдаться. Но Андрей не услышал и словно и не заметил их – он медленно направился к церкви нетвердым шагом и, дойдя до крыльца, опустился без сил на ступеньки.
Репнины переглянулись и заторопились с отъездом. Михаил и появившаяся вслед за ним на крыльце Лиза с удивлением смотрели на поникшего и расстроенного Андрея и уезжавшую, как будто поспешно бежавшую, со двора карету невесты, увозившую Наташу и ее родителей прочь – навсегда от Андрея и из этих мест. Лиза разволновалась и склонилась к брату, безучастно сидевшему на ступеньках – не замечавшему ни мороза, ни любопытных взглядов прицерковных зевак.
– Что случилось, Андрюша? – ласково спросила Лиза.
– Ничего особенного... – повторил слова князя Репнина Андрей. – Просто Наташа бросила меня.
– Не может быть! – воскликнул Михаил.
– Тебе лучше знать, что может или не может быть с твоей сестрой, – горько усмехнулся Андрей. – Это, наверное, у вас семейная черта – бросать тех, кто вас любит.
– Ты несправедлив, Андрей, – смутился Репнин.
– Но почему? – растерялась Лиза. – Наташа как-то объяснила тебе причину своего решения уехать?
– Она объясняла, – кивнул Андрей, – но я не сумел ее понять, и потому сделал еще хуже. Теперь она уже никогда не вернется. Спасибо вам за подарки и поддержку, но мы с Наташей расстались.
– О чем ты говоришь? – на крыльце появилась взволнованная, с безумным взглядом Долгорукая. – Как расстались?! Почему ты позволил ей уйти? Ты... ты – тряпка, такой же, как и твой папенька!
– Маменька! – вскричал Андрей, вставая со ступенек. – Умоляю вас – держите свои домыслы при себе! Вы же ничего не знаете!
– Домыслы? Это я ничего не знаю?! – взвилась Долгорукая. – Боже, а я-то размечталась, что хотя бы твоя жизнь пойдет совершенно иначе! Но нет – ты прямой дорожкой побежал по кривому пути, проложенному твоим драгоценным папенькой! Ты завел интрижку с дворовой девкой, ты оскорбил свою невесту! И еще удивляешься, что она, в конце концов, не решилась связать с тобой свою судьбу! Да княжна – просто ангел, что всего лишь уехала, а не стала мстить тебе! – Замолчите, маменька! – закричал Андрей. – Оставьте меня в покое! Оставьте меня все! Мне не нужны ваши соболезнования и сочувствие, я справлюсь с этим сам! Андрей бросился к саням, на которых приехали любопытствующие слуги из имения, и велел немедленно везти его домой. Мужики переглянулись и приказали бабам из саней – вон! А один, встав за возницу, повез барина обратно.
Андрей не видел, как расходились гости, но чувствовал изрядную дурноту, представляя, как все эти кумушки с мужьями судили и рядили произошедшее. Он ощущал на себе их изучающие взгляды – притворно соболезнующие, но азартные и плотоядные, буквально по живому сдирающие кожу со всего его семейства. Андрей думал, и у него кружилась голова, когда в его воображений возникала картина позорного выхода его родных из церкви, как они шли, словно сквозь строй, под осуждающие усмешки соседей, как садились в карету, пытаясь сохранить остатки их принародно униженного достоинства.
Приехав домой, он сразу прошел к себе и заперся в своей комнате. Скинув уже ненужный свадебный фрак, он швырнул его в угол и бросился на постель. Ему хотелось плакать, но Андрей боялся быть услышанным. Он ощущал себя маленьким мальчиком, который набедокурил и потом получил от взрослых нагоняй – обидный оттого, что прилюдный, и теперь боялся, что все поймут, как ему больно и тягостно на душе.
Решение Наташи отменить свадьбу потрясло его. Андрей ждал этого дня, он стремился соединиться с Наташей, ибо искал в этом браке спасение от разъедавшей его язвы – вины перед Татьяной и их еще не рожденным ребенком. Отчасти Андрей не снимал с себя вины и перед Лизой и ее исковерканной судьбой. Свадьба должна была искупить и его предательство любви к Наташе. Андрей думал, что, отвечая: «Согласен», он разом перечеркнет все прошлые прегрешения и начнет новую жизнь, в которой все будет по-другому. Но Наташа почему-то не дала ему подобного шанса...
Господи, вздрогнул Андрей, неужели он так жестоко заблуждался в ней и ее чувствах к нему?! Неужели она так же коварна, как и его маменька? И все ее слова о том, что ей необходимо время на раздумье, – только игра, подлая, крапленая? Что, если Наташа лишь прикидывалась любящей и тянула его под венец, чтобы отомстить ему за роман с Татьяной? Она хотела их разлучить, сделать им обоим больно и довершить свою месть, в самый последний миг отказавшись стать его женой... Наташа – это собака на сене, и она играла с ним, используя свадьбу, как способ унизить и растоптать его...
Таня бы себе такого не позволила! Андрей сжал кулаки и перевернулся на спину. Конечно, тихая, милая, кроткая Татьяна, верная ему до гроба – как он мог бросить ее?! Как решился отдать это любящее сердце и свое, кровное дитя в чужие руки? Никита – малый добрый, но он не любит Таню, а спасает ее от всеобщего порицания. И почему Никита, когда он сам вполне годится для этой роли? В его силах поддержать Татьяну, признать ребенка и официально усыновить его. В конце концов, теперь Татьяна свободна, и никто не может помешать ему жениться на ней.
Ведь дал же отец вольную Марфе! Да он бы и жил с ней, если бы Лиза, истинная дочь своей матери, не вмешалась и не разрушила их покой и уединение. О, как он понимает отца – только сейчас Андрею открылась истинная причина ухода князя Петра из семьи. Андрей и сам не отказался бы ныне от этого. Да и впрямь – забрать сейчас Татьяну и уехать с нею, куда глаза глядят! Пусть она не благородного происхождения, и светским манерам не обучена, но она чиста перед ним и чтит его, как мужа. Татьяна не предаст – это он предал ее, но у него еще есть время все исправить.
Андрей немедленно встал и после минутного раздумья решился нарушить свое затворничество. Он осторожно открыл дверь и выглянул в коридор – в доме стояла невыносимая тишина, как будто имение настиг мор. Впрочем, это было ему на руку – сейчас он никого не желал видеть, никто не должен был помешать ему. Андрей крадучись прошел по коридору и направился в кабинет отца. Там он сел за стол и принялся за письмо.
«Единственная моя, чуткое и преданное мне существо – Танечка, Танюша... Ты и только ты способна дать мне блаженство Рая, и лишь с тобою позволено мне испытать удивительное счастье и любовь... Умоляю – прости меня, хотя грех мой велик, ибо нет ничего страшнее, чем отринуть жену свою перед Богом и дитя свое единокровное. Теплится ли еще в душе твоей пусть малая толика того чувства, что приносило нам радость в прежние дни? И, если жива надежда на наше общее будущее в твоем сердце, то готова ли ты позволить ей осуществиться?
Я знаю, что обидел тебя, что обошелся с тобой подло и низко, и потому так же низко склоняю сейчас перед тобой и нашим будущим ребенком голову и на коленях прошу о снисхождении и прощении для меня. Вернись ко мне – приди в мои объятия, и я уже никогда больше не разомкну их по своей воле и не отпущу тебя от себя. Теперь-то мне ведома сила твоего чувства, и я собираюсь излить на тебя и нашего малыша столько же страсти и нежности, ибо виноват перед вами и мечтаю искупить свою вину. Я жду тебя – дай знак или просто подумай обо мне, я все равно услышу твой зов. Люблю... Всегда твой Андрей».
Написав, Андрей почувствовал облегчение и, запечатав конверт, бросился разыскивать Дмитрия. На конюшне того не оказалось, и Андрей заглянул во флигель, где жили слуги. На его расспросы девки как-то смущенно отводили глаза в сторону, и только после того, как он страшным тоном пригрозил, что накажет их за обман, молоденькая Аксинья смущенно выдавила из себя признание – мол, барыня звала к себе Дмитрия по особому делу Андрей недовольно покачал головой и направился к матушке.
Долгорукая подошла к двери не сразу, а, отперев, держала ее полуоткрытой, оберегая от взгляда Андрея то, что происходило в ее комнате. Выглядела она странно – была навеселе, глаза диковато блестели, и пеньюар был глубоко расстегнут. Андрей впервые видел маменьку в столь неприглядном состоянии и, не желая более усугублять свое и без того дурное настроение, решил не замечать всех этих сомнительных подробностей и спросил о Дмитрии.
– Ты что-то задумал, Андрюша? – Долгорукая с подозрением посмотрела на сына, пытаясь протрезветь.
– Я хочу, чтобы он выполнил одно мое поручение, – сухо ответил Андрей. – Послушай, мне некогда объясняться, да и незачем. Просто скажи, где Дмитрий, мне объяснили – ты звала его.
– А твое дело не может подождать? – недовольно спросила Долгорукая.
– Нет, – категорично покачал головой Андрей.
– Что ж, я не могу отказывать своему сыну, с тебя сегодня уже довольно отказов, – заплетающимся языком произнесла княгиня и велела куда-то в глубь комнаты:
– Митька, ты иди, помоги барину, чем скажет. А потом все-таки возвращайся, возвращайся, голубчик... Вскоре в дверном проеме показался и сам Дмитрий – молодой, красивый, холеный. И Андрей почувствовал, что краснеет, – он вдруг понял, что это было за особое поручение.
– Как вы можете, маменька? – укорил он Долгорукую. – Вы же совсем не такая...
– А какая? – с вызовом вскинулась она. – Брошенная при живом муже? Опозоренная невесткой? Оболганная детьми? Невинно обвиненная в убийстве?
– Но это же грех, маменька, – прошептал Андрей.
– Я и так давно грешница, хуже мне не станет, – Долгорукая махнула рукой и посторонилась, пропуская выходящего из ее комнаты Дмитрия. – И ты меня не суди – мал еще!..
Андрей не стал с нею спорить. Едва княгиня закрыла дверь, он отдал Дмитрию письмо и, стараясь не смотреть ему в глаза, велел срочно везти Татьяне в имение Корфов. Дмитрий равнодушно кивнул и степенно пошел исполнять. Андрей хотел вернуться к себе, но, проходя через вестибюль, увидел появившегося на пороге Корфа.
– Владимир? Что тебе? – неласково поинтересовался Андрей.
Менее всего он желал сейчас выслушивать чьи-то соболезнования по поводу несостоявшейся свадьбы с Наташей.
Но, как оказалось, Корф о случившимся еще ничего не знал и приехал говорить о дуэли, давеча затеянной князем Петром.
– Хорошо, – кивнул Андрей, – я буду рад обсудить с тобою это. Прошу.
Они направились в кабинет отца. Андрей сел за стол, Владимир – в кресло напротив.
– Я умоляю тебя убедить отца не требовать боле сатисфакции, – сказал Корф, – ибо дуэль теперь уже не имеет смысла. Завтра я отправляюсь на Кавказ по личному распоряжению Его Императорского Величества. Думаю, князь Петр должен быть доволен – моя личная жизнь разрушена, моя собственная жизнь не стоит теперь и ломаного гроша.
– Ты собираешься погибнуть в первом же бою? – без особой доброжелательности спросил Андрей.
– Если повезет – да, – без тени улыбки кивнул Корф. – Я не держусь за жизнь, поверь мне.
– Я знаю, ты всегда умел рисковать, – грустно сказал Андрей, – но все же я полагал, что это – всего лишь игра, и что в последний миг ты обязательно одумаешься и увернешься от пули или остановишь вражеский клинок, скрестив его со своим.
– Возможно, так оно и было, – признал Корф, – но это было давно, в той, другой жизни и с другим Владимиром Корфом, которому нравилось будоражить кровь опасностью. Сейчас я вижу в этом всего-навсего избавление от мук, которые изводят меня, вынимают всю душу и опустошают сердце.
– Значит, ты не станешь уклоняться от смерти? – тихо уточнил Андрей. – Я готов к встрече с ней, – прошептал Корф. – Впрочем, прости, что я утомляю тебя подобными разговорами. Тебе и без того нелегко.
– Напротив, – улыбнулся Андрей. – Я собираюсь начать новую жизнь. Я уже предпринял некоторые шаги в этом направлении и надеюсь, что вскоре приятно и неожиданно удивлю всех моих родных и друзей.
– Мне бы твою уверенность, – Корф безнадежно махнул рукой. – Но я искренне желаю тебе счастья.
– Благодарю, – Андрей поднялся из-за стола и протянул Корфу руку. – Обещаю, что не позволю отцу продолжать это бессмысленное противостояние наших семейств. Конечно, сделать это будет непросто – он не желает слушать никого из нас. Отец упоен своей находкой и носится с Полиной – кто бы мог такое представить! – балует ее, и боюсь, как бы вконец, не испортил эту нагловатую девицу, у которой и без того несносный характер.
– Думаю, что хуже, чем она есть, Полина стать не может – слишком глупа, но крови вам попортит, – со знанием дела сказал Корф. – Я отчасти понимаю настроение княгини, которая всячески хотела избежать ее появления в вашем доме, но, поверь, я не мог поступить с Петром Михайловичем столь бесчеловечным образом, лишив его найденной дочери, даже если она и не умна, и не порядочна.
– Благодарю тебя, – кивнул Андрей.
Друзья пожали друг другу руки, и Корф направился к выходу.
– Странно, – вдруг услышал он и оглянулся.
Андрей открыл стоявшую на столе коробку с дуэльными пистолетами, которые подготовил князь Петр, и достал один из них.
– Я читал, что это называется дежавю, – задумчиво произнес Андрей, рассматривая пистолет, – я словно уже видел однажды эту картину: ты, я, коробка с пистолетами...
– Как давно это было! – улыбнулся Корф. – После той памятной дуэли с наследником, кажется, утекло столько рек, безвозвратно пропало столько надежд и желаний...
Владимир не договорил – Андрей, вертевший в руках пистолет, вдруг чем-то заинтересовался в нем и повернул к себе дулом. Его палец заскользил по бойку, и внезапно раздался характерный щелчок затвора, а потом прозвучал выстрел. Быстрый и резкий, оглушивший и буквально взорвавший тишину дома Долгоруких.
Еще мгновение Владимир, ничего не понимая, наблюдал, как Андрей удивленно рассматривает кровь, выступившую на жилете справа, и проводит по ткани рукой, словно желая удостовериться, что это не сон, что выстрел действительно был сделан. А потом, подняв на Корфа совершенно детский, близорукий взгляд, стал медленно оседать на пол, выронив пистолет и цепляясь пальцами сначала за крышку стола, затем хватаясь за ножку кресла...
– Не-е-ет! – страшно закричал Владимир и бросился к нему.
Дальнейшее он воспринимал сквозь сетку наваждения. На звук выстрела в кабинет стали сбегаться Долгорукие, но Владимир не видел их лиц, не слышал голосов – он стоял на коленях на ковре перед рабочим столом князя Петра и прижимал к себе Андрея. Иногда он кричал что-то нечленораздельное и все не хотел отпускать его руку, когда Андрея стали оттаскивать от него. Корф не видел и не помнил, как истошно выла Долгорукая, а Соня подняла с пола пистолет и бездумно разглядывала его, пока князь Петр не выхватил оружие у нее из рук, а Лиза бросилась к открытой коробке и схватила второй пистолет, чтобы стрелять в Корфа, но Полина отняла его.
Прибежавшие на шум слуги как-то ловко принялись разводить хозяев – огромный Гаврила, стиснув Долгорукую в охапку, немедленно поволок сопротивлявшуюся княгиню в ее комнату и всем телом припер дверь, впихнув туда хозяйку. Долгорукая еще какое-то время стучала кулаками в дверь, но потом выдохлась и сползла вниз – Гаврила слышал, как она царапалась, точно мышка, у самого пола. Аксинья расторопно увела Соню, а влетевший с улицы Дмитрий с силой встряхнул Лизу за плечи, приводя ее в чувство.
Опомнившись, Лиза велела нести Андрея в гостиную. Князь Петр шел рядом со слугами и поддерживал голову сына. Владимир потерянно плелся последним, пытаясь разглядеть из-за спин слуг, как там Андрей. Он не видел и не понял, когда приехал доктор Штерн – сонный и недовольный поздним скорым вызовом. В руках служанок замелькали полотенца, из которых доктор велел рвать корпию, кто-то побежал за водой – несли ключевую и еще грели для кипячения медицинских инструментов.
Владимир ходил между всеми, как неприкаянный, – иногда его оттесняли от дивана, на котором лежал Андрей, и Корф удивился: от чего так странно запотели его очки. Иногда Владимиру удавалось приблизиться к другу, но вскоре он понимал, что Андрей не узнает его. Наконец, доктор Штерн приказал Корфу сесть на стул у двери и перестать мешаться под ногами. Владимир покорно кивнул и тихо сидел в углу, пока Штерн, колдовал над раной Андрея.
Корф не знал, сколько времени прошло с того момента, как прозвучал тот роковой выстрел, – мир словно замедлил свое движение, стали размытыми границы между предметами и людьми, и голоса звучали одним общим гулом. Но вдруг все изменилось – в гостиной воцарилась страшная тишина, и все головы разом обернулись к Корфу. Владимир поднял голову и обвел глазами всех, собравшихся в гостиной, – он понял, что произошло.
– Я не убивал Андрея, – прохрипел он. – Я не убивал его! Это ошибка!..
– Как это могло случиться? – тихо спросил Репнин, садясь рядом с Корфом на деревянное ложе широкой тюремной скамьи.
Владимира привез в уездную тюрьму исправник, которого вызвал князь Петр. И, хотя Корф все время пытался объяснить, что это недоразумение, его обвинили в убийстве молодого князя Долгорукого.
– Надеюсь, ты не веришь, что я стрелял в Андрея? – хмуро поинтересовался Корф, откидываясь на холодную и слегка заиндевевшую стену.
– Я ни минуты не сомневаюсь, что ты невиновен, – кивнул Репнин. – Но почему пистолет выстрелил?
– Коробка стояла на столе, – просто сказал Корф. – Я уже уходил, когда Андрей взял ее в руки и увидел, что она открыта. И тогда они решил проверить оружие – что-то привлекло его внимание.
– Вот как? – задумчиво произнес Репнин. – А он не успел сказать, что именно его заинтересовало?
– Увы, – вздохнул Корф. – Тишина... Точнее – сначала выстрел, а потом – гробовое молчание.
– А что вообще ты делал поздно вечером у Долгоруких? – продолжал спрашивать Репнин.
– Ты решил выступить моим адвокатом? – не очень весело улыбнулся Корф.
– Я – твой друг, и хочу помочь тебе, – Репнин осуждающе взглянул на него. – И еще я намерен очистить твое доброе имя – и перед Богом, и перед людьми.
– Бог свидетель, я чист, – покачал головой Корф, – но Всевышнего нельзя вызвать в суд в качестве свидетеля.
– Не богохульствуй! – нахмурился Репнин. – Но ты все-таки не ответил на мой вопрос – зачем ты приходил к Андрею? Это как-то связано с Лизой? Вы ссорились?
– Это связано со мной, – отрезал Корф. – И я приходил к нему попрощаться. Сегодня я намерен был выехать в Петербург. А потом – в полк, который отправляется днями на Кавказ.
– Ты едешь на Кавказ? – растерялся Репнин. – Но я думал, что ты отправляешься искать Анну, чтобы вернуть ее и объясниться с ней.
– Нельзя искать того, что нет, и говорить о том, что ушло, – покачал головой Корф. – Между мной и Анной все кончено, и Кавказ – самое лучшее место пребывания для такого неудачника, как я.
– И что тебе сказал Андрей? – после паузы вернулся к расспросам Репнин.
– Обещал уговорить отца оставить эту бредовую мысль женить меня на Лизе, – вздохнул Корф. – А еще он сказал, что собирается начать новую жизнь. И знаешь, какая странность – я говорил Анне те же слова перед тем, как мы расстались...
– Уверен, это всего лишь совпадение, и оно никоим образом не предвещает твоего будущего, – поспешил успокоить его Репнин.
– Андрей тоже утешал меня, – кивнул Корф, – но, как видишь, слова недорого стоят.
– Перестань паниковать! – вдруг разозлился Репнин. – Я разберусь с этим загадочным делом и помогу тебе. Только не пытайся ничего предпринимать. – О чем ты? – удивился Корф. – Никаких побегов, нападений на тюремную охрану и судейских, – сурово сказал Репнин.
– Насколько я помню, это ты у нас мастер вызволять заключенных из-под стражи, – Корф впервые за все время их разговора улыбнулся, и за его измученной улыбкой Репнину привиделся прежний Владимир – остроумный собеседник и неунывающий оптимист.
– Только никому не рассказывай об этом, – заговорщически подмигнул Корфу Репнин, – иначе я окажусь здесь же по соседству, а из тюрьмы, как ты догадываешься, мне вряд ли удастся доказать твою невиновность еще кому-нибудь, кроме меня.
На прощанье друзья обнялись, и Репнин отправился к Долгоруким.
Произошедшее никак не укладывалось в его голове – Андрея больше нет с ними. Еще вчера он пытался убедить его не отчаиваться и верить, что Наташа все обдумает и вернется. Боже, возможно ли такое? Репнин настолько был поражен пришедшей ему в голову мыслью, что даже придержал поводья, невольно затормозив Париса, который вздыбился и обиженно прохрипел что-то, сворачивая шею на бок.
– Прости, приятель! – Репнин ослабил поводья, позволяя коню вернуться к прежнему аллюру, и ласково потрепал его шею под гривою.
Неужели это не случайный выстрел, и Андрей инсценировал свою смерть? Почему никто не заметил, что Андрей утратил веру в себя и в Бога и решил покуситься на святое – на самое себя? И что будет с Наташей, если его ужасное предположение подтвердится? Она не сумеет простить себе, что оттолкнула Андрея, и тем самым подвела его к самому краю пропасти.
Репнин боялся даже в мыслях произнести слово, которое подразумевал, думая о том, по какой причине мог всегда осторожный Андрей взяться за пистолет. И тогда его фраза о новой жизни, в которой все будет иначе, приобретала совершенно иное значение. До какого же отчаяния он должен был дойти, чтобы решиться на такое?..
В имении Репнин сразу направился к Лизе. Она лежала в своей комнате на постели и безучастно смотрела в потолок. Михаил приподнял ее казавшееся безжизненным тело и слегка встряхнул. Лиза медленно повернула голову к нему, и слеза побежала по ее щеке.
– Родная моя, – растрогался Репнин, – ты не должна так изводить себя. Изменить случившееся мы не в силах, но силы необходимы нам, чтобы жить дальше.
– Андрея больше нет... – прошептала Лиза. – Корф убил его.
– Владимир не делал этого, – начал Репнин, но Лиза тотчас очнулась от своей дремоты и резко вырвалась из его объятий.
– Да как ты смеешь! Ты – предатель! Ты... ты...
– Лиза, успокойся, – после некоторого сопротивления Репнину удалось схватить ее за руки и притянуть к себе, – очнись и постарайся выслушать меня. Я никого не предаю. Память об Андрее для меня священна, но и ты не имеешь права выносить приговор, не разобравшись во всех обстоятельствах дела.
– Разобраться? – Лиза буквально сверлила его взглядом. – Или ты думаешь, я ослепла? Я видела своими глазами...
– Что ты видела? – прервал ее Репнин. – Только будь предельно точной и честной. Освободи свою память от горя и боли и расскажи то, что было на самом деле.
– На самом деле?! – завелась Лиза, но потом сникла и прошептала:
– Когда мы вбежали в кабинет, Корф стоял на коленях перед Андреем и держал его за, руку.
– А пистолет? Где находился пистолет? – разволновался Репнин.
– Он лежал у стены, за столом, – припомнила Лиза. – И что это доказывает?
– То, что, если бы Корф стрелял в Андрея оттуда, где он стоял, то, наверняка, отбросил бы его в сторону. А то, как ты описала сейчас положение пистолета в комнате, говорит о том, что он выпал из рук самого Андрея! – воскликнул Репнин.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что мой брат стрелял в себя?! Да как ты смеешь?! – вскричала Лиза. – Видеть тебя не могу, не желаю! Уходи, немедленно уходи!
– Лиза! – Репнин снова прижал ее к себе и крепко держал так, пока она опять не затихла и не заплакала. – Плачь, родная, плачь! Слезы очищают не только душу, но и голову. И тогда ты поймешь, что в этой истории не все так просто. К тому же Владимир сказал мне, что Андрей специально рассматривал пистолет. Что-то его в нем насторожило, но проверить все он не успел – пистолет выстрелил.
– И что это значит? – прошептала Лиза.
– Мы должны сами увидеть этот пистолет, – сказал Репнин, – а ты должна помочь мне попасть в кабинет князя Петра, чтобы немедленно осмотреть оружие.
– Хорошо, – едва слышно промолвила Лиза.
Она мягко высвободилась из сильных рук Репнина и утерла слезы платочком, который он подал ей. Потом Лиза поднялась и кивнула Репнину, зовя его за собой.
В кабинете Долгорукого, по счастью, никого не было. Репнин попросил Лизу постоять на страже и подошел к столу. Коробка с пистолетами по-прежнему находилась на своем месте. Репнин открыл ее, заметив про себя, что она, похоже, была и прежде открыта. Корф не упоминал, чтобы Андрей доставал ключ и отпирал ее. Потом он взял один из пистолетов и, поднеся его к лицу, сильно втянул носом воздух. Нет, из этого не стреляли. Второй отдавал характерным запахом гари, и Репнин принялся внимательно рассматривать его.
– Господи! – вдруг вскричал он – Лиза тотчас обернулась на его возглас и подбежала к столу. – Пистолет неисправен! У него поврежден боек, и сделано это умышленно.
– Ты уверен? – растерялась Лиза, пытаясь увидеть то, о чем говорил Репнин.
– Поверь мне, я разбираюсь в оружии, – кивнул тот. – Пистолет был намеренно испорчен с тем, чтобы или взорваться в руках и покалечить, или чтобы выстрелить и убить того, кто стрелял из него.
– Но кто мог сделать это? – побледнела Лиза. – Кто мог желать Андрею смерти? О, кажется, я поняла! Только один человек в последние дни постоянно крутился возле отца в его кабинете. Наша новоявленная сестра! Конечно, отец обещал включить ее в завещание, и она вознамерилась устранить всех нас по одному. И начала с Андрея! Дрянь, я убью ее!
– Остынь, Лиза! – Репнин покачал головой. – Пока все это лишь догадки, мало отличающиеся от вашего предыдущего обвинения Владимира в смерти Андрея.
– О чем ты говоришь? – не поняла Лиза.
– Любая вина должна быть доказана, – вздохнул Репнин. – Вряд ли нам удастся, исследовав пистолет, точно установить, кто повредил его.
– Но как же тогда наказать убийцу? – воскликнула Лиза.
– Тише! – Репнин приложил указательный палец к губам, призывая ее быть осторожной. – Если мы не можем предъявить следствию улик, абсолютно изобличающих преступника, мы можем заставить его сделать признание в том, что он совершил. Да-да, убийца сам расскажет, как и почему он это сделал. Только мне будет необходима твоя помощь...
Полину на свадьбу Андрея и Наташи не допустили – Долгорукая грудью легла, защищая предстоящую церемонию от ее присутствия. Князь Петр, стремившийся восстановить справедливость, выдержал тяжелейший натиск со стороны жены и, в конце концов, вынужденно уступил ее доводам. Официально Полина не была еще признана дочерью князя, а, значит, ее присутствие для соседей и родителей Наташи стало бы изрядным моветоном. Да и сам князь Петр не хотел подвергать свою Настю еще большей обструкции, а потому в его глазах решение оставить нового члена семьи дома оправдывалось благородным желанием избавить Полину от любопытных и далеко не всегда лояльных посторонних взглядов.
Внешне Полина смирилась со своим затворничеством, но в глубине души возненавидела Долгорукую еще больше. Судя по всему, именно она заправляла всем в доме, решала судьбы детей и вела хозяйство. Князь Петр, конечно, – барин, но только по названию, и к тому же – невыносимый подкаблучник. Княгиня вертела им, как хотела, и Полина подумала, что неплохо бы изучить ее тактику.
Собственная же позиция Полины была совсем нехороша. Кроме князя, который в ней души не чаял, других сочувствующих ей в имении не нашлось. Полина, правда, пыталась найти общий язык с членами вновь обретенного семейства, но это ей так и не удалось. Она пробовала подружиться с Соней, но после того, как сморозила несусветную глупость про ее карандашные портреты, назвав их по простоте душевной черканием, младшая Долгорукая совершенно утратила к ней еще не устоявшийся интерес и снисходительность.
С Лизой у Полины не заладилось с первого взгляда, ибо Лиза так и не смирилась с тем, что именно Полина оказалась потерянной дочерью князя Петра. Не такой представляла себе Лиза Анастасию и другую принять не смогла. Лиза все время заставляла Полину пересказывать историю ее жизни, словно искала несоответствия деталей, которые могли бы уличить ту в обмане. И не верила, что эта примитивная и похотливая девица и есть то самое бедное дитя отца, которое нарисовало ей ее богатое воображение.
И более всего Лизу настораживало поразительное равнодушие Полины к судьбе своей матери.
Лиза неоднократно – то намеками, то прямым советом – пыталась заставить Полину навестить мать, ожидавшую в тюрьме разбирательства по ее делу. Но та под разными предлогами каждый раз отказывалась встречаться с Марфой. Что-то здесь не так, думала Лиза, я бы первым делом кинулась к матери, а эта – присосалась к богатому папеньке и шагу из дома не ступит, все вкруг него кольцами ходит и по-собачьи преданно смотрит в глаза.
А Полине эти переживания действительно были невдомек – появление князя-отца и впрямь невероятно возвысило ее в собственных глазах и сделало, по ее мнению, недосягаемой для других. Мать? Кто такая эта мать? Бывшая крепостная, что родила ребенка от барина? Но ей никогда не стать княгиней, в то время, как Полина, будучи официально признанной, обретет все права не только называться дворянкой, но и стать таковой.
Конечно, у Долгоруких детей много, да еще вот Андрей Петрович так некстати надумал жениться – еще чего доброго, быстро дети пойдут, внуки-наследнички. Но Полина надеялась, что молодые жить в Двугорском не станут – уедут себе в столицу да в заграницы, а уж ей того и надо! Лизку, если что, Андрей Платонович Забалуев к ногтю припрет – все-таки муженек, никуда от него не денется, пару раз кулаком стукнет – да не просто по столу – и станет, как шелковая. И хорошо, что про княгиню-то судачат, что на голову заболела – надо будет князя убедить сплавить ее подальше! – на воды там, а чтобы не скучала: Соньку-художницу ей в компанию, и пусть разъезжают по курортам в свое удовольствие.
А уж она своего времени не упустит – окружит папеньку заботой да лаской, да так к себе привяжет, что не разольешь! Все говорят, мол, что Полина – актриса никудышная, ничего-ничего, я им такой театр покажу, мечтала Полина, что вы все у меня, князья да княгинюшки, как миленькие по струночке ходить станете да в глаза заглядывать: что тебе, свет Настенька, надобно, чем тебе помочь-подсобить, улестить-угодить?..
Одно плохо: слышала Полина, Лиза как-то говорила Соне, что ждет не дождется, пока Сычиха поправится, что она, дескать, точно скажет – Анастасия Полина или нет. Не то, чтобы Полина в своем счастье сомневалась, но все же скребли у нее на душе кошки – мелко так да противненько. А вдруг и в самом деле – очнется лесная ведьма да не признает в ней Настю, что тогда? Куда ей деваться с таким позором?
Мысль об этом натолкнула вдруг Полину на действия, и, пока семья по церквам разъезжала, она к Забалуеву подалась и все ему про себя новую рассказала. Глаза у Андрея Платоновича мигом загорелись, и он немедленно велел ей написать заявление на его имя, как предводителя уездного дворянства, чтобы взял на себя заботу о признании ее дочерью князя. Писать, правда, пришлось под диктовку да пару раз переписывать, ибо с грамотностью у Полины всегда были сложности, но, в конце концов, проблему эту осилили, и Забалуев обещал ей завтра же заехать к Долгоруким и проверить, как ей живется в имении – не обижают ли девушку почем зря...
Вернувшись от Забалуева, Полина застала Долгоруких в трауре – княжна Репнина отказалась венчаться с Андреем. Хваткая Полина тотчас поняла, что ставки ее пошли вверх. Княжна-то, рассказал Полине Дмитрий, как оказалось, приревновала Андрея Петровича к Таньке, что служанкой жила у них сызмальства, и еще ребеночка от молодого Долгорукого, кажись, прижила. Только Полину-то не обманешь – она эту правду давно знала. Что Танька за Никиту собралась – так грех свой скрывала, потому что для Никитки всегда один свет в окошке был – Анька, проклятая разлучница и интриганка.
Полина сразу к князю в кабинет побежала, и Долгорукий, встретив в ее взгляде готовность слушать, отводил душу, сетуя на обиду, нанесенную Репниной. Полина молча кивала, иногда неопределенно поддакивала, но про себя отмечала, что князь по-настоящему потрясен случившимся. Видать, что-то за этой свадьбой еще стояло. Никак, князь себя со стороны рассмотрел, свое в сыновнем горе увидел.
Потом князь Петр попросил отвести его в столовую, но ужин, проходивший в растерянности и при отсутствии Лизы и Андрея, внезапно прерван был выстрелом, долетевшим из кабинета. Полина вздрогнула: ведь они только что оттуда ушли, не напали ли грабители.
Сидевшие за столом переглянулись, словно спрашивая друг друга – не ослышались? А потом все разом бросились в кабинет.
Вид окровавленного Андрея испугал Полину – не то, чтобы она смерти боялась, но как-то стало не по себе, неуютно, что ли. Хотя из события этого ей-то уж точно выгода была прямая и очевидная: одним Долгоруким меньше, ее наследство больше. Полина долго и выразительно ахала и стонала, заламывая руки и по-простонародному хватаясь за голову. И, пока другие занимались обезумевшей от ужаса княгиней и раненым Андреем, Полина никого не допускала к «папеньке» – сама ему воду ко рту подносила, платочком обмахивала, чтобы легче дышал, гладила по плечам, снимая напряжение.
Князь Петр ее заботой был тронут и все время, пока приехавший вскоре доктор Штерн не констатировал смерть Андрея, держал ее за руку – крепко-крепко, как будто не просто искал поддержки, а молил ее – помоги, помоги!.. И на какой-то миг Полина даже растерялась – она не Бог, и уж если медик ученый ничего путного сделать не смог, то она и подавно. И потом ей за здоровье Князева сыночка молиться не резон: оживет, поправится и опять по новой жениться надумает, а ей – опять же проблема, что с ним, непоседливым, делать.
Однако неожиданно для себя Полина в какой-то момент заметила, что случившееся не просто потрясло Долгоруких – разрознило и сделало беспомощными. И, осознав это, она немедленно взяла власть в доме в свои руки и принялась командовать слугами, а те, видя абсолютную невразумительность поведения хозяев, и сами невозможно потрясенные смертью Андрея Петровича, сделались покорными ей и беспрекословно выполняли ее четкие распоряжения.
Умершего Андрея обрядили и снесли в домашнюю церковку, свечей поназажигали... Долгорукую заперли в ее комнате, и доктор Штерн дал ей сильного успокоительного, князя Петра увели в спальную, а Соня с Лизой и сами ушли, обнявшись, точно искали друг в дружке сил противостоять своему страшному горю. Полине никто не мешал управлять, и она почувствовала всю полноту власти, которую чужая беда часто дает в руки посторонним и случайным людям.
Когда она убедилась, что все в доме стихло – хотя тишина эта была пугающей, как бывает затишье перед грозой – и сама наведалась в церковку.
– Варвара? – удивилась Полина, застав выходящую в притвор кухарку Корфов. – А тебя чего нелегкая принесла? Я думала, ты должна подле своего барина-убийцы крутиться.
– Какая же ты, Полина, бессердечная! – шепотом сказала Варвара. – Такое горе – Андрей Петрович погиб! Он ведь не чужой мне, почитай, с младенчества они с Владимиром Ивановичем как братья.
– Хорош братец! – криво усмехнулась Полина. – Пристрелил князя, и все!
– Что – все?! Что – все?! – осерчала Варвара. – Ты-то что знаешь? Как смеешь Владимира Ивановича обвинять? Никогда он на друга руки бы не поднял, ошибка это, не стрелял он, не мог стрелять!
– Это уж пусть суд разбирается, – пожала плечами Полина. – Не нашего ума такие дела судить-рядить, да только я своими глазами и пистолет видела, и Андрея Петровича в крови.
– А тебя это как касается? – тихо спросила Варвара. – Ты-то здесь кто? Отчего распоряжаешься да свое мнение выставляешь?
– Да ты и не в курсе, Варя? – догадалась Полина. – Я ведь теперь здесь, в имении, не последний человек. Я – дочь князя Петра, нареченная Анастасия.
– Что это тебе в голову взбрело, Полька? – замахала на нее руками Варвара. – Что мелешь? Какая ты Анастасия? Аполлинария ты, да и то лишь потому, что я так тебя назвала, когда безродную в корзинке на ступеньках дома обнаружила.
– Это ты – глупая, – нахмурилась Полина, – а я свою родословную знаю. Ты меня в одеяле нашла с буквой А вензелечком, а одеяльце принадлежало полюбовнице князя Петра; что приходится мне матерью. Она ребенка родила да сберечь не сумела, похитили у нее младенца-то.
– Младенца у Марфы действительно похитили, – покачала головой Варвара, – да только тот младенец – не ты.
– То есть как это не я?! – побелела Полина. – Ты ври, ври да не заговаривайся!
– А мне врать ни к чему! – перекрестилась Варвара. – Я по любому присягну, что одеяльце с буквой А я прежде нашла, да выбрасывать пожалела – больно красивое. А как тебя нашла, то в него и завернула, а имя – точно по букве этой дала, потому как первое, что в голову пришло.
– Врешь! – зашипела Полина и закачалась. Земля словно поплыла у нее из-под ног. – Врешь, подлая! Это ты, чтобы мне досадить! Тебя злоба съедает, что не твоя Анька, а я княжной буду – в шелках да в почете ходить.
– Аннушке твои радости не нужны, у нее своих забот хватает, – Варвара укоряюще посмотрела на Полину. – А вот тебе про все это лучше Сычиху расспросить. Она все здешние тайны знает, точно правду скажет.
– Сдвинулась твоя Сычиха! – озлобилась Полина. – От ранения умом помешалась.
– От ранения? – кивнула Варвара. – Значит, как поправится, так разум и просветлеет. Вот очнется и все по местам расставит – вспомнит, милая. Все вспомнит.
– Убиралась бы отсюда, Варя, подобру-поздорову, – страшным голосом сказала Полина.
– Видать, и впрямь не в себе ты, девка, – испуганно вымолвила Варвара. – Лицо – белое, саму трясет. Неужто так тебе барские денежки голову закружили, что себя не помнишь и честь-совесть пропали совсем?
– Уходи! – зарычала Полина, сжимая кулаки.
Варвара поспешно принялась осенять себя крестом и заторопилась к выходу, а Полина, проводив ее на прощанье уничтожающим взглядом, застонала вдруг по-звериному.
Это что же – понапрасну она понадеялась? Зря картины себе светлые нарисовала, о богатой жизни размечталась? Нет, врешь, никому не отдам ни новое имя свое, ни звание благородное! Сычиха, говоришь, все доподлинно знает? Так пусть же то, что она знает, не откроется никому! Убивать ненормальную, конечно, рука не поднимется, лучше пусть сгинет на чужбине неведомой. Пусть исчезнет с глаз – ушла, мол, блаженная, и пропала с концами. А концы те – ищи-свищи, как ветра в поле...
