Книга: Варшавские тайны
Назад: Глава 3 Первые впечатления
Дальше: Глава 5 Убийцы

Глава 4
Начало розыска

Утром, распивая привезенный из дома чай, Лыков вспоминал вчерашние беседы. Странно! Для здешних полициантов он вроде бы ревизор, которого надо ублажить и побыстрее сплавить обратно. А они сразу лезут с разговорами о «польском вопросе». И не боятся напугать столичного гостя! Но ведь он, вернувшись, может написать нелестный рапорт начальству. Видно, этот пресловутый вопрос, как ржавчина, разъедает все в крае. От него не спрячешься, даже если ты временно командирован. И люди вокруг сразу обозначают себя и пытаются прощупать, на чьей ты стороне.
Еще было странно удивительное единение поляка, жмуда и русского генерала. Все спели на мотив русской вины. И хором сообщили собеседнику, что русские стоят ниже поляков в культурном отношении. Это было неприятно. Еще неприятнее было вчера убедиться, что в их словах много правды. Начиная с пейзажа в окне вагона и кончая шпацером, польская жизнь смотрелась чище и красивей. Толпа! Она поразила Лыкова сильнее всего. Натуральная Европа! А еще мелочи, рассыпанные повсюду. Прибранные улицы, цветы на подоконниках, асфальтовые мостовые… Из людей так и прет воспитание. А гнусный эпизод, отравивший вчерашний вечер, связан с нашими офицерами. Неужели поляки правы, низводя нас до уровня дикарей? И как же мы их подчиним, если так думает вся нация? Разве удержишь в узде девять миллионов недовольных?
Лыкову не хотелось чрезмерно посыпать голову пеплом. Так ли безгрешны поляки? Их гонор и хвастовство вошли в империи в поговорку. А кровавые расправы повстанцев с попавшими в их руки нашими солдатами! А многолетний шпионаж в пользу Англии или Германии! А порабощение и окатоличивание белорусских крестьян! А смехотворное изобилие дворян — их в Польше каждый пятый! Любой бездельник, не желающий трудиться, объявляет себя потомственным шляхтичем со всеми сословными привилегиями… Нет, он не станет спешить с выводами. И тем более о «русской вине». Она, конечно, имеется — но что дальше? Наша вина есть, а польской нет? Так не бывает. Надо слушать, не принимать ничего на веру, решать самому. А для этого требуется время.

 

В десять часов утра наличный состав варшавской сыскной полиции выстроился в коридоре.
Гриневецкий представил людям Лыкова и сделал короткое заявление:
— Чиновник Департамента полиции у нас временно. Он будет заниматься конкретным делом — розыском убийц пристава Емельянова. Прочая текущая жизнь отделения касается господина Лыкова скорее как инспектора. Ему поручено составить рекомендации для улучшения нашей службы. Он человек опытный, и его советы лично я изучу с большим вниманием… Приказываю оказывать моему новому помощнику всю необходимую помощь, по первому запросу, невзирая на занятость.
После этого разъяснения Эрнест Феликсович ушел к себе. Знакомство с кадром продолжил его постоянный помощник титулярный советник Нарбутт. Настоящий аристократ! Сорокалетний брюнет с холеной эспаньолкой, медальным профилем и холодным взглядом, он отнесся к Лыкову строго официально. По поведению агентов было видно, что Витольд Зенонович пользуется непререкаемым авторитетом. Алексей держал себя с ним тоже сухо, но уважительно. Служба покажет…
В сыскной полиции служило двадцать восемь человек. Во всех агентах есть нечто общее: незаметные, на вид заурядные — взгляду не за что зацепиться. Такими же оказались и варшавяне. Лыкову они понравились. Почти все из отставных унтер-офицеров, один даже фельдфебель. Двое побывали на турецкой войне. От русских сыщиков поляков отличало только щегольство. Треть населения Варшавы — евреи, и несколько служило и в составе отделения. Они выделялись своими живыми, хитрыми физиономиями. Особенно колоритным был Шмуль Сахер, громогласный и веселый. От его бойких находчивых ответов все покатывались со смеху.
После агентов представились два делопроизводителя, важные паны в возрасте. В конце шеренги стоял единственный русский. Это был молодой парень немного несуразной наружности, с большой головой и задумчивыми глазами. Он назвался:
— Канцелярский служитель второго разряда, не имеющий чина Иванов.
— А почему он без чина, Витольд Зенонович? — спросил Алексей у Нарбутта.
— Нет вакансии, — ответил он и посмотрел на младшего письмоводителя со значением; тот промолчал.
— Мы условились с начальником отделения, что я выберу себе помощника.
— Эрнест Феликсович говорил мне об этом. Вы хотите именно Иванова?
— Да.
Парень стоял внешне безразличный, но было видно, как он волнуется.
— Хорошо. Иванов! Вы назначаетесь ассистентом коллежского асессора Лыкова на время его командировки, — официально объявил Нарбутт. Потом повернулся к Лыкову и впервые улыбнулся:
— Именно так мы и предполагали!
— Спасибо, Витольд Зенонович. Вы правы, хочется работать с соотечественником. Ну-с, господин Иванов, а как вас по имени-отчеству?
— Егор Саввич.
— А меня Алексей Николаевич.
Лыков протянул своему новому помощнику руку, и тот, помедлив секунду, пожал ее.
— С этой минуты ваша служебная деятельность будет определяться только моими указаниями.
— Слушаюсь!
— По завершении совещания поднимемся в мою комнату и определим план ближайших действий. Будем искать убийц!
Но совещание закончилось, не начавшись. В кабинет Гриневецкого прошмыгнул городовой с красным лицом — запыхался от бега. Яроховский с Нарбуттом обменялись понимающими взглядами. Действительно, надворный советник вскоре вышел в коридор.
— Господа, у нас труп!
— Где, кто? — лаконично осведомился Нарбутт.
— На свалке под Доброй улицей. Зарезанный офицер. Всю ночь пролежал.
— Офицер? — ахнули поляки и почему-то посмотрели на Лыкова.
— Увы, — подтвердил Гриневецкий. — Этого нам только не хватало. Алексей Николаевич, вы едете с нами. Вдруг тут какая-то связь?
— Да, конечно. Но в четверть первого меня ждет следователь. Надо послать кого-то предупредить…
— Иванов! — повернулся к подчиненному Эрнест Феликсович. — Ступайте в Окружный суд, найдите там следователя Черенкова…
Но Лыков перебил начальника отделения:
— Егор Саввич едет с нами.
— Какой еще Егор Саввич? — опешил Гриневецкий.
— Господин Иванов. Как мой помощник, он должен стоять вблизи расследования.
— Ах да, я и не сообразил. Разумеется, ваш помощник едет с нами.
— Я пошлю в суд курьера, — предложил Яроховский.
— Сделайте одолжение, Франц Фомич. Остаетесь в отделении за старшего. А вы, господа, за мной!
Полицейские набились в пролетку. Широкий в кости Гриневецкий совсем припер Нарбутта к стенке. Лыков тоже был в плечах будь здоров и также изрядно стеснил своего ассистента.
По Новосенаторской и Трембацкой экипаж выехал на Краковское Предместье и покатил на юг. У Соборной площади свернул на Каровую, и пейзаж сразу изменился. Вчера Лыков здесь не ходил! Будто они перенеслись как по волшебству из Варшавы в московскую Хапиловку. Всюду грязь, горы неубранного мусора, дома-развалюхи и бедняки в лохмотьях. Где же нарядная и веселая публика с проспектов? Вместо нее — унылые и пришибленные голодранцы. Опытный глаз Лыкова замечал и «деловой элемент». Воры и мазурики, завидев полицейских, торопливо скрывались в переулках. Как их много! Появились и пьяные, тоже поляки. Изнанка столицы оказалась неприглядной. Нарбутт увидел, какое впечатление она произвела на Алексея, и пояс нил:
— Самое опасное место на этом берегу Вислы. Хуже только в Праге.
Не имеющий чина хотел что-то возразить, но передумал.
Пролетка по разбитой дороге медленно спускалась к реке. Наружность прохожих делалась все отвратительнее. Когда пересекли Добрую, Лыков ахнул: ну, чистая Сретенка! Такой же длинный остов улицы-позвоночника с торчащими в обе стороны переулками-ребрами.
Проехали водозаборную станцию и остановились на берегу. Чуть ниже трубы, у самой воды раскинулась огромная зловонная свалка. Куда смотрит городская управа? Нигде еще Алексей не видел такого вопиющего нарушения санитарных норм. В Петербурге одна из двух столичных свалок тоже расположена у Невы. Но не около же водозабора!
Возле одной из куч столпились люди: помощник пристава, двое городовых, фотограф с треногой и доктор с чемоданчиком. Рядом стояла закрытая карета-труповозка. Лыкова удивило отсутствие толпы зевак. Обитатели свалки, наоборот, попрятались. Лишь какой-то оборванец мирно спал неподалеку на заботливо подстеленных листах толя.
— Вон побежали! — дернул начальника за рукав Нарбутт.
— Где?
— Да уж скрылись! На Густую завернут, там у них притон.
— Узнали кого, Витольд Зенонович?
— А как же! Рафал Васютынский со своей хеврой. Шесть человек, все в сборе. Зданек Дыня сильно хромает, его под руки ведут.
— Это шайка грабителей, что работает от свалки, — пояснил Алексею Гриневецкий. — Так, второй сорт. Не до них сейчас.
Полицейские вылезли из пролетки и подошли к трупу. Начальник сыскной полиции представил Лыкова:
— Мой новый помощник. Временный, для ускорения розыска убийц Емельянова.
Фотограф и доктор, оба поляки, молча переглянулись. Помощ ник пристава, долговязый русак-подпоручик, пробасил:
— Давно бы так! Третий месяц уже, как приткнули человека, и никаких концов… Тут у нас, Эрнест Феликсович, тово… опять…
— Показывайте.
Городовой сдернул рогожу, и Лыков увидел своего вчерашнего недруга. Штабс-капитан пограничной стражи лежал на боку. Скрючившись, он сжимал в охапку собственные внутренности, вывалившиеся из распоротого живота. Мундир и шаровары задубели от крови. Гримаса невыносимой боли исказила лицо убитого, но это был он, скандалист из ресторана.
— Доктор?
— Рана очень жестокая, но какая-то неумелая. А может, нарочно так сделали, чтобы дольше мучился? Его держали за руки, когда резали. На запястьях остались следы… Офицер умирал несколько часов.
— Где? Здесь, на свалке?
— Так точно, Эрнест Феликсович, — встрял подпоручик. — Вон сколько крови натекло.
— И никто не слышал стонов? Вокруг ночуют десятки людей.
— Кто станет связываться с полицией? Они же все без видов. Ишь как попрятались, расканальский народ!
— Витольд Зенонович, вызывайте агентов и начинайте поиск свидетелей, — распорядился надворный советник. — Никого не пугайте, ногами не топайте, будто бы вы просители. Понадобится — дайте полтину опохмелиться. Пусть только честно расскажут, что видели или слышали. Должны были, если этот несчастный мучился тут полночи. Кто-то его сюда привел! Или привез. И этого кого-то могли запомнить.
— Слушаюсь.
— В карманах что-нибудь нашли? — вновь обратился к помощнику пристава Гриневецкий.
— Нет. Их вывернули до нас.
— Убийца?
— Может, и он, но скорее здешние. Дождались, когда кончился, и обчистили.
— Это запросто, — согласился Нарбутт. — Но если так, опрос ничего не даст. Тот, кто обшарил покойника, не сознается. А мазурики его не выдадут.
— Надо обойти местные питейные заведения, — предложил Лыков. — Вдруг кто посреди ночи пришел часы пропивать?
— У нас, Алексей Николаевич, посреди ночи все питейные закрыты, я вам вчера это объяснял, — терпеливо возразил Гриневецкий.
— Даже низкого пошиба?
— И низкого, и высокого.
— И подпольных кабаков нет? И «мельниц», где уголовные в карты играют? А скупщики краденого тоже по ночам спят? Не поверю, извините!
— Алексей Николаевич прав, — сказал Нарбутт. — Я оставлю на свалке одного агента. Пусть ходит, спрашивает. Больше для очистки совести, чем в ожидании пользы. А сам с ребятами прочешу Добрую и переулки. Вдруг да зацепим!
— Личность убитого пока не установили? — спросил у подпоручика Гриневецкий.
— Офицеры паспортов не имеют. По мундиру судить, так он из Александровской бригады пограничной стражи. Надо им телеграфировать.
— Его фамилия — Сергеев-третий, — неожиданно для всех пояснил Лыков.
Состоялась немая сцена. После длинной паузы надворный советник спросил:
— Это ваш знакомый? Но откуда? Вы в Варшаве неполный день!
— Я познакомился с ним вчера в ресторане «У Владека».
— На углу Краковского Предместья и Мариенштата?
— Да.
— Вы обедали вместе, если знаете его фамилию?
— Не совсем так. Я зашел поесть, а штабс-капитан уже был там. Не один, а с двумя пехотными поручиками. Все трое напились и устроили дебош. Мне пришлось вмешаться.
Нарбутт почему-то так разволновался, что даже взял Лыко ва под руку.
— Что же вы предприняли?
— Вывел их на улицу.
— Один — троих? И они пошли с вами?
— Ну… они сначала не хотели выходить. Поэтому пришлось их вынести.
— Это как? — опешили варшавские сыщики.
— В левую руку я взял одного поручика… она у меня послабее, а в правую — второго поручика и штабс-капитана. Потом поднял в воздух и вынес на крыльцо, где и поставил.
— И они позволили это с собой проделать? — недоверчиво спросил Витольд Зенонович. — Не сопротивлялись?
— Нет, все обошлось исключительно спокойно.
Гриневецкий не поверил другому.
— Одной рукой вы ухватили и подняли двух взрослых мужчин? Позвольте… хм… позвольте усомниться… я извиняюсь, но… это и технически невозможно, и вообще!
— Конечно, просто взять невозможно. Для этого мне пришлось их сгрудить. Вот так.
Алексей легонько подтолкнул надворного советника к его помощнику, ухватил их правой рукой за пояса и оторвал от земли. Ремень на грузной фигуре Гриневецкого тут же затрещал, и Лыков поспешно поставил сыщиков на землю.
Эрнест Феликсович в крайнем замешательстве уставился на питерского гостя. Тот счел нужным добавить:
— Офицеры сопротивления не оказали, расплатились и ушли.
— В форме и при оружии… — пробормотал Нарбутт. — В Варшаве никто из поляков не решился бы возразить им. Слишком опасно. В позапрошлом году пьяный драгун зарубил насмерть кельнера на Панской. В прошлом отсекли ухо владельцу кавярни в саду Фраскати. И все безнаказанно. Генерал-губернатор Гурко вывел русских военных за рамки правосудия.
Гриневецкий пояснил сочувственно:
— Витольд Зенонович был начальником сыскного отделения почти шесть лет. И снят за ссору с офицером. Спасибо, пришел новый обер-полицмейстер генерал Толстой. Он справедлив к полякам. И сумел оставить господина Нарбутта на службе, но в низшей должности.
Тут опомнился помощник пристава.
— Позвольте! Три офицера при саблях — и ушли от штафирки? Ну, в смысле, от партикулярного человека. Это что за офицеры? Так не полагается! И фамилия… Вы не пояснили, откуда узнали, что этот вот — Сергеев-третий.
— Вы правы, там было продолжение. Из ресторации буяны действительно ушли без скандала, но поджидали меня на улице. Я вышел — они стоят. И… штабс-капитан вызвал меня на поединок. Тогда-то я и узнал его фамилию.
Гриневецкий взмахнул руками.
— Дуэль? Вы получили форменный вызов?
— Еще какой! Мне обещали, что драться придется со всем варшавским гарнизоном! Поскольку я-де нанес оскорбление русскому военному мундиру в присутствии поляков.
— И что было дальше? — вскричал Витольд Зенонович. — Трое на одного, да еще и гарнизон приплели?
— Да ладно, — усмехнулся Алексей. — Кучей на одного лезут только трусы. Они не опасны.
— Русские офицеры, когда пьяные, всегда опасны.
— Не для меня. Этот сорт задир я знаю хорошо. Как получат отпор, сразу по кустам разбегаются.
— Отпор?! — удивился помощник пристава. — Вы приняли вызов, что ли? Не пойму я че-то… Нельзя так с представителями русского оружия!
Похоже, он был на стороне офицеров.
— Отпор был словесный. Им хватило.
— Что же такого вы сказали, что три офицера при саблях разбежались по кустам?
— Объявил, что никакой дуэли не будет, а будет вот что. Я их побью. Сейчас же, всех троих, и жестоко. По-простому, без картелей. А потом отберу сабли и отнесу в канцелярию генерал-губернатора. Пусть ему потом разъясняют, как они видят свою дальнейшую службу.
— И что? — не понял Нарбутт.
— Офицер, не сумевший защитить свою честь и оскорбленный действием, обязан покинуть службу, — пояснил ему подпоручик.
— Но Гурко! Почему вы так уверены, что он встал бы на вашу сторону?
— Я наслышан о нем как о человеке крутом, но справедливом, — сказал Алексей. — Имея свидетелями кельнеров, надеялся на благополучный исход дела.
— А если бы оказалось не так? — спросил Гриневецкий.
— Ушел бы со службы. Но считал бы себя правым.
Поляк и жмуд как-то по-особенному посмотрели друг на друга. Но помощник пристава иначе принял рассказ Лыкова. Он вдруг расправил плечи, положил руку на эфес шашки и сказал казенным голосом:
— Так это есть тот самый Сергеев, с которым у вас вышла ссора?
— Тот самый, я узнал его.
— Кто может это подтвердить?
— В ресторане — прислуга, а на улице — дворник дома номер шестьдесят. Блондин, рост — два аршина шесть с четвертью вершков. Без бляхи, с фартуке с прожженным пятном слева внизу. У него должны остаться половинки рубля.
— Какого рубля?
— Я порвал его пополам. Когда объяснял тем нахрапам, как именно стану их мутузить.
Подпоручик стоял, официально-торжественный, и смотрел на Лыкова со злорадным непониманием.
— Господин коллежский асессор, вам не удастся сбить меня с линии! И не такие пробовали.
Лыков рассердился:
— Давайте-ка с самого начала. С какой такой линии я вас пытаюсь сбить?
— А с линии розыска.
— Так. И в чем она заключается?
— В том, что у вас с убитым случилась ссора!
— Конечно, случилась. Я сам только что об этом рассказал. Но линия-то в чем?
— В том, что у вас был мотив. А инобытия, поди, нету?
— Угадали. Нет.

 

 

— Ага! — Подпоручик торжествующе посмотрел на сыщиков. — Вот мы и приблизились!
— К чему? — удивился Гриневецкий. — Вы на что намекаете? Чиновник особых поручений Департамента полиции убил офицера? В первый же день своего пребывания в Варшаве. Так, что ли? А как он доставил на свалку труп? На извозчике привез?
— Ну как же вы не видите?! Ваш чиновник пытается запутать розыск!
— А для чего?
Подпоручик сам задумался над собственными словами.
— Ну… с целью запутать розыск. Иначе зачем же он рассказывает нам глупые истории о порванных рублях? Вот!
Помощник пристава порылся в кармане и вынул желтую ассигнацию.
— Вот! Такой же рубль. Если я порву его у вас на глазах, вы сильно напугаетесь?
Алексей в сердцах извлек из портмоне серебряный целковый, порвал его надвое, вручил подпоручику и обратился к сыщикам:
— Господа! Надобно опросить людей в ресторане. Вдруг они знают спутников убитого? Судя по шифровке, поручики из 13-го пехотного Белозерского полка. Возможно, прислуга сообщит нам о всей компании важные сведения.
Гриневецкий с Нарбуттом согласно кивнули, а сами косились на помощника пристава. Открыв рот от удивления, тот держал обломки монеты и тупо их разглядывал. Потом зачем-то попытался состыковать… Рядом давился от смеха не имеющий чина. Наконец начальник сыскной полиции сказал:
— Алексей Николаевич! Насчет десяти пудов вы давеча слукавили. Ведь так?
— Поедемте скорее к Владеку, — вместо ответа предложил Лыков.
Так и сделали. Нарбутт отправился по скупщикам краденого, а остальные сыщики нагрянули в ресторан. Лыкова там, разумеется, узнали и рассказ его подтвердили. И кельнеры, и распорядитель описали дело в таких красках, что Алексей даже смутился. В устах поляков он выглядел героем! Буйный штабс-капитан посещал заведение давно, и его уже боялись обслуживать. Тот имел обыкновение быстро напиваться, а потом говорить окружающим дерзости. Распорядитель вчера умолял пограничника выбрать другой ресторан. Сергеев-третий отказался, да еще и заявил, что начнет ходить сюда еже дневно. Чтобы паны соблюдали свое место! Лыков чуть со стыда не сгорел за такого земляка, да и его помощник был в сильном смущении. Алексей поспешил перейти к расспросам:
— Известны ли вам поручики, что были с ним?
— Нет, эти явились впервые. Молодые, а уже такие испорченные… — вздохнул старший кельнер. — Все деньги!
— В каком смысле?
— Да жалованье у них грошовое, а штабс-капитан всегда платит за всех. Видно, богатый. Они и прибились…
— Откуда у скромного обер-офицера капиталы? Конечно, пограничная стража получает содержание больше армейского. Но и на него каждый день в рестораны не походишь!
— То мы не знаем, уважаемый пан. Но Сергеев часто приводил с собой компании и любил сорить деньгами.
— Возможно, это доходы от контрабанды, — предположил Иванов, и начальники с ним согласились — правдоподобно.
Именами вчерашних поручиков прислуга не располагала. Офицеров следовало немедленно доставить в сыскную полицию. Знающий их в лицо Лыков отправился в полк, а Гриневецкий вернулся на службу.
Алексей ехал и вспоминал своих обидчиков. Совсем молодые еще люди, прав кельнер. Ну, выпили по глупости. Захотелось угоститься за чужой счет… Невелик же грех! Но если их сейчас потащат в сыскное и там допросят под протокол, случится необратимое. С точки зрения закона мальчишкам предъявить нечего. Пожурят и отпустят. А с точки зрения полковой чести? Дали себя тронуть статскому. Их вынесли, как вещь, на улицу! А потом, когда офицеры потребовали-таки удовлетворения, тот же статский вторично дал им отпор. Да такой, что они бежали, забыв про обиду. А на поручиках был белозерский мундир! Нет, нельзя везти бедолаг на Сенаторскую. Нужно получить от них показания на месте. Но сделать это возможно только с разрешения полкового командира. Выходит, ему придется рассказать историю в деталях. Если умный, не захочет огласки и проведет келейно. Если дурак, значит, поручикам не повезло — их выкинут из полка.
Опять же, и белозерцев жалко. Славная часть! Везде воевали: под Полтавой, у Бородино, под Лейпцигом, на Малаховом кургане в Крымской войне. Зачем же их позорить?
Белозерский полк квартировал в Праге, у Зомбковской заставы. Пока добирались туда, Лыков спросил у своего помощника:
— Егор Саввич, вы, мне показалось, хотели поправить Нарбутта, да не решились. Когда он сказал, что Прага — самое криминальное место в городе. Что, это не так?
— Ну, отчасти верно, но не до конца. В Москве и Петербурге тоже есть в центре города клоаки, но больше их все же на окраинах?
— Конечно. Хитровка с Драчевкой у всех на слуху, но пояс зла, если хотите, окольцовывает Москву снаружи. Пригородные слободы — вот где настоящие оазисы беззакония. От Новой слободы и Марьиной рощи на севере до Даниловки и Дорогомилово на юге. Слободы окружили город. Такая же картина и в Петербурге. Вяземская лавра гремит, а Горячее поле сидит себе тихо. Между тем самые страшные банды именно там, а не в лавре. И в Варшаве то же?
— Точно так. Прага действительно выдается из ряда — это пригород воров. Почти все столичные «красные» обитают здесь. И блатер-каины тоже представлены изрядно. А вот налетчиков, громил почему-то нет совсем. Они облюбовали себе места в Локотове и еще между Повонзковом и Волей. Там тянется по окраине полоса кладбищ, и от них отходят узкие улицы: Низкая, Ставки, Павлиная. А вокруг переулочки с неприглядными домами. Не вздумайте там гулять! Вот где, пожалуй, самое опасное место в Варшаве. Еще часто шалят на фабричных окраинах: в Чистом возле газового завода и за Петербургской заставой, где фабрика искусственных навозов. В Мостовском участке, где сегодня нашли труп, тоже очень беспокойно. Свалка что магнит! Пожалуй, вся полоса вдоль Вислы, от кирасирских казарм до Цитадели, — одна сплошная язва. В Старом Месте у евреев в ходу мошенничества. Вокруг Иерусалимской аллеи тайные убежища варшавской элиты — медвежатников. А на Саска-Кемпа летом притоны беглых.
— Словом, как везде, — рассмеялся Лыков. — А я давеча пошел гулять и почти расстроился: люди на улице чистые, трезвые, никто на гармошке не жарит и морду соседу не бьет. Аж завидно стало! Этот культурный народ мы, называя вещи своими именами, удерживаем в подчинении военной силой! Как долго еще будет сходить нам такое с рук?
— Это вас обер-полицмейстер распропагандировал, — хмыкнул Иванов. — А Гриневецкий со товарищи добавили. Э-эх… С приходом Толстого вся варшавская полиция стала плясать под польскую дудку. А в последнее время еще и президент Варшавы, и губернатор. Поляки их опутали! Всех себе подчинили ласковыми речами про русские грехи. Теперь таким, как я, здесь хода нету.
— Поляки столь влиятельны? А жалуются, что им нет хода!
— Они сменили тактику. Теперь каждому нашему администратору паны весьма искусно залезают в душу. И чем порядочнее человек, тем быстрее делается он полонофилом. В нем ловко и незаметно культивируют особенное чувство. Чувство вины.
— А что, не так? Мы перед поляками ни в чем не виноваты? — посмотрел в глаза своему помощнику Лыков. — Вот ответь мне, Егор, честно. Ты здесь живешь, знаешь изнутри. Помоги мне разобраться. Я понимаю, что и меня уже начинают, как ты говоришь, опутывать. Неужели все их слова — неправда?
— Это очень сложный вопрос, — серьезно ответил парень. — Надо много деталей учесть. Одной на всех правды здесь не сыскать и простых рецептов тоже.
— Мы поработили силой родственный нам славянский народ. Да или нет? А еще религиозное разобщение! У мусульман в империи больше прав, чем у католиков. Неужели польская нация не имеет права на независимость?
— Это как поглядеть. Смотря какую независимость рассматривать.
— А что, они разные бывают?
— Видно, что вы приехали из Великороссии и не в курсе здешних течений… Думаете, поляки мечтают о независимости в границах Царства Польского, Померании и Галиции? Нет. Им нужна Великая Польша «от можа до можа», с присоединением всех окрестных территорий. Тех, что в русских документах именуются «губернии, от Польши возвращенные». А сами поляки называют «забраный край». То есть это все ихнее, а мы отобрали… И это не только Литва с Белоруссией. Паны ведь и Смоленск с Киевом считают своими!
— Смоленск и Киев? — опешил Алексей. — С какого черта? А Москвы с Нижним Новгородом им не надо? Ха-ха!
— Я не шучу, — коротко ответил Иванов. И лишь тогда коллежскому асессору стало ясно, что смеяться тут нечему.
— Но… — начал было он, но пролетка подкатила к воротам и встала.
— Приехали в полк, Алексей Николаевич, — взволнованно сказал ассистент. — Разговор придется отложить. А он важный! Нужно его закончить, иначе паны вас совсем запутают. Давеча вы показали, что человек порядочный и стыдитесь дурных проявлений русского характера. Им только того и надо! Поверьте мне, я родился и вырос в Варшаве. Нас, таких, что знают и город, и польский вопрос изнутри, — малая горсть. Никто из начальства нас не слушает…
— Мы сегодня долго не расстанемся, и не только сегодня. Мне позарез нужен сведущий человек. Я хочу разобраться! Но плясать ни под чью дудку не стану, в том числе, извини, и под твою. Попробуй меня убедить, я не идиот и аргументы принимаю. Не убедишь — увы. А теперь пойдем, а то парень с ружьем вон уже нервничает.
Начался штурм казарм Белозерского полка, который едва не перешел в осаду. Полицейский билет Лыкова не произвел на часового никакого впечатления. Сыщик потребовал вызвать начальника караула. Подошел старший унтер-офицер, серьезный и спокойный. Не торопясь прочитал документ, осмотрел напористого посетителя. Еще утром, собираясь на службу, Алексей вдел в петлю сюртука георгиевскую ленту. Варшава — город, в котором правят военные; мало ли что… Разглядев отличие, унтер встрепенулся. Бросив руку под козырек, он отстранил часового и повел гостей к дежурному по полку.
Подтянутый капитан полицейским не обрадовался. Но выслушал внимательно. Узнав, что двух поручиков полка хочет допросить чиновник сыскной полиции, скривился. Целую минуту дежурный раздумывал, барабаня пальцами по столу. Наконец Лыкову это надоело, и он сказал:
— Послушайте, капитан. Убит русский офицер. Ночью, с особой жестокостью. Я ведь не в бирюльки играть пришел… Или вы не хотите, чтобы злодеи были наказаны?
— Хочу, конечно. Только думаю, как подать это полковнику. У варшавской полиции, знаете ли, такая репутация среди войск гарнизона…
— Да мне плевать на это, я убийц ищу. Не карточных шулеров. Понимаете разницу?
Капитан вздохнул и отправился за начальством. Через пять минут он вернулся, и не с одним полковником, а сразу с двумя. Они представились:
— Командир 13-го пехотного Белозерского полка князь Вадбольский.
— Старший полковник, командир второго батальона Первухин.
Сыщик назвал себя:
— Временный помощник начальника варшавской сыскной полиции, коллежский асессор в звании камер-юнкера Лыков.
Все сели, кроме капитана. Вадбольский кивнул ему, и тот быстро удалился. Князь покосился на Лыкова. Алексей понял его и обратился к своему ассистенту:
— Егор Саввич, вопрос касается чести славного Белозерского полка. Вы, как не участвовавший в инциденте с его офицерами, не понадобитесь в разговоре.
Не имеющий чина вышел, и Вадбольский сразу же спросил:
— Что там насчет чести? Мне доложили, что идет розыск убийц стороннего офицера. При чем тут мои молодцы?
Первухин дал выговориться начальству и добавил:
— И что такое временный помощник? Где границы ваших полномочий? Сыскная полиция, что, не справляется, если ей помощников добавляют?
— Начну с ответа на второй вопрос и быстро перейду к первому. Я чиновник особых поручений Департамента полиции. Командирован сюда для расследования убийства пристава Повонзковского участка ротмистра Емельянова. Оно произошло два месяца назад, преступники до сих пор не найдены. Вы, господин Первухин, правы — полиция не справляется.
— Да там одни поляки! — с раздражением воскликнул батальонер. — Они и искать не станут!
— Так вот… Я приехал лишь вчера, а сегодня ночью случилось убийство еще одного офицера — штабс-капитана Александровской бригады пограничной стражи Сергеева-третьего. Так вышло, что вечером в день приезда я ужинал в ресторане «У Владека»…
— Переходите к делу, коллежский асессор! — раздраженно приказал князь. — При чем здесь честь моего полка?
— Мы уже приблизились к этому. В ресторане произошел скандал, затеянный вышеназванным Сергеевым. В компании с двумя вашими поручиками.
— Что за скандал?
— Ну, штабс-капитан оскорбил близсидящую даму.
— И что с того? Послушайте, господин из полиции… Тут армия. Скандалы в ресторанах меня не интересуют. Сожалею о потраченном времени.
И Вадбольский начал вставать.
— Погоди, Иван, — остановил его Первухин. — Мне это не нравится. Надо дослушать господина Лыкова до конца. Он георгиевский кавалер, как я вижу, и потому армии не посторонний. И хочет сообщить нечто важное. Скажите нам, что там произошло на самом деле.
Князь вздохнул и снова сел.
— Был скандал, и бог бы с ним, тут вы правы, — терпеливо стал объяснять Алексей. — Но потом один из участников дебоша, указанный Сергеев, был убит неизвестными. Ваши поручики — свидетели. Их обязаны опросить в сыскной полиции, официально, под протокол. В ходе этого неизбежно всплывут детали дебоша. В них все дело.
— Так-так… — напрягся Первухин. — Этого я и опасался. Наши парни не просто обругали прислугу и оскорбили какую-то даму?
— Да. Мне пришлось применить к ним силу.
— Что?! — вскочили полковники с мест. — К нашим офицерам? А они в ответ? Ну-ка, подробнее!
И Алексей в деталях рассказал весь инцидент в ресторане. Он особо остановился на поведении Сергеева-третьего и всячески выгораживал его спутников. Выходило, что они в скандале виноваты мало. Но полковники не согласились. Их подчиненные дали оскорбить себя действием! Да еще статскому! Оскорбление, по мнению начальников, заключалось в том, что офицеры позволили вынести себя на крыльцо.
Лыков расстроился:
— Вот этого я и опасался. Вы же мальчишкам жизнь сломаете! Выгоните из полка ни за что!
— Конечно, выгоним! — горячился Вадбольский. — Дать себя тронуть штафирке и не ответить! Вас лично я не обвиняю, вы защищали свою честь. И защитили достойно! А мои? Немедля выстроить всех офицеров в собрании! Как узнаете их, сначала, так и быть, спрашивайте что хотите. А потом — ух! — я им задам чесу…
— Погоди, Иван, — снова вмешался Первухин. — Господин Лыков защищает наших поручиков. И не находит в их поведении ничего, роняющего честь полкового мундира. Давай разбираться без горячки. Простите, господин камер-юнкер, как вас по имени-отчеству?
— Алексей Николаевич.
— Очень приятно! А меня Андрей Ильич. Князя — Иван Евстифеевич. Вот и познакомились! Опишите, пожалуйста, что произошло. До последней мелочи. Вы сказали, что вынесли наших ребят на крыльцо. Как понять это фигуральное выражение? Вы их толкнули или тащили за рукав?
— Да нет же, я их именно вынес!
— Это как? Они не мешки, а вы не ломовик. Не хотите рассказывать?
Алексей вздохнул и поднялся.
— Это лучше показать, иначе вы мне не поверите. Андрей Ильич, встаньте на середине комнаты.
Полковник, высокий и грузный, вышел из-за стола. Лыков взял его за ремень ладонью вниз, крякнул и оторвал от пола. Первухин ойкнул и растерянно заболтал ногами. Сыщик отнес его к двери, потом вернулся и поставил, где взял.
— Вот так было. Где же вы здесь увидели оскорбление действием?
— Однако! — ахнул батальонер, оправляя мундир. — И предположить нельзя! На вид никогда не скажешь…
Полковой командир озадаченно грыз свой ус, потом изрек:
— Достойно удивления! Никогда такого не видал! И… Алексей Николаевич… признаюсь, я лишь теперь начинаю вас понимать. И правда, оскорбления действием в этом… атлетическом номере я не усматриваю. А ты, Андрюша?
— А я тем более! Ни удара, ни толчка! Так, взяли и вынесли. Аккуратно и без насилия.
— Было еще кое-что, — начал говорить Лыков, и полковники посмотрели на него с испугом. — Когда я вышел из заведения, все трое дожидались на улице. Сергеев официально вызвал меня на дуэль, а ваши поручики согласились быть его секундантами.
— Ну и что? — нахмурился князь. — Русский офицер может участвовать в дуэли. С разрешения полкового командира.
Но Первухин сразу почуял недоброе и перебил начальника и приятеля:
— Там был дурной запашок?
— Чуть-чуть пахнуло…
— Вы приняли вызов?
— Нет, конечно. Не хватало связываться с пьяным идиотом. Я погнул на глазах офицеров монету и пообещал, что сделаю то же самое с ними. Отлуплю как Сидоровых коз, отбе ру сабли и снесу их в приемную генерал-губернатора.
— А они?
— Мгновенно показали тыл.
— Вот стервецы! — расстроился полковой командир. — Струсили! Одного статского испугались!
— Это как посмотреть, — осторожно сказал сыщик. — Побить их я бы, конечно, побил. Всех троих…
— Вне всякого сомнения, — вставил Первухин и потер брюхо. — До сих пор болит!
— …И тогда ваши поручики сняли бы мундир. А славный Белозерский полк понес бы ущерб в репутации.
Оба офицера вновь уставились на Лыкова одновременно со страхом и с надеждой.
— Но этого не произошло, поскольку ваши подчиненные оказались дальновидны.
— Кажется, я вас понимаю! — просветлел лицом князь. — Значит, мои балбесы…
— …проявили разумную осторожность. И не потому, что испугались, а для сбережения чести полка. Согласитесь, на войне всякое бывает: иногда приходится и отступать.
— Вот мудрые слова! — воскликнул старший полковник, вскакивая. — Они обличают военного человека, хоть на вас, Алексей Николаевич, и партикулярный сюртук. Зато с георгиевской ленточкой!
— Это солдатский, за турецкую войну, — пояснил коллежский асессор. — Но возвратимся к вашим, как сказал его сиятельство, балбесам.
— Да-да, продолжайте, пожалуйста, — согласился Вадбольский и тоже встал, глядя на Лыкова, словно на корпусного командира. Тому пришлось подняться, и разговор они продолжили стоя.
— Поручики, конечно, виноваты. Не одернули штабс-капитана, когда тот начал скандализировать. Дерзили полякам, а потом и мне. Трое, при оружии, понимали свою безнаказанность. Право, это нехорошо…
— Накажем! — гаркнул Вадбольский так, что из коридора просунулась голова дежурного. Князь поглядел на него свирепо, и капитан скрылся за дверью.
— Надо, заслужили, — согласился Алексей. — Внушение там сделать, производство задержать… на годик. Это уж вам виднее. Нужно знать, с кем по ресторанам шляться!
— У обер-офицеров и денег-то нет на рестораны, — пожаловался Первухин. — Я хоть и полковник, а и то лишний раз не зайдешь…
— Давайте, господа, условимся так. Предъявите мне всех офицеров полка. Я опознаю тех двоих. Мы с помощником опрашиваем их в вашем присутствии. Мой помощник — русский, дальше него не уйдет. Щекотливых тем, навроде моей угрозы физической расправы и их бегства, касаться не станем. Поручики ответят лишь на вопросы в интересах розыска убийц штабс-капитана Сергеева. Начальник сыскной полиции, обер-полицмейстер, следователь — все они увидят только этот сообща отредактированный нами документ. И…
— …вы отобедаете с нами с Андреем Ильичом на моей квартире, — завершил фразу полковой командир.
— Почел бы за честь, Иван Евстифеевич! Но убийство русского офицера заставляет меня торопиться с принятием мер. Вынужден отказаться.
Вадбольский настаивать не стал. Из коридора позвали дежурного по полку. Через четверть часа все наличные офицеры были собраны на плацу учебной команды. Лыков быстро обнаружил среди них двух своих вчерашних обидчиков. Поручики перетрусили. Их командир и старший полковник готовы были землю рыть перед скромным штафиркой — что же это такое?
Поручиков привели в кабинет князя, и тот сказал, едва сдерживаясь:
— Приказываю ответить на вопросы, которые сочтет нужным задать коллежский асессор Лыков. Ну, а когда он уйдет, между нами состоится другой разговор…
Офицеры окончательно смешались, от вчерашней их наглости не осталось и следа. Алексей сделал каменное лицо — пусть получат урок.
— Не стану касаться вашего вчерашнего поведения. Насколь ко оно соответствует чести русского офицера — вам разъяснит начальство. Поговорим о другом. Штабс-капитан Сергеев-третий, в компании которого вы вчера пировали, сегодня поутру найден убитым.
— Как убитым? — воскликнул тот, что повыше и позадиристей, поручик Шеховцов.
— Убитым или мертвым? — уточнил, побледнев, второй офицер, поручик Мартынов.
— Живот распорот от диафрагмы до паха. Внутренности, естественно, вывалились. Штабс-капитан пробовал запихнуть их обратно руками… Это была очень мучительная смерть.
Все офицеры, не сговариваясь, перекрестились на икону в углу.
— Когда и где вы вчера расстались?
— Тотчас после… ну, той сцены во дворе, — ответил Мартынов и покосился на полкового командира. Тот немедленно показал ему кулак, и поручик воспрянул духом. Видимо, характер у князя был отходчивый.
— Куда направился штабс-капитан?
— Он вчера был при деньгах, — заявил Шеховцов. — Впрочем, Сергеев-третий всегда при деньгах. Откуда только берет? Мы с Мартыновым поняли, что… перегнули палку. И решили вернуться в полк. А он сказал: нет, я еще не набесился! Звал и нас. Сказал, что пойдет к Ванде.
— Кто эта Ванда?
— Понятия не имею.
— А вы, Мартынов?
— Тоже. Мы только второй раз так загуляли с Сергеевым. Он… недалекий. И неприятный. Особенно как выпьет.
— Зачем же вы водились с таким человеком?
Поручики промолчали.
— Деньги, всё деньги… — сокрушенно пробормотал батальонер. — Жалование поручика со столовыми и квартирными — пятьдесят три рубля! За вычетами остается вообще тридцать пять. Как хочешь, так и живи… А погулять охота, пока молодой. Я хоть и полковник, иной раз тянет целковому голову свернуть.
Неожиданно Иванов оторвался от протокола и сказал:
— На Иерусалимской аллее есть шикарный ресторан, назы вается «У Ванды».
— Действительно шикарный? — почему-то шепотом поинтересовался Шеховцов.
— Не знаю. Не был. У меня жалованье — двадцать пять рублей.
Повисла неловкая пауза, которую прервал вопросом Лыков:
— Что имеете сказать о круге знакомых покойного?
— Спросите об этом в Александровской бригаде, — с вызовом ответил Шеховцов. Алексей вспомнил, что и в подворотне он вел себя более развязно.
— Ваш характер, поручик, я уяснил еще вчера. Вы были достойным напарником вздорного скандалиста Сергеева.
— Я не позволю…
— Молчать! — рявкнул командир полка.
— Тут решается, оставаться ли вам в офицерах, — продолжил Лыков, — а вы интересуетесь репутацией ресторана «У Ванды».
— А что мы такого сделали? — возмутился поручик. — Ну, поставили на место полячишек! Пусть знают! А то совсем распустились, не хотели обслужить.
— Еще вызвали на дуэль русского, что решился прекратить ваше хамство. А когда тот пригрозил, что отделает всех на кулачки, хотя бы вас и трое, — что тогда случилось?
В кабинете наступила тишина, зловещая и тягостная. Моло дые офицеры, красные от стыда, переминались с ноги на ногу. На Мартынова вообще жалко было смотреть… Наконец Вадбольский скомандовал:
— Выйдите за дверь и ждите, когда вас позовут.
Поручики удалились в коридор. Князь смотрел на Лыкова, в глазах его смешались злость и сожаление.
— Что делать, Алексей Николаевич? Знал я, что Шеховцов беспокойный, но чтобы такое… Бурбон! Прогнать бы его из полка, да Мартынова жалко! Скромный и порядочный, готовится к поступлению в Академию Генерального штаба. И в полуроте у него ажур. Но нельзя за один и тот же проступок первого выгнать, а второго оставить!
— Нельзя, — согласился Лыков. — Но это, князь, в вашей власти. Я обещал, что не буду давать хода вопросу об их поведении, и обещание свое выполню. А вы возьмите бурбона на заметку. Если он сейчас ничего не понял, то и не поймет никогда. И снова по характеру вляпается. Тогда уж гоните без жалости.
— Спасибо вам, Алексей Николаевич. За понимание и что честь полка бережете, хотя мы вам никто. Эх, молодежь-холостежь… Андрюша, позови этих!
Поручики вернулись, тревожно глядя на князя.
— Господин Лыков обещал нам с полковником Первухиным не подавать рапорта о вашем проступке. Ему некогда заниматься кляузами, он убийц ловит… И еще он просил за вас перед нами. Выставил ту сцену в подворотне, когда вы драпанули, как зайцы, в приличном свете. Защищает.
Офицеры молча покосились на сыщика.
— Кстати, чтоб вы знали, на кого замахнулись, — продолжил князь. — Господин Лыков — георгиевский кавалер за турецкую войну!
— Еще у него Анна второй степени с мечами, — неожиданно дополнил полковника Иванов.
— Это как же? — повернулся тот к Алексею. — Или вы были офицером?
— Нет, — пояснил Егор. — Орден с мечами вручен ему как чиновнику эмвэдэ в виде совершенного исключения. За участие в военной экспедиции в недоступные области Дагестана. Именным указом государя.
Князь посмотрел на Лыкова, тот молча кивнул.
— Так я продолжу. Вчерашний прискорбный инцидент должен был бы стоить вам обоим погон. И дело не в поляках-кельнерах. Вы легкомысленно поставили на карту честь полка. Славного Белозерского генерал-фельдмаршала князя Волконского полка! Ваши пьяные аллюры, исполни господин Лыков свою угрозу, кончились бы объяснением с генерал-адъютантом Гурко. Что бы вы ответили ему на вопрос, где ваши сабли? Что бы я ему ответил?
Полковой командир энергически прокашлялся, потом продолжил уже спокойным голосом:
— Благодаря заступничеству Алексея Николаевича ваше дело предается забвению. Вопрос о выходе из полка не стоит. В ближайшие дни я сообщу о форме дисциплинарного наказания, которому вас подвергну. Всем объяснять, что попались мне в городе под хмельком. Понятно?
— Так точно!
— В случае повторного нарушения обычаев офицерской чести — именно так я расцениваю ваш проступок — вылетите из полка. Поручик Шеховцов!
— Слушаю, ваше сиятельство!
— Ваше сегодняшнее поведение показывает, что вам особенно трудно служить. Вы меня понимаете?
Офицер хотел что-то возразить, но сделал над собой усилие и ответил:
— Так точно!
— Впредь каждый ваш шаг будет рассматриваться мною и старшими офицерами полка под лупой. Свободны!
Лыков расстался с полковниками по-дружески. На улице он спросил у своего помощника:
— Откуда узнал про Анну с мечами?
— Гриневецкий вчера зачитал составу отделения выдержки из вашего дела.
— Это для чего?
— Чтобы держали ухо востро. Еще Эрнест Феликсович добавил: «Лыков — человек боевой, смотрите и учитесь!» Я вижу теперь, что он не ошибся.
— Хм… Поглядим, как пойдет эта учеба. Ты извини, что я тебе тыкаю. На людях буду стараться на «вы» и по имени-отчеству. Ты тоже мне один на один говори «ты», ладно?
— Я не хочу вам тыкать.
— Почему? — нахмурился Алексей.
— Рано пока! Да я все равно всем выкаю, как не имеющий чина. И мне все в ответ тоже. Сторонятся. Дистанцию держат. А вы, Алексей Николаевич, мой выигрышный лотерейный билет, так и знайте!
— В каком смысле?
— Я служу в сыскном отделении два года. По закону как окончивший полный курс гимназии должен уже получить классный чин. Но меня обходят, потому что русский. Так по всей полиции. В других отраслях управления чаще не жалуют поляков.
— Ну и переходи туда! Невозможно жить на двадцать пять рублей!
— Нет. Я хочу быть именно сыщиком. И способности чувствую… только не смейтесь! Ну, наблюдательность тренирую, память, книги по криминалистике читаю. А жалованье — да, крохотное. Матушка получает пенсию за отца. Он был майор, служил помощником уездного начальника. Умер четыре года назад. Открылась рана, полученная от косиньеров… Пенсия хорошая — сорок шесть рублей в месяц! Еще мы сдаем комнату под ученическую квартиру для реалистов, этим преимущественно и живем.
— У меня отец тоже косиньерами был изранен. Только он выше поручика не пошел — отставлен по состоянию здоровья. Десять лет как умер. Но я не понял про лотерейный билет.
— Ну как же! Вы убийцу Емельянова как пить дать найдете. Я ваш помощник в этом деле. Обер-полицмейстер, глядишь, и заметит мое усердие, выдвинет на классный чин. С моим образованием могу дослужиться до восьмого класса. Буду очень стараться, Алексей Николаевич! Понимаю, что из всех агентов отделения я самый неопытный. Зато русский!
— Ладно, поглядим. Твое знание города и польского характера мне сейчас нужно. Насчет классного чина — попробую что-нибудь сделать. И ты не зевай! А теперь поехали на Иерусалимскую аллею.
— Алексей Николаевич, а не лучше ли к судебному следователю? Ведь текущие дела до вас не относятся. Убийство Емельянова — ваше, а Сергеева-третьего — формально нет.
— Я подозреваю, что они связаны. Там прошло уже два месяца, улики сразу не нашли, и след потерян. А тут свежее все! Если действовать напористо — мы их поймаем. Поверь, землю рыть я умею!
— Но давайте хоть сначала заедем в отделение. Нарбутт мог за это время что-нибудь найти. Он большой знаток варшавского преступного мира. И фактически руководит сыскной полицией, с полного согласия Гриневецкого. Они друзья.
— За что его сняли с должности?
— Поймал на мошенничестве полковника из военно-окружного управления. Представил доказательства, свидетелей. Дело забрала военная юстиция, и в итоге полковника перевели в Одесский округ на генеральскую должность! А Витольда Зеноновича сам Гурко приказал снять с начальников отделения «за пристрастное отношение к русскому офицерству». После этого все обходят нас как чумных. Вы вчера выкинули буянов в погонах из ресторана. А я вам вот что скажу: впервые за четыре года они получили отпор!
— Да, наши вояки любят безнаказанность. Особенно здесь, где все держится на армии. Но хватит балаболить, поехали к Ванде.
— Не в отделение?
— К Ванде. Хорошо, если Нарбутт взял след. Но там обойдутся и без нас. Мы заходим со своего конца. Сергеев-третий был еще жив, когда направился в ресторацию на Иерусалимской аллее. А утром — уже мертв. Надо в этом разобраться. Вперед, молодежь-холостежь!
Назад: Глава 3 Первые впечатления
Дальше: Глава 5 Убийцы