Августа 7 дня, лета 1905, около семи, +24° С.
Управление сыскной полиции С.-Петербурга,
Офицерская улица, 28
Ротмистр пребывал в кипучих трудах. За стеклом телеграфной комнаты с решительным видом диктовал что-то, сосредоточенно следя за уползающей ленточкой. Кажется, ему не отдавалось подобных распоряжений. Пришлось поинтересоваться.
Оказалось, полицейский телеграф рассылал во все участки столицы срочную депешу о розыске какого-то Ивана Тимофеева Рябова, с требованием задержать и немедленно доставить в сыскную. Портрет требуемого лица будет доставлен с нарочными. Взмыленный телеграфист полицейского резерва отбивал ключом десятую копию.
– Могу ли знать, кого ловите? -любезно поинтересовался Ванзаров.
– Балерунчика этого, Тальма! – запальчиво бросил Джуранский.
– Зачем?
– Так ведь он убийца!
– Кого?
– Да князя Одоленского!
Родион Георгиевич высоко ценил помощника, устраивать разнос при младшем чине не стал, а вежливо пригласил в кабинет. И уже там Джуранский основательно познал, что даже либеральный начальник может устроить пышную головомойку. При этом коллежский советник не терял чувства меры и контролировал каждое слово, которое кричал. Выволочка имеет пользу, когда подчиненный поймет: начальник переживает, что такой умный и талантливый сотрудник нелепо попал впросак.
Буря, однако, подходила к концу, тучи рассеивались:
– Ну, скажите на милость, с чего вы рефили, что Тальма убийца? С того, что у него в квартире все перевернуто вверх дном? Или потому, что он с четверга пропал? Где хоть одна улика?
– А премьера? – вяло защищался ротмистр. – Для театральных это святое.
– И что с того? У него могла быть сотня других дел. Да хоть сбежал за любовником в Москву!
– Но ведь его Одоленский устроил…а значит, ревность…
– Спрофу как военного: можете представить, что танцор умеет обрафаться с гремучей ртутью так, что не убьется на первой кочке?
Железный Ротмистр поник духом.
Ну, что тут поделаешь? Пусть полиция поищет Тальма. Наверняка он не убийца, при большом везении – «чурка». Требуется вызвать на опознание его родителей.
– Слушаюсь! – тоскливо проговорил Джуранский.
Коллежский советник шагнул к окну глотнуть воздуха.
По Офицерской фланировали парочки, торопились молодые люди и неспешно шествовали почтенные отцы семейства в окружении домочадцев. И лишь одна фигура на другой стороне улице прилипла к стене, наблюдая за входом в Управление.
– Мечислав Николаевич, мне срочно нужна вафа помофь…
Ротмистр готов был искупить свою оплошность кровью, но на этот раз она не требовалась. Следует изловить личность, которая маячит у бакалейной лавки. Джуранский неодобрительно хмыкнул:
– Скрытно филерить не умеет, вся на виду.
– Вот и хорофо. Сделаем так: выйдете первым, завернете в переулок, и добежите по каналу до Театральной плофади. Я выйду и поведу ее по Офицерской. На углу возьмем.
Но Джуранский пообещал доставить жертву собственноручно и выскочил из кабинета.
Публика, коротающая воскресный вечерок приятной прогулкой, могла наблюдать редкое происшествие. Из здания сыскной полиции выскочил худощавый господин, в два прыжка пересек мостовую, налетел на барышню в кругленьких очках, с размаху вывернул ей руку и потащил через дорогу. Пойманную оглушал несмолкаемый крик: «Пошла! Пошла! Рысью!»
Прохожие остались весьма довольны зрелищем. Слышались пересуды, что схватили известную воровку. А Родион Георгиевич убедился: отлучка в Москву, на курсы джиу-джитсу барона Кистера, ротмистру пошла на пользу. Джуранский блестяще освоил прием «залом прямой руки».
Задержанную девицу встретил суровый чиновник полиции, который грозно шевелил усами, скрестив на груди руки, как Наполеон на поле Бородинском:
– Ну-с, сударыня, фпионим?
Пойманная пташка испросила освободить руку, довольно жалобно. Путы пали, она расправила одежку и принялась лепетать оправдания, дескать, оказалась тут случайно, и вообще…
– Ай-ай, как некрасиво Антонина Ильинична, обманывать! Везде за мной ходите, подсматриваете, теперь запираетесь, а ефе дядя в Департаменте полиции служит. Как нехорофо! Кто приказал фпионить?
– Я не шпионю…
– А вчера ночью зачем у моего дома стояли?
– Это не я, честное слово!
– Допустим. А на даче? У трактира тоже – не вы?
Антонина опустила глаза.
– Я мечтала участвовать в настоящем криминальном расследовании какого-нибудь великого сыщика, как мистер Холмс или вы… – тихо проговорила она. – А вы меня отвергли. Что оставалось делать?
Нет уж, умиляться тут нечему. Не хватало, чтобы под ногами путалась девчонка, обчитавшаяся уголовных романов. Не ко времени шутки. Придется отвадить ее раз и навсегда.
– Госпожа Берс! – В голосе Ванзарова загремел гром Фемиды, или кто у них на Олимпе отвечает за молнии. -Уголовное Уложение Российской империи определяет наказание за недозволенную слежку за государственным чиновником в виде трех лет тюрьмы или года каторги. Параграф девятьсот восемьдесят три, часть вторая. Поздравляю, доигрались.
Что скрывать, даже ротмистр поверил. Мечислав Николаевич раз в месяц заставлял себя читать свод законов, но тут же засыпал. А барышня так и вовсе задрожала, как из проруби.
– Слежка за коллежским советником – это революцией попахивает, больфой проступок… Господин ротмистр, препроводите задержанную в холодную и грязную камеру…
– Не надо в камеру… – в ужасе прошептала Антонина.
В самый неподходящий момент заглянул дежурный: коллежский асессор Берс просил срочно принять его.
Пришлось спрятать молнии в колчан.
Николай Карлович торопливо вошел в кабинет и застыл, уставившись на пленницу.
– Что вы здесь делаете? – проговорил он, тяжело дыша. Кандидатка в арестанты с немой мольбой посмотрела на
Ванзарова, но мучитель не сжалился:
– Антонина Ильинична изволят заниматься частным сыском, попросту – филерит за мной. Так мы рефили голубицу вафу за рефетку спровадить. Не возражаете?
Берс, и так раскрасневшийся, побагровел окончательно. Однако ему хватило выдержки на то, чтобы принести глубочайшие извинения и испросить дозволения выставить оскандалившуюся родственницу за дверь. Антонина покинула кабинет, уныло протирая стекла очков и надув губки. А дядя ее без сил рухнул на стул.
– Никак, от зоологического сада бежали? – спросил Родион Георгиевич, подавая воду.
Между глотками выяснилось, что нанятый извозчик въехал в империал, сломал ось, взять другого не получилось, и Берс действительно бежал, но лишь от Дворцового моста.
– Там его не было… – осушив стакан, выдохнул Николай Карлович. – Но я разузнал фамилию «Аякса»…
– Уж не томите нас с ротмистром.
– Меншиков.
Последняя буква совпала. Выходит, «К.В.М.» расшифрован. Завтра откроется адресный стол полиции, и верный содал к вечеру будет давать показания. А там, глядишь, и вся «Первая кровь» сыщется. Остается мелочь: найти, что ему предъявить. Ну, хоть крошку фульмината ртути.
– Я так понял, служит он при дворе, в канцелярии, кажется, – добавил Берс.
Телефонный справочник канцелярии Двора Его Императорского Величества со списком всех служащих, даже не имевших счастья телефонного аппарата, был немедленно извлечен с полки и перелистан. Господин Меншиков, оказывается, имел чин штабс-ротмистра, но не простого, а… инженерного. И, самое любопытное, служил в отряде охраны Е.И.В., и не просто стражником, а помощником начальника отряда. То есть самого Ягужинского.
Джуранский, дисциплинированно молчавший, приметил, что начальник его еле заметно дернулся. Как будто собрался бежать, но вспомнил, что сапоги дома забыл. Лишь усы выдали – предательским шевелением. Мечислав Николаевич хорошо изучил повадки командира: «превосходительство» бьет копытом в нетерпении!
Между тем Родион Георгиевич, как ни в чем не бывало, уселся около Берса и невинным образом подавил зевок:
– Устал я что-то, Николай Карлович, да и вы, наверное, набегались?
– Вовсе нет…
– Тогда скажите: где найти господина Менфикова прямо сейчас. Вспомните любую мелочь, привычки. Где он может проводить воскресный вечер? В бане был, теперь в опере?
Берс беззвучно пошевелил губами и вдруг резко вскочил:
– Наверняка в «Иллюзионе»! Там сейчас последний сеанс.
– Готовы его опознать?
– Располагайте мной!
Ротмистр не стал дожидаться команды – сразу побежал за пролеткой.
Берс испросив минутку, чтобы устроить племяннице головомойку, исчез в коридоре. А Родион Георгиевич отпер сейф и отправил в карман личный браунинг. Что случалось лишь в исключительном случае.
