После завершения римской конференции, которая для сотрудников её Секретариата превратилась почти в каникулы, я решил на обратном пути в Москву навестить мою сестру, которая в это время находилась в Берлине. Однако в Восточный Берлин самолёты из стран Запада в то время не летали вообще, а в соответствии с существовавшим тогда статусом Западного Берлина его могли обслуживать только американская, английская и французская авиакомпании. Так что для того чтобы попасть из Италии в Восточный Берлин кратчайшим путём, нужно было сначала долететь до Мюнхена, там пересесть на американскую «Пан-Ам», оттуда прилететь в Западный Берлин, где через, наверное, самый известный в мире пропускной пункт Чарли переходит^ в Восточный Берлин.

Следуя этому маршруту, я заказал свои билеты с расчётом воспользоваться пересадкой в Мюнхене и остановиться в столице Баварии на два дня. Там мне хотелось посетить его великолепные Старую и Новую пинакотеки, познакомиться с уникальным собранием картин Кандинского, Явленского и Верёвкиной периода «Голубого всадника» в галерее Лебенсфрау, о которых я был наслышан, побывать в известных мюнхенских пивных залах — бирхале и увидеть другие достопримечательности этого нетипичного, альпийского по духу города Германии.

К вечеру первого дня в Мюнхене после посещения двух музеев и прогулки по городу я решил воспользоваться советом имевшегося у меня путеводителя и поужинать на центральном мюнхенском вокзале, где рекомендовалось обязательно попробовать местный леберкэзе — мясное блюдо, приготовленное из своего рода ливерной колбасы. Рекомендованный путеводителем ресторан оказался скорее типичным немецким пивным кабачком, где не было даже столов, а полученные за прилавком раздачи блюда и пиво нужно было потреблять за массивными высокими бочками, стоя.

Взяв леберкэзе и кружку чёрного мюнхенского пива, я нашёл для себя место за одной из бочек-столов. В кабачке, который, видимо, действительно пользовался популярностью, в тот час было так многолюдно, что найти место в нём было непросто, и некоторые посетители были вынуждены ждать, пока кто-то из клиентов не закончит свою трапезу. Через пару минут вслед за мной на освободившееся около меня место встал со своим пивом и закуской американский солдат в форме, который вежливо извинился на английском языке за то, что ему приходится своим вторжением стеснять своих соседей за уже довольно плотно занятой бочкой. Я, как его непосредственный сосед, ответил ему тоже по-английски, что всё нормально и что в этой ситуации нам всем можно немного потесниться.

Услышав мой ответ, новый сосед по ужину, как это довольно принято среди американцев, сразу запросто представился, назвав свое имя — Питер. Он сообщил, что служит в военной американской части под Мюнхеном, а сегодня гуляет в городе по увольнительной вместе с несколькими сослуживцами, которые ждут его к вечеру в армейском клубе недалеко от вокзала. Я в ответ сообщил ему своё имя, которое он тут же в американской манере сократил для собственного удобства до «Тим». Затем Питер рассказал, что он из Нового Орлеана, где теперь живут его родители и где у него ожидающая его возвращения подруга, с которой у них серьёзные намерения.

Когда я заметил ему, что у него совершенно не южный, а скорее нью-йоркский акцент, он с удовольствием признался, что до пятнадцати лет жил под Нью-Йорком в маленьком местечке Рай-Бич и ещё сохранил прежний акцент. В свою очередь я сказал Питеру, что мне это место очень хорошо знакомо, так как мы уже несколько лет подряд снимаем там дом на летний сезон. Узнав от меня название нашей улицы в Рай-Бич, Питер радостно установил, что его семья жила рядом с этой улицей и что мы с ним фактически соседи. Затем, вспоминая свои годы в Рай-Бич, он стал расспрашивать о разных маленьких магазинчиках, кафе и лавочках, в которых он часто бывал, о прекрасном частном пляже и замечательном парке аттракционов, куца приезжали люди со всей округи, и о всяких других вещах, связанных с его годами жизни в этом уютном ухоженном местечке.

Потом его заинтересовало, сколько времени я буду в Мюнхене и когда собираюсь возвращаться в Штаты. Узнав, что через день я уезжаю в Берлин, он стал настаивать на том, чтобы мы провели вечер вместе с его ребятами в их армейском клубе, где должна быть очень весёлая компания, которая будет в восторге увидеться с соотечественником, недавно приехавшим из Штатов, тем более что их сержант был непосредственно из самого Нью-Йорка, и для него моё появление будет настоящим сюрпризом. Я поблагодарил Питера за его приятное приглашение, но принять его отказался, так как у меня якобы была уже назначена деловая встреча с одним знакомым, и перенести её, к сожалению, было невозможно.

Мы уже какое-то время назад закончили с пивом и едой, и, заговорившись, не заметили, как пролетело около часа. Я стал собираться возвращаться в гостиницу, где после длительных походов по музеям и очень жаркому городу хотел немного отдохнуть перед запланированным посещением бирхалле, в которых в 20-е годы Гитлер собирался со своими единомышленниками. Питер решил меня проводить хотя бы часть пути и, пока мы шли, вновь вернулся к приглашению в их клуб, теперь уже предлагая мне после обсуждения дел с моим знакомым прийти к ним вместе, даже если он немец, лишь бы говорил по-английски. При этом он тут же написал адрес клуба, свою фамилию и фамилию сержанта и объяснил, как к ним пройти от вокзала.

Я еще раз поблагодарил симпатичного солдата за его приглашение, сказав, что, если у нас получится, то мы с удовольствием присоединимся к ним позже вечером. На этом мы с Питером попрощались до возможной скорой встречи в их клубе. Я был уверен, хотя этого не замечал, что за мной, редким визитёром из Советского Союза в американской зоне Германии, просто не могли не следить. Мне даже трудно себе представить, что могло бы произойти, если бы я оказался в клубе американской армии в Мюнхене в самый разгар холодной войны.

Второй мюнхенский сюрприз был приготовлен для меня вечером того же самого дня в большом бирхале, куца я пришёл после короткого отдыха в гостинице. Это было солидное двухэтажное здание в старо-немецком стиле, где каждый этаж представлял собой огромный зал, во всю длину и ширину которого были поставлены рядами торцом друг к другу длинные деревянные столы с такими же длинными деревянными лавками. Когда я где-то в начале девятого вошёл в зал первого этажа, застолье там было уже в полном разгаре: все места были полностью заняты, на столах громоздились гаргантюанского размера кружки с пивом и массой посуды с традиционными всевозможными баварскими закусками, на скамейках плотно сидели мужчины и женщины, в большинстве своём в баварских национальных одеждах, и, сильно раскачиваясь с положенными на плечи друг друга вытянутыми руками, громко пели уже подвыпившими или просто пьяными голосами под музыку, исполнявшуюся ходившими между рядами музыкантами. В зале стояли шум и смех, составлявшие неотъемлемую часть этого искреннего непринуждённого веселья.

Понаблюдав несколько минут за этой весёлой сценой и не найдя здесь свободного места, я по совету проходившей мимо с большим подносом официантки поднялся на второй этаж. На этом этаже происходило то же самое, что и на первом, и здесь тоже не было свободных мест. Пока я стоял и наблюдал за веселившейся публикой, ко мне неожиданно подошёл официант и сказал, что если я один, то он попробует попросить разрешения у пожилой пары, которая занимала отдельный стол на четырёх человек, стоявший в стороне от других длинных столов, приютившись у входа в раздаточную. Я поблагодарил официанта за его любезное предложение, и через минуту он подвёл меня к упомянутому столу, где сидевшая пара, приняв высказанную им мной признательность, продолжала свою беседу на английском языке.

Я заказал себе пиво с закусками и начал более внимательно рассматривать зал. Мой заказ и заказ моих соседей по столу были поданы одновременно, и мы заговорили по-английски, комментируя полученные блюда. Я быстро понял по их разным акцентам, что мужчина был американцем, а его жена говорила с лёгким иностранным акцентом. В ответ на их вопрос я сказал, что я русский сотрудник Секретариата ООН в Нью-Йорке и нахожусь в Мюнхене как турист на пути в Москву через Берлин. Они в свою очередь рассказали мне, что живут в Колорадо и приехали в Баварию, где в конце 40-х годов поженились, когда он служил здесь в американских войсках, чтобы побывать в старых памятных местах. Женщина была из окрестностей Мюнхена, но приехала на родину впервые после переезда с мужем в Америку.

Мы продолжали нашу непринуждённую беседу, когда к нам подошёл тот же официант, который устроил меня за этот стол, где оставалось одно свободное место, и попросил у нас разрешения подсадить к нам ещё одного клиента. У нас не было возражений, и через минуту на четвёртое место к нам подсел мужчина среднего возраста и, поблагодарив нас по-немецки за любезность, стал сообщать официанту свой заказ, а мы возобновили наш разговор на английском. Послушав минуты две нашу беседу, немец обратился к нам no-английски с просьбой разрешить приставить к нашему столу еще два стула, так как он пришёл с двумя дамами. Мы решили уплотниться, освободив место для двух ожидавших особ, и их кавалер, снова выразив нам свою благодарность, направился к своим дамам. Только теперь мы заметили, что он был выпивши. Через несколько минут наш новый сосед нетвёрдой походкой вернулся с двумя где-то раздобытыми стульями в сопровождении своих дам и пристроил их около стола.

Заказав своим женщинам пиво, сообщив нам при этом, что они уже поужинали, немец вдруг взял инициативу разговора в свои руки. Он начал с того, что представил пришедших с ним дам как коллег по работе на американской военной базе под Мюнхеном. Затем, считая, видимо, нас всех американцами, он стал говорить о том, как немцы любят американцев, как они им благодарны за то, что они спасли западную часть Германии от советской оккупации и чумы социализма, подняли её из руин войны, сделали самой процветающей и сильной страной Европы и даже дали хорошую работу тысячам немцев, в том числе ему и его дамам. При этих извержениях благодарности Америке и нелестных упоминаниях о роли СССР в судьбе Германии американская пара то и дело поглядывала на меня, явно испытывая чувство неловкости и смущения.

Но немец, совершенно позабыв про скучавших дам, закусив удила, сам выпил за Америку и продолжал свои излияния. Теперь он пустился в довольно подробные описания количеств и боевых достоинств передовой военной техники, которую в то время американцы завозили на свои базы в ФРГ, что, по его мнению, должно было ещё больше гарантировать её безопасность и безопасность Запада в целом. Американская пара, слыша изложение таких, наверное, секретных сведений в моём присутствии, несколько раз пыталась вежливо прервать этот монолог нашего соседа по столу, ссылаясь на то, что мы никто в подобных вещах не разбираемся и нас они совсем не интересуют.

Однако немец решительно отклонял их попытки его остановить, утверждая, что мы все должны знать, какая военная техника нас защищает и на что она способна. Он тут же решил привести ряд конкретных примеров. Услышав о таких намерениях нашего лектора, оба американца заёрзали на своих стульях и, не зная как положить конец этому потоку военных сведений, стали смотреть на меня умоляющими взглядами. Поскольку в этих подробностях я не разбирался и вполне сочувствовал переживаниям американской четы в свалившейся на них неловкой ситуации, я кивнул им головой, давая понять, чтобы они сказали ему, из какой страны я был, что должно было наверняка прекратить монолог немца о новой американской военной технике.

Американка тут же, кивая в мою сторону головой, сказала ему на родном немецком языке только одну фразу: «Он из Советского Союза», — и замолчала. Немец остолбенел, пытаясь осмыслить услышанное. Он не мог поверить ни в то, что американка говорила по-немецки, как он сам, и тем более в то, что он сидит в мюнхенском бирхале рядом с человеком из СССР и по собственной воле столько времени изливает перед ним сведения, связанные с военной тайной. Он сначала недоверчиво посмотрел на меня, но поскольку мы сидели очень близко, резко отодвинул стул назад, чтобы лучше меня разглядеть.

«Это, что — правда?» — спросил он меня почему-то по-немецки, глядя мне с ужасом в глаза. «Да, это правда», — ответил я ему тоже по-немецки. Услышав мои слова, немец обвёл неверящим взглядом американскую пару и меня и словно ошпаренный резко вскочил со стула. Он ещё раз посмотрел на нас троих, по-видимому, всё ещё пытаясь осмыслить то, что с ним произошло, затем щёлкнул по-военному каблуками своих ботинок и, быстро сказав по-немецки «извините», резко повернулся и направился к выходу. Обе сопровождавшие немца женщины тоже быстро поднялись, извинились и направились вслед за покинувшим их кавалером.

Теперь, когда мы остались втроём, американка поблагодарила меня за моё участие в разрешении неудобной для них ситуации, и они стали прощаться, ссылаясь на усталость и необходимость закончить сборы вещей перед утренним вылетом в Штаты. Мы пожелали друг другу счастливого пути, и американцы ушли. Я посидел ещё пару минут за столом, давая им возможность выйти из здания, не пересекаясь со мной снова. Когда я встал, готовясь выходить, я заметил на полу около стула, где сидела американка, белые летние перчатки, которые она уронила.

Надеясь, что я успею догнать американцев около бирхале, так как они не могли за это время далеко уйти, я поднял перчатки и быстро направился вниз по лестнице, думая, что, если я их не найду, то принесу перчатки официанту для передачи их хозяйке в случае её возвращения за ними. При выходе из здания бирхале я увидел возвращающуюся в него американскую пару и, подняв руку с перчатками, направился к ним. Американка вспомнила про забытые перчатки, и они направлялись их подобрать. Когда я их ей передавал, они оба пожали мне руку со словами благодарности за перчатки и за то, как я себя проявил в тупой ситуации за столом. Мы снова пожелали друг другу счастливого пути и расстались. За несколько часов одного дня Мюнхен преподнёс мне два сюрприза с участием американцев!..

Восемь лет спустя я снова оказался в Мюнхене как представитель Юридического департамента Секретариата ООН, в котором я тогда работал, на Международной конференции по космосу, где помимо научно-технических проблем обсуждались и вопросы космического права, входившие в компетенцию нашего департамента.

В один из свободных вечеров двое из моих коллег по МИДу и я решили посетить тот бирхале, в котором произошла рассказанная выше история с немцем с американской военной базы. Для них посещение этого исторически любопытного места было особенно интересным, а для меня оно было связано и с воспоминанием об упомянутом инциденте. Пришли мы сюда около пяти вечера, когда для обычных посетителей было ещё рано, и народу в зале было совсем немного. Получив свои большие кружки пива и закуски, мы сидели и болтали о всякой всячине за одной из частей длинного стола в 3–4 метрах от ближайших соседей, которыми были три довольно пожилых мужчины, занятые своим пивом и собственными разговорами.

Через некоторое время мы обратили внимание на то, что наши соседи то и дело дружелюбно посматривают на нас, улыбаются и, видимо, нас обсуждают. Мы продолжали свою трапезу и беседу, когда один из немцев-соседей подошёл к нам и спросил с сильным акцентом по-русски, были ли мы из России. Нас удивило, что немец говорил по-русски, и, сказав ему, что мы из СССР, спросили его в свою очередь, где он учил русский язык. Показав на своих двух приятелей, он с большим трудом по-русски же сказал, что они учились русскому языку в плену, в котором провели несколько лет. При этих словах его приятели встали со своими кружками и тарелками, и все трое, не спрашивая разрешения, передвинулись к нам с желанием продолжить начатый разговор.

Поскольку наш язык они уже основательно забыли, и наш немецкий был лучше их русского, мы перешли на немецкий, в который они то и дело вставляли вспоминаемые русские слова. К нашему большому удивлению, у этих немцев были самые восторженные воспоминания о России (иначе СССР они не называли) и о русских, в том числе во время их пребывания у нас в плену. Как, очевидно, и большинство других простых немцев, наши собеседники говорили нам, что воевать они не хотели, но как солдаты вынуждены были выполнять свой долг.

Война соединила их троих вместе сначала в общей воинской часта в Германии, потом в боях на фронте, а затем и в плену, в который они попали с армией Паулюса. В страшные зимние холода их в лохмотьях показывали населению Москвы, а потом отправили в лагеря, где их держали в приличных отапливаемых бараках, в более тёплой русской одежде, чем та, в которую их одевала собственная армия, и, по условиям военного времени, сносно кормили.

Зная, как тяжело было русской армии и гражданскому населению во время начатой Германией войны, такое гуманное и даже щедрое отношение к ним — немецким военнопленным со стороны русских властей и русских людей их очень трогало и высоко ими ценилось. Они прочувствованно вспоминали в этой связи случаи, когда русские, с которыми им доводилось общаться, часто голодая сами, передавали им клубень варёной картошки, корку хлеба или ещё что-то съедобное. В плену они в основном работали на стройках, а после окончания войны восстанавливали разрушенные немецкими войсками объекты. Их строительной гордостью был построенный с их участием от начала до конца железнодорожный вокзал в Витебске, на который им бы очень хотелось снова посмотреть. В Россию с тех пор они больше не ездили, но надеялись, что в ближайшее время это свое давнишнее желание они смогут осуществить.

По ходу незаметно растянувшейся уютной беседы наши мюнхенские немцы неоднократно угощали нас пивом, расспрашивали нас о жизни в России, выражая сожаление по поводу напряжённых отношений между нашими странами. Мы расстались с бывшими немецкими военнопленными с самыми добрыми чувствами.